«Не Влезай Убьёт!»
19 февраля 2024 г. в 11:00
Проснулся "Заключëнный" в удивительно приподнятом настроении и с одной единственной мыслью: «Сегодня я сбегу!». Исполненный решимости, он вскочил на ноги. Мышцы изголодались по движению, в них ощущалась то ли щекотка, то ли зуд, и Лёха, по-спортивному вытянув руки, присел, однако тотчас просто сел, повалившись на попу. «Ай-йа-а!», – воскликнул он: то взвыли затёкшая после ночи спина и замученные зарядкой ноги. "Заключённый" с трудом встал, схватившись за поясницу и кряхтя. Впрочем, его настроение, в отличие от него самого, не упало.
Хихикая от предвкушения скорой свободы, «Заключённый» взлетел вверх по лестнице и чуть ли не вприпрыжку поскакал по коридору. «Сегодня я сбегу!», – повторял он про себя, – «Сбегу, сбегу, сбегу!». Увидев на полу одинокий резиновый тапок, он поднял его и прижал к груди: пригодится в побеге. Вскоре на его плечах развевался санитарский халат, за спиной покачивался вялый фикус, а из рук то и дело сыпались пустые шприцы и упаковки пилюль, найденные во вскрытом шкафчике. Лёха с быстротой и ловкостью подхватывал их по пути. Замерев на секунду у подсобки уборщика, он долгим взглядом оценил швабру и захватил заодно и её. Так как в руках уже не хватало места, Лёха перекинул ногу через черенок, и уверенно поскакал претворять план побега в жизнь. Мимо то и дело сновали пациенты, сливаясь в одно рябящее пятно, но в мыслях Лёха уже был не с ними, не здесь: вот он стягивает с себя ненавистную больничную пижаму, пропахшую горечью пота и лекарств, выкидывает её в помойку; вот он стоит за душевой занавеской, и жгучая струя воды так приятно хлещет по коже; вот разогревает себе тарелку острого супа харчо, смакуя запах его пряностей, молодой говядины, аджики и свежих трав...
Тут «Заключённый» остановился, и лицо у него побелело, а вещи посыпались из рук: один пузырёк пронзительно звякнул об пол и разлетелся стеклянными брызгами.
За углом коридора, куда «Заключённому» не посчастливилось свернуть, стоял у стены Эдик: его глупое, по-детски пухлое лицо перекосила одержимость, с которой он размашисто елозил по ветхой штукатурке, бормоча себе под нос.
«Заключённый» почти инстинктивно нащупал синяк на шее, и тревожная злоба всколыхнула его сердце. «Эдик, зараза ты мелкая», – выругался он, подбирая швабру с резиновым тапком и уходя прочь, подальше от Художника. Радость, чувство всесилия и мечты о воле – всё разом улетучилось, оставив лишь мрачную решимость довести план до конца. Да и чему тут было радоваться, когда вместо любимого тёплого свитера на нём по-прежнему смердела пижама арестанта, вместо домашнего душа – ожидание банного дня по расписанию, а о терпком харчо с перцем можно было и не мечтать, пока в психушке подавали холодную и склизкую овсянку. О да, радоваться в таких обстоятельствах мог лишь конченный псих, каким Лёха, разумеется, не являлся!
Он остановился рядом со служебным помещением. Внезапно Лёха осознал, как ему до смерти опостылели все до одного в этом дурдоме: и несносные пациенты, и слетевший с катушек маляр, и помешанный главпсих вместе со своей зарядкой, будь она проклята!
«Пора вырубать софиты в этом театре уродов», – торжественно объявил Лёха и, покрепче перехватив черенок швабры, скрылся за дверью со знаком «Не Влезай Убьёт!».