Сокровище

— …А теперь, когда ты, надеюсь, закончил, сядь, успокойся и потрудись рассказать всё с самого начала. Спокойный и властный голос Ра’с аль Гула будто вынимает из тела все кости, и Роман падает в расшитые подушки как подкошенный. После затяжной истерики его всё ещё трясёт, о том, чтобы удержать поданную ему чашку с чем-то травяным и (мерзким) терпким, не приходится и мечтать, остаётся только позволить поить себя как какого-то инвалида. Впрочем, могло быть хуже. Он мог быть всё ещё мертвым, например. А всё из-за… Он допивает травяную дрянь одним глотком и прерывисто втягивает воздух, честно пытаясь не пойти на второй круг. Ра’с отставляет чашку и смотрит выжидательно. — Она меня предала, — сдавленно выговаривает Роман. — Моя птичка. Моя драгоценная чёрная канарейка. Ты должен её помнить, тебе тогда понравился её голос… — Да, я помню. Что она сделала? — Спуталась с копом… сливала инфу. Представляешь? Моя милая, моя… чёртова стукачка! После всего, что я для неё сделал!!! Да где бы она была без меня, так и пела бы для подзаборной швали?! Или сама валялась под тем забором? Неблагодарная тварь, я дал ей всё, я доверился ей, прямо перед этим, я дал ей место моего водителя, а она..! — он вскидывается, но Ра’с без усилий укладывает его обратно, и Роман затихает, глядя в своё изуродованное бессильной яростью отражение в глазах цвета расплавленного нефрита. — Ты не перестаёшь меня удивлять, Роман, — негромко говорит Ра'с. — Без году полвека, пол-Готэма у тебя под пятой, а ты всё ждёшь от людей верности за добро. — Виктор же… — Виктор служит тебе не из благодарности, а по личному выбору. Я бы не удивился, узнав, что он, как и я, просто находит твоё общество достаточно… занимательным. — Достаточно занимательным, чтобы вытаскивать с того света? — Как видишь. Роман сжимает губы и всматривается в нефритовую бездну в попытке разглядеть там привычную от Ра’са насмешку, но тот, похоже, серьёзен — хотя это, конечно, ещё ничего не значит. Чёртовы восточные манеры — никогда нельзя быть уверенным, имеет ли он в виду именно то, что говорит. Роман ненавидит в нём это. Роман многое в нём ненавидит, по правде говоря… но всё-таки недостаточно, чтобы не хотеть поверить сейчас, что впервые за двадцать с лишним лет получил от человека, некогда перевернувшего его жизнь, подтверждение своей ему небезразличности. К горлу снова подкатывает ком, жжёт в уголках глаз. Нервы. Нервы ни к чёрту, и здесь уже, видимо, бессильна даже лазарева вода… Ра’с отстраняется, видимо, намереваясь дать ему успокоиться в одиночестве, но одиночество точно не входит в список вещей, которые его успокаивают, — и Роман, неимоверным усилием подняв руку, сжимает пальцы на зелёном рукаве. — Не уходи. Боже, как же он сейчас, должно быть, жалок… впрочем, не больше, чем был вчера, проиграв своей вероломной протеже и её новым подружкам. Они за это заплатят. Без сомнения. Каждая из пяти. О, они петь у него будут!.. Но это будет потом. А пока он рыдает на плече Ра’са как ребёнок, которым тот его порой называет, и какая разница, без скольки там ему пятьдесят, если у него разбито сердце? И какая разница, в который раз?