Сквозь время и миры

… Паршивец Юстас снова насмехался над Эдмундом за то, что у него не было метки. Демонстрируя свою — небольшую, но сложную витую метку посреди предплечья, которую он только недавно получил. А Пэвенси с уколом душевной боли вернулся к традиции ношения напульсника на руке, который всё детство спасал его в Англии. Но иногда так хотелось снять его и показать этому идиоту, что метка у него на самом деле есть, рассказать, что его родственная душа — один из самых смелых, прекрасных и невероятных людей, что Эдмунд встречал за свою жизнь, но… Юстас просто не заслужил. Он не был этого достоин. Он со своим скверным характером не должен был даже слышать название Нарнии, что уж говорить об именах тех существ, в том числе людей, что жили там и боролись за свои жизни. — Почему, Люси? Почему я вынужден жить в одном доме с таким человеком? — в который раз безнадёжно вопрошал Эдмунд, устроившись в комнате сестры. Мальчики были вынуждены делить одну комнату, и это было самое ужасное соседство Эдмунда за всю его жизнь — и это при учёте того, что в Нарнии ему порой приходилось спать в опасной близости от самых настоящих зверей. Хотя даже те были куда как мудрее, вежливее и приятнее, чем Юстас. — Тяжёлый воздух Англии очень плохо на тебя действует, Эд, — мягко усмехнулась в ответ Люси, закрыв толстую книгу, которую читала до этого. — Где же твои знаменитые проницательность и непредвзятость? — Понятия не имею, о чём ты, — упрямо нахмурился Эдмунд. — Ну как же. Юстас сейчас ведёт себя едва ли хуже, чем ты в самом начале наших приключений, — пояснила умная не по годам девушка, и Эдмунд на мгновение снова отчётливо увидел в ней отражение той Отважной королевы, которой она ничуть не переставала быть в любом из миров. — Глупости. Неужели я был..? А впрочем, младшая сестра всегда была права. И сейчас она с наставническим выражением лица похлопала своего братца по голове, ероша его волосы. Парень даже не попытался отмахнуться, вместо этого в задумчивости уставился в стену, на картину моря, которая каким-то загадочным образом успокоила и убрала всё раздражение из мыслей. Лазурный цвет умиротворял. Тем временем Люси иронично продолжала: — Да-да, Эдмунд, ты точно был великим переговорщиком и дипломатом Нарнии, который всегда видел своих оппонентов насквозь и безошибочно угадывал их намерения. — Лу, ну хватит, я понял… — А, вы снова обсуждаете эти свои воображаемые игры! — раздался мерзкий голос Юстаса от входа в комнату — он даже не подумал постучать, прежде чем вторгнуться к девочке, каков хам. — И неужели вам правда нравится эта ужасная синяя мазня на стене? В груди всколыхнулось привычное уже раздражение — отравляющий гнев на этого мелкого крысёныша, и Эдмунд не бросился его ударить только из-за ласковой руки сестры, что удержала его на месте. — Мне очень нравится, и это не мазня, Юстас, это картина, — спокойно возразила Вреду Люси, но Эдмунд её уже совсем не слышал. Картина двинулась. Он уже подумал, что ему показалось, но в тот же самый момент метку на руке обдало оцепеняющим покалыванием, беспокоящим теплом на самой грани от жара. Почти мгновенно оно достигло сердца, выметая начисто весь гнев, и оно тут же забилось быстрее, наполняясь уверенным предчувствием чего-то такого… Эдмунд ощутил, как что-то будто тянуло его за запястье. Прямо туда, к картине, в неё. Поэтому, когда Юстас рванулся содрать со стены постепенно оживающее произведение искусства, Эдмунд не думая вскочил следом за ним, чтобы не дать этому случиться. В начавшейся мелкой драке Юстас постарался не дать Эдмунду подойти к картине, с силой оттолкнул прочь, из-за чего уронил её, но это не помешало тому, что прямо из прямоугольный рамы на них налетел порывом самый настоящий свежий морской ветер. Эдмунд услышал, как где-то за его спиной Люси рвано выдохнула: — Картина… А потом комната стала стремительно наполняться водой, льющейся с полотна. Эд успел переглянуться с сестрой абсолютно счастливыми взглядами, прежде чем горько-солёные волны поглотили их полностью, затаскивая на другую сторону. Метка, ничуть не путаясь в пространстве и мгновенно определив верх и низ, уверенно и настойчиво потянула его к поверхности, прямо к светлому пятну совсем не английского солнца, и Эдмунд был охвачен потряхивающим мандражем ожидания, от которого дрожали в мелких судорогах все мышцы. Все переживания о том, сколько лет прошло в Нарнии и других подобных проблемах, испарились вовсе, в пепел сжигаемые пекущим руку особым теплом. Предчувствием. Метка родственных душ просто не могла подвести, он ей полностью верил. Они были близко. И вот Эдмунд снова смог дышать. Он выплыл первым, тут же принявшись отфыркиваться от воды, и даже весьма прохладные морские волны не перебивали рвущегося сквозь кожу тепла от метки. Он осмотрелся по сторонам в поисках берега, как только смог открыть глаза без солёной рези. Берега не было. Вместо него совсем рядом возвышался статный корабль, который показался смутно знакомым, будто бы виделись знакомые штрихи в архитектурной работе. Конечно, не было сомнений, что они снова попали в Нарнию, куда же иначе, и этот корабль явно принадлежал нарнийцам, а не какому-либо другому местному народу. Вопрос был даже не в месте, а в том, какое сейчас было время… Когда Эдмунд оказался на борту, поднятый матросами, он чуть не упал — и от напряжения, и от того, что он увидел. Точнее, кого увидел. Ведь стоящую на палубе Люси, уже закутанную в подобие большого полотенца, обнимал за плечи никто иной как Каспиан. Метка не подвела. Момент, когда они встретились взглядами впервые за столь долгое время, проведённое порознь, Эдмунд будет помнить до конца своих дней. Как и безумное неверие, борющееся с неистовым восторгом, в глазах ныне законного нарнийского короля. Который почти не изменился. — Эдмунд… — теперь Каспиан обнимал своими сильными и тёплыми руками уже его, и это было всем, о чём Эдмунд мог думать в данный момент. — Я так рад тебя видеть. — И я тебя. Сколько..? — тут же сам собой хрипло вырвался главный, самый мучающий вопрос, который даже не пришлось договаривать до конца. — Почти три года, — отозвался Каспиан негромко, пользуясь тем, что они были совсем близко и никто больше не мог их услышать. — Я ждал. И он осторожно коснулся того места, где под промокшей насквозь тканью и чудом до сих пор держащимся напульсником была метка, напоминая обо всём, — как будто Эдмунд мог забыть. От прикосновения всё тело продрали колкие мурашки, а секунды растянулись в вечность… Пока под громкий истерический крик Юстаса, познакомившегося с отважным Рипичипом, им не пришлось неохотно друг друга отпустить. К тому же не хотелось бы привлекать лишнее внимание команды к тому, что король Каспиан будто был более рад королю Эдмунду, чем королеве Люси, даже если это было опасно близко к правде. Надо было немного подождать. А полноценная возможность поговорить наедине им выдалась не сразу. Кажется, Люси ушла куда-то к носу корабля, смотреть на море и болтать с мышем. Каюта короля была закрыта за ними изнутри самим Каспианом, и Эдмунд чувствовал, как в эти секунды воздух между ними неумолимо густел до того состояния, когда уже становится трудно дышать. Пространство потрескивало электрическим напряжением. До взрыва три, два… Спустя один короткий взгляд, полный взаимного голода, они впечатались друг в друга, крепко сцепившись в объятиях, и остальной мир перестал существовать, как по щелчку пальцев. — Всегда верил, что ты вернёшься, — исступлённо прошептал Каспиан между торопливыми, отрывистыми поцелуями, которыми он покрывал лицо своей родственной души в непреодолимой тяге касаться. — Я надеялся, так надеялся, что… — «снова увижу тебя», «смогу ещё раз поцеловать», «ты меня дождёшься» — все эти неподходящие варианты окончания фразы совершенно вылетели из головы, когда Каспиан спустился губами к шее и чуть задел зубами сумасшедше бьющуюся быстрым пульсом вену. Эдмунд поперхнулся словами и упорно сжал челюсти, сдерживаясь. Нельзя было шуметь, ни в коем случае нельзя. Эта мысль всё ещё горела предупреждающим ярко-красным шрифтом где-то в мозгу. Всё остальное сознание сжигал тактильный голод. Эдмунд даже не знал, что это возможно — настолько сильно хотеть касаться какого-то человека. До боли, до обморока, до смерти. Но дрожащие руки, чужое сбитое дыхание в шею и горящий вокруг них воздух, начисто выжигающий кислород, — всё это сводило с ума. Так безумно и так хорошо одновременно Эдмунд ещё никогда себя не чувствовал. Его спина врезалась в стену каюты, и они от этого чуть не стукнулись лбами. Каспиан так и замер, оставив между их лицами считанные сантиметры. Взгляд его тёмных глаз медленно и внимательно изучал лицо напротив, как заворожённый, — так внимательно, так бережно, что Эдмунд почти физически ощущал его осторожный путь, фантомными поглаживаниями проходящийся по скулам и подбородку, легко очерчивающий контур покрасневших губ. Можно было не торопиться и рассмотреть всё подробно, впитывая в себя каждый штрих. Его тёплая искренняя улыбка стоила всех тех дней мучительного ожидания под дождливый небом Англии. Стоила даже всех насмешек одноклассников, даже проживания с Юстасом, даже тоски и боли неопределённости. — Я так счастлив, что ты снова здесь. «Я так тебя люблю». — А я рад, что ты меня дождался. «Я тебя тоже». Эдмунд чувствовал, как его разум неудержимо уносится прочь, взлетает куда-то к самым высоким седьмым небесам от переполняющих его эмоций, и в реальности его держала только крепкая хватка чужих, но таких родных тёплых рук и шум дыхания, что он мог чувствовать кожей, и бесконечные прикосновения, одурманивающие не хуже прекрасных нарнийских вин, и… Утопая в этом с головой, Эдмунд попытался удобнее уцепиться за широкие плечи Каспиана, чтобы не упасть, и его глаза на секунду невольно скользнули в сторону. …чтобы тут же удивлённо распахнуться от шока. Отрывистые слова едва подобрались и нашли силы быть озвученными. Дрожащий шёпот прозвучал одновременно изумлённо и тревожно: — Кас… Метка, она… Смотри… Безошибочно чувствуя настроение соулмейта, Каспиан оторвался от его кожи, чтобы просмотреть, в чём дело. Эдмунд мог только бессильно обратить его внимание на метку на собственной руке, напульсник с которой был содран какой-то время назад. — Она… сменила цвет… Такого не было в Англии. Эдмунд больше всего надеялся, что, попав в Нарнию, снова увидит просто самые обычные — нормальные — чёрные контуры вместо тускло-серых линий, но это… Неизвестность. Она пугала, как и всегда. — Когда это?.. — Каспиан не договорил, оборвал сам себя, вместо этого задирая рукав на собственной руке. Удивлённый вздох был одним на двоих. А составленные вместе метки снова — так знакомо и желанно — принялись почти ощутимо перетекать друг в друга узорами — только не угольной чернотой, как прежде, а почти светящимся плавленым золотом. Это зрелище заставляло дыхание замереть, а сердце пропустить удар. Жидкий металл, казалось, двигался в такт пульса, блестя ярче самого яркого полуденного солнца в их руках. Слишком личное, далеко за гранью интимности и сокровенности. — Красиво, — как зачарованный прошептал Каспиан, почти сталкиваясь лбом со своим соулмейтом. — Да… — так же завороженно согласился с ним Эдмунд, не в силах отвести глаза от переливающегося золота. Это было слишком прекрасно — настолько, что казалось нереальным, как кусочек сна или видения. Самого желанного сна и совершенно невозможного видения, от которого не хотелось бы никогда просыпаться. — Я даже не знал, что они так умеют… — Эдмунд не пояснил фразу, но знал, что Каспиан поймёт его правильно. И он наконец нашёл в себе силы отвести взгляд от меток — чтобы тут же утонуть уже в затягивающем омуте тёмных глаз напротив. — Как думаешь, что это может значить? Каспиан говорил всё тем же благоговейным полушёпотом, который заставлял что-то глубоко в душе Эдмунда мелко дрожать. И это было так плохо и хорошо сразу, что дрожь лишь усиливалась. — Не знаю, я никогда о таком не слышал, даже в нашем мире. Похоже, мы первые, кто сталкивается с таким. Он хотел сказать ещё так много, что сдавило горло, и крошечные отблески золотого сияния в глазах Каспиана лишь усугубляли ситуацию и не давали сосредоточиться на словах. Вернулось лёгкое головокружение и, словно родное, вплелось в морскую качку. — Мне кажется, это к лучшему, — с какой-то незнакомой, бешеной надеждой сказал Каспиан, свободной рукой касаясь щеки Эдмунда. — Ведь золото — это его цвет. Эдмунд невольно дёрнулся найти взглядом изображение Аслана на стене каюты. Львиный лик хранил своё спокойное выражение, взирая на них с неизменными царственностью и величием. Эдмунд торопливо отвернулся. Возможно, он боялся, что изображение двинется — пошевелится, исказив могучие черты в суровом осуждении. Этого он точно не пережил бы. — Думаешь, он… — Каспиан привлёк его внимание, скользнув пальцами по скуле, перебирая короткие волосы на затылке. — Думаешь, он позволил бы тебе остаться? На этот раз? …Навсегда? Никогда больше не оказаться в Англии, не увидеть Питера, Сьюзен… Не увидеть Люси? Но им нужна его помощь. У них мало денег, у них столько проблем, что без Эдмунда… Они справятся? Или нет? Кому он нужен больше? Эдмунд бессильно опустил голову. Он не мог выдерживать этот взгляд, полный отчаянной надежды. Он не знал ответов, боялся отвечать, потому что знал — выберет не то. Краем глаза Эдмунд увидел, как Каспиан понимающе кивнул. Это было невыносимо. А потом осторожно притянул Эдмунда ближе, чтобы он мог спрятать лицо у него на плече. Дыхание Каспиана запуталось в волосах Пэвенси, когда он заговорил: — Я ждал тебя всего три года, и за это время уже будто бы сошёл с ума. Как ты пережил весь Золотой Век? Каждое следующее слово давалось будто бы легче предыдущего, и под конец Эдмунд тихо фыркнул от смеха, чувствуя, ощущая вымученную улыбку на лице родственной души. — Я всегда был более терпелив, чем ты, признай, — так же тихо ответил он, выдыхая слова прямо в ухо Каспиану. Тот не ответил. Эдмунд знал, просто знал, что этот разговор не закончен, что дальше будет хуже, что рано или поздно придёт последний день, последний час, последняя секунда его пребывания в Нарнии, и — он чувствовал — этот раз будет последним. А Каспиан останется здесь. Иного не допустит Великий Лев — мудрый и беспристрастный. Почти до боли вцепившись в его плечи, Эдмунд прошептал: — Не думай об этом. Пожалуйста. Только не сейчас, не когда мы только встретились. Прошу тебя. Вместо ответа Каспиан снова его поцеловал, и этот поцелуй отдавал вовсе не морской солью. Метки продолжали переливаться жидким золотом синхронно с каждым ударом сердца. … Рабство, поединки, морской шторм — всё это было так быстро и захватывающе, что у Эдмунда почти не было времени, чтобы думать о чём-то другом. Они постоянно были в пути, постоянно что-то делали, ни минуты покоя. Почти целые дни он был рядом с Каспианом, и это притупляло чувство неотвратимости, давящей колючей проволокой свивающееся под рёбрами. Они из разных миров. И пусть Нарния давно стала для Пэвенси домом, их настоящее место не здесь. Что бы ни говорили чувства, желания, даже метки. Только услышав об испытании, что их ждёт, Эдмунд уже знал, о чём речь. Его личное испытание только что бросило на него тёмный взгляд через стол чародея, словно спрашивая, всё ли в порядке, что стало почти рефлексом. Эдмунд не должен был поддаваться ему — иначе зло победит, навсегда вытеснив добро из Нарнии. Этого нельзя было допустить. Он уйдёт. Как и Люси, навсегда теперь. Эдмунд мастерски уворачивался от попыток сестры поговорить. Наверняка она о чём-то догадывалась, она всегда была очень умной. Правда, забота о маленькой Гейл ослабила её стремление вызнать правду об изменениях в поведении брата, узнать причину его застывающего в одной точке взгляда. Когда они попали на остров с проклятой водой, Эдмунду показалось, что его мир окончательно полетел в бездну. Тусклая и хрупкая, как стекло, надежда, что золотой цвет — знак его одобрения и снисхождения, разрушилась у него на глазах. Золото убивало. В пещере, где был найден один из лордов, на берегу проклятого озера с водой, несущей смерть, всё в его голове смешалось. Золото, метки, Каспиан, Англия, сёстры, брат… Эдмунд не запомнил, о чём говорил тогда, не говорил даже — кричал. Наверное, обо всём, что когда-либо его пугало и беспокоило. Он запомнил только выражение лица Каспиана, которое прорвалось сквозь эту кровавую пелену перед глазами. Каспиан был в ярости. И ему было больно. Эдмунд никогда не простит себя за то, что причинил ему боль. Они не могли нормально поговорить, пока рядом была команда корабля, даже пока рядом была Люси, так что страх продолжал грызть изнутри. Что, если всё закончится прямо сейчас? А ещё Люси теперь уж точно начала о чём-то догадываться. Она больше не лезла к брату с настойчивыми вопросами или попытками вытащить откровенность. Теперь она только изредка кидала свои нечитаемые взгляды и тут же отводила глаза. Определённо догадалась, однако молчала. Эдмунд был ей благодарен. Только ночью, когда их небольшая группа осталась ночевать на острове вместе с найденным Юстасом в форме дракона, Эдмунд почувствовал слабое облегчение. Такое временное, хрупкое и ломкое, но необходимое. Пока Каспиан бдительно и пристально всматривался в звёздное небо, он подобрался совсем близко — достаточно близко, чтобы этим выразить свои мысли, но недостаточно, чтобы поговорить. Рядом всё ещё были другие, которым не стоило бы знать о паре королей прошлого и настоящего таких подробностей. Каспиан не оттолкнул его, не пересел на другое место, он лишь легко вздрогнул, чувствуя, как близко теперь был Эдмунд. Извечное тепло, передаваемое меткой большую часть времени, служило им утешением, вот только… Золото. Теперь это был цвет предательства, зла и смерти. А их метки по оттенку так походили на ту ракушку, брошенную Эдмундом обратно в проклятое озеро, что от этого даже немного мутило. Тот же блеск, та же фактура. Это было очень жестоко. Теперь Эдмунд точно знал, что это путешествие не закончится ничем хорошим — с таким явным предзнаменованием спорить было бесполезно. Их прокляли, а не благословили. И золото на их руках было куда ближе к плоду смертоносной воды, чем к благородной львиной шкуре. Глядя на незнакомые звёзды, ощущая только тепло костра и Каспиана рядом, было так легко представить, что они здесь одни. Что нет никаких пропавших лордов, никакого далёкого Тёмного острова, никакой миссии, на которую Нарния снова призвала правителей прошлого — пусть даже не всех из них. Будто они просто вдвоём. И весь остальной мир ничего от них не требует и не ждёт. И всё хорошо. …Если бы только это могло быть правдой. Каспиан сидел на песке, всматриваясь в совершенно безоблачное небо. Эдмунд бы многое отдал за то, чтобы сейчас подняться, устроившись ещё ближе, плечом к плечу, чтобы увидеть крошечные отражения искр звёзд в его тёмных глазах… Это наверняка было невыразимо прекрасно. Но он не мог. Нельзя. По другую сторону костра что-то успокаивающим мягким тоном начал рассказывать Рипичип, обращаясь к Юстасу; так же обнадёживающе что-то заговорила Люси для Гейл. Всех перебивал треск огня. Им четверым точно сейчас было не до окружающего. Только поэтому Эдмунд тихо осмелился не вставая поднять ладонь и осторожно коснуться своего соулмейта насколько хватало руки — дотянуться до кисти, опасливо и неуверенно дотрагиваясь до кончиков его пальцев. Оттолкнёт или нет? Ведь может же. Слишком многое на них давит, слишком многое против них… «Них», «они». Пока есть время, Эдмунд будет тешить себя этими мелочами, такими как мысленное объединение. Но это так естественно. Ведь соулмейты — части единой души, единого целого, что, встретившись однажды, уже не вспомнят, как вообще могло быть иначе… И уже не разойдутся. А им придётся. Пальцы Каспиана мелко дрожали, и совсем не от холода. Лёжа на песке, Эдмунд смотрел вверх, на его устремлённое к звёздам лицо, неровно расцвеченное светом огня, и понимал, сколько всего скрывалось за этой маской. Столько же боли, сомнений и страха, сколько в нём самом. Возможно, они проводили слишком много времени рядом, почти не разлучаясь в этом путешествии, но Эдмунду уже казалось, что он мог угадывать его мысли. А Каспиан наверняка догадывался о его. Поэтому Пэвенси вложил все те жалкие крупицы поддержки, надежды и спокойствия, что остались где-то в глубинах его души, чтобы передать их самому дорогому в своей жизни человеку. Раз слова и открытые действия сейчас были для них недоступны — только не с риском быть услышанными и увиденными — то Эдмунд сделает всё, чтобы компенсировать это любым другим способом. Холодные пальцы Каспиана перестали дрожать в тот момент, когда он с силой сжал руку Эдмунда в ответ. Того накрыло сногсшибающим облегчением — всё было хорошо. Несмотря на совершенно безобразную сцену в пещере, несмотря на остальные происшествия, что теперь стотонным грузом давили им на плечи. Они всё ещё были друг у друга. В одном этом жесте было больше смысла и слов, чем в некоторых часовых разговорах. В нём было обещание. Это главное. Они обязательно всё обсудят, как только окажутся вдали от чужих глаз. На мгновение переплетя их пальцы, Каспиан позволил себе ещё одну крошечную слабость, убедившись, что у них есть секунда. Он оторвался от созерцания неба и посмотрел на Эдмунда. И улыбнулся. Так нежно и обнадёживающе, как умеют улыбаться только глубоко несчастные люди. И от этого одновременно в груди и что-то тоскливо защемило, и разлилось томительным теплом. Стало так горько-сладко на кончике языка. Отпустив его руку, Каспиан лёг рядом, отвернувшись, — на непреодолимом и потому невыносимом расстоянии, но всё же рядом. Заснул сам Эдмунд намного быстрее, чем ожидал сам от себя после такой нервотрёпки. В последнюю секунду перед провалом в сон ему показалось, что далёкие звёзды пытаются что-то утешающе нашептать ему тихими-тихими тонами, настолько тихими и многоголосыми, что он не мог разобрать слов. Но он точно знал, что ему хотели помочь. Сам того не заметив, во сне он инстинктивно прижал к груди свою руку с меткой — так было спокойнее. … — Ребята! Просыпайтесь! Смотрите, это голубая звезда! Новый день начался с крика Люси и болезненно ноющих от сна на жёстком песке мышц. Прежде чем обернуться на слова сестры, Эдмунд машинально нашёл взглядом Каспиана. Тот точно таким же беспокойным взглядом сперва кинулся к своему соулмейту и только потом поднялся к небу. На склоне небосвода и правда сверкала ровным светом ослепительно крупная голубая звезда, что и не думала угасать с рассветом. Она настойчиво звала за собой. Никогда прежде команда «Покорителя Зари» так быстро не собиралась, чтобы отправиться в путь. Дверь каюты Каспиана уже привычно хлопнула за спиной, как только Дриниан взял на себя управление последней проверкой всего перед отплытием. У них было несколько минут, пока их помощь не так нужна людям. Они впаялись в объятия друг друга так, словно от этого зависели их жизни. — Я на самом деле не думал того, что говорил тогда, — первым выпалил Эдмунд, как только перевёл дыхание и заполнил все свои лёгкие Каспианом и только им одним, не оставив места даже для вездесущего морского ветра. — Я тоже. Я доверяю тебе больше, чем кому-либо во всей Нарнии, и отдал бы всё, — сбито зашептал Каспиан где-то возле его виска, одной рукой давя ему на затылок, будто вжимая в себя так, чтобы оставить видимые следы. — А мне не нужна власть. Только не такая и не сейчас. Казалось, что так, крепко сцепившись, их тела пели, существовали в одном ритме и темпе. Метки как намертво примагничивали их, и отдирать пришлось бы сразу с мясом, со всеми нервами, ломая кости. Связь пронизала насквозь не только мысли, разум и сердце, но даже плотские оболочки. И она становилась только сильнее, как самая ужасно желанная зависимость, что усугублялась просто от каждой секунды, проведённой рядом. И это уже не лечится, всё, шанса повернуть назад нет. — Не знаю, как я смогу без тебя. Голос у Каспиана был надтреснутый, хрупкий, как тонкий весенний ледок на лужах поутру. Стоит даже просто топнуть о землю рядом — рассыпется хрипящими трещинками. Эдмунд сильнее вцепился в его плечи, теснее прижался через все слои одежды. Будто это могло облегчить тяжесть мыслей, будто могло ослабить неизбежную будущую боль. Внутренние силы, появившиеся от телесного контакта как второе дыхание, пришлось собирать заново, чтобы только не поддаться висящей в воздухе тяжёлой предрешённости. — Брось, я же не умираю. Слава Аслану, такие тесные объятия позволяли спрятать лицо и часть эмоций. Иначе это не звучало бы так легко и даже почти шутливо. Это было бы просто больно, а они должны оставаться сильными. — Нет, но мы больше никогда не встретимся. — Каспиан хмыкнул, уткнувшись в волосы Эдмунда и звуча теперь более приглушённо. — Прости, для меня разница будет не столь заметна. Робкий намёк на смех в его горьких словах звучат почти истерично, почти безумно. И Эдмунд почувствовал себя таким же немного сумасшедшим, когда продолжил эту болезненную игру в шутливый, абсолютно нормальный диалог. — То есть лучше бы я умер, чем так ушёл, да? — впору было молиться Льву за недрогнувший тон. — Я мог бы приходить на твою могилу. А так… Пальцы Каспиана дрогнули так, будто он хотел развести руки в широком виноватом жесте, но в последний момент понял, что не может отпустить даже на секунду. Весёлый, лишь слегка истеричный запал угас так же быстро и внезапно, как и появился. «Ты бы ушёл не добровольно», — непроизнесённо повисло тонким инеем вокруг них. Морозило. Эдмунд резко вздохнул, словно вынырнул из воды. Кажется, на какое-то время он задержал дыхание. — Это звучит неправильно, — осуждающе отметил он. Он осуждал не Каспиана. Наверное, даже не себя. А просто… Он не знал, кого. — Хоть что-то хоть когда-то между нами было «правильно»? — с хриплой иронией фыркнул Каспиан. Он так хотел, чтобы Эдмунд тоже улыбнулся. — У нас говорят, что соулмейты — это самое правильное, что может быть в мире. — Только если мир один. От этих простых, а главное, таких правдивых слов продрала насквозь холодная дрожь. Эдмунд замер, как ударенный. У Каспиана лихорадочно ускорилось дыхание и задрожал голос от осознания всей тяжести своей необдуманной фразы. — Извини, я не хотел… Отвечать — неподъёмно. Молчать — невыносимо. — Нет, так и есть. Но тогда, пока я здесь, это правильно. Эдмунд тянул из себя слова почти насилием, потому что понимал, как важно Каспиану их услышать. Хоть какая-то поддержка. Такая необходимая вера, надежда, пусть даже самая ложная. Иначе они сломаются. Эдмунд чувствовал, что этот разговор окончен, ничего лучшего сейчас они уже не скажут, наоборот, могу сделать лишь хуже. Поэтому он собирался повести себя как ответственный человек, выйти из каюты, присоединиться к команде на палубе. Неимоверным усилием он даже начал отстраняться. Но в ту же секунду Каспиан потянулся вслед, вжался крепче, почти до треска ткани одежды, и никак не отпускал. Его речь превратилась в прерывистое задушенное бормотание, наполненное только звенящей болью и смертельным отчаянием. — Не уходи. Пожалуйста. Я не смогу… Я ведь не смогу без тебя… — Кас… В руках Эдмунда беззвучно плакал великий король Нарнии Каспиан Десятый. Распадался на глазах, разваливался на куски и был слабее, чем когда-либо. И он ничего не мог с этим поделать. Голубая звезда значила, что они почти у цели. Голубая звезда значила, что Эдмунд скоро уйдёт и никогда больше не вернётся, — они оба это чувствовали. Каспиана подкосило это. Боль, которая до этого так долго сдерживалась внутри, теперь вырвалась наружу горькими слезами, из-за которых его глаза стали ещё темнее и непрогляднее, чем обычно. Эдмунд не видел его лицо, потому что его всё ещё не отпускали дальше, чем на сантиметр, но он знал это — знал, что непроглядно-чёрные зрачки расширились до того, что в них теперь можно было утонуть с головой, и подёрнулись прозрачной пеленой слёз, таких же горько-солёных, как морская вода. Пэвенси не предпринимал попыток вырваться силой, это было бесполезно, вместо этого только он удобнее переместил руки, с плеч сползая ладонями на спину, чтобы показать, что хотя бы сейчас, по крайней мере в эту самую секунду, он рядом, и он не хочет никуда уходить. Последнее, что он хочет, это уходить. Этим срывом Каспиан делал больнее им обоим. Эдмунд был опасно близок к тому, чтобы присоединиться к нему, чтобы тоже дать волю эмоциям и наговорить много такого, над чем потом придётся плакать ещё дольше. Только уже в одиночестве. Он держался только из-за мыслей о Люси, о Юстасе, об остальной команде… Хоть кто-то из королей должен оставаться сильным, чтобы показывать пример своим подданным. Эдмунд по привычке постарался натянуть броню апатии на рваные раны души, но в этот раз сделать это было куда сложнее. Как ему не хватало тёплого, уверенного взгляда Люси и её всегда несгибаемо твёрдых слов о том, что всё будет хорошо. Сам он так не умел — а этот дар убеждения сейчас бы столь пригодился. Хотя слова всё равно не могли бы передать всё то, что он хотел бы. Бесполезно. Его чувства все в действиях, в делах, в касаниях. Эдмунд мог лишь онемело обнимать трясущееся тело того, кто был дороже всех звёзд, и ждать, пока пройдёт нервный приступ, пока они оба снова смогут нормально дышать и дальше притворяться на людях старыми боевыми товарищами. Их отлучка затягивалась, но Пэвенси скорее бы протянул руку Белой Колдунье, чем сказал бы об этом вслух. Каспиану нужно было это время, а значит, оно у них было. Никто не посмеет мешать. Наконец дрожь, ощущаемая одной на двоих в каждой клетке прижатых вплотную соулмейтов, начала стихать. Буря в голове тоже постепенно и неохотно пошла на убыль. — Прости, прости, я не знаю, что на меня нашло. — Теперь настоящая вина хрипела в осипшем и севшем голосе Каспиана. Эдмунд с неожиданной лёгкостью смог изобразить на своём лице намёк на искреннюю улыбку. Это наконец закончилось, сердце болело чуть меньше, печаль улеглась в привычный для неё сосуд, заполнив его до краёв, но не выплёскиваясь. Можно даже полноценно улыбаться, если осторожно. — Всё в порядке. Это нужно, чтобы людям становилось легче. — Мне не стало, — обречённо выдохнул Каспиан, коротко и доверчиво ткнувшись лбом в плечо своей родственной души. — Это тебе лишь кажется, — Эдмунд впервые за день правда улыбнулся. Наверное, в этом и есть настоящая сила духа. Улыбаться даже тогда, когда хочется рыдать и кричать в голос. Когда хочется метать и бить. И умирать. Вместо этого просто улыбнуться, как бы больно ни было, и идти дальше делать то, что нужно, а не что хочется. Они знают, чем это всё закончится. Но это не повод опускать руки. Такова судьба. — Люси любит повторять это, — неожиданно произнёс Эдмунд. — Что? Прежде чем ответить, Эдмунд всё же чуть отстранился, преодолевая слабое сопротивление. Каспиан виновато и бессильно опустил голову, но всё же посмотрел ему глаза. Пэвенси хотел видеть его в ответ, когда скажет: — Не теряй веру, — и поцелует невесомо-чисто в самую середину лба. Им пора было идти к остальным. Звезда не будет ждать. … Дочь Раманду была прекрасна той идеальной, «стерильной» красотой, которой не бывает у живых людей. Той красотой, от взгляда на которую радуется глаз, но не разум. В ней не было изъянов, за которые цеплялась бы память, за которые можно было бы по-настоящему любить. От такого в памяти остаётся лишь сплошной свет, но ничего определённого. Лилиандил была воплощением великолепного небесного абсолюта — и при этом Эдмунд не мог смотреть на неё долго. Он не ревновал, нет. Глупо ревновать человека, с которым у тебя взаимное предначертание судьбы. Человека, мысли которого ты почти слышишь в своей голове. Там не было ничего, кроме доброжелательности, вежливости, желания одолеть общего врага. И всё же что-то неприятно и холодно свернулось вокруг лёгких, когда они прощались с хозяйкой острова. Каспиан нервничал, и Эдмунд даже догадывался, почему. Наверняка его метка сменила вечное успокаивающее тепло на что-то более соответственное беспочвенному беспокойству и слабому дурному предчувствию. Это было словно… Чувствовать уличный мороз сквозь двойное стекло окна. Это снаружи, с другой стороны едва ли преодолимой преграды, но оно есть, и ты это знаешь. Представляешь, какой лютый дубак стоит там, и от этого непроизвольно по телу проносятся мурашки. Хотя на самом деле ты в данный момент не чувствуешь ничего, кроме слабой прохлады, что исчезает, стоит только отодвинуться от толстого, запылённого, уже запотевшего стекла, через которое даже толком ничего не видно, кроме неверных очертаний. Эдмунду казалось, будто его всколыхнувшаяся ревность была даже не его, а его-по-ту-сторону-стекла. Возможно, там встреча Каспиана и Лилиандил прошла иначе, но тут… Было важно лишь то, что происходило здесь и сейчас. Усилием воли — Эдмунд отметил, что их было как-то многовато для него одного в последнее время, — Пэвенси отогнал дурные догадки. Для этого не было времени, они направлялись к Тёмному острову, и вот там нельзя было дать ни секунды слабины. Не в первый раз мелькнула мысль, что остаться в Нарнии можно только в случае, если здесь умереть до того, как их призовут обратно. И если раньше это было больше шуткой, то сейчас, в свете грядущего испытания… Что ж, смешно больше не было. — Если мы там умрём, — начал Каспиан, помогая ему облачиться в боевую броню, — знай, что ты для меня… Он не мог подобрать слов, но Эдмунд знал всё и так. Не дожидаясь продолжения, он отдёрнул рукава рубах и составил метки родственных душ рядом — так же, как в самый первый раз. И как потом, когда они встретились после разлуки. И как ещё много раз в те ночи, что они проводили рядом в закрытой каюте, только вместе, преступно не думая о завтрашнем дне. Завораживало. Переливы линий, прямых и честных, как их чувства. Соединение многих углов и пересечений, в центре тонкая вязь, что будто напоминала о том, каким извилистым был их путь и каким хрупким было их счастье. Очертания узоров по краю как канаты «Покорителя Зари». Крепкие, надёжные, на годы вперёд. Здесь не нужны были слова. — В самом деле, лучше бы ты вместо этого сказал, что обещаешь хранить нашу Нарнию, что бы ни случилось. — Обещаю, — тут же, без капли сомнений отозвался Каспиан, обнимая своего короля со спины и выдыхая ему на ухо: — Тебе — что угодно. Эдмунд расслабленно откинул голову назад, полностью полагаясь на Каспиана и открывая уязвимую шею, куда тут же пришёлся тёплый нежный поцелуй. Допустимая слабость. Пока у них было ещё несколько минут. Тёмный остров хранил в себе ужас и самые глубокие страхи, а это значило, что до этого надо было успеть сказать и сделать всё. Лишь бы потом не сожалеть об упущенном до конца времён. Вдруг оказалось, что им не о чем говорить. Их связь настолько окрепла за это путешествие, что Эдмунд не хотел верить в то, что сможет жить потом без неё. Без него. Казалось, он разучился жить иначе, чем с меткой, которая переливалась отравленным золотом в такт с его; с лёгкими, которые были наполнены им; с глазами, которые первым делом всегда ищут его. Про сердце вообще стоило бы промолчать — оно не принадлежало Эдмунду уже больше года. Наверное, с их первой встречи, когда они ещё ничего не понимали и думали, что всё это — странные совпадения и необъяснимые шутки судьбы. — Ты нужен своему народу, король Каспиан, — напомнил Эдмунд. — Подготовил речь? — Я не Питер, чтобы заранее планировать свои «выступления» до малейших деталей, — усмехнулся Каспиан. — Но это мой долг. Тебе понравится. — Верю. Я всегда тебе верю. И в тебя тоже. В одного тебя, ты же знаешь? Не теряй веру. Даже если они там умрут или если умрёт один из них. Даже если Эдмунд вернётся в Англию. Даже если они никогда больше не увидятся. Соединение судьбой в соулмейты было лучшим, что было в жизнях. И это не изменит никакая Лилиандил, никакой Тёмный остров, никакой Великий Лев. Они просто по-человечески счастливы рядом, вместе, и даже чувство обречённости, с которым они сроднились за это время, не мешало их разделённому на двоих счастью всем мирам назло. Я не забуду тебя никогда, что бы ни случилось. Я всегда буду рядом. В узоре на твоей руке. Только посмотри и вспомни… … Замерев посреди боя перед призраком Белой Колдуньи, Эдмунд успел отстранённо подумать о том, что это похоже на какой-то сюрреализм. На них нападал один его страх размером с морское чудовище, ему мерещился другой его страх, так до конца и не ушедший в прошлое, а где-то там, внизу, в тот же момент был его третий и самый главный страх. Страх потери, на фоне которого все остальные казались сущими игрушечными пустышками. Но в бою Эдмунду всегда было легче, и поэтому он мыслил на опережение, рвался вперёд, придумывал планы и тут же бросался их реализовывать. Ни одной лишней мысли. Телом, сознанием и душой — Эдмунд в сражении весь. Остранённо он чувствовал, как за него переживал Каспиан, даже слышал, как что-то в стороне кричала Люси, но не позволял этому мешать. Сначала битва, потом — всё остальное. Они победили, и страхи развеялись. Тёмный остров начал медленно испаряться, исколотый насквозь солнечными лучами, а Эдмунд непонимающе переглянулся с Каспианом. Он думал, их ждёт ещё что-то, что было бы связано именно с ними, но… Нет. Средоточие зла либо не успело, либо не собиралось давить на это. Очень глупо с его стороны. Нарнийская магия будто не видела их связь. Но потом оказалось, что вода сладкая. И они увидели это вдали. Страну Аслана. Тогда Эдмунд понял, что самое страшное его испытание ещё впереди — и зло не имело к нему никакого отношения. Оставался последний рывок. Самая изощрённая пытка — самому идти на свою казнь, добровольно переставлять ноги по направлению, куда тебе вовсе не хочется, но надо, ведь иначе нельзя. А ведь после этой «казни» ещё жить. Их было пятеро в небольшой лодке: Каспиан, Эдмунд, Люси, Юстас и Рипичип. Те, кому обязательно нужно было туда, кто чувствовал необъяснимый зов, зудящий под кожей тихой мелодичной песней без слов. Их неотвратимо тянуло вперёд, и этому нельзя было сопротивляться. А Эдмунда отчаянно и болезненно, куда как сильнее тянуло в сторону, к нему. Но он держался и смотрел прямо. Маленькая лодка, в которой они плыли через эти белые цветы на воде, была достаточно узкой, чтобы два самых сильных, назначенных гребцами, сидели вплотную, постоянно соприкасаясь локтями и коленями. Причём совершенно законно и непредосудительно. Эдмунд напитывался этим как в последний раз — почему «как»? — жадно ловя каждую искорку тепла от их контакта. Даже если потом эти искры будут до боли жечь кожу и выбивать слёзы из глаз — это будет потом. Сейчас надо было запомнить. Хотелось молчать до конца, но что-то начал говорить Юстас. Эдмунд поддержал его как умел, потому что не мог больше осуждать. Он был таким же, его спасли так же. А Юстаса впереди ещё ждало его счастье, что копией его метки наверняка чернело где-то в промозглой Англии. Они добрались. Лодка мягко стукнулась о берег и замерла, как заколдованная, не нуждаясь в привязи. Казалось, тут совсем не было течений. Светлый песок под ногами почти не шуршал, желая быть под стать тому величию, что создавала поднимающаяся впереди странная волна, за которой ничего не было видно. С каждым шагом Эдмунд обещал себе, что всё будет хорошо. Напоминал, что так надо. Это не делало боль легче, но позволяло её терпеть. Смотреть на Каспиана теперь было невыносимо, и он пытался этого не делать. — Аслан… — благоговейно произнёс где-то позади Юстас. А вот и их палач. Как всегда беззвучный и неумолимый. Но знакомый трепет всё равно пронзил насквозь, и Эдмунд потупил взгляд в песок. Он не чувствовал себя достойным смотреть в эти золотистые глаза — прямо как тогда, давным-давно, в самую первую свою с ним встречу. Рипичип — единственный из всех них, кто был готов уйти в страну Астала. На своей крошечной лодчонке он поднялся на самый гребень высокой лазурной волны и скрылся по другую сторону. Он заслужил это тысячи раз. А их осталось четверо, не считая Льва. Эдмунд отстранённо подумал о том, могли ли они с Каспианом пойти следом за отважным мышем. Были бы они там вместе, позволили бы им?.. В любом случае это не было возможным, потому что не было правильным. — Теперь вы, друзья мои, — обратился к ним своим чарующим голосом Великий Лев. — Мы больше не вернёмся? — грустно спросила Люси, бросив короткий, почти неуловимый взгляд на брата. — Полагаю, что так, Люси, — важно и величественно тряхнул гривой Аслан. — Вы теперь выросли, как Питер и Сьюзен. Вы нужны там, в Англии, своей семье. Пожалуйста, нет! Пожалуйста… Эдмунд не знал, каким чудом ещё не плакал. И, кажется, он только что пропустил часть речи того, кого в Нарнии превозносили и восхваляли. Особенно его непроизнесённое, но такое отчётливое: «Попрощайтесь». Если это не ад, то что есть ад? — Вы все мне стали самыми близкими, друзья, — говорил Каспиан, глядя на Люси, а потом дружески потрепал за плечо Юстаса. — Даже ты, Юстас! У всех четверых вырвалась пара не очень весёлых смешков. Пару секунд Эдмунд в самом деле раздумывал над тем, чтобы просто уйти — как просто ушёл в прошлый раз, когда они только успели узнать, что соулмейты. Кажется, это было вечность назад. Тогда метка ещё не плыла светящимся золотом, а сейчас… Пока он сомневался, Каспиан первым потянулся обняться на прощание. Объятие выходило за рамки дружеского всего на доли секунды, но за это время Эдмунд был готов удавиться. Он тут же отвернулся, как только эти руки, прожигающие тело насквозь, отпустили его из этой пытки. Где-то за его спиной Каспиан обнял Люси. Потом, наверное, товарищески пожал руку Юстасу — он не видел, не оглядывался, он ждал, когда же это всё наконец закончится. Побыстрее бы, и только бы больше ничего не… — Эдмунд. Этот тихий голос в спину ломал все его кости, начиная с черепа. Он не мог. Просто не мог. Нет. Зачем он так..? — Эд. Посмотри на меня. Нет-нет-нет-нет… — Пожалуйста. Окружающие наверняка ничего не понимали. Весь мир будто замер и погряз в совершенной мёртвой тишине и неподвижности. Все молчали. Коротко прошуршал песок. И снова замер. — Кас, не надо… — Я не могу больше тебя отпускать, Эдмунд, — звучало так близко, так дрожаще и отчаянно. Меньше чем в шаге позади. — Только не снова. Прошу тебя. Сердце метрономом отстукивало секунды, видения под крепко зажмуренными глазами сходили и сводили с ума, дыхание подводило и толкало к истерике. Так нельзя. Медленно, очень медленно, как во сне, Эдмунд повернулся, не поднимая взгляда, смотря только на песок под ногами. На песок под его ногами. Что он творит?.. — Аслан, выслушай нас. Нет, что он творит?! Забыв про все обещания самому себе, Эдмунд вскинул взгляд вверх. — Каспиан, нет. Голос сорвался под конец, и Эдмунду стало неимоверно стыдно за то, что эта сцена происходила на глазах у Люси и Юстаса. Обоих он видел краем глаза, но смотреть прямо на них не осмеливался. В центре его внимания был лишь один. Больной, отчаявшийся, смотрящий в ответ таким взглядом. Эдмунд чувствовал, как всё в нём начинало жалко дрожать. — Ты же говорил мне не терять веру, Эд, — только ему одному говорил Каспиан, блестя лихорадочными глазами, пока все вокруг расступились. — Я не хочу тебя отпускать, пойми. И если я могу за это побороться — я это сделаю. Просто помоги мне. В тёмных глазах Каспиана пылал и горел ярким пожаром тот протестующий, несогласный огонь, который Эдмунд так старательно гасил в самом себе. Не стоит сражаться с тем, кого заведомо не победить, — тогда не будет таких жестоких разочарований. Тогда сердце не будут с размаху разбивать в пыль и развеивать по ветру — просто мягко расколят и оставят кусочки аккуратно лежать рядом, не более того. С этим можно будет жить дальше. Одолеть Льва — невозможно. Пересилить судьбу — нереально. Так что ты делаешь, Каспиан? Мы не боги, а жалкие пешки. Но если ты хочешь… Для меня ты — куда большее, чем божество. Готовясь потом собирать себя по осколкам, Эдмунд покорно вытянул руку с меткой вперёд и опустил взгляд, медленно закатывая рукав. По миллиметру на свет показывались золотые переливы, и где-то сбоку послышался полузадушенный вздох Люси и шёпот Юстаса, который наверняка что-то у неё спросил. Эдмунд не слушал и не слышал. В уши как будто набили вату. Обречённо он вытянул руку, и тут же к этому узору прижалась его точная копия. Но не произошло привычного душевного подъёма. Им оставалось стоять рядом считанные минуты, о каком воодушевлении могла быть речь. Эдмунд пытался только не закричать вслух, только не упасть. Говорил Каспиан, в котором бушевало пламя и искрились кристальные стремления. — Мы предназначены друг другу судьбой. Мы связаны. Неужели даже этого недостаточно, чтобы остаться? Лев смотрел им в глаза. Даже Эдмунду, который болезненно-испуганно отвёл взгляд — он всё равно знал, что ему прямо сейчас заглядывают в самую душу. И читают там что-то, что хотелось кричать на все возможные существующие миры. Такая большая любовь, которая должна была бы разорвать жалкое тело. Искренняя, чистая, жертвенная и светлая. Такая, о которой даже не говорят вслух, — о ней просто знают, о ней невозможно не знать, ей не нужны доказательства и причины. Она просто существует — потому что просто существует душа, на которую она направлена. Вторая половина единой сути, некогда часть единого целого, что теперь привязана так крепко и глубоко, что не вырвать — даже с корнем уже не получится. А напротив её точное отражение, что начинается с золотой метки, как с грани зеркала. Аслан смотрел, и Аслан видел. Впервые в этом мире. И в выражении его печаль боролась с уважением. Эдмунд не видел этого, но чувствовал, как будто эмоции Великого Льва были разлиты в свежем воздухе. Мир замер в ожидании. Его вердикт… — Та судьба, что распределяет родственные души, стоит несоизмеримо выше меня самого, и я не в праве перечить ей, даже если бы захотел, — гулким, отдающим в кости голосом пророкотал Аслан и властно кивнул. — Значит, так тому и быть. Король прошлого, — он взглянул на Эдмунда, что больше не отводил глаза, — и король настоящего, — золотистый взгляд перешёл на Каспиана, — я дарую вам своё благословение. Нарния — ваш общий истинный дом отныне и навсегда, если так решили далёкие звёзды. Да пребудет с вами счастье. Мягкое и тёплое львиное дыхание коснулось соединённых меток, и те на короткое мгновение вспыхнули, как празднично яркие факелы. Золото по-прежнему переливалось в такт бешеному сердцебиению, и теперь Эдмунд наконец мог видеть это… Цвет золота узора на самом деле был светлее обычного оттенка. Он правда был готов слиться с великолепной и благородной львиной шкурой того, кто только что благословил их. Видимо, золото, сменившее уголь, значило, что их время пришло. Ещё тогда, когда он только взошёл на борт «Покорителя Зари». Это всё же был знак благоволения, а не проклятия. Эдмунд был готов упасть на колени. Он не верил. Но он впервые за эти мучительные минуты осмелился посмотреть в глаза Каспиану, и… Те никогда ещё не были так прекрасны. Так переполнены настолько истинным, неудержимым и восторженным счастьем без ограничений. Хотелось кричать, но уже не от внутренней боли, а от внутренней невероятной радости. Из оцепенения их вывел бархатно-низкий голос Льва: — Кажется, вам хотят ещё что-то сказать, не так ли? В следующую секунду Эдмунд едва удержался на ногах, почти сваленный на песок бросившейся ему на шею сестрой. — Я знала, я знала! Я верила, что вы сможете это! — восхищённо тараторила Люси, даже не пытаясь объясниться. Её глаза сияли почти так же ярко, а в стороне эхом отражался глухой смех Аслана. — Вы сделали невозможное, Эд, ты представляешь?! Нет. Он не представлял. И вряд ли когда-нибудь сможет представить и в полной мере осознать то, что только что произошло тут. — Постой, «знала»? — беспомощно зацепились его мысли за одно слово. Чуть ослабив объятия, Люси нерешительно обернулась. Эдмунд проследил за её взглядом и понял, что она переглядывалась с Каспианом. И тот немного виновато кивнул, хотя с его лица не сходила выдающая настоящим эмоции улыбка. — Я всё рассказал ей. Что мы с тобой соулмейты. Я знал, что она не предаст доверие. Верно ведь, Лу? — Верно! — засмеялась девушка. — И никому, кроме тебя, я бы не доверила своего любимого братца, мятежный наш принц! — Ну-ну, это было давно… Из-за спины Люси, что наконец отпустила Эдмунда, показался ещё один свидетель всего произошедшего. — Эй, а я? Я же тоже часть этой семьи. Юстас подошёл к двоюродному брату с осторожностью, будто не знал, чего от него ждать. Это было немудрено: не каждый день оказывается, что твой дальний родственник связан судьбой с королём магической страны, в которую ты месяц назад даже не верил, и теперь он остаётся там навсегда. Опасение более чем оправданное. Юстас неожиданно смело похлопал Эдмунда по плечу и сказал, серьёзно сведя брови и пытаясь выглядеть как взрослый: — Удачи тебе, Эдмунд. Думаю, мы могли бы стать друзьями. Это было справедливо, но это было и забавно, поэтому Пэвенси усмехнулся в ответ: — Не исключено. Но если ты после всего даже просто подумаешь навредить Люси — знай, я найду тебя в любом из миров! Юстас возмутился, даже чуть-чуть покраснел, когда отдёрнул руку и почти притопнул ногой от негодования. — Да я бы никогда!.. — он замялся, под ироничным взглядом Люси живо вспоминая начало их путешествия, и исправился, кивнув: — Теперь никогда. Я обещаю. Эдмунд чувствовал себя так, будто не стоял на земле, а летел где-то далеко в облаках, даже выше, чем птицы, так невесомо от невероятного облегчения ощущалось тело. Он ценил Юстаса и Люси, правда, но сейчас в голове не оставалось никаких других мыслей, кроме бесконечно повторяющегося: Каспиан, Каспиан, Каспиан… Они так долго ждали, но почему-то именно эти минуты жглись теперь сильнее всего. Пространство между ними, по ощущениям, буквально горело. — Пора сказать последние слова, друзья мои. Здесь пути наши расходятся, — вплёлся в течение мыслей внепроникающий голос Аслана, что вежливо устроился на песке в стороне, чтобы не мешать людям прощаться. Хотя, несомненно, он всё слышал. Только услышав его слова, Люси кинулась к не ожидавшим этого Каспиану и Эдмунду и соединила их руки так, как было, когда они стояли передо Львом и совершили свой «прыжок веры». На секунду она замерла, из её груди вылетел сдавленный вздох восхищения. — Это так красиво, никогда не видела ничего более гармоничного… Я так рада за вас! Она вдруг погрустнела и сделала шаг назад, будто мысли в её голове устроили гонки на скорость, и только что финиш пересекла не самая весёлая. Подняв взгляд, она смотрела только на Эдмунда своим мудрым проницательным взглядом. — Я не знаю, что скажу остальной семье. Питер и Сьюзен наверняка поймут, а остальные… — Мы придумаем, — поддержал её Юстас, ещё сильнее хмурясь. Люси благодарно кивнула ему и снова повернулась к брату. — Надеюсь на это. Эд, ты же знаешь, твоё счастье для нас важнее всего… Ты ведь счастлив, Эдмунд? Осознавать, что он больше никогда не увидит свою семью, было нерадостно, но вместо этого он обрёл нечто не менее важное — родственную душу… Поэтому и его ответ не запоздал ни на секунду: — Более чем, Лу. И тебя тоже ждёт твоё, только надо дождаться этого. Он даже всё ещё не был уверен, что это правда происходит, что он правда останется в Нарнии с самым дорогим для себя человеком. Но одно он знал точно: в первую свою встречу они ещё не были готовы к этому. Только сейчас, пройдя весь этот путь, они стали по-настоящему близкими родственными душами. — Не торопи время, всё придёт своим чередом, — продолжил за него Каспиан, с полуслова угадывая мысль и переплетая их пальцы — на глазах у всех, впервые. От этого по всей коже разошлись словно маленькие фейерверки, крошечными искрами опаляя нервы. — Не грусти, отважная королева, — закончил за них Аслан, подходя ближе и указывая Юстасу и Люси на волну, к которой они должны были подойти ближе. — Твоё счастье ещё неизбежно встретится тебе впереди, на твоём собственном пути. Как и тебе твоё, Юстас. Все нужные слова уже были сказаны. В последнем крепком объятии поучаствовали все четверо, что за время этого путешествия стали маленькой единой семьёй. Невозможно было растягивать это прощание ещё дольше. Приободрённые Люси и Юстас вошли в портал, что захлестнул их морской водой и унёс в родную Англию. И на светлом-светлом, почти бесшумном песке остались двое. Аслан куда-то исчез, как и всегда. Не дожидаясь никаких слов, Эдмунд наконец сдалал то, о чём думал последние минуты, — поцеловал своего соулмейта, точно намереваясь никогда больше не отпускать. Ведь так решили не далёкие звёзды. Так решили они сами. … На корабле возвращение двоих королей встретили радостно, но с лёгким оттенком непонимания. Вся команда приостановила свои занятия, перешёптываясь и толпясь, как свора школьников. — Разве король Эдмунд не должен был уйти вместе с королевой Люси? — проревел общий вопрос минотавр Таврос под дружный гул команды. Каспиан переглянулся с Эдмундом, наверное, слишком говоряще обожающим и счастливым взглядом, но тем не менее ответил — твёрдо и уверенно, единственно верную истину: — Нет, уйти — это не судьба Эдмунда. На самом деле, его судьба всё это время была тут, и теперь она точно больше никуда его не отпустит. Немного пообсуждав эти странные слова, команда разошлась по своим местам — теперь им всем предстояло долгий, хоть уже и не такой опасный, путь назад, к родным нарнийским берегам. Только откуда-то со стороны штурвала послышался едва различимый понимающий смешок Дриниана, значение которого не осознал тогда никто. Что ж, видимо, для капитана на его корабле никаких секретов никогда не существовало.