Сквозь время и миры

Уже сегодня Эдмунду должно было исполниться 13 лет. Заветное число. Кто-то даже верил, что оно обладает некой магической силой. Эдмунд в принципе не относился к тем, кого так уж сильно интересовала тема соулмейтов. Ну появляется у всех в 13 лет на руке татуировка, точная копия которой будет на руке их родственной души. Ну будет ваша встреча значить, что вы нашли своё счастье. Ну и что? История знала достаточно случаев, когда люди были счастливы и без взаимных меток, наперекор судьбе. Но это было бы ложью, если бы Эд сказал, что никогда не засматривался украдкой на случайно мелькающие татуировки старших брата и сестры. Это всегда были непонятные, абстрактные узоры, переходящие друг в друга линии, формы и углы, сплетённые как-то странно красиво и гармонично, так, что это завораживало, будто тянуло распутать насмерть завязавшиеся верёвки. У Питера метка была небольшой и начиналась немного выше запястья. Сильно переплетённая сложная татуировка щерилась своими острыми тонкими краями, как змеиными зубами, и это вводило в неясный диссонанс. Но между путанными линиями в центре и зубчатыми пиками по краям существовала непостижимая гармония. Наверное, ни один смертный художник был не в силах изобразить такой незаметный переход от неопределённости к жёсткости и однозначности. У Сьюзен метка была округлая, растянувшаяся почти на половину предплечья, с ровными, текучими и гладкими краями. Чем-то они напоминали волны, и она считала это намёком на то, что однажды познакомится с каким-нибудь молодым прекрасным моряком или человеком, живущем на берегу океана, и он обязательно заберёт Сьюзен в прекрасное путешествие по воде. Эдмунд шутил, что её соулмейтом будет пират или злобный корсар. Сьюзен равнодушно фыркала каждый раз, как будто это ничего не значило. Тогда Эд, изображая саму сестру, с утрировано занудным видом пояснял, что гадание на характер соулмейта не имеет смысла, ведь у него же метка точно такая же, это ведь попросту глупо. После этого к недовольной Сьюзен обычно присоединялся сердитый Питер. Лу всегда наблюдала за их спорами со стороны, недоумённо округляя глаза, когда слышала незнакомые слова. Ей до собственной метки было ещё жить и жить, а сложные взаимоотношения и надуманные проблемы старших ей были пока непонятны. А вот срок Эдмунда был всё ближе. И вот наконец — день тринадцатилетия, осталось подождать всего час до заветного времени. Он старался убеждать себя, что не косит взглядом на циферблат каждые две минуты. И вот время. Точный срок рождения человека обязательно записывали, чтобы ровно через тринадцать лет мгновение в мгновение увидеть расцветающий на руке ребёнка узор, который приведёт его к его судьбе. Когда в минуту, записанную в паспорте, у Эдмунда ничего не появилось, он не особо волновался. Мелочи, оно сейчас, совсем скоро появится. Когда и через десять минут ничего не поменялось, он принялся мерять нервным шагами комнату. Через полчаса стало понятно, что что-то определённо пошло не так. Руки были всё так же девственно чисты, как и раньше. Эдмунд тогда чуть не задохнулся от резкого чувства своей неуместности здесь. Вообще здесь. В этом мире, наверное. Забыв о гордости, он побежал к матери в соседнюю комнату, сдерживая подступающую к горлу странную панику и неясно откуда взявшиеся слёзы в уголках глаз. Как девчонка. … За несколько месяцев Эдмунд привык. Вообще, он привык даже быстрее. Нет метки — значит, и не нужна она ему. Вот такой он, от природы целый. Только одежда с коротким рукавом была теперь для него под запретом, хотя с лондонском климатом это и не сильно мешало. Эдмунд привык порывисто одёргивать рукава каждый раз, когда нервничал. От сочувственных взглядов семьи поначалу мерзко мутило, но потом и это прошло, выжигая в душе холодную пустошь некой отстранённой формы цинизма. Эдмунд не хотел проводить время с людьми, которые так надоедали своим приторным пониманием и сопереживанием. «Для нас это неважно, ты всё равно наш брат», — а у самих в глазах ни капли веры в собственные слова! Лицемеры и лжецы, а не родня. С тех пор всё стало просто: Питер — самонадеянный гордый идиот; Сьюзен — зануда, мнящая себя взрослой, как мама; Лу — просто ещё слишком мала, чтобы лезть в такие серьёзные дела. И можно было уже не слушать ни слова из их болтовни, потому что они никогда его не поймут, они же другие, они же нормальные. Ярлыки — это ведь так легко, да? Любое упоминание родственных душ жалило что-то в сердце Эдмунда и вызывало немотивированную обиду и досаду. Тема соулмейтов как-то незаметно полностью исчезла из разговоров семьи Пэвенси. А потом война, бомбардировки, торопливые сборы, отправка к старому профессору — всё это было похоже на единый непрекращающийся смутный сон, который был в шаге от того, чтобы превратиться в жуткий беспросветный кошмар. Но потом случилась Нарния. И прекрасная холодная женщина, отнёсшаяся к Эдмунду по-настоящему внимательно, без предубеждений и расспросов. Разгромленный дом мистера Тумнуса, бобры, рассказы об Аслане, заполошная радость, что это может быть полезно, что за эту информацию могут похвалить. А потом звенящий от гнева голос Джадис, ледяная темница и отчаявшийся, ни в чём не повинный фавн, который пострадал от его действий. Только построенная надежда разбивается с таким треском, что кажется, что это разбилось сердце. И в тот момент, когда Эдмунд готов сдаться и перестать бороться, обняв себя руками за колени, он вдруг замечает это. Какое-то неясное серое пятно под рукавом рубашки. Несмотря на холод, рукав тут же оказывается отдёрнут, а глазам парня предстаёт… Нет, не метка. Но что-то очень на неё похожее. Вместо чётких и ярких угольно-чёрных линий, какие бывают у всех людей, на его руке смещённое ближе к локтю мутное и размытое серое пятно. Будто частицы краски пытались собраться, сконденсироваться в нужный узор, однако остановились на полпути, представляя из себя лишь пыльное облако. Но это было хоть что-то. И ещё от этой странной, нечёткой метки исходило тепло — такое слабое, что Эдмунд и не заметил бы, если бы не ужасающий, пронизывающий глубже, чем до костей, холод, что окружал его в замке Колдуньи. Рана в душе, прежде постоянно мерно кровоточившая ледяной болью, будто бы начала медленно затягиваться. От метки по всему телу постепенно разползлась бешеная надежда и уверенность. Это всё точно что-то значит, и это что-то хорошее. Стало теплее. Эдмунд решительно сцепил зубы. Теперь у него определённо было то, ради чего нельзя сдаваться. … Освобождение из плена, разговор с Асланом, примирение с семьёй. Кажется, адско-снежный кошмар наконец закончился, сменившись чем-то более приятным. Постоянные заботы, из которых состоял быт военного лагеря у Каменного Стола, приняли Эдмунда, Сына Адама, как свой верный, крепкий винтик. Учебные тренировки под присмотром мудрого сурового кентавра, планирование стратегий боя и снабжения вместе с Питером — это занимало почти весь день. И только поздно вечером, уже укладываясь спать, Эдмунд неизменно вспоминал о метке и в полумраке шатра рассеянно касался её самыми кончиками пальцев в стремлении то ли стереть, то ли проявить ещё ярче. Брату и сёстрам он о ней так и не рассказал. Как-то не до того было, да и что значит это странное серое облако на коже по сравнению со спасением всей Нарнии от вечной зимы и её ледяной повелительницы. Это не будет иметь никакого значения, если они проиграют. А если победят… Что ж, тогда времени поговорить у них точно будет вдоволь. Ни один из Пэвенси не упоминал метки во время жизни в Нарнии. Эдмунд слишком привык к этому замалчиванию, и пусть собственная рука его немного беспокоила, но открыто говорить об этом… Только бы не сейчас, не в такой напряжённый момент. Первым делом — битва. … Они одолели Джадис. Точнее, не совсем они, а Аслан, но они все четверо помогали. Эдмунд чуть не умер. И в те секунды агонии посреди бесконечных сожалений о том, как он не раз подводил Питера, разочаровывал Сьюзен и доводил до слёз Люси, вдруг промелькнула смутная, стремительная мысль. Если это пятно на его руке это правда метка родственной души, то как же жаль, что они так и не встретились. Что уж сказать, не повезло этому таинственному человеку с соулмейтом, мягко говоря. Его Эд тоже подвёл. Но потом раны затянулись под эффектом чудодейственного элексира Люси, тёмная пелена перед глазами рассеялась, и смерть пришлось отложить. И правильно, думал потом Эдмунд. Ведь судьбу не проведёшь — сказано, что где-то в этом мире тебя ждут, значит, надо прийти, иначе и быть не может. Но всё это быстро отошло на второй план перед победой, празднованием, коронацией. А потом на плечи Короля Эдмунда Справедливого свалилось создание единого свода законов, учреждение суда, наблюдение за его работой… Оказалось, что если ты правящая верхушка, то свободного времени нет совсем: свои дела были не только у него, но и у Питера, и у Сьюзен, и у Люси. Тема «какого-то там серого пятна на руке» была задвинута ещё дальше, и стало совсем, категорически не до неё. Вот только… Эдмунд ненавидел давать ложную надежду кому-либо, особенно себе, и вообще ему наверняка казалось, но… Кажется, с каждым годом метка становилась всё чётче. Изредка, поздними вечерами в одиночестве своих покоев разглядывая её, Эдмунд уже мог различить примерные скопления будто бы мелких чёрных песчинок, которые туманным пунктиром намечали особо толстые линии будущего узора. Всё остальное по-прежнему невнятно мутнело вокруг. Но… Эд старался убедить себя, что изначально метка выглядела точно так же. Вот только не получалось, не выходило обмануть собственную прекрасную память. И всё это приводило его к одному выводу, наиболее вероятной теории: чем ближе во времени твоя встреча с родственной душой, тем яснее, ярче и чётче становится рисунок татуировки. Правда, он никогда не слышал о подобном явлении в своём родном мире, но других объяснений просто не было. К тому же это ведь была Нарния, тут это могло работать иначе. Эдмунд смиренно ждал. Год, три, пять лет, десять, пятнадцать. Тишина, но метка постепенно всё прояснялась и прояснялась. Появилось ощущение, что вот уже в следующем году она наверняка точно станет различимой, точно можно будет разглядеть уникальное переплетение линий, чтобы искать такое же у других. Но они вернулись снова в обычный мир. И Эдмунд был вынужден с немым ужасом наблюдать, как метка тает, исчезает с его руки, растворяется, будто щедро политая отбеливателем. Кожа на его предплечье снова была пуста. … Близился тринадцатый день рождения Люси. Вернуться к нормальной жизни оказалось удивительно просто — они будто и не уходили вовсе. Эдмунд почти смирился с тем, что он снова один, что нет больше этого ровного, еле ощутимого успокаивающего тепла, ползущего по руке. Принять это было больно, но ничего сделать было нельзя, и Эд старался смириться, правда. По-прежнему злобно огрызаться на родню не давали совместно прожитые в Нарнии годы. Вот только Питер и Сьюзен будто забыли то, что там происходило, и чем ближе к заветной для младшей дочери в семье дате, тем чаще и опасливее они косились именно в его сторону. Ну да, он же так на прокажённого похож, определённо от него надо шарахаться, как от заразного! Будто не было всех этих лет правления бок о бок, будто за то время они не поняли, что могут полностью друг другу доверять. От всей этой ситуации было неуютно и пусто на душе. Ещё неуютнее становилось от мысли, что сам Эдмунд делал то же самое, даже хуже, ведь он так и не рассказал им о том, как в Нарнии у него появилась метка. Точнее, что-то на неё похожее — неважно; он просто умолчал этот факт. Вот и Пит со Сью сейчас умалчивали от него свои подозрения, и совсем неважно, что по их лицам всё читалось. В открытую тему соулмейтов и меток никто не поднимал. А всё же что, если эта «болезнь» или это «проклятие» Эдмунда может передаться к Люси? Этот вопрос, как дамоклов меч, висел над головами всей семьи Пэвенси. Эдмунд не хотел признаваться, но это было очень трудно терпеть: он бы не простил самому себе, если бы даже косвенно сломал жизнь любимой младшей сестре. Это раздражало, бесило до тёмных пятен перед глазами и закипающего в горле гнева. Что, если из-за него у Лу не будет её метки и её соулмейта. Что, если в этом правда виноват Эдмунд. Что, если… Конечно, Люси заранее сказала, что в любом случае не будет ни в чём его винить. Разумеется, у неё всегда было самое широкое сердце из всех них, и Эдмунд никогда не чувствовал себя достойным её прощения. С тех самых пор, как не поверил в существование заснеженного леса в шкафу — с тех пор он вечно виноват перед Люси, и вряд ли сможет это когда-нибудь искупить. Ожидание действовало как медленный, разъедающий сознание яд. Но вот наступил тринадцатый день рождения девочки. Люси как счастливица, родившаяся почти в пять утра, не спала всю ночь — Эдмунд знал это, потому что слышал её нервные, семенящие шаги через стену. Разумеется, он не спал тоже. Без трёх минут пять в комнату с криком влетел маленький взволнованный ураганчик и бросился прямо к нему. — Эд, она есть, смотри, смотри, у меня есть метка!.. От резко нахлынувшего облегчения чуть не остановилось сердце. Эдмунд крепко обнял сестру, искренне радуясь за неё. Было неважно, какая именно метка на руке Люси, вообще, важен был сам факт того, что она появилась. Это не заразно. Это всё ещё его персональное проклятие. Теперь все хрупкие, еле уцелевшие остатки своей веры Эдмунд кинул на то, чтобы поверить в их возвращение в Нарнию. Может, он снова увидит свою причудливую, неправильную метку, когда попадёт туда. Может, даже ему повезёт… А впрочем, Эд по-прежнему не любил давать себе ложную надежду. …