И в конце никто не утонет

Головная боль наступает раньше, чем утро. Она тугая и сидит в затылке, но не настолько мучительная, чтобы это мешало провести еще несколько минут в кровати, отмахнувшись от реальности с ее проблемами. Если встанешь и пойдешь пить таблетку, назад уже не вернешься. Поэтому Антон делает вид, будто никогда еще не пробуждался в более прекрасном расположении духа. Арсений просыпается одновременно с Антоном. Или же делает вид, будто только что продрал глаза, — кто ж его знает. Они оба лежат на боку лицом друг к другу, и у Арсения одна рука исчезает под изгибом шеи. На щеке у него мятая полоса от подушки, в уголках глаз собрались черные комочки от вчерашнего макияжа, волосы колтуном лежат на макушке. — Ты очень красивый, — говорит Антон правду и мягко улыбается. А Арсений — нет. Он устало прикрывает глаза, будто не выспался, и хмурится. — Не надо. Это лишнее. Боль в затылке сопровождает эту фразу отрезвляющим толчком. Антон морщится, и всю его выдержку и утреннее умиротворение смывает резкой волной раздражения. Снова эти кошки-мышки?! Вчера Арсений чуть ли не к рукам ластился, а сегодня опять строит суку? Заебало. — Это всего лишь слова, не надо их препарировать и пердолить насухую. Мог бы просто сказать «спасибо». Или промолчать, если тебе настолько неприятно даже произносить это слово. Зачем вот эта жеманность? «Ах, это лишнее, оставьте, все пустое!» Все еще пытаешься косплеить давно ушедший век? Бал закончился вчера, мы снова в нашем времени. — Именно это я и имею в виду. Мы в настоящем. Помнишь, какое оно для тебя и меня? Антон вспоминает. О том, что он беглый преступник. О том, что у него нет своего имени. О том, что сегодня предпоследний день, и завтра Арсений навсегда исчезнет из его жизни. И тут же становится стыдно за эту вспышку гнева. В конце концов, Арсений волен вести себя, как хочет. То, что под воздействием алкоголя он позволял себе заигрывания, не дает Антону повод сегодня злиться на чужую холодность. И не ему упрекать кого-то в непоследовательности. К тому же он четко помнит произнесенное на носу корабля «не влюбляйся в меня». И какие тут могут быть претензии? Арсений честно его предупредил. Наверное, Нурик, который прожил с Арсением несколько лет, но так и не позволил себе проникнуться к нему чувствами, был чертовски мудр. А Антон — дурак и слабак. Скис за четыре дня, как молоко. А считал ведь себя профессионалом и человеком с выдержкой. Стыдно должно быть. Ситуация точно такая же, как после бурной ночи в клубе, когда вы просыпаетесь в одной постели с едва знакомым человеком (ну или не человеком — Антон не какой-нибудь там ксенофоб) и неуклюже топчетесь друг вокруг друга, избегая смотреть в глаза. За тем исключением, что с Арсением они даже не переспали. Неловкости ровно столько же, удовольствия — в минус. Казавшаяся еще несколько минут назад лужайкой из Эдема постель тут же становится чужой и неуютной. Холодный воздух неприятно царапает голое плечо, но Антон сопротивляется инстинктам и карабкается через Арсения к краю кровати, неловко пытаясь прикрыться. В процессе одеяло сбивается, и Антон успевает заметить, что его ночные опасения не подтвердились, а Арсений все-таки надел трусы. Антон тут же осознает, что сам, окромя трусов, иными предметами гардероба не располагает. Вчерашний смокинг был опрометчиво оставлен где-то на полу ванной комнаты, и его, конечно, уже утащили в стирку роботы. Впрочем, Антон и так не жаждет его опять надевать. — Извини, но у меня выбор облачения для прогулки позора сейчас сводится к простыне, если ты будешь так любезен поделиться, и банному халату. — Забирай ибанный халат, — Арсений тихо наблюдает за чужим копошением. — Но ты бы мог взять что-нибудь из моей одежды. — Спасибо, не люблю разгуливать в платьях с утра, — криво ухмыляется Антон, подпоясываясь кушаком от халата. Выходит как-то грубо, будто он имеет что-то против платьев. Уже схватившись за ручку двери, Антон нерешительно оборачивается. Арсений все так же сидит на постели, обнаженный по пояс, и смотрит на него печально. Электрические импульсы в мозге что-то не импульсируют. Голова гудит и не дает выстроить из слов предложения. — Ты спустишься к нам на завтрак? Арсений нервно дергает головой один раз, потом мотает ею, но уже медленнее. — Думаю, мне сегодня лучше позавтракать в обеденном зале первого класса. Ну что ж. В этом есть смысл. Действительно, зачем лишний раз мелькать друг у друга перед глазами, если завтра это уже будет не важно? Нужно что-то сказать на прощание. Пока? До свидания? Еще увидимся? Да хрен его знает, может, и не увидятся. Прощай? Чересчур пафосно. — Спасибо за подарок, Арс, — наконец произносит Антон, открывая дверь. — Мне правда было очень приятно. В своем развевающемся халате и с мрачным ебальником Антон, наверное, похож на какого-нибудь нуарного героя, и, хотя некоторые пассажиры и провожают его фигуру недоумевающими взглядами, никаких замечаний по поводу неподобающего внешнего вида он не слышит, даже когда спускается по парадной лестнице. У Сережи и Макса при виде его изо ртов вылетают какие-то улюлюкающие звуки, но умирают в зачатке под воздействием испепеляющего взгляда. — Как студентки с Глизе? — безо всякого выражения спрашивает Антон вместо приветствия, подходит к раковине и набирает воды в стакан. — Да… В порядке они, — отвечает Макс после секундной заминки. — Сначала много пели, потом стали рыдать. Потом начали целоваться друг с дружкой и одним бесформенным сгустком уползли к себе на палубу. Ну и мы тогда спать пошли. А у тебя… как дела? Комментировать свой утренний убор и обстоятельства прошедшей ночи Антон не собирается, поэтому молча принимает таблетку, залезает на свою койку и отворачивается к стене. Парни его больше не донимают. Видимо, решили, что любовная лодка разбилась о быт. Ну или у кого-то не встал. Естественные позывы организма вроде принятия пищи он игнорирует, оставаясь в каюте наедине с рыбой-каплей. Тот, как ни парадоксально, в нынешнем положении оказывается для Антона идеальной компанией: ни о чем не расспрашивает, не осуждает и даже не смотрит в его сторону. Вернувшийся с завтрака Сережа настойчиво тормошит Антона за плечо; не добившись результата, сообщает, что оставил для него на столе два сэндвича, и опять покидает каюту. Головная боль отступает, и Антон пытается провалиться в спасительный сон, чтобы перестать думать, но это оказывается не так просто. Ему совершенно не хочется глубоко анализировать собственные чувства, да только ничем другим заняться и не выходит. Лгать себе бессмысленно, и он понимает, насколько очарован. Если еще не влюблен, то находится на пути к этому. И осталось-то пройти буквально несколько шагов. Это то искрящееся ощущение на поверхности сердца — вчерашняя симпатия, завтрашнее обожание, которое может закончиться через неделю и не оставит после себя рубцов, а может перерасти во что-то сильное, литое, уверенное. Проблема в том, что он никогда уже не узнает потенциал этого чувства к Арсению. Для этого нужно, чтобы их общая история начиналась в этой точке, на «ТнТанике», а она в ней заканчивается. Да и не было никакой истории. Антон сейчас жалеет, что за все годы знакомства так и не попытался узнать Арсения лучше и дать тому узнать себя. Хочется рассказать ему о стольких вещах и еще о большем количестве расспросить, но на это нет времени. И смысла в этом нет. Нужно просто остановиться в этом моменте, чтобы потом не страдать. Что, вообще-то, звучит довольно глупо, потому что Антон уже страдает прямо здесь и сейчас. Через несколько часов беспокойной дремоты он сползает с койки, чтобы сходить в туалет, снять уже, наконец, чужой халат, воспользоваться клин-камерой и запихнуть в молящий о пощаде желудок сэндвич. Пока ест, смотрит с завистью на безмятежно дрыхнущего рыбу-каплю. Вот у кого идеальное существование без забот. Что вообще может быть слаще жизни в анабиозе? Парни возвращаются в каюту, чтобы переодеться после тренажерного зала, и приглашают Антона уже на обед. Он открещивается тем, что только что поел, и даже не врет. В очередной раз за день Макс и Сережа с беспокойными лицами наблюдают, как он забирается наверх и отворачивается. На этот раз не получается уснуть даже на полшишечки, и Антон, продолжая следовать выбранному им пути вареной сопли, бессмысленно пялится в потолок. Голова заполнена Арсением под завязку. Антон пытается восстановить в памяти все связанные с ним моменты, которым раньше не придавал значения. Вспоминает, как впервые его увидел. Как впервые выехал с ним на сделку. Как впервые заговорил о чем-то, что не было связано с работой. Как они нашли бабуленьку. Как начали здороваться. Вспоминает случайные перекрестные взгляды, какие-то незначительные касания и мучается сомнениями, могло бы у них что-нибудь получиться, если бы Антон разглядел то, что видит сейчас, намного раньше. События последних четырех дней куда более болезненно четкие. Вот Антон замечает Арсения на верхней палубе. Вот хватает его за шкирку перед прыжком за борт. Вот срывает план побега. Вот они играют в сквош. Вот неумело танцуют под старинную песню. Вот стоят на носу корабля и дают друг другу дурацкое обещание. Вот Антон выходит из каюты Арсения и чуть ли не последнее, что говорит ему — какую-то ерунду про платья. Он почти смирился с тем, что никакого развития их история не получит, но осознание того, что именно таким Арсений его и запомнит — озлобленным грубияном, укравшим халат класса люкс, вырывает Антона из его формалинового оцепенения. Можно же попрощаться по-нормальному. Сказать что-то действительно важное: что Арсений — один из самых совестливых людей, которых он знает, что с его умом и тягой к саморазвитию он не пропадет ни в одной галактике. В конце концов, что он давно никому ничего не должен и может начинать жить с нового абзаца. Антон быстро кидает взгляд на часы и обнаруживает, что уже почти шесть вечера. Мама родная, он свои пиздострадания растянул почти на полдня! Он спрыгивает с койки, кажется, задев ногой какую-то выступающую часть рыбы-капли, бросает единственный взгляд в зеркало, наскоро приглаживая сбившиеся на одну сторону лохмы, и кидается к выходу. Распахивает дверь и едва не сбивает с ног стоящего на пороге Арсения. Вид у того совершенно растерянный и даже немного глуповатый. — Я… — начинает Арсений и замирает. — Привет! — ошарашенно выпаливает Антон. — Привет… — ему требуется секунды три, чтобы вернуть себе невозмутимое и даже немного осуждающее выражение лица. — Ты где был вообще?! Я ищу тебя уже пару часов по всему кораблю! Если бы не наткнулся на Макса, даже не подумал бы, что ты торчишь в этой дыре! Ты ведь никогда не упоминал номер вашей каюты! — Я же не знал… — начинает было оправдываться Антон, а потом ему становится обидно за «дыру». — Эй, это вообще-то мое спальное место. Арсений заглядывает в каюту через его плечо. — Что не мешает ему оставаться дырой. — Почему ты вообще здесь? — задает Антон первый разумный вопрос. — Разве не очевидно? Хотел поговорить с тобой. — Отлично. Я тоже хотел, — Антон надеется, что его голос не дает визгливых петухов от радости и волнения. — Но все же выбрал другую компанию, — Арсений выразительно смотрит на рыбу-каплю. Тот лежит на животе, свесив руку до полу, резинка треников сползла вниз, пикантно обнажая нижнее «декольте». — Впрочем, тебя, конечно, можно понять… Антон выталкивает продолжающего с любопытством осматриваться Арсения в коридор. Тут же в них врезается какой-то недовольный пассажир с тюрбаном на голове. — Пойдем куда-нибудь, где нам не помешают, — предлагает Антон. Они поднимаются на лифте на палубу «А». Наедине в замкнутом пространстве Антон бросает робкий взгляд в сторону Арсения. У того очень часто вздымается грудная клетка, хотя не так уж быстро они и шли, чтобы так запыхаться. Неужели тоже переживает? Остановившись в не самой людной части променада, Арсений поворачивается лицом к видам за бортом и цепляется за перила. Спустя несколько секунд, видимо, совладав с волнением, все же переводит взгляд на Антона. — Я хотел извиниться, если был груб с утра. То есть, нет, не если… Я совершенно точно был непростительно груб и холоден. — Арс, перестань, — перебивает Антон. — Я там тоже налажал, нес какую-то чушь… — Подожди, Антон, дай мне сказать, пожалуйста. Это не важно, я не обижаюсь, что ты вспылил, мне просто нужно объясниться. Я проснулся, вспомнил все, что наговорил тебе вечером, и испугался того, как быстро мы сближаемся. Так оно и есть, и я все еще считаю, что для нашей безопасности нам бы стоило пореже пересекаться, но ты же не виноват, что меня так к тебе тянет. — У Антона на этих словах происходит с дыханием что-то, что вряд ли предусмотрено устройством его легких. — Я намеренно тебя провоцировал и ляпнул, что все это делаю от скуки, но это неправда. А ты был очень добр вчера ко мне. Пусть даже ты на самом деле так не считаешь и презираешь меня, и все это было сказано лишь ради утешения, но мне почему-то кажется, что ты говорил искренне. Когда ты ушел, я себе сказал, что это к лучшему, если ты обиделся и больше не захочешь меня видеть. Но… я на самом деле не хочу остаться у тебя в памяти таким склочным… — Вот ты где! — резко прерывает зеркалящую мысли Антона речь чей-то возмущенный возглас из-за спины. — Держи вора! Антон удивленно оглядывается. Шагах в пятнадцати от них стоит… Господи боже, как там его? Полиокунь? Поликарась? Полиминтай? В общем, вчерашний вампир с вечеринки. Обладатель шикарных усов и не в меру проворных рук. Одну из этих самых рук он в данный момент устремляет в направлении Арсения. Усы волнующе ходят ходуном по нижней части лица. — Вор! — кричит Поликилька, каким-то библейским жестом простирая негодующий указательный палец вперед. Антону кажется, что на фоне сейчас засверкают молнии. — Верни булавку! — Твою же мать, — выдыхает Арсений, быстро выуживает из кармана вышеупомянутую булавку и с размахом метателя ядра швыряет ее в сторону невинно обокраденного. Булавка, как дротик, врезается в дощатый пол под его ногами. — Да подавись, извращенец! — Хватайте его! — не унимается пострадавший Полиосетр. Публика взирает на происходящую картину с любопытством, однако не делает попыток занять чью-либо сторону. Подхватив булавку, Полианчоус с рыком срывается с места, набирая разбег в сторону Антона с Арсением. — Уходим! — кричит последний с плохо скрываемым азартом в голосе и дергает Антона за собой. У того дежавю. Они, как и вчера, бегут в попытке скрыться, только на этот раз за ними действительно гонится человек. Лестница ведет их на палубу «Е». Усач заметно отстает, но не сдается. Они ныряют в белостенный коридор, лавируя между недоумевающими пассажирами и членами экипажа, бросая на ходу односложные извинения и не сдерживая рвущегося из груди полудетского смеха. Уперевшись в тупик, Арсений сдает назад, дергает какую-то дверь и затаскивает Антона в комнату со множеством нерабочих вентилей и непонятных приборов, закрыв ее на замок. Лестница вниз ведет в пустынное котельное отделение, по которому три дня назад они шли с экскурсоводом, рассказывавшей про работу кочегаров в те времена, когда эти котлы и топки действительно приводили суда в движение. За очередной дверью в конце пути оказывается огромное помещение без людей, доверху набитое чемоданами, ящиками, контейнерами, и Антон на своем эмоциональном подъеме не сразу соображает, что они в багажном отделении. — Ого. Антон оборачивается на голос Арсения, успевшего пройти вперед, и видит, что тот стоит перед огромным черным аэромобилем — точнее, автомобилем, потому что эта консервная банка на колесиках явно была сконструирована до масштабных прорывов в авиаприборостроении. Антон подходит ближе и замечает на решетке радиатора знакомый логотип в виде вытянутого по горизонтали креста. — Да это ж прадедушка наших аэромобилей «Шевроле»! — присвистывает он. — Ничего себе раритет. Наверное, это одно из первых моторных транспортных средств! — Ну уж точно не из первых, — как обычно, поправляет Арсений. — Судя по кузову, экспонат из начала XXI века. Антон обходит машину по кругу и останавливается возле блестящей водительской двери с серебристой надписью «Tahoe». На маневренные аэромобили этот монстр, конечно, походит мало. — Ну и уродская же хреновина. Судя по размерам этой «малышки», у ее первого хозяина были нехилые такие комплексы, — предполагает Антон. — Я смотрю, у тебя какие-то проблемы со всем большим. И «ТнТаник» тебе не нравится, и мое «Сердце океана», и эта тачка. — Пожалуйста, только не шути сейчас про свой член, пожалуйста, ну пожалуйста… — Какие уж тут шутки! — картинно оскорбляется Арсений и дергает заднюю пассажирскую дверь. На удивление она поддается. Арсений забирается внутрь, и Антон следует его примеру, открывая дверь со стороны водителя. Кожаное кресло оказывается удобным, а руки сами собой ложатся на руль. Антон дважды давит на центр колеса, и машина пищит утробным звуком. — Куда прикажете, сэр? — К звездам, — саркастично тянет Арсений. — Их же тут, блядь, днем с огнем не сыщешь. А следом Антона под мышками обхватывают две руки и с неожиданной проворностью тащат назад. Он не успевает опомниться, как оказывается на заднем сиденье, а те же самые руки подло атакуют его щекоткой. Антон хохочет во все горло, старается оттолкнуть Арсения и извивается, чуть ли не скатываясь вниз с сидения. Последний, мерзенько хихикая, останавливается в своем тиранстве и пытается привести Антона обратно в вертикальное положение, чем тот и пользуется, вырываясь и опрокидывая Арсения навзничь спиной на сиденье. Он тоже не пальцем делан: брыкается и норовит ущипнуть, поэтому Антон хватает его за запястья, с огромным трудом пригвождая к упругой черной коже. Смех в горле переходит в тяжелое дыхание на грани с хрипом. Антон смотрит сверху вниз, как Арсений улыбается чуть заметно, самыми уголками губ, как та жутковатая женщина без бровей на самой знаменитой картине в истории Земли. Все внутри Антона толкает его вперед, но вчерашний эпизод на носу корабля некстати всплывает в голове. Страх быть отвергнутым парализует. Если бы это была обычная жизнь, например, их второе или третье свидание, Антон бы точно поцеловал. Даже если бы его остановили, это было бы, хоть и неловко, но не фатально. Подумаешь, неверно истрактовал ситуацию. Извинился бы, и они бы продолжили дальше, опустив этот момент. Сейчас же каждая секунда имеет значение. Если Арсений его оттолкнет, на этом все и закончится. Они неуклюже распрощаются, а завтра… А завтра уже не будет ничего. И последним совместным воспоминанием останется секунда собственной глупости. Но Арсений то ли не подозревает о мильоне внутренних терзаний Антона, то ли, наоборот, считывает их, как автоматизированная программа, потому что быстро проводит языком по губам и почти без колебаний сокращает расстояние между ними, осторожно укладывая большой и указательный пальцы правой руки на подбородок и щеку Антона и притягивая к себе. Он закрывает глаза. Губы теплые и гладкие, чуть влажные, и их вкус, как и запах Арсения, приятен, но нераспознаваем. У Антона заходится в припадке сердце, и он сначала думает, что это от волнения, а потом судорожно вздыхает, понимая, что кислород в организм не поступал с десяток секунд. Поцелуй разгоняется быстро. Антон не смог бы вспомнить, когда в последний раз целовал кого-либо так самозабвенно, мучительно стремясь сделать приятно, понравиться, но он и не вспоминает. Ни о всех прошлых поцелуях, ни о Нурике, ни о головорезах с Хэрриота, ни о Метаполе. Есть только Арсений, его руки, губы и язык. Тот немного сдвигается, меняя положение, чем застает Антона врасплох. Не успев сориентироваться, тот грузным мешком могилевской картошки, которая, кстати, должна быть где-то неподалеку, падает плашмя на распростертое под ним тело. Они синхронно и вымученно стонут, но не из-за удара, а из-за того, что соприкасаются ниже пояса. Антон теряется в эмоциях — от стыда до восторга, чувствуя чужую зарождающуюся реакцию на себя и понимая, что его реакцию также чувствуют. Он вжимается сильнее, перекатывает бедрами, не в силах остановиться, и давит новый стон на дрожащей шее Арсения. На плечи вдруг ложатся чужие ладони и легонько отталкивают от себя. Антон в смятении выпрямляется, уже готовый приносить извинения, но Арсений только хватается за подол его футболки и тянет ее наверх. Вырез горловины неприятно врезается в глаза, и, избавившись от футболки, Антон тратит пару секунд на то, чтобы проморгаться, а когда вновь их открывает, Арсений уже лежит под ним обнаженный по пояс, сверкая белизной кожи, и тяжело дышит. Взгляд жадно впивается в то, от чего вчера ночью Антон стыдливо отводил глаза. Уместные слова и вопросы до сих пор не были произнесены, но и без них понятно, к чему все идет. Умом Антон понимает, что сменяемость событий слишком быстрая и им стоило бы остановиться, потому что после неизбежного расставания будет только больнее, но… Да пошло оно все. Лучше потом плакать о свершенном, чем жалеть о том, что не сделал, хотя мог. Может, оно и к лучшему. Антон, конечно же, ошибался — никакое это не начало влюбленности, а просто влечение, физическая потребность, обостренная из-за нервотрепки. Это напряжение между ними витает уже несколько дней, и нужно просто снять его самым примитивным способом. И все завершится само собой. И Антона отпустит. Иногда ведь так оно и происходит, да?.. В какой последовательности они избавляются от обуви, штанов и белья, он не запоминает, но на коже остаются фантомные ощущения постоянно сталкивающихся рук, локтей, коленей. Ног вообще что-то слишком много для двоих-то людей. Каким-то образом в ходе этого процесса они меняются местами, и теперь Арсений сидит верхом на бедрах Антона, который лежит спиной на скрипучем сиденье. Арсений выгибается в спине, опускаясь вниз, чтобы вновь жадно поцеловать. Антон кусает его за нижнюю губу, добиваясь низкого короткого рыка, толкается языком в рот и одновременно с трудом протискивает между ними руку, в первый раз дотрагиваясь до его члена. Рычащие звуки переходят в бессвязное постанывание, когда Антон сдвигает крайнюю плоть и большим пальцем нащупывает теплую каплю на головке. Другой рукой, лежащей на лопатке, он ощущает, как твердеют и спазматически дрожат чужие мышцы. Арсений немного приподнимается, давая Антону больше пространства для действий, но спустя шесть — семь движений сам кладет руку поверх, вновь прижимается, чтобы столкнуться, и Антон наконец чувствует жар собственной и чужой кожи на члене. От долгожданного облегчения он не сдерживается, вновь прикусывает губу Арсения, наверное, до боли, потому что тот недовольно мычит. Извиняющимися и благодарными мазками поцелуев Антон покрывает контур поджатых губ. — Вообще я давно мечтал переплести наши пальцы, но ожидал, что это произойдет в более невинном контексте, — выдыхает он Арсению в рот, чтобы хоть немного сбить градус и не сойти с ума прямо тут. Пальцы по сухой коже скользят неохотно и больше раздражают, чем нежат, и вскоре Арсений распрямляется, отодвигается чуть дальше, разжимает ладонь и складывает ее лодочкой, в которую нейробраслет услужливо впрыскивает сгусток смазки. Антон ожидает, что Арсений опять прильнет к нему и продолжит сеанс одновременной дрочки, но тот остается на месте, разводит колени, устраиваясь на чужих ногах поудобнее, подмигивает и уверенным жестом обвивает ладонью Антонов член. И вот так… вот так… вооот тааак… уже гораздо лучше. Арсений внимателен к деталям, запоминает, на какие приемы Антон реагирует особенно чутко, и подстраивается под него раздражающе быстро. Антону остается только судорожно глотать воздух и смотреть. Луч прожектора, пробивающийся сквозь стекло, масляно скатывается по скуле Арсения, задевая ухо, выявляя длинную тень ресниц, расчеркивающую щеку. Глаза его сейчас кажутся почерневшими. Антон уже несколько минут как полностью голый, но Арсений почему-то продолжает раздевать его взглядом. — Осторожно, не свались, — выдавливает из себя с заминками в несколько вдохов Антон. Руками он придерживает Арсения, устроившегося на не слишком широком сиденье в опасной позе, за талию. — Да ничего страшного, я же держусь, — с кривой ухмылкой отвечает тот, кивая на свою руку, продолжающую водить в плавном темпе по члену Антона. Лицо у Арсения сейчас такое наглое и самодовольное, что Антон в отместку резко сгибает колени, вынуждая того с высоким «ой» скатиться по ним вперед и вниз, едва успев схватиться за чужие плечи. Задницей он теперь упирается прямо в член Антона, прижатый к животу. Арсений переводит дыхание и, мстительно сощурив глаза, ведет медленно бедрами влево, вправо, так что член укладывается между ягодиц. А потом проезжается в том же темпе, но уже по траектории вперед — назад. Антон ползет пальцами с его талии наверх, останавливается возле загривка и притягивает к себе. Арсений отвечает на поцелуй так, будто произошла разгерметизация, а во рту у Антона весь запас кислорода на «ТнТанике». Он ловит себя на том, что больше концентрируется на движениях языка Арсения у себя во рту, чем его бедер на своем члене. Наверное, никогда в жизни он столько не целовался во время секса. Или прелюдии — он не особо понимает, чем именно они сейчас занимаются. Словно прочитав его мысли и решив натолкнуть на ответ на этот вопрос, Арсений все же отрывается от его губ и распрямляется. Его торс, уже успевший покрыться влажным блеском, отражает блики света за окнами машины. Не переставая шарить взглядом по лицу Антона, Арсений приподнимается выше, удерживая вес одними коленями. Он вновь набирает в ладонь смазки из нейробраслета, делает несколько глубоких вдохов, напрягая живот, а потом заводит руку себе за спину. Делает ею неуловимое движение и закусывает губу. И не разрывает зрительный контакт, когда начинает ритмично двигать запястьем и слегка покачивать бедрами. Есть опасность, что у Антона высохнут на хрен глазные яблоки, потому что он боится моргнуть и упустить хотя бы секунду этого зрелища. Арсений будто бы страшится того же: даже когда на очередном движении из него вырывается резкий звук и голова его запрокидывается, он быстро смаргивает удовольствие, вновь впиваясь в Антона взглядом. Он жалеет, что не видит сейчас того, что происходит сзади, но и перестать следить за тем, как отголоски блаженства скачут тенями по лицу напротив, кажется безумием. Сообразив, что Арсению может стать неинтересно взаимодействовать с бревном, Антон наконец отрывает безвольные руки от кожаной обивки, в которую впивался ногтями с тех пор, как тот начал себя растягивать. Собственный браслет понимающе увлажняет пальцы, Антон приподнимается на одном локте и тянется второй рукой Арсению между ног. Ласково пробегается по яйцам, слегка сжимая, и скользит дальше, натыкаясь на чужие пальцы. Антон смотрит вопросительно, и Арсений, тяжело дыша, кивает два раза. У него внутри уже два собственных, когда Антон осторожно протискивается средним. Арсений в первый раз полноценно закрывает глаза и распахивает рот идеальным кругом, хватаясь за подставленное плечо и царапая его ногтями. Пальцы самого Арсения, кажется, почти замирают и лишь дрожат, и Антон берет всю работу на себя. Добавив указательный, он сгибает его наугад и остается вознагражден сиплым стоном, который Арсений скрадывает, зарываясь губами в челку Антона. В голове у него искрит от происходящего, и нейробраслет, видимо, тоже коротит, потому что он реагирует на этот всплеск возбуждения тем, что на радостях выплевывает еще одну порцию смазки. Такую огромную, что ею можно было бы обеспечить безбедную дрочку населению какой-нибудь небольшой планеты. Арсений вздрагивает, когда эта струя ударяет его в раскрытую задницу. Сгустки шлепаются вниз, Антону на бедра, неаппетитно стекают по его руке и ногам Арсения. Антон в замешательстве смотрит на ползущую к сгибу локтя прозрачную субстанцию, не вынимая пальцев. — Я как будто у коровы роды принимаю, — бормочет он, не подумав. А когда осознает, что только что ляпнул, бросает жалобный взгляд наверх, на горящее краской и возмущением лицо. — Знаешь, это предложение возглавляет топ самых неудачных фраз, которые я слышал во время секса. А мне, между прочим, в юности однажды сказали: «Сюшечка, давай в подмышечку». — И что ты ответил? — Ничего. Я свалил. — И сейчас свалишь? Арсений медленно выдыхает, грозно сверкая глазами. — Сейчас — нет. В качестве извинения Антон окончательно отталкивается от сиденья, возобновляя движения внутри, сгибается, насколько позволяет позвоночник, и припадает губами к давно оставленному без внимания члену. Взять в рот полноценно у него сейчас точно не выйдет, поэтому он ограничивается легкими поцелуями до середины ствола и массажем головки языком. Пальцы Арсения застревают у Антона меж волос, и стоны — уже звонкие, ничем не приглушенные — отражаются от низкого потолка, рикошетом простреливая тесное пространство. — Давай двигаться дальше, — задушенно произносит Арсений спустя несколько минут, нежно отводя от себя голову Антона за подбородок и соскальзывая с его и собственных пальцев. — Мне всего этого уже мало. Он усаживает Антона на сиденье прямо, заставляя откинуться головой на спинку, а сам опять седлает его бедра, опираясь руками на подголовники переднего ряда кресел у себя за спиной. Антон хочет сказать, что для машины это самая неудачная поза, и, если Арсений планирует скакать на нем, как Чапаев, спасающийся от белогвардейцев (да, он тоже иногда открывал учебники по древней истории), то рискует набить себе шишек на затылке, но слова засыхают в обезвоженном горле. На этот раз нейробраслет выпрыскивает ему в ладонь контрацептивный жидкий латекс, который спустя десять секунд после размазывания застывает на члене Антона прочной стягивающей пленкой. Арсений упирает одну руку в потолок, который почти задевает макушкой, а второй придерживает член, плавно на него опускаясь. Подхватив порозовевшие бедра, Антон помогает и направляет, и, когда он полностью оказывается внутри, Арсений устало опускается корпусом на чужую грудь, с тяжелым выдохом утыкаясь лбом в кожаную обивку за плечом Антона. У него такое ощущение, будто они оказались на планете с малым количеством кислорода в атмосфере. И дышать в разреженном воздухе можно, но очень тяжело. Антон бывал на таких планетах и помнит, как кружилась и болела голова спустя всего несколько минут пребывания там. Вернуться туда он бы не хотел. А в этой машине готов остаться навсегда. Арсений немного дрожит, и Антон успокаивающе гладит его по бокам и невесомо целует в хрящик ушной раковины. Бедра сводит от напряжения, желание толкнуться вверх вытесняет все остальные потребности, разбивая в пух и прах теорию гражданина Маслоу. Но Антон терпеливо ждет до тех пор, пока Арсений сам не распрямляется. Вопреки опасениям, тот не пытается пробить макушкой потолок, а гнется в пояснице, раскачиваясь на члене, — двигается так, будто Антон зашел в море и по нему волнами тягуче прокатывается соленая вода. Воду пальцами не удержать, и Антон боится, что Арсения — тоже. Не прекращая скользить бедрами и наращивая скорость, губами он ловит губы Антона. Это простое действие за те минуты, что они провели, практически не отрываясь друг от друга, стало таким знакомым и привычным, что Антон теперь изумляется, как они вытерпели несколько дней чуть ли не наедине и ни разу не поцеловались. Арсений все-таки сильно торопится: раскачивается все быстрее и с оттяжкой дрочит себе всей ладонью в такт толчкам. Не до такой степени, чтобы самого себя калечить, но до той, чтобы приводить Антона в ужас, что все происходящее вот-вот закончится. И дело даже не в желании продлить удовольствие, просто совсем не хочется узнавать, что же будет, когда они выберутся из этого древнего драндулета. Поэтому он нечеловеческим усилием останавливает Арсения, фиксируя его бедра и не давая двигаться. — Что ты?.. Антон прижимается губами к шее, приподнимает и укладывает его спиной на сиденье, а сам размещается у него в ногах. Арсений обеспокоенно бегает глазами по чужому лицу и хватает Антона за запястья так отчаянно, будто у того хватит выдержки сейчас уйти и оставить его. Антон приближает одно запястье к лицу и успокаивающе целует побелевшие костяшки арсеньевской руки. Разводит ему колени, устраивая одну ногу повыше на спинке сиденья, а вторую закидывая себе за спину, и опускается на локти. — Арсений, Арсений… — шепчет Антон, не пытаясь привлечь внимание или донести какую-то информацию, просто слова вырываются из него сами по себе, будто бы не координируясь с мозгом. В этом положении можно позволить толчки под разным углом и с разной амплитудой, и он меняет наклон и темп, пока Арсений не теряет способность смотреть ему прямо в глаза, не закатывая свои. Раскаленный воздух шипит, оседая на влажный язык. Антон старается не терять голову от того факта, что в такое состояние Арсений приходит, только оказавшись прижатым его телом к липкой коже сиденья. Антон держится из последних сил — он бы кончил еще с десяток минут назад, несмотря на духоту и неудобство, потому что все ощущения закручиваются в какую-то дикую воронку, которой нет названия, а монструозное «узко-гладко-глубоко-хорошо-охуенно-ты-только-не-оставляй-меня» вряд ли существует хоть в каком-нибудь языке. Но страх подвести и разочаровать Арсения сейчас оказывается сильнее собственных желаний. А добивает Антона все-таки другое — то, с какой отчаянной нуждой Арсений вдруг обхватывает руками его предплечья, вжимая пальцы до белых пятен, — будто утопающий хватается за брошенную ему сверху веревку. И Антон помогает ему — перенеся вес на одну руку, быстро водит второй по чужому члену. Арсений стонет коротко три раза: два — пронзительно, третий — тихо, сжимается и замирает. Когда Антон догоняет его, теряя всю координацию движений и жалко всхлипывая, успевший немного прийти в себя Арсений гладит его длинным движением от макушки к шее и до поясницы, до тех пор пока член внутри него не перестает пульсировать. Спустя минуту Антон немного приподнимается и скатывается набок, обнимая Арсения за талию, чтобы тот не свалился с узкого для двоих взрослых мужиков сиденья. Антон целует покрытый испариной лоб, и потрескавшиеся губы слегка щиплет соленым. Оба с головы до ног испачканы в поту, сперме, смазке, но никому и в голову не приходит разорвать объятия. Арсений устало улыбается, тянет руку к лицу Антона и медленными прикосновениями поочередно проводит пальцем по бровям, носу, губам, скулам, а затем повторяет эти движения губами. Антону резко становится неловко за собственное лицо: вспоминается, что нос слишком длинный, глаза чересчур большие, как у помирающей рыбы, а нижняя губа несоразмерна верхней, будто ее герпесом распидарасило, и хочется натянуть пакет на голову. Но Арсений смотрит на него так, словно Антона вытесали из куска дорогого мрамора и выставили в музее под пуленепробиваемым стеклом. Оторваться от Арсения сейчас кажется чем-то немыслимым, вроде добровольного согласия на казнь. Антон ловит себя на том, что эта трогательная невинная ласка почему-то мажет его больше, чем сам секс. Он не понимает, откуда в нем вдруг взялось столько нежности, и отмахивается от решения этой задачи, списывая все на зашкаливающие под влиянием момента эмоции. И игнорирует тот факт, что ни разу после близости с кем-либо его эмоции так себя не вели. Они не произносят ни слова. Антон думает, что с тех пор, как они оказались на корабле, каждый раз в присутствии друг друга разговаривали или ругались, не давая себе возможности помолчать. Будто в не заполненной словами тишине тяжелые мысли станут реальными и совсем невыносимыми. Он пытается вытянуть затекшую руку и случайно задевает какую-то кнопку на двери. Сиденье, на котором они лежат, вдруг приходит в движение, чуть ли не подкидывая их вверх, а спинка складывается, освобождая дополнительное пространство. Выходит, все это время они балансировали на грани падения, хотя могли разместиться с комфортом и даже вытянуть ноги. Антон хохочет над собственным невезением и откатывается спиной назад, не выпуская льнущего к нему Арсения из объятий. Вся эта нежная возня не проходит бесследно, и в какой-то момент Антон ощущает, как о его бедро вновь потираются горячим твердым членом. Он склоняется к тому, чтобы проигнорировать на этот раз обоюдное возбуждение, потому что они оба пребывают в консистенции, скорее, холодца, нежели людей, но Арсений, в очередной раз ткнувшись Антону в нос губами, поворачивается на бок спиной к нему, сгибает ногу в колене, отводит рукой ягодицу в сторону и голодно блестит глазами на Антона через плечо. Влажные темные волосы на затылке щекочут ему ноздри, когда он тесно прижимает к себе горячее тело, перекинув руку через грудь. Второй заход выходит дольше и медленнее, потому что они постоянно отвлекаются на глубокие поцелуи, и Антону даже кажется, что в этот раз им не удастся кончить. Удастся. Когда они все же находят в себе силы оторваться друг от друга и начать кое-как вытираться, приглаживать волосы и искать разбросанную одежду, Антон замечает на запотевшем стекле уже слегка подтекший след изящной ступни и его вновь разбирает смех. Пожалуй, этот черный бензиновый монстр ему все-таки нравится. Путь наверх выдается сложным, потому что пару раз на безлюдных участках лестниц и коридоров Антон оказывается не в силах побороть желание толкнуть Арсения к стене и без зазрения совести целовать, а последний всячески потворствует этому безобразию. Они поднимаются обратно на палубу «А», держась за руки, и, когда, переступив последнюю ступеньку, Арсений поворачивается к Антону и улыбается абсолютно счастливой умиротворенной улыбкой, он думает: плевать. Плевать на все соображения безопасности, на риск быть обнаруженными и на доводы рассудка. Пошло оно все. После того, что он испытал в этой машине — не физически, а эмоционально! — Антон не сможет отпустить Арсения так просто. Сильнейшее гравитационное поле на «ТнТанике» не может обеспечить такого притяжения, что возникло между ними. Они сойдут завтра вместе на Каптейне b, и будь что будет. Он как раз открывает рот, чтобы озвучить эту мысль, когда замечает за плечом Арсения трех незаметно приблизившихся офицеров корабля. — Розмарин Дюбукатров? — спрашивает явно старший по званию. Арсений оборачивается. — Вы задержаны по обвинению в краже и подделке личности.