Легенда о похищенном Ëкае и Наëмнике.

Скука творит самые настоящие чудеса с людьми. Толкает на выполнение рабочих задач, что откладываешь обычно на дальнюю полку, заставляет выйти из дома, покинув уютную кровать, или даже, порой принуждает прибегнуть к убийству. Такое и от скуки случается. Но чаще всего она доводит до нервной уборки. Осаму Дазай убеждается в этом, сидя на диване, вальяжно закинув ногу на ногу, и ожидая сообщений от Доппо Куникиды, когда начинает замечать: освобождённый им от наручников Кицунэ вдруг начинает носиться туда-сюда по дому. Сначала, конечно, подумалось, что это — бешенство. У лис такое часто случается. Но стоит приглядеться, как мужчина замечает в чужих руках тряпку и швабру, на что только хмыкает и пожимает плечами — лучше уборка, чем убийство. К тому же, сам он не падок вымывать полы, посуду, стирать одежду — делает это только по необходимости, пользуется в городе прачечными, доплачивая за то, чтобы всё сделали за него, а посуду так вообще порой легче выкинуть и купить новую. Накахара Чуя, судя по досье и поведению в обыденной жизни, оказывается сторонником порядка, никогда не оставляет после себя грязную посуду и не раскидывает по углам вещи. Может, это лисий инстинкт заметать пушистым хвостом следы за собой, а может нечто человеческое в ëкае, обычная чистоплотность. Неважно. Дазаю ведь это только на пользу. Он входит на кухню как раз в тот момент, когда Чуя, стоя на коленях, вымывает пыль из-под тумб руками, ведь шваброй до туда не достать, и, честно, зрелище неплохое. Учитывая хорошо сложенного, пыхтящего Кицунэ, что сидит к нему упругими ягодицами. Тряпкой драит так упорно, что, кажется, скоро протрет дырку в полу и сбежит. Наверное, в современном мире подкоп ложкой уже неактуален. Дазай усмехается, заглядевшись на открывшийся вид: виляющая задница и стройные ноги, чьи рельефные мышцы под тонкой кожей перекатываются туда-сюда. Он скрещивает руки на груди, оставаясь в дверном проёме — Осаму вовсе не подглядывающий извращенец, просто ценитель красоты. Хотя, такие мысли редко рождаются в его аналитическом мозгу. Крайне редко. — Боже, лисёнок, выходи за меня. Слух у Кицунэ отменный даже с браслетом на руке, но, судя по всему, Накахара настолько сильно углубился в собственные злые мыслишки, что не услышал тихих шагов мужчины и не заметил, как враг подобрался сзади. Парень мелко вздрагивает и резко оборачивается. На лоб тут же падает выбившаяся из хвостика прядка рыжих волос, а взгляд исподлобья, неизменно раздражённый, пытается проткнуть Осаму насквозь острой катаной. — Пошёл нахер. Выплёвывает. Едко и остро. Чуя тут же поворачивается к нему лицом — задом к столешнице, чтобы больше не баловать очаровательным видом — Дазай же подло улыбается, до лукавых морщинок вокруг кофейных глаз, но дальше на кухню не проходит — не по помытому же. Мужчина ещё какое-то время задумчиво наблюдает за лисом, чешет макушку, размышляя о том, как странно ощущается совместная жизнь с похищенным (иначе это не назовёшь, Чуя не в наручниках, не корчится где-то в подвале, подумаешь, спит на матрасе, а так ведёт себя уже как дома). Раньше Дазай никогда ни с кем не жил, стоило сбежать с приюта — понеслась одиночная жизнь. Это не привычка — это образ, модель, и если схема нарушается, то психика сама по себе бьёт тревогу подобно компьютеру с программным сбоем. Остаётся только одергивать себя за рукав, за ошейник бродячего пса. Мужчина не забывает, что это всё — задание, иногда лишь слишком глубоко вникает. — У тебя кто-то есть? — вдруг спрашивает Осаму Дазай, уставившись в одну точку — на голую щиколотку молодого человека, на аккуратную ступню и упëршиеся в пол пальцы. Чуя, за это время добравшийся до стола, чтобы протереть под ним, вдруг застывает, а затем так резко от возмущения выпрямляется, что ударяется головой об стол, тут же сгибаясь и шипя. — Что ты имеешь ввиду, мудак?! — да, как-то неправильно совпали первые слова и вопрос, Дазай совершенно не это имел ввиду, но смеётся над чужой реакцией. — Не твоё собачье дело! — Да брось, — отмахивается рукой мужчина, — мы следили за тобой, я знаю, что никого у тебя нет. Но мало ли… ты так хорошо скрываешь личную жизнь… — Какой же ты сукин сын. Поверь, ты — последний, на кого я бы посмотрел, — бурчит и трёт макушку Накахара, вылезая из-под стола. Он хватает половую тряпку и рассерженно кидает её в ведро, разбрызгивая воду. Ëкай глубоко хмурится, закатывая до колен домашние штаны Дазая, что приходится носить — они ему большие, от того постоянно скатываются вниз и мешают убираться. — Мне просто интересно, как люди уживаются с тобой. Ты же это, — Осаму по-детски крутит пальцем у виска и свистит, после делая совершенно невинное выражение лица и округляя глаза, -… я бы чокнулся. Кажется, то ли Дазай Осаму рождён, чтобы бесить Накахару Чую, то ли задел за живое, от того лис толкает ногой в его сторону ведро. То падает и вся грязная вода течёт в сторону босого наёмника, чьи ступни тут же неприятно мокнут. — Ну а я о чём… — Не переживай, ты — псих похуже моего. Тебе будет легко сойтись с кем-то таким же ёбнутым, — шипит парень, проходя мимо и задевая его плечо. — Это предложение руки и сердца? — чуть громче и игривее спрашивает ему вслед улыбающийся Дазай; он не оборачивается, но опускает голову, наблюдая за тем, как прохладная вода растекается вокруг его ног. Наёмник спрашивал это не чтобы узнать о личной жизни Чуи, вовсе не из-за интереса в сторону его связей с кем-то — просто впервые Дазай задается вопросом: какого жить с другими людьми? Готовить вместе, убираться вместе, встречать с работы. Это не дано познать таким, как Осаму. Вся его жизнь — это осознанный план действий и непрекращающаяся постоянность, в которой он уверен. В ней нет места посторонним людям, с другими планами и идеями. Тем более — ценностями. Мужчина спустя десяток секунд оглядывается в коридор, куда ушёл Кицунэ, и замечает на каменном полу мокрые следы чужих маленьких, по сравнению с его, ног. Конечно, лис после себя всё убрал — стоило ему только остыть и заключить с собой сделку: не обращать внимание на льющейся из рта Дазая мусор. Закончив с уборкой на кухне, Чуя в спокойном одиночестве, пока мужчина читает в спальне, готовит обед и ест один. Правда, не переставая смотреть в окно в попытках размышлять о том, как далеко его увезли от города. Чувство страха притупляется с каждым днём — растёт ощущение грызущей тревоги от неизвестности. Дазай не похож на того, кто хочет его убить, если, конечно, не является особым психопатом, играющимся со своими жертвами. Может, у него фетиш такой? Пожить с кем-то недельку, поморить ожиданием, а затем, когда жертва будет допускать опасность меньше всего — напасть и разделаться. Нет, тут всё куда глубже, чем обычный маньяк. Осаму — наёмник, а, значит, Чуя — заказ. Это ещё вчера они выяснили. И если Накахара заказ Ямаши, то почему он всё ещё здесь? Как ему выбраться, если Дазай, точно робот, начеку абсолютно всегда? Чуя наблюдает за ним и ещё ни разу его внутренняя лисья интуиция не кричала о зелёном свете, о сигнале, что сейчас можно делать лапы. Чуе предательски становится спокойнее с каждым днём — вот, что пугает больше всего. Но при этом при всём его хвосты и уши всё чаще проявляются, Накахара давно понял, что это — из-за браслета и от собственной уязвимости, забравшейся глубоко под кожу мурашками. — Эй, хвостатый, — Накахара оборачивается к появившемуся на кухне мужчине, когда сам домывает за собой посуду. Дазай, почему-то одетый в уличную одежду, подходит ближе, хватая со стола все ножи и острые предметы. Он убирает их в один ящик и закрывает его на ключ. Вынуждает заказать глаза к серому потолку. — Мне надо уехать на пару часов, — Осаму, стоящий теперь к нему плечом к плечу, склоняет в его сторону голову, выглядя… странно. Обычно у Дазая Осаму три выражения лица: с глупой ухмылкой, но практически чёрными, пустыми глазами, потом абсолютно непробиваемое, каменное, и последнее — расслабленное, точно у этого самодовольного человека всегда всё под контролем. Сейчас же Чуя вдруг напрягает плечи, замечая в чужом лице тень тревожной сосредоточенности — едва заметно, но сухие губы так поджаты, а взгляд такой серьёзный, что Накахара хмурится и его орган в груди начинает биться сильнее. Это связано с ним, Чуей? Что будет, когда Осаму вернётся? — Веди себя как хороший мальчик, — кривит губы в слабой улыбке мужчина, вдруг поднимая ладонь и ероша его собранные волосы, точно пса. Это заставляет качнуть головой и повести плечом. — Надеюсь, ты не вернёшься. — И тебе не хворать. Незнакомцам дверь не открывать, с огнём не баловаться, я ушёл. Накахара тяжело вздыхает, вытирает мокрые руки о полотенце и прислушивается к звукам из коридора — Дазай надевает обувь, открывает дверь и выходит наружу. Слышится щелчок замка. Чуя уже не раз проверял этот чёртов замок металлической двери — создано как будто специально для того, чтобы держать кого-то взаперти. Дверь не выбить (возможно было бы, имей Чуя свои силы), кроме ключа не откроешь. Лис смотрит в окно, на удаляющегося мужчину, широкую и напряжённую спину. Дазай держит голову опущенной, у машины — проверяет пистолет и, поднимая взгляд в окно, вдруг улыбается Чуе, подмигивая. И не следа той серьёзности, что пару минут назад. Что видится в каменных мышцах и острых чертах лица. Чуя поднимает средний палец, отходит от окна и инстинктивно всё равно прислушивается к звуку заводящейся машины. Уехал. Опять только деревья, шум озера и местные лесные жители. Накахара идёт в спальню, где кое-как отыскивает в чужом шкафу носки и натягивает на замёрзшие ноги — начинает холодать. Затем очередной раз обыскивает комнату, но не находит ничего нового, словно он живёт с призраком. В коридоре — также, покоя не даёт запертая дверь, первая от выхода. Чуя надеется, что за ней — не красная комната мистера Грея. Входная дверь всё также не поддаётся никаким манипуляциям, да и инструментов под рукой почти что нет. Он остался один в этой бетонной коробке, что исследовал вдоль и поперёк. Садясь на пол и прислоняясь спиной к стене, Чуя закрывает уставшее лицо ладонями и прислушивается к собственным силам. Всё также глухо и безнадёжно. В такие секунды отчаяния в щемящем сердце мелькают секундные мысли о том, что лучше поскорее отмучиться. Его не пытают, не бьют, даже от наручников освободили. Но от ожидания хочется уже живьём кожу на себе снять и на стенку залезть. Дазай Осаму — в первую очередь человек, а значит как-то да ошибётся, остаётся только подождать и внимательно понаблюдать. Но что ему делать сейчас? Просто сидеть и смотреть на дверь, как сторожевой пёс, пока не вернётся хозяин? Мёртвая тишина дома давит, Чуя поднимает глаза на стены, а те точно сейчас навалятся на него, задушат тяжестью, потолок обвалится ему на голову и сил удержать не будет. В глазах пульсирует, голова точно кружится. Вспоминаются те дни, когда он сидел в маленькой комнате, дрожа от холода и от ломки мышц, подминая под себя ноги, лишь бы уменьшить боль сзади и в животе, хоть как-то согреться и прийти в себя. После веществ в горле адски сухо, в глазах рябит и по голове будто каждую секунду долбят молотком. Блевать уже нечем, остаётся только собственная желчь, после которой рот и глотку разъедает горьким и кислым привкусом. И там Кицунэ также сидел в ожидании неизбежного, без сил выбраться или защититься. Только одно «но» — сейчас его лицо не разбито в месиво до отвращения любого, кто взглянет, сейчас его тело — не одна огромная гематома, сейчас он почти не тронут, выспавшийся и сытый. Поэтому по пятам ходит обнадёживающее, рискованное ощущение хоть какой-то безопасности. Чуя судорожно выдыхает, снова трёт лицо сухими ладонями и встаёт с места, уходя в спальню и опускаясь на чужую постель, пропахнувшую запахом её хозяина. Гель для душа и травы. Чуя пытался и раньше вспомнить что это, ведь явно нечто знакомое — потом осознал. Осаму не пьёт кофе, только чай и иногда саке. А чай у него травяной, и подобными травами лечился Накахара, когда в облике лиса скрывался в лесу. Очередное болезненное напоминание. Он берёт с прикроватной тумбочки книгу Дазая, открывая на первой странице и начиная читать, лишь бы хоть как-то убить время в заключении. Не дают покоя мысли о покинутой им квартире, которую он столько времени старался сделать уютнее, о работе, где вряд ли его хватились. Место такое — люди приходят и уходят, ничего не сказав, поэтому Накахара туда и пошёл. Ему нельзя оставаться где-то надолго, и это самое тяжелое для него как для лиса — не обустройство собственной жизни и территории, непостоянство и нескончаемое бегство. Его жизнь пропитана неожиданностями и спонтанными решениями, выбивающими из колеи, но нужными, чтобы выжить. Ему негде осесть, не с кем разделить быт. И думать об этом, оказывается, чёртовски не по себе, по-детски обидно, поэтому проще что-то постоянно делать, находиться в движении — тогда и на мысли времени не будет. А сейчас Чуя оказывается один на один с самим собой, со своими размышлениями, и даже бегущие буквы и строки не спасают. Он стягивает носки с ног, залезает под мягкое одеяло. Чуя сам не замечает как проваливается в неглубокий сон, слушая дождь за окном, вдыхая запах свежести носом, но, услышав щелчок открывающейся двери, подскакивает на кровати тут же. До ушей доносится чужое невнятное бормотание постороннего голоса и смешок Дазая, после — глухой удар и чьи-то хрипы. Каждый нерв напрягается, а спину обдаёт ледяным потом. Накахара прислушивается, не спешит выскакивать в коридор, но разбирает в звуках и другую открывающуюся дверь. Видимо, ту, что всегда была заперта. Затем шум от падения чего-то тяжелого, громкий мат, который заставляет вздрогнуть всём телом. Знакомый голос. Настолько знакомый, что ноги наливаются свинцом, а все органы падают вниз до остановившегося дыхания и морозной корки, покрывающей всё внутри. Быть не может. Ему ведь показалось? Может, это очередной кошмар? Чуя судорожно сглатывает, подскакивает и сам не помнит, как выбегает из спальни и молниеносно пересекает всё расстояние, заглядывая в открывшуюся комнату. Сердце забивается в самый мрачный угол, начинает рваться на части. Накахара застывает в оцепенении, распахнув глаза и глядя внутрь пустой, серой комнаты, необделанной даже штукатуркой. Только бетонные стены и пол, только батарея в углу и там же матрас, на которого опускают избитого человека, что харкается кровью и шипит угрожающе, глядя в лицо приковывающего его наручниками Дазая. Кицунэ, поражённый красным сигналом, криком «беги!», делает шаг назад, а затем ещё один, пока тёмные узкие глаза не переводят на него сначала измученный, а затем осознающий взгляд. И губы, знакомые, те, с которых срывалось столько ядовитых слов, те, что терзали его собственные до мяса, растягиваются в хищный оскал. — Кого я вижу… — тихо хрипит мужчина, откидываясь головой назад, на стену. — Этот маленький блядский кицунэ здесь… Теперь понятно, почему дело поручили мне… Как же я рад тебя видеть, — как будто искренне смеётся мужчина, томно вздыхая.- А ты меня? Дазай оборачивается, натыкаясь взглядом на побледневшего, застывшего в диком ужасе Накахару, что не спускает неморгающего взгляда с чужого человека. Кадык парня дрожит, а губы пересохли почти до трещинок. — Что ты молчишь, маленький кицунэ?! Отвечай мне! Теперь даёшь под хвост этому наёмнику как плату? Решил нас всех убить?! — мужчина ещё громче хохочет, а затем получает настолько сильный удар под дых, что сгибается и начинает кашлять. — Чуя, иди в комнату. — Останься, Чуя, нам надо вспомнить прошлые деньки! Накахара видит, как Дазай вдруг бьёт их «гостя» пистолетом по голове, вырубая, а сам чувствует, как покрываются мурашками руки и даже кончики ледяных пальцев, как пересыхает во рту, как словно сердце и кишечник сейчас вывалятся наружу. Как смешивается всё в голове. Запах крови, пота, его бесполезные рыдания и тот солёный вкус слёз и спермы во рту. Ему хочется блевать, вытащить изнутри всю эту грязь, а ещё хочется вцепиться когтями в знакомую рожу. В человека, что падает лицом в матрас. И в Осаму, посмевшего так поступить. — Поспи немного, слишком болтливый, — говорит Дазай, отходя от избитого мужчины, но когда оборачивается, то видит, что в дверном проёме уже никого нет. Только хлопок закрывающейся двери заставляет рвануть с места. Накахара пользуется незакрытой дверью и тут же вываливается на улицу, не видя ничего перед собой и думая лишь о том, что сейчас остаётся за его спиной. Браслет на руке жжёт до боли, но в голубых глазах — животных страх, он как загнанный охотником зверь бежит только вперёд, не замечая, как льёт ливень, заставляя его одежду промокнуть на сквозь, как утопают босые ноги в грязи и лужах. Нужно срочно бежать отсюда как можно дальше. Будь у него только прежняя скорость, а не ощущение точно бежишь под водой, ноги тяжелые, едва передвигаются. — Накахара! Твою мать! Крик за спиной даёт только сильный толчок в спину: бежать, бежать, бежать. Не останавливает даже выстрел в небо, предупреждающий, но лучше его убьют сейчас и похоронят за этим блядским домом, пока он глотает свежий воздух и видит перед собой лес, представляющий собой надёжду на спасение, чем окажется в лапах ублюдков. — Да остановись ты! Кругом лес, ты не выберешься из него без способностей! Он умрёт под одним из высоких, толстых деревьев, от голода или от других зверей, но лучше так, чем по другому, по-знакомому страшно и мерзко. Он бежит, ощущая, как путаются ноги, бежит, не замечая слёз страха, застилающих пеленой глаза. Толчок в спину широкой ладонью, падение вниз, вынуждающее органы устремиться в пятки. Чуя падает в грязь, выставляя вперёд ладони, пытается встать, но его тут же хватают за локоть и поднимают, держа теперь дрожащее тело крепко. Он оборачивается, глядя загнанно в лицо Осаму, по которому скатываются крупные дождевые капли. — Отпусти меня, — шипит парень, вырываясь, пока его тянут назад. — Убей. Убей сейчас. Я туда не вернусь, убей меня. И его вдруг пихают вперёд, снова заставляя упасть и после оказаться на коленях. Дазай раздражённо цокает, перезаряжая пистолет и оглушая этим щелчком. Накахара поднимает голову глядя на дуло пистолета перед собой, а после — в совершенно спокойное лицо. Голова склоняется вбок, глядя на него безжалостно и строго. — Убить? Видимо, стоило сделать это сразу, а не мучиться тут со спасением бедняжки лиса, — нарушает шум сильного дождя уравновешенный, хриплый голос. На вытянутой руке, в которой пистолет, висит такой же браслет как у него, напоминая, что Чуя сейчас перед оружием — никто. — Какого?.. — Забудь. Поднимайся и отправляйся в дом. Сам. Иначе я спущу курок, так и сдохнешь тут в грязи. Чего ты так испугался? Этого жалкого пса? И Накахара начинает дрожать всем телом. Трястись как осиновый лист уже не от страха, а от горячей волны искреннего гнева, он чуть приподнимается, упираясь теперь лбом с дуло пистолета. — Жалкий пёс? Ты знаешь, кто это?! Я так и не узнал его имени за тот месяц, но хорошо помню, как его кинжал резал меня, пока Ямаши сидел рядом и смотрел! Он — его правая рука, мафия, а ты говоришь, жалкий пёс?! Застрели меня, блять! Думаешь, напугаешь меня этим? — судорожно кричит Накахара, ощущая, как слова рвут глотку. — Знаешь, что бывает с теми, кто перешёл дорогу Ямаши?! Знаешь, что делали со мной, когда поймали? Что делал тот «жалкий пёс» и этот старый ублюдок?! Они держали меня там три недели, накачивали седативными и наркотиками, чтобы подавить мои способности. Меня насиловали по очереди, резали и били, пока я, блять, мяукать не начинал! А ты меня пушкой пугаешь?! Убей меня сейчас! Лучше убей, но не возвращай туда! Накахара, глотая губами воздух и дождевую воду, сглатывая её с соленым привкусом слёз, остаётся на месте, глядя в непробиваемый взгляд карих глаз. В собственных давно всё сломано раз он, столько времени борящийся за жизнь в лесной норе, сохраняющий в себе каждый луч надежды, сейчас умоляет о смерти. Дазай поджимает губы, глядя на него изучающе, думая о чём-то прежде, чем опустить руку. — Я не буду убивать тебя, — тихо говорит мужчина, убирая пистолет и склоняя голову. Его тяжёлый, ледяной тон выбивает из лёгких воздух. — И отдавать тебя никому не собираюсь. Я никак не связан с Ямаши, а то, что этот человек сейчас здесь — следствие моего выбора и неизбежных обстоятельств. — Что? — Чуя поднимает брови, начиная мотать головой и стараясь теперь отползти назад. — Каких обстоятельств? — Я не работаю на Ямаши. Я работал на Огая Мори, — и это имя тоже знакомо Чуе, он помнит, что слышал это от пьяного старика, в перерывах между всем, что тот с ним делал. Пока Чуя был всё ещё в сознании. Злые речи о свержении власти, недовольства. — И на Вооружённое Детективное Агентство. Мой заказ — защитить тебя, а не убить. Уж не знаю, чем ты насолил Мори, но то, что ты всё ещё жив — убьёт меня. Так что поднимайся и пойдём в дом, пока мы оба ещё дышим. Дазай проходит мимо, пока Чуя поднимается на ноги, всё ещё переваривая информацию и бегая глазами по земле и окружающей территории. Всё это не укладывается в его голове, отрицается. Нет, Дазай просто врёт. Но тогда зачем ему сохранять его жизнь всё это время? — Тот человек не тронет тебя. Я убью его когда придёт время. Ты можешь не верить мне, но знай, что если уйдёшь сейчас, то тебя точно найдёт Портовая Мафия и лёгкой смерти не жди. Чуя слышит нотку усталости в чужом тоне, а затем отдаляющиеся шаги. Он оборачивается резко, глядя в мужскую спину, а затем опуская взгляд на свой браслет. Его сердце отдаёт тихие, глухие импульсы по всему телу, мечется в незнании, что ему сейчас делать и куда направить шаг. Туда — далеко в лес, подальше от всего дерьма, или же в сторону бетонного дома, где у него будет хоть какой-то шанс на нормальную жизнь, ведь он столько лет скрывался, бежал из города в город. Ему не привыкать. Но если он поверит, если это Агентство заказало спасти его, то, значит, само государство заинтересовано в его спасении и жизни… Накахара медленно встаёт на ноги, чувствуя грязь на мокрых ладонях и ногах. — Почему я должен верить тебе?! Что это за Агентство?! — кричит вслед Чуя, делая несколько шагов в сторону Дазая. Тот не прекращает идти, но вдруг смеётся привычно издевательски, отмахивается рукой. — Не верь, лисёнок, иди сдохни и прекрати мои страдания. Мне от твоей веры выгоды нет, — отвечает Осаму и останавливается уже в дверях дома, оборачиваясь к нему. — Я сниму твой браслет, если уйдёшь… Или же иди отмойся и мы с тобой всё нормально обсудим. Если бы я хотел тебя убить, ты был бы уже мёртв. Догоняешь? Чуя сглатывает, глядя в лицо, размытое перед глазами дождём, но замечая эту кривую ухмылку, кричащую о том, что Дазаю действительно нет дела до его судьбы. Даже если это всё ложь, то, может, всё-таки прекратить бесконечное бегство и просто довериться? А что если этот шаг, который спустя полминуты раздумий делает Накахара, приведёт его прямо в руки Ямаши? Что если это всё — блеф? Ему надо бежать в лес. Только там он спасется. Чуя, чьи огненно-рыжие волосы из-за влаги прилипли к лицу, руки и ноги испачканы в грязи, а меховые уши поджаты не то от страха, не то от злости на всю ситуацию, переступает порог этого дома снова. Но на этот раз добровольно. Уже лёжа на футоне и пытаясь согреться под тонким одеялом, поджав к груди колени и поджимая пальцы ног от холода, Чуя даже после горячего душа ощущает озноб. Похолодание на улице сказалось не так, как весь пережитый за вечер стресс — его трясёт и возможность согреться как будто всё дальше ускользает. Лиса то кидает в дрёму, то в резкое пробуждение в попытках прислушаться и понять, где он находится. Небезопасность вернулась тягучим, вязким чувством, разливающимся от груди и вдоль живота. Прямо перед парнем — стена, за которой находится этот человек, что пытал его неделями, выбивал из него крики, но не мольбы. Прося сегодня Дазая застрелить его Чуя впервые пал настолько низко, ни при каких ранее обстоятельствах никого не умоляя о прекращении страданий. И Кицунэ настолько стыдно из-за этой уязвимости и бессилия, что он отчаянно утыкается горячим лбом в подушку. Дышит ртом и старается справиться с внутренней паникой, что душит его ледяными пальцами, сев на грудь и придавив рёбра. — Дазай, — тихо хрипит Накахара, высовываясь из-под одеяла. Он знает, что мужчина не спит, уже научился различать его дыхание, что слышится особенно резко с его слухом. — Дазай! Придурок. — Чего тебе? — не сразу отзывается Осаму, переворачиваясь к нему недовольным лицом. Тоже не может уснуть, это напряжение, витающее в комнате последний час, нельзя не прочувствовать под самой кожей. Точно они оба ждут неизбежного, и этот факт, возможно, заставил Чую тут остаться. Или дело в том, что его лисье чутьё пропало из-за браслета? Иначе слепую, человеческую доверчивость ничем не объяснить. Чуя здесь, в одной комнате со своим похитителем, только потому что сейчас особо наивен и пытается сделать попытку вручить свою жизнь в чужие руки. В те, что возможно его и прикончат. Но тогда почему они не сделали этого раньше? — Мне холодно. Нужно ещё одно одеяло, — как можно твёрже говорит Чуя, в темноте стараясь разглядеть силуэт мужчины. Это удаётся благодаря мягкому лунному свету, что льётся из окна, покрывая часть комнаты цветом слоновой кости, а также из-за остатков его хорошего лисьего зрения. — Больше одеял нет, — беспечно отвечает Дазай, закрывая лицо рукой и утыкаясь носом в локоть. — Моё одеяло теплее. Можешь спать здесь. — С тобой?! — от неожиданности Накахара вскрикивает слишком пискляво, от чего тут же затыкается в приступе смущения, ведь мужчина начинает… ржать. Громко и бесстыдно. — Да, со мной. Стесняешься? Не беспокойся, мы ведь не подростки в летнем лагере. Утром стояком тыкаться не буду, — с долей веселья говорит Дазай, приветственно открывая одеяло и двигаясь на другую сторону кровати. — Или мёрзни там, лисёнок. Накахара бессильно отворачивается. Его лицо не должно гореть от этих пошлых шуток, они взрослые мужчины и к тому же находятся не в том положении, чтобы так себя вести! Не после того, как пару часов назад ëкай в истерике молил его о убийстве. Чуя громко фыркает, стараясь справиться с этой бурей эмоций, но когда холод окутывает ноги и заставляет трястись сильнее, то всё же встаёт с места с лицом проигравшего. Он забирает своё одеяло, не спеша на негнущихся ногах подходит к кровати и останавливается, глядя на по-кошачьему довольное лицо мужчины. Урод. Просто конченный мудак, и скорее бы с ним уже попрощаться. Накахара резко ложится на край кровати, натягивая на себя сразу два одеяла, и двигается как можно дальше от Осаму. Накрывается с головой. Он уже не слышит чужое дыхание и то, как ворочается Дазай, только собственный громкий стук сердца и, кажется, зубов. Но теплее со временем действительно становится. — Почему ты не снял с меня браслет? — вскоре спрашивает парень, не в силах закрыть глаза и уснуть. Он позволил себе лечь спиной к тому, от кого веет угрозой. Даже с попытками довериться это чувствуется. Совсем растерял сноровку, но и лечь лицом не может. Просто не может. Со стороны раздаётся раздражённый вздох: — Ты не дашь мне поспать, да? Не снял потому что я тебе безопасность гарантировал. А что со мной будет, если вдруг ты озвереёшь? Это просто перестраховка. — Гарантировал? — почти вскрикивает парень, высовывая голову, но не поворачиваясь. — Считаешь слова «ну, я не убью тебя, живи» — гарантией? Хреновый ты телохранитель. — А я и не телохранитель. Я наёмник. А теперь спи или пойдёшь в соседнюю комнату, там точно не до сна будет, — почти ворчит мужчина, но даже с такой угрозой страха Чуя не почувствовал. Это детский блеф, не более. И всё же Накахара двигает ухом, прислушиваясь, пускай и едва ли различает звуки за бетонной стеной. Как будто в той самой комнате совсем пусто и нет того, кому Чуя с удовольствием перегрыз бы горло. Чуя вздыхает и удобнее ложится на подушке, закрывая часть лица одеялом и не смыкая глаз. Он вглядывается в одну точку в комнате, все ещё стараясь переварить и проанализировать ситуацию. Ситуация хреновая — аналитик из Чуи тоже, но всё же… Лучше, чем могло быть. Даже если в одной кровати с наёмным убийцей, похитившим тебя и нацепившем на руку дурацкий браслет. — Дазай. — Боже… — Почему ты стал наёмником? Ты говорил, что работаешь на Портовую Мафию. Значит, ты — мафия? — спрашивает Накахара, у которого не получается уснуть от потока мыслей в голове. Нужно знать больше, распознать территорию и живущих на ней, только тогда будет возможность успокоиться. — Нет, не мафия. Слушай, может, разожжем костёр, соберёмся вокруг него и поделимся душевными историями? Или ты так хочешь сблизиться со мной, лисёнок? Имей ввиду, моё сердце тяжело завоевать, — драматично высказывается Дазай, Чуя слышит, как он поворачивается в его сторону. И… зачем-то делает также, лишь бы не чувствовать прямой взгляд в беззащитную спину. — Знаешь, — негромко говорит Чуя, заглядывая в карие глаза, что кажутся сейчас в темноте глубоким чёрным омутом, в котором даже проблеска нет, только насмешка над надеждой о спасении, — никогда в жизни я ещё так не хотел кому-то разбить лицо, — томно выдыхает парень, замечая, как дёргается чужая бровь. — А ты романтик. Накахара переворачивается на спину, кутаясь в одеяло и закрывая глаза. Он и правда наконец собирается лечь спать, раз уж информацию из Осаму не вытянуть, поэтому не ожидает следующих негромких слов мужчины: — Я не работаю в Портовой Мафии, я работал на неё. Выполнял какие-то заказы, чистую работёнку. Почему наёмник? Да потому что прибыльно. Это раз. Два — у меня была гарантия, что в случае чего мой зад вытащат из передряги. А из-за тебя, хвостатого недоростка, и моего согласия на твоё спасение, этой гарантии больше нет. Я спас тебя и повесил себе мишень на лоб, — Осаму тыкает пальцем между своих бровей, его речь не звучит обвиняюще, скорее даже странно заинтересованно и как будто с ноткой интриги. Будто не жизнь Дазая, как по его словам, теперь в опасности, а точно тот смотрит интересное ему кино, ожидая концовку. — Так что скажи спасибо и расцелуй своего Спасителя. — Ты отвратителен. Когда я избавлюсь от браслета, то выдерну тебе язык за все вульгарные шутки и слова в сторону моего роста. Я лис и росту на протяжении всей жизни, — ворчливо, но уже без злобы произносит Накахара, кидая в сторону мужчины угрожающий взгляд. — Мой язык?! — он вдруг высовывает розовый язык, двигаясь ближе и вынуждая Чую отодвинуться, упëршись в чужую грудь руками. — Отвали, придурок! — Фот он, — неразборчиво произносит Дазай, тыкаясь своим языком всё ближе, — Отлыфай! — Да твою мать! Накахара толкает смеющегося Дазая на его половину кровати, чуть не падая со своей, морщится как от отвращения и двигается ещё дальше, ногами чувствуя край. Он хмурится, глядя на мужчину как на что-то крайне гадкое. — Да ладно тебе, я шучу. Такую морду скорчил, будто я червяк какой. — Не червяк. Скумбрия. Дазай задумчиво отводит взгляд в сторону, а затем оттягивает уголки губ вниз. Смирившись, мужчина пожимает плечами, мол, возможно, после чего поворачивается с тихим «спи» к ëкаю спиной и, кажется, успокаивается. Накахара, несмотря на пережитое только что языковое нападение, вдруг расслабляется. Этот абсурд на грани сумасшествия почему-то отгоняет тревогу и ощущение опасности. — Значит, ты убиваешь по приказу Портовой Мафии. Невинных людей тоже? Ответ вдруг звучит слишком серьёзно для того, что сейчас произошло. Устало и… правдиво, что заставляет Чую замереть: — Редко. Целями мафии изредка становятся невинные люди. Поэтому меня заинтересовало то, что делаешь в этом списке ты, — сердце Чуи пропускает удар от такой информации, но Дазай не морит его долгим ответом на немой вопрос: — У меня было два заказа. Первое — от Мафии. Убить тебя в первый же день. И второй от Агентства — спасти и доставить невредимым. И я рассказываю тебе это не чтобы сделать из себя героя или потому что я такой честный, а чтобы ты знал. Не говорю, что не хотел тебя прикончить, пока ты урчишь ночами, но не сделал этого. Вот моя гарантия. С тебя — ответ на вопрос, чем ты так насолил самому Боссу Портовой Мафии. Завтра скажешь. Доброй ночи, Кицунэ. Чуя часто моргает, уставившись взглядом между чужих лопаток и сокрушаясь перед сказанными наёмником словами, от которых пересыхает в горле и увеличивается озноб. Конечно, во время своего побега, в состоянии аффекта, он сделал весьма безрассудную вещь, поэтому наивно было бы предполагать, что расплаты не будет. Но в тот момент он не знал, что его действие коснётся Главы Портовой Мафии. Это было единственным вариантом. По крайней мере, тогда так казалось. Уснуть у Чуи получается только под утро, пока тело дёргается от сокращения напряжённых мышц. В то время чуткий сон Дазая тоже нарушается только под утро, когда он переворачивается на другой бок и вдруг ощущает слабую щекотку на лице, что возрастает с каждый секундой. Морщась, мужчина открывает тяжёлые веки, обнаруживая перед лицом… Мех. Пушистый, рыжий мех с белым проблеском. Перед ним оказывается чужой хвост, что нарывается залезть и в глаза, и в нос, и в рот. Осаму моргает несколько раз, вспоминая, когда это успел уснуть со зверюгой, а затем, чуть отдаляясь от рядом лежавшего, что упёрся пятками в его бёдра, ища тепло, понимает: они всё это время спали совсем близко, пока тощие лопатки прижимались к горячей широкой груди. Накахару всю ночь трясло в ознобе — это чувствовалось, так что неудивительно, что ëкай, лишь бы согреться, неосознанно прижался как можно ближе. И всё равно эта находка веселит до улыбки и морщинок под заспанными глазами, ведь это ещё один повод поиздеваться над Чуей, ненавидящим его всей душой, но так нежно и трепетно искавшим в нём тепло. Совершенно неосознанно. Теряя свой «обогреватель», Лис начинает ворочаться во сне, после накрывая себя тремя хвостами. Осаму всё ещё не может привыкнуть ни к ушам, ни к пушистым хвостам, смотря на это не как на диковинку, а скорее с интересом. К тому же, относительно крепкий сон Чуи позволяет свободно пройтись ладонью по рыжему меху, ощущая мягкость. Строение его тела, как и лисы, так и человека, особенно увлекает Осаму. И даже в какой-то шуточной форме. А как с такими хвостами ходить в джинсах? На Чуе его, Дазая, штаны постоянно, даже когда есть хвосты, но и футболка тому чуть выше колена, поэтому можно спокойно всё спрятать, а если на улице такое вылезет из шорт? Сталкивался с таким Накахара или до появления браслета очень хорошо подобное контролировал? Почему уши и хвосты сейчас вылезают для Дазая понятно — так лисий дух в уязвимости сопротивляется ситуации и до конца показывает, что он всё ещё тут, существует и готов сражаться. Чтобы чувствовать себя в большей безопасности, чем есть. Но когда браслета на Накахаре нет, его не отличить от обычного человека. Но и также интересно, на что способен парень без магического артефакта, висящем на кисти. Дазай ещё какое-то время разглядывает и трогает чужие поджатые уши и мех, ощущая щекотку под рёбрами от такого мелкого преступления, а затем, наконец, оставляет кицунэ в покое, вставая с кровати и выполняя привычные обязанности. Проверить оружие, почистить своё родное после вчерашнего, после — навестить их гостя, кинув тому воду, да обычную булку, при этом выслушивая гневный мат и угрозы. Осаму вспоминает и вчерашнюю сцену, обдумывая поведение ублюдка и Накахары. И слова последнего о том, что с ним случилось в логове Ямаши. К этому Дазай ничего не чувствует, кроме отвращения. Всё же он тоже человек, пускай и холоднокровный убийца таких скотов, как эта хлебающая воду жалкая псина. Наверное, убивать его после вчерашнего будет особенно приятно. Затем, пока Лис всё ещё в своей небольшой спячке, Дазай находит его рабочий фартук, который прихватил с собой во время похищения. Он берёт чужие ключи от квартиры и покидает бетонный домик-коробку, закрыв за собой дверь в первую комнату в коридоре, но не входную. Если захочет, то уйдёт — Осаму ему вчера всё выложил. Скрывать нечего. Будет немного умнее — останется, но и сам Дазай вряд ли бы доверил свою жизнь такому, как он сам, что похитил его, так ещё и измывается ежедневно подстëбами. Но держать в неволе Накахару тоже смысла уже нет. Пускай у Дазая и остаётся в первую очередь заказ, просто что-то подсказывает, что никуда ëкай не денется. Даже сейчас, пока тот от одной бетонной стены со своим ночным кошмаром, которого вчера приволок Дазай. Они встретились под вечер не случайно — мужчина понимает, что на него охотится портовая мафия. И Мори отдал приказ выследить той псине только потому что тот уже знает Ëкая. Только вот столкнулся он с Осаму, без лисёнка, и тому в моменте ничего не оставалось, кроме как прихватить отморозка с собой, чтобы после выпытать, что известно о их местоположении и действиях. Он мог просто застрелить его ещё на улице, как и тех, кто с ним был, но отчего-то замешкался в последний момент, не убил, но вырубил. Ну и к чёрту, зато хоть что-то обязательно узнаёт. Сама ситуация уже кажется куда глубже и хреновее, чем обычный заказ и ожидающая его даже не особо-то хорошая сумма. В какой то момент, пока Осаму едет в квартиру Накахары Чуи, деньги для него, оказывается, играют уже не главную роль. Тогда что? Проснувшееся желание помочь? Заинтересованность в том, что такого натворил Накахара, раз на него ополчился Чёртов Огай Мори? Желание насолить главе портовой мафии? Осаму оставляет ответ на вопрос под коркой сознания и подъезжает к квартире Ëкая, чтобы собрать хоть какие-то его вещи. Двухэтажный домик в старом спальном районе, где куча бездомных собак приветственно лают и надеются на кормёжку, а оры соседей слышны за тонкими стенами, встречает его домашним запахом и темнотой. Квартирка маленькая, прихожая вмещает в себя комод и полку для обуви, дальше — сёдзи, открывающаяся с раздражающим уши скрипом. Спальня и кухня совмещены, Дазай щёлкает выключатель, впуская в комнату тусклый свет, и оглядывает «нору» Лиса. Он не переживает насчёт того, что из-за света кто-то может его обнаружить — здесь, в этой каморке, даже окон нет. Не сказать, что тут неуютно, но всё равно не обжито, что удивляет. Заправленный футон в углу комнаты, шкафчик для вещей, пустые столешницы и маленький жёлтый холодильник. Чисто, слишком чисто для существа, что половину жизни тратит на то, чтобы обустроить своё жилище и обосноваться на своей территории. Дазай проходит в комнату тихим шагом, открывая чужие ящики в маленькой кухне, находя там в основном одноразовую посуду и еду быстрого приготовления, а затем идёт к шкафчику. Там мужчина натыкается на несколько дорожных сумок, а не на вещи, разложенные по полкам. Он по досье Накахары знает, что тот недавно сюда поселился, и, судя по всему, ненадолго. Хотя бы не нужно будет собирать чужие вещи, Осаму просто хватает дорожные сумки, затем открывает их и вытаскивает все потенциально опасные для себя предметы — несколько ножей, бритв и даже перцовый баллончик, оставляя там только одежду и несколько закрытых пачек сигарет. Он также находит и чужую заначку с накопленными деньгами в одном из маленьких кармашек, но оставляет всё как есть. В другом маленьком кармане во второй сумке обнаруживается то, что заставляет растянуть губы в улыбке и дёрнуть бровями: также закрытая упаковка презервативов и лубрикант. Разве лисы не имеют одного партнёра на всю жизнь? Видимо, человеческого в Чуе много. Или же у него всё-таки уже есть тот самый партнёр. Осаму ставит сумки рядом с выходом из дома, оборачиваясь, чтобы выключить свет, но натыкается на несколько вещей на комоде. Ещё одна пачка сигарет, мелочь рядом с чёрным зонтиком и книжка французского писателя, судя по имени автора, в которой вместо закладки фотография. Дазай обдумывает несколько секунд, стоит ли ему в это лезть, но всё же вытаскивает небольшое фото, теперь прищуренно глядя на группу людей, что стоят близко друг к другу и лучезарно улыбаются, точно старые друзья. Компания подростков, не иначе, но Чуя стоит в дружескую обнимку с одним из парней, что предполагает особенно близкие отношения. Рядом с ними — миловидная девушка, показывающая два пальца в камеру в виде римской пять. В досье не указывались ни родственники, ведь Чую записали в сироты, ни друзья, особенно такая большая компания. К тому же, Накахаре на вид тут около пятнадцати. Может, это такие же сироты, как и он? Где же тогда сейчас эти люди? Или это какой-то клан кицунэ? Осаму еще с минуту вглядывается в незнакомые лица на фотографии, на счастливую улыбку Накахары, у которого еще короткие волосы и более низкий рост, а затем опускает фото на деревянную поверхность, хватает две дорожные сумки и покидает квартиру, всё ещё размышляя над парнем, за спиной которого ни один секрет. Бетонный домик встречает его полнейшей тишиной. Телевизор, который обычно от скуки смотрит лис, выключен, шума из комнаты, запертой под ключ, тоже нет. Дазай проверяет, точно ли дверь закрыта, и даже выдыхает, когда та не поддаётся. И всё-таки такая гробовая тишина напрягает что-то в позвоночнике, заставляя мышцы спины напрячься. Мужчина опускает сумки у входной двери, чуть хмурясь и задаваясь вопросом, а остался ли вообще Чуя здесь? Осаму проходит сначала на кухню, замечая там только оставленный ëкаем порядок и разве что переполненную пепельницу на столе, затем тихо движется в спальню, но и там никого не находит. Только приоткрытая форточка, впускающая свежий воздух, и заправленная кровать, на которой они сегодня вдвоём грелись друг об друга. Такие мысли даже заставили бы усмехнуться, но Дазай, не найдя нигде Чую, не ощущает прилива веселья. Только какую-то усталость и тяжесть в плечах. Он выходит во двор и движется в другую сторону дома, пока лёгкий, но тёплый ветер бьёт по лицу и колышет тёмные пряди волос. Мужчина обходит здание и замирает, глядя в чащу леса, у которого раскинулось маленькое, чистое озеро. Наверняка нагретое постепенно уходящей летней жарой. Вдалеке виднеется и низкий силуэт, ходящий вперёд-назад. Есть даже нечто красивое в развивающихся хвостах и ушах, слегка поджатых назад. Одно из ушей дергается в сторону Дазая, но Накахара просто опускает голову, не поворачиваясь в сторону человека, нарушившего его покой. Осаму же медленно, ступая по отросшей, зелено-жëлтой траве, вскоре подходит к лису, замечая, что тот, оказывается, босиком ходит по неглубокому берегу, наслаждаясь тёплой водой. — Думал, ты рванул в лес и оставил меня тут одного. Было бы жестоко с твоей стороны после этой ночи, — с намёком дёргает бровями Осаму, оставаясь чуть дальше от качающейся воды. Накахара закатывает глаза, после поджимая губы, но отворачивает голову в сторону леса, так и не посмотрев на Дазая. — Я думал об этом. И не раз, — признается Чуя, пряча руки в карманы развивающихся на ветру спортивных штанов. Теперь они закатаны по хрупкие, на первый взгляд, коленки. Погода в разгаре дня совсем разыгралась, если вчера под вечер стало даже холодно, то сегодня как ни в чем не бывало жарит солнце. — Я бы нашёл способ стянуть с себя браслет. Так что не знаю, почему всё ещё тут. Видимо, я достаточно туп, чтобы попробовать тебе довериться, — достаточно спокойно вещает Накахара, наконец, заглядывая своими небесными глазами в нечитаемое лицо мужчины. Они с полминуты смотрят друг на друга, пока Дазай, осмысляя чужие слова, не улыбается едва заметно. Не от радости или веселья, а скорее по привычке. — Ты сегодня весьма разговорчив. Выспался что ли? Чуя лишь вздыхает, кинув взгляд в сторону дома и повернувшись к Дазаю всем туловищем. — Долго этот отброс будет здесь? Когда ты его прикончишь? — Когда настанет время, — отвечает Осаму, опускаясь на траву и вытягивая ноги. — Должен сказать, что со дня на день здесь будет Портовая мафия. Просто будь готов делать ноги в любой момент, — Чуя на чужие слова хмурится, но ничего не говорит, только кивает. — Подозрительно, что они всё ещё меня не нашли. С предателями расправляются там весьма грубо. Дазай дёргает уголком губ, опуская голову и расслабляя плечи, не видит, как смотрят на него в этот момент голубые глаза, глубоко, словно пытаясь проникнуть в самую суть и понять, лжёт ли тот, говорит ли правду и теперь действительно жизнь наëмника под угрозой. Накахара не ощущает вину, это был выбор только Дазая, Чуя не просил его спасать. Если всё это правда, то благодарность парень будет чувствовать только к детективному агентству. Дазай обмудок, убивающий людей налево и направо. Доверять ему нельзя, пускай сейчас и приходится. — Где ты был? — меняет тему Чуя, продолжая мочить ноги, ощущая, как слегка, но приятно бьётся вода о щиколотки. — Ездил к тебе в гости. Привёз твои вещи. Не особо у тебя уютно, если честно, — поднимает подбородок Дазай, от чего тёмные пряди падают назад, открывая достаточно аккуратное лицо с острыми чертами. На чужие слова Чуя не отвечает, кусая изнутри щеку и поджимая губы, только снова кивает. — Я сейчас опять уеду. Надо навестить старого друга. — Кого? — Ты в жены записался что ли, чтобы мне тебе отчитываться? — Я поеду с тобой, не могу тут сидеть. Дазай на подобное заявление, в котором не слышится ни грамм вопроса, дёргает бровью и усмехается. Человек, к которому ему нужно съездить, не жалует ëкаев от слова «совсем», чувствует их за киллометр точно псина, и Осаму об этом предупреждает Чую, но тот всё равно лезет на переднее сиденье его машины, развалившись там, как у себя дома. Заводя двигатель, Дазай переводит взгляд на голые, короткие ноги, что уместились на его панели. Голые, потому что раз сегодня так палит солнце, то Чуя, с радостью разобрав его привезённые вещи, решил надеть шорты. Пускай ночи и становятся прохладнее, как извращённый купидон толкающие их в одну кровать, но лето есть лето. Даже если уже практически девятый месяц года. Осаму подобное не устраивает. Не ночёвка под одним одеялом — он эти мысленно немеренно подавляет, некогда думать о чужих ягодицах, упирающихся в его бёдра, когда стоит угроза нападения Портовой мафии. Его не устраивает наглое поведение, поэтому Дазай тянется вперёд и довольно больно щиплет ëкая за икру, заставляя вздрогнуть и зашипеть. Ноги тут же опускаются вниз. — Ты в чужой машине, веди себя прилично. Мы едем в гости, там тоже на стол ноги закинешь? — отчитывает Осаму, заставляя подавиться возмущением от этого отцовского тона и попытки пристыдить. Чуя взрывается тут же, опасно шевельнув хвостами, с которыми не слишком-то удобно сидеть в машине. Они теперь рассекают воздух из стороны в сторону, выставляя хозяина скорее недовольной кошкой, а не кицунэ. — Ты говоришь о приличиях, свинья паршивая? Спиздил меня средь белой ночи, засунул в машину, привёз черт пойми куда, и теперь я после тебя посуду и полы намываю! В правила приличия благодарность тоже входит, ушлëпок. Я терплю твоё свинство, ты — терпи мое! Накахара, высказавшись, снова закидывает ноги на панель, открывая окно и, больше не глядя своими злобными лазурными глазками на поднявшего брови наëмника, закуривает. — Надо было прикончить тебя в самом начале, — вздыхает Дазай, дергаясь с места и быстро выезжая на дорогу. — Вставай в очередь, скумбрия. Дазай спускает смешок, сворачивая влево и кидая игривый взгляд на рассматривающего окружающий их могучий лес. — Льстит, что я первый в очереди на ночь с тобой в одной кровати, — почти мурлычит Дазай, лукаво и с ухмылкой, зная, что чужие щеки обожжет легким румянцем. Не то от смущения, не то от раздражения. Удар ниже пояса, давить на такое. — Не зазнавайся, ты — последний в списке, — змеёй шипит Накахара, стряхивая в окно пепел. — Далеко ехать? — Прилично. По пути Осаму ещё раз начинает тему о том, к кому они едут. Старый знакомый Портовой мафии, человек в отставке, пускай и не столь стар, чтобы быть на пенсии. Однако, своё уже отслужил. Мужик мудрый и умный, но принципиальный до чёртиков. И в сторону таких, как Накахара, особенно. Дазай настраивает на том, чтобы Чуя остался в машине, но у того каким-то образом получается спрятать и хвосты и уши, видимо, расслабился вне их бетонного дома, в стенах которого находится его когда-то палач. Поэтому лис вылезает из машины, стоит только остановиться. Тянется, вскинув руки вверх, вдыхает свежий воздух полной грудью и оглядывает небольшой деревянный домик, огороженный белым забором и длинными кустами. За уже давно окрашенным забором с потрескавшейся краской, забытый сад, поросший сорняками. Помимо домика ещё есть небольшой сарайчик. От калитки и до самого входа в дом бежит дорожка из мелких светлых камней, а рядом с входной дверью разбросаны садовые инструменты. Чуя изгибает бровь — для него, чистюли, всё это, как минимум, неприятно. — Вояка? — спрашивает Чуя. Дазай в это время только выходит из машины, спрятав пистолет за спину, поэтому переспрашивает, не услышав: — Что? — Он военный. Но, как я понимаю, не просто офицер, а солдат… Мафии? Раз уж твой знакомый, — ведёт плечом Чуя. Дазай щурится от такого предположения, подходя ближе. — Ты сделал выводы по неухоженному участку? Все заядлые военные по сценарию обычно педанты. — Ты бы не поехал с каким-то делом к «обычному» человеку. К тому же, судя по машине у ворот, зарабатывает, или зарабатывал, он немало. Пускай и дом его оставляет желать лучшего. А ещё везде камеры напичканы. Знает, что могут прийти по его душу, да воровать тут особо и некому. И нечего. Кроме орудия, — спокойно объясняет догадки Накахара, осматриваясь и принюхиваясь. Лис остаётся на своём месте, знакомясь с новым местом. Ощущая… Летающую в воздухе угрозу. — Порохом пахнет. Металлом. И алкоголем. У него явно целый арсенал в спальне. Накахара заканчивает, не дожидаясь ни подтверждения своим догадкам, ни отрицания. Ему всё равно на ответ, он делает шаг в сторону забора, но оказывается перехвачен за локоть. Дазай разворачивает его к себе, заглядывая в искрящиеся от нежелательного прикосновения глаза. Ворчливый рот вот уже открывается для новой брани, как Осаму произносит негромко: — Этот человек опасен. В мафии о нём говорят… что он относится к людям как к осам в банке, которых можно хорошенько встряхнуть — просто, чтобы взглянуть на результат. Я тебя предупреждал. Не высовывай свои лисьи части тела, помалкивай и держись рядом, понятно? Стоило оставить тебя дома, — Осаму чуть хмурится, напрягая тонкие плечи юноши своей серьёзностью, но после мужчина проходит вперёд, усмехаясь в своей привычной манере. — Хотя это даже Интересно. Проверим старика, в форме ли тот остался. — Будто твоё отношение к людям иное, — тихо буркает под нос Чуя и на подобное фыркает, но всё же ступает теперь осторожно. Они минуют калитку, идут по выложенной дорожке и останавливаются у двери. Тут сразу же ударяет в нос какой-то знакомый, едкий запах, заставляя Чую дёрнуть носом и скривиться, почувствовав как будто на языке этот аромат. Это не алкоголь, не порох и не кровь. Это какое-то растение, сразу же вызывающее раздражение. — Чем тут несёт? — Не чувствую, — Дазай уже поднимает руку, чтобы постучать, как хриплый голос за спиной заставляет вздрогнуть обоих. — Это цветы. В горшке на веранде. А также благовония. Добро пожаловать. С растянутыми в косой улыбке губами и давними морщинами под глазами их встречает… Мужик. Лет пятидесяти, не меньше, европейской расы. Взъерошенный, как после бега, в полосатой морской майке и в старых домашних штанах, испачканных машинным маслом. Он сцепляет пальцы в замок, и Чую передёргивает холодом по коже от этого проницательного взгляда. — Здравствуй, Голдинг-сан, — Дазай слабо кланяется, пока Чуя ощущает, как ноги тонут в этом деревянном крыльце, как накрывает ощущение опасности. Инстинкт.