Цепь

Ауле не пел с Мелькором. Сквозь все прошедшие века он слышит величественный, чарующий хор и каждый голос, вплетающийся в первую песню. То, что было совершенной, безмятежной тишиной, мгновенно наполнилось мелодией всех стихий и сил природы, призванных сделать мир реальным, осязаемым и прекрасным, каждый звук порождал свою собственную часть целого. Он и сейчас помнит первый диссонанс, нарушение гармонии и затихающие голоса, смятение и отчаяние, он помнит, как Единый раз за разом направлял их, помогая им вновь звучать слаженно. Он до сих пор ощущает безудержную радость творения, чувствует восторг, охвативший его, когда игра их воображения становилась реальностью, и трепет от осознания того, что им суждено предопределить будущее. Ему легко было сделать выбор и спуститься в мир, чтобы своими руками придавать ему форму. Нет, Ауле не присоединился к той искаженной песне. Но он, охваченный яростным духом неповиновения, создал гномов вопреки замыслу Единого — и все же его каменные дети обрели дыхание, стали живыми и сейчас процветают в своих рудниках. Их род спасло именно его раскаяние и готовность искупить вину. Единый даровал ему прощение и тем самым также дал второй шанс гномам, наполнив сердце Ауле благоговением. Все, что совершается ради поиска и служения свету, в конце концов можно сделать правильно. Не все падшие должны лишиться надежды, не всем сбившимся с пути суждено заблудиться. Впрочем, раскаяние Мелькора всегда было притворным. И когда Ауле стал все отчетливее ощущать присутствие знакомого духа, а затем увидел неистовую бурю на море, он понял, что многие ему подобные считали и Майрона обманщиком — так было всегда. Но слабая надежда, спрятанная глубоко в сердце Ауле и вечно тлеющая подобно угольку, была сильнее его сомнений, по крайней мере, ее было достаточно для того, чтобы заставить его броситься к морю и кричать на Ульмо, требуя объяснений. Несколько дней спорили они о морском шторме, крушении корабля и поднявшемся из глубин звере, который стремился поглотить выживших. — Твой собственный сын сделал то же самое, Ульмо, — кричал он, и от звука его голоса по морю катились волны, камень сотрясался под его ногами, а вдалеке бурлили водовороты. — Ты встанешь на моем пути? — Не будь глупцом, старик, — прогремел ответ сквозь волны, которые накатывали на него, обрушивались и грохотали подобно грому. — Твой мальчик сделал свой выбор. — Это не тебе решать! Только отголоски смеха Ульмо отвечали ему. Мир снова менялся — все они чувствовали это, хотя никто еще не мог понять причину. Слишком много событий происходило одновременно, множество отдельных фрагментов внезапно пришло в движение. Слишком много голосов снова зашумело в диссонансе, их хор звучал все громче, и эта дисгармония была очевидна для любого, кто внимательно прислушается. Нескольких майар отправили на восток, и все больше эльфов отплывало на запад. Отряд покинул Серые Гавани незадолго до того, как начался его спор с Ульмо. Они избежали бури и достигли благословенного края. Но когда эльфы прибыли, оказалось, что их командир исчез. Никто из них не мог объяснить, что произошло. Только один успел хоть что-то заметить. — Она отказалась прекратить охоту на Саурона, — поведал он, грустно качая головой. — Она спрыгнула с корабля, как только свет позвал нас домой. Я пытался остановить ее, но она не взяла мою руку. Что будет с ней в море? После этого Ауле несколько дней оставался на берегу. Двое эльфов, ожидавших корабль, присоединились к нему и тихо наблюдали за горизонтом. Вдалеке снова начиналась гроза, потемневшее небо казалось мрачным и зловещим от тяжелых туч, проливного дождя и сверкающих молний. Но в самый темный час все трое услышали ее голос сквозь бурю. — Дай мне руку! Привяжи себя ко мне! А потом она исчезла, скрылась в пучине на несколько мгновений, показавшихся им бесконечными. Только когда они оба вновь появились над волнами, трое на берегу выдохнули с облегчением. — Ты это предвидел, парень? — спросил Ауле у эльфа, который с улыбкой смотрел на море и выглядел очень спокойным, почти веселым. — Не это, — ответил он, покачав головой. — Моя сестра будет в ярости. Какова твоя цель, милорд? Простой вопрос без простого ответа. Вместо этого только еще больше его собственных вопросов. Когда он начал думать о своем падшем слуге как о потерявшемся ребенке? Когда его стали терзать мысли о том, что все они давным-давно могли поступить иначе? Что уже появилось на горизонте, почему эта давно знакомая тревога снова не давала ему покоя и шептала в глубине его сознания — не лучше ли, чтобы Майрон был рядом, а не скитался по миру, подвергаясь неведомым опасностям? Но лишь смутные образы мелькали перед его внутренним взором, ведь даже он не мог заглянуть в будущее. — Возможность, — наконец сказал Ауле. — Шанс исцелить старые раны, если они выберут этот путь. К тому времени до эльфов дошли те же вести, из-за которых их корабли все чаще отплывали на запад, слухи о болезни дерева и пробуждении какого-то нового зла. Он пообещал им, что продолжит наблюдать, и они отправились в Эльдамар, к себе домой, чтобы рассказать обо всем своим родным. Необычная семья, так много исключений из правил. О его собственной семье можно сказать то же самое. — Хватит следить за ними, любовь моя, — отчитала его Йаванна однажды вечером вскоре после этого. Но он взял ее руку в свои и сказал: — Не за ними — за этим. Она тоже это увидела, и они оба смотрели, как сверкающие золотом и серебром звенья словно по своей собственной воле одно за другим сплетались в цепь между двумя душами, а их тела казались всего лишь силуэтами, сотканными из того же золотистого света. Одна из фигур была меньше, но светилась ярче, а другая с каждым днем неуклонно набирала силу, ее сияние разгоралось, она становилась все более ощутимой и заметной. Время шло, и эти двое никогда не отдалялись друг от друга. Каждый шаг они делали вместе. А когда они плыли на восток, даже Ульмо притих. Перед теми, кто живет достаточно долго и способен учиться, используя все доступное время, вечность открывает множество возможностей, чтобы извлечь уроки из прошлого и изменить будущее. Когда Артанис призвала его по имени — крича «Этот человек — твой слуга. Пусть он исцелится», — ему не оставалось ничего другого, как ответить.