Цепь

Галадриэль осматривает ближайшую рощу в надежде найти подходящее место для отдыха, когда слышит внезапный вскрик Халбранда и глухой удар, оглядывается и видит его неподвижно лежащим на земле. Пусть будут прокляты злобные, мерзкие, гнусные орки. Будь проклята эта оскверненная гора. Будь проклят каждый шаг, отделяющий их усталых лошадей от места назначения. Она разворачивает лошадь и возвращается, чтобы помочь ему. Слишком долго они ехали без остановок, но она пытается удержаться на тончайшей грани между двумя возможностями — двигаться быстрее и довести его до смерти из-за отсутствия отдыха, или потратить на дорогу слишком много времени и позволить ему умереть из-за промедления. Так или иначе, она не знает, как долго еще сможет поддерживать его жизнь в таком состоянии, и на своем пути они не встретили ни гостеприимных селений, ни помощи, ни милосердия. Только равнины и холмы между развалинами Тирхарада и воротами Ост-ин-Эдиля, да еще лежащий впереди перевал через горы. Если она останавливается и позволяет себе задуматься об их отчаянном положении, паника и страх овладевают ее мыслями, и она продолжает двигаться дальше. Но теперь неожиданно возникла срочная потребность в отдыхе, и она может полностью сосредоточиться на поиске безопасного места для предстоящей передышки. Все ее тело болит и протестует, когда она спешивается, ожоги на ее коже почти зажили, но все еще болезненны. Она не смогла заставить себя отвернуться, когда после их победы земля взорвалась, гора извергла огонь, и мощная ударная волна пепла, пыли и запредельного жара захлестнула долину. Извержение ревело у нее в ушах и подавляло все чувства, но не способно было заглушить ее собственный голос, который снова и снова задавал один и тот же вопрос — что я наделала? Волна настигла ее, и больше она ничего не чувствовала. А потом, позже, она не знает насколько позже, она очнулась из-за жгучей, ослепляющей боли везде, где доспехи касались кожи, каждый сустав и мышца горели, когда она с трудом поднялась на ноги. Воздух был густым от дыма и пепла, она закашлялась и попыталась рассмотреть хоть что-нибудь. Ее горло казалось забитым песком, когда ей удалось крикнуть и позвать Халбранда, затем Элендиля и снова Халбранда, но ответа не было. Только рев пожара и доносящиеся со всех сторон приглушенные крики. Медленно и почти вслепую выбираясь из деревни, она подобрала молодого парня, Тео, и двоих нуменорских солдат с ожогами и рваными ранами. Они шли вместе, с мечами наизготовку, разыскивая других выживших. Поднимаясь тем же путем, по которому их войско спускалось в деревню на битву, они обнаружили груду тел, человеческих и орочьих, беспорядочное нагромождение стрел и запекшейся крови. Тео издал горестный всхлип, а затем тело одного из орков откатилось в сторону… Они увидели выжившего — мужчину, который оттолкнул тело орка и медленно поднялся из-под завалов с ребенком на руках. Ребенок плакал, но не пострадал. Галадриэль и Тео подбежали к ним, Тео подхватил ребенка и унес его, и в этот момент Галадриэль поняла, что перед ней Халбранд, серьезно раненый, его доспехи пробиты с левой стороны, и уже пролилось слишком много крови. Она поддержала его, когда он покачнулся и пробормотал что-то насчет того, что этот мерзкий зверь все-таки его вспомнил, потом на мгновение тяжело привалился к ней и спросил, все ли в порядке с ребенком. Она бы расплакалась от облегчения, если бы его рваная рана не выглядела такой пугающей и явно опасной для жизни. Их небольшая группа достигла нуменорского лагеря после медленного и мучительного перехода. Спасенная девочка знала Тео и не покидала его объятий, а солдаты помогали Галадриэль поддерживать Халбранда и вести его дальше. Когда они добрались до остальных выживших, начали проясняться масштабы постигшего их бедствия. Королева-регент ослепла. Сын капитана пропал без вести и считался погибшим. Все потери еще не были подсчитаны, и было много раненых. Вдали гора продолжала испускать клубы пыли и дыма под небом цвета пепла. Южные земли горели, их король был тяжело ранен, а люди стали беженцами. То, что вначале казалось почти несомненной победой, обернулось кошмаром. У палатки для раненых их заметила мать Тео, она вскрикнула от облегчения, быстро провела их внутрь и нашла место для Халбранда, который без возражений занял выделенную для него койку, и Галадриэль помогла ему снять доспехи. Бронвин собирала все необходимое для лечения, когда в палатку вошел Элендиль, ведя королеву под руку, а лесной эльф Арондир держался позади. Валандил следовал за ними, его юное лицо было искажено горем. Собрался импровизированный военный совет, но Галадриэль едва могла сосредоточиться на обсуждении, а вскоре Бронвин отогнала всех в сторону и принесла воду, мази и бинты. От неровных краев раны уже расходились темные полосы — яд с орочьего клинка. Галадриэль велела Бронвин позаботиться о других ее подопечных и взяла на себя кропотливую работу по очистке и перевязке раны на боку Халбранда. При этом она продолжала тихо разговаривать с ним. Прости, будет больно, рану нужно обработать… да, она действительно жуткая и впечатляющая… да, ребенок в безопасности… да, да, ты сможешь убить этого зверя, если мы когда-нибудь снова его увидим… вот так, теперь мазь. Из звучащих вокруг разговоров стали ясны детали их плана. Элендиль должен будет сопровождать Мириэль, раненых и команду одного корабля обратно в Нуменор, а небольшая группа солдат во главе с Валандилом останется выслеживать сбежавших орков и помогать беженцам. Арондир — как поняла Галадриэль, угодивший в ту же ловушку, что и она, навеки и безнадежно влюбившись в смертного человека, — поведет южан к Пеларгиру, старой рыбацкой колонии на побережье, где они смогут перегруппироваться. — А король? — спросила Бронвин, бросив мрачный и многозначительный взгляд на Галадриэль, затем на Арондира. Ее способностей было недостаточно, чтобы исцелить такую рану, и она уже это понимала. Все обратили взоры на Галадриэль, и она кивнула, в ее голове начал формироваться план. Не идеальный, но он может сработать. — Я отвезу его к эльфам, — сказала она. — Мой народ поможет ему. При этих словах Халбранд, который до этого лежал тихо, будто немного оживился. — Обнадеживающие новости, — сказал он и потянулся к ее руке, что не осталось незамеченным остальными, но она и не думала об этом беспокоиться, протянула ему обе руки и сжала его ладони. — Так и есть, — ответила она и встретилась глазами только с Бронвин. — Вы поможете нам подготовиться к этому путешествию? С быстрой теплой улыбкой Бронвин кивнула, понимание и решимость отразились на ее лице. — Да, — сказала она. — И потом вы вернете его нам в целости и сохранности, миледи? — Верну, — пообещала Галадриэль, как будто нечто подобное было в ее силах, и тогда Бронвин начала собирать припасы, а Валандил пошел за лошадьми. Они отправились в путь так быстро, как только смогли. С тех пор Галадриэль полагалась исключительно на собственное упрямство и силу воли, чтобы продолжать двигаться дальше. Но сейчас они должны отдохнуть хотя бы немного. Она становится на колени рядом с Халбрандом и отчитывает его за то, что он закрыл глаза. Пока еще нельзя. Она дала обещание людям, которых они оставили, и проследит, чтобы они оба сдержали это обещание. Но сначала она должна помочь ему подняться на ноги и добраться до леса. На этой каменистой равнине негде остановиться, а ночь наступает быстро.

***

После падения с лошади он ощущает в основном досаду и удивление, а не боль, и это, скорее всего, плохой признак. Он вскрикивает, сползая вниз, и со стоном растягивается на земле. Несколько мгновений он смотрит на небо, на лошадь, на пролетевшую птицу и думает, что не помнит смерти от чего-то столь ничтожного и тривиального — загноившейся раны от вражеского клинка. По крайней мере, ребенок не пострадал. Он уже несколько раз спрашивал о ней Галадриэль, но его мысли сейчас лишены привычной ясности. Нет, он совершенно уверен, что это тело, которое он уже успел полюбить — в основном потому, что оно так нравится Галадриэль, — это тело умирает. В первые три дня их путешествия он то и дело думал, что должен как-то справиться с этой быстро ухудшающейся ситуацией, но так и не привел в порядок мысли и не набрался смелости, чтобы исцелиться и неизбежно раскрыть себя при этом. А теперь уже почти наверняка слишком поздно. Земля холодная, его тело сотрясает яростная лихорадка, и в долгосрочной перспективе, наверное, будет даже лучше покинуть ее до того, как он сделает какую-нибудь глупость, и остаться для нее приятным воспоминанием. Возможно, все надежды были пустыми и эта затея с самого начала не имела смысла. Внезапно он чувствует сильную усталость, его веки наливаются непривычной тяжестью. — Не смей закрывать глаза, — резкий голос Галадриэль раздается как раз в тот момент, когда он именно это и делает. Было бы таким облегчением позволить глазам отдохнуть, но ее слова звучат очень серьезно, так что он пытается выполнить ее просьбу, и в награду за это усилие видит ее лицо, когда она склоняется над ним. Измученная путешествием и перепачканная, она по-прежнему восхищает его, но ее прекрасное лицо омрачено беспокойством. Даже в его теперешнем состоянии он замечает страх в ее глазах, это выражение ему незнакомо, и все это лишь подтверждает то, о чем он уже догадывается. — Значит, все так плохо, как я и думал, — говорит он, а она поспешно качает головой. — Пора отдохнуть, — мягко отвечает она, пытаясь, видимо, приободрить и успокоить его, хотя на самом деле, конечно, не возражает. — Но ты выбрал для этого неудачное место. Позволь мне помочь тебе подняться. Вот, значит, каково это — быть больным ребенком, думает он, когда она помогает ему встать, ее маленькое тело всегда на удивление сильное, она прижимает прохладную руку к его лбу, ее голос успокаивает и направляет его. — Я вижу место, где можно разбить лагерь, — говорит она. — Мы уже близко. Она помогает ему снова сесть в седло, берет в руки поводья обеих лошадей и ведет их к выбранному месту на опушке леса, где большие валуны образуют что-то вроде стены. — Это место подойдет, — она привязывает лошадей к дереву и поддерживает его, когда он спешивается, слегка покачиваясь. Целеустремленная, как всегда, она усаживает его у ствола дерева и начинает разбивать скромный лагерь, разворачивает походное одеяло и настаивает, что спать на нем будет именно он, набирает воду из ближайшего ручья, затем складывает собранные под деревьями кусочки коры и сухие листья в круг из небольших камней. Некоторое время он молча наблюдает за ней, но вскоре его зрение затуманивается и ему хочется снова закрыть глаза. — Мы должны ехать дальше, — его собственный голос звучит словно издалека, и он старается сохранять свой разум ясным и не соскальзывать в то жалкое подобие сна, которое ожидает его, если он все-таки позволит себе поддаться усталости. — Конечно, если ты хочешь, чтобы об этом путешествии однажды сочинили песню. Сдавленный смех — вместе со всхлипом — доносится оттуда, где она стоит на коленях над сложенным хворостом и пытается разжечь огонек в маленьком гнезде трута, а затем подкладывает кусочки коры для растопки. — О твоих великих деяниях споют много песен, но ты должен прожить достаточно долго, чтобы совершить их, и поэтому сейчас тебе стоит отдыхать, а не тратить силы на споры со мной, — отвечает она. — Я приготовлю тебе чай от боли, промою рану и сменю повязки. Скоро мы поедем дальше. — Я и сейчас могу ехать, — без толку возражает он, все звуки опять доносятся словно издалека. — От этого чая боль только усиливается. Он еще по-настоящему не испытывал пределы возможностей этого воплощения, но рана наверняка сделает это за него. Боль не утихает ни на секунду, она исходит из кровавого месива на его боку, пульсирует и охватывает все тело, даже несмотря на ужасные отвары и тоники, которые она заставляла его понемногу пить по пути, и жгучие солевые промывания, которые ему приходится терпеть каждый раз, когда она меняет повязки. Она тщательно выполняет все процедуры и не принимает возражений, хотя и пытается унять его боль мягкими успокаивающими словами. — Ладно, не спорь, я сейчас разведу костер. И лошадям нужен отдых. Скоро мы поедем дальше, — повторяет она, стараясь говорить уверенно и твердо, но ее голос звучит глухо и кажется более усталым и древним, чем обычно, что само по себе уже можно считать достижением, думает он и слегка улыбается. — Ты ослушаешься приказа своего короля? Он хочет спровоцировать ее, вызвать у нее раздражение, злость, любую реакцию, помимо этой хрупкой печали, но она молчит. Почему она все время вытирает глаза? Огонь разгорается сильнее, по мере того как она выкладывает каждый новый слой хвороста, пока пламя не начинает танцевать среди мелких веточек. Она очень долго не отвечает. — Не всегда я была мудрым командиром, — негромко произносит она наконец, — но я не стану той королевой, которая позволит своему королю совершать безрассудные и смертельно опасные поступки. Она подходит к своей сумке и что-то в ней ищет, пытаясь чем-то занять руки и не смотреть на него. Потом пару раз откашливается и пытается пошутить. — Не заставляй меня использовать мои эльфийские способности и удерживать тебя силой, — добавляет она, снова возвращаясь к строгому тону. Он смеется, что вызывает сильную вспышку боли, и он, должно быть, сходит с ума, но ничего не может с собой поделать — она ведь действительно смогла бы его удержать сейчас, когда он в таком состоянии? И, конечно же, она бы так и поступила, если бы только у него хватило сил встать и продолжить с ней спорить. Земля ужасно неудобная, но все же в тысячу раз лучше, чем седло. — Мы отдохнем, если ты настаиваешь, — говорит он. — Скоро я поправлюсь и тогда сам смогу одолеть тебя, моя королева. — Хорошо, — у нее вырывается еще один сдавленный смешок. Огонь разгорается, вскоре заваривается чай, растворяется соль, и Галадриэль достает из сумки чистую ткань. Их ужасная рутина — снятие бинтов, жгучие солевые промывания, ее нежные руки накладывают новую повязку — а потом она наливает отвар, помогает ему сесть и устраивается позади него на одеяле, маленькая, но сильная, одной рукой протягивает ему чашку, а другую кладет ему на грудь. — Выпей это, — говорит она и затем добавляет: — пожалуйста. Он вздыхает, возможно, слишком драматично, но если он собирается умереть, то хотел бы по крайней мере заполучить все ее внимание и сочувствие во время этого процесса, и слегка откидывается назад, чтобы теснее прижаться спиной к ее груди, принимает чашку и послушно отпивает. Вкус отвратительный, но жидкость немного смягчает горло. — Спасибо, — тихо говорит она. Как только он допивает горький отвар, она отставляет чашку в сторону и пытается встать, но он качает головой, лежащей у нее на плече, и тогда она помогает ему удобнее расположиться на ее коленях, устраивает его голову на своем бедре, гладит его волосы и вытирает с его лба пот. — Хорошо, отдыхай здесь, все в порядке, — шепчет она. — Галадриэль, — произносит он с некоторым усилием. Перед глазами все плывет, и вдруг кажется крайне важным поговорить с ней хотя бы немного, пока он еще в сознании, пока возможность не упущена. — Мне жаль. Она обхватывает его ладони и склоняется к нему. — Тебе не за что просить прощения, meldanya, — мягко говорит она. — Отдыхай, а я буду на страже. Он сильнее сжимает ее руки и качает головой, из-за чего перед глазами все плывет, а в ушах раздается шум, рев огненной бездны, стремящейся поглотить его. — Я очень сожалею, — повторяет он, — обо всем этом. Прости меня. Это она дрожит или он? Он не уверен, огненная лихорадка волнами охватывает его тело и затапливает сознание, и он уже не чувствует границы между ними двоими, и благодарен за это. Умереть в ее объятиях — это намного больше того, что он заслуживает. Прежде чем его разум ускользает из этого мира в призрачные владения огненных кошмаров, ожидающих его сразу за границами туманного марева, ему кажется, что он слышит ее голос: — Я прощаю.

***

Его лихорадит, жар слишком сильный. Она сидит без сна у огня, держит его голову на коленях и борется с нарастающей волной паники, которой она не может позволить захлестнуть себя. Какой бы яд ни проник в его рану, он сильнее, чем травяные настойки, мази и солевые промывания, которые капитан научил ее делать. Рана причиняет ему боль, которую она не может смягчить, и с тех пор как они разбили лагерь, его состояние неуклонно ухудшается, жар быстро нарастает, его кожа уже стала горячей, как угли. Хотя он время от времени что-то говорит, его разум погружен в сны или галлюцинации, она не знает, какие именно — не очень приятные, насколько она понимает. Ничто из того, что она услышала, не имеет смысла, и ее сердце сжимается от сострадания. Прости меня — последнее, что он сказал перед тем, как погрузился в этот беспокойный сон, он извинялся перед ней, словно это он поступил неправильно, а не она, когда настояла на своем и втянула его во всю эту неразбериху. Она пыталась сохранить мужество ради них обоих, но после его слов заплакала. Все это случилось по ее вине. — Мне так жаль, — шепчет она, зная, что извинения бесполезны. Твои сожаления не могут облегчить мою боль, насмехается над ней ее собственный скорбный голос. Небо над ними иссиня-черное, усеянное крапинками звезд. Они укрылись в самом безопасном месте, которое она смогла найти, за выступом скалы возле небольшого ручья на опушке леса. Они едут уже три дня, а весь путь должен занять не меньше недели. «Я везу тебя к моему кузену, лорду Келебримбору, величайшему из всех эльфийских кузнецов», — сказала она Халбранду в первый день их путешествия, как будто они просто собирались нанести дружеский визит. — «Ты захочешь остаться в живых, чтобы увидеть его мастерскую. Я на этом настаиваю». О других вариантах она не может даже думать. Она размышляет о том, как быстро зажили ее собственные боевые раны, о том, как ее тело умеет восстанавливать себя, о связи между ними и думает — если Валар наблюдают, если кто-нибудь слушает, помогите мне. Вся милость, что дана мне, пусть перейдет к нему. Пусть его пощадят. Спасите его. Если она разделяет с ним свои мысли, то, может быть, способна поделиться и своей силой. — Я хочу исцелить тебя, — говорит она и осторожно притягивает его к себе на колени, одной рукой касается окровавленной повязки и склоняется к его лбу. — Слушай мой голос. Она закрывает глаза, повторяет свою мольбу к Валар и прикасается кончиками пальцев к ране. Крик боли вырывается из его груди, и он начинает дрожать и метаться в ее объятиях. Она поддерживает его, ее пальцы нежны, но по-прежнему прижаты к его боку, и он со стоном вновь успокаивается, держась за ее ноги и все еще вздрагивая под натиском лихорадки. Не двигайся и слушай меня, говорит она. Послушай меня. Сделай, как я прошу, если сможешь. Впервые с тех пор как они встретились, он похож на любого другого смертного — без ухмылки, нахальства и проницательного взгляда. Он тяжело ранен, почти беспомощен, его жизнь зависит от ее милосердия, он все еще горячий, как эта проклятая гора, все еще дышит, но лишь едва. Почему-то до этого самого момента она полностью не осознавала истинную уязвимость того, кого она теперь отчаянно пытается уберечь от когтей смерти. Услышал ли он ее? Халбранд, зовет она, сосредоточившись на том, чтобы дотянуться до его сознания и убедиться, что он ее слышит, заставляя себя быть спокойной и уверенной, а не растворяться в рыданиях, готовых вырваться из ее груди. Ты слышишь меня? Я вытяну яд из твоей раны. Боюсь, будет больно. Если ты меня слышишь, прошу тебя, дай мне знать… пожалуйста. Одно мгновение — слишком долгое — ничего. Халбранд, строго говорит она. Ответь мне. Я не позволю тебе умереть. Ответь мне сейчас же. Еще мгновение тишины, затем он шевелится, и она слышит тихий шепот. Да. Спасибо. Свободной рукой она тянется к его руке и переплетает их пальцы, ее сердце трепещет, когда она чувствует, как он пытается сжать ее ладонь. Держись за меня. Что бы ни случилось. Обещай мне. Еще один едва различимый ответ «да». Она соединяется с его сознанием и оказывается среди кошмара. Дыхание перехватывает, она видит лишь пламя и слышит звук яростной битвы, а затем все вокруг изменяется и преображается. Снова крепость во льдах, огненные вспышки, крики ярости и боли. Нет, meldanya, говорит она. Держись за меня. Привяжи себя ко мне. Она видит корабль, его смутно знакомую мачту среди неистовой бури, зияющую пасть грозного существа из темной бездны. Ко мне. Она видит себя, затерянную в морских глубинах. Ко мне. Она видит их вдвоем на корабле, они склонились друг к другу, как сейчас, и этот образ растворяется не сразу. Один вздох, потом еще один… Останься здесь, говорит она ему еще через несколько мгновений. Останься здесь, со мной. Держись за меня. Она чувствует проблеск ответа «я здесь», и как только образ становится устойчивым и они начинают дышать в едином ритме, она приступает к исцелению, почти не понимая, что делать, но зная, что должна действовать. — Я люблю тебя, — шепчет она. — Я не позволю тебе умереть. Еще одно едва ощутимое сжатие ее пальцев. Однажды, думает она, он будет безжалостно подшучивать над ней из-за того, что она настолько упряма и так отчаянно верит, будто может ради него обмануть саму смерть. И она дождется этого дня. — Á envinyata, — шепчет она. Исцели. Приказ. — Á keuta. — Восстанови. Дрожь проходит по ее телу волнами и усиливается, на нее накатывает поток холода, за которым следует сполох огня и мерцающее, кружащееся ощущение, уже хорошо ей знакомое. Та же сила, которую она почувствовала, когда они в первый раз занимались любовью, та же сила, которая наполняла ее во время битвы. Она здесь. Сосредоточившись на ней, она стягивает ее в одну яркую линию и представляет, как эта нить светлой силы обвивается вокруг цепи, связывающей их души. Ее сосредоточенность растет, и одновременно сила поднимается в ней, свет разгорается, и она чувствует, что этот свет слушает ее, концентрируется в ее руке и переливается в ладонь, которая легко касается его раны. — Á envinyata, — шепчет она. Исцели. Осторожно сгибая пальцы один за другим, она направляет через них свет, и он подчиняется ее воле. — Изгони этот яд. Á envinyata, meldanya. Á kuita. — Живи. Ощущение трепета в ее руке преобразуется в огонь, разгорающийся все выше и жарче, пока она говорит. Все еще застывшая в их общем воспоминании о последнем объятии на корабле, она видит, как свет переплетается и искрится вокруг них, становясь все ярче и сильнее по мере того, как он струится из ее руки и льется из кончиков пальцев в отравленную рану. — Я взываю к Эсте, исцеляющей владычице, — говорит она уже не шепотом. — Пусть твоя благодать течет через мои пальцы. Поток света усиливается, заливает проклятую рану, и она чувствует под повязкой шевеление, тревогу, злобную энергию, которая беспокойно уворачивается от ее рук. — Я призываю Ауле, кузнеца, — говорит она громче, когда чувствует, что это действует или начинает действовать. Она не обучена целительству, но если сила ее воли вообще имеет значение, то Ауле должен ее услышать. Теперь она кричит, ее голос сильный и повелительный. — Я, Артанис, дочь Финарфина и Эарвен, взываю к кузнецу Ауле. Услышь мою просьбу. Этот человек — твой слуга. Он кузнец. Я умоляю тебя защитить его. Пусть он излечится. Ее голос разносится вокруг, эхом отражается в раскинувшемся над ними кружеве, сотканном из огненных искр и тумана. Закрыв глаза, она видит все одновременно: их на корабле, их в лесу, лежащих на земле, мерцающий костер и качающиеся деревья. И тут она чувствует низкий гул — в земле под ними, внутри нее и вокруг них, этот рокот способен сотрясать основания мира, этот голос помогал сотворить земную твердь под ними. Голос Ауле отвечает ей. Да будет так, как ты просишь, Артанис. Пусть мой слуга будет исцелен через тебя. Гул нарастает, и вскоре раздается оглушительный раскат грома, грохочущий и непреклонный. Пусть мой слуга исцелится через тебя, Артанис, повелевает голос. Она цепляется за эти слова, пока все вокруг сотрясается от грома, сияние над ними расцветает все ярче, ослепляя, и с последней вспышкой ее рука наполняется очищающим огнем, горящим жарче самого солнца, а затем пламя отступает, и она вновь чувствует лишь свою собственную руку, крепко прижатую к боку Халбранда. Раздается леденящий кровь шепот, приглушенный хор злых голосов, и темный бесформенный силуэт выскальзывает из-под кончиков ее пальцев. Тьма устремляется вверх и кружится над ними, шепот стихает и бесследно растворяется в воздухе. Исчезает. Жар начинает спадать. — Спасибо, — шепчет она, поднимая лицо к небу, к Валакирке, мерцающей над головой. — Спасибо тебе, — повторяет она, касается земли под собой и чувствует легкое дуновение ветра в волосах. Теперь Халбранд спит у нее на руках, по-прежнему теплый, но уже не горячий, как кузнечное пламя. Он не шевелится, когда она осторожно передвигает его, помогая ему снова лечь на одеяло, и устраивается рядом с ним. — Ауле, — шепчет она, все еще с трудом веря в то, что произошло. Она и сейчас не видит пути перед собой, будущее продолжает изменяться, но она должна идти дальше и теперь уверена, что Халбранд доберется в Эрегион живым. Разве она все время не говорила этому дерзкому, язвительному, интригующему человеку, что они вместе преследуют какую-то великую цель? Ее надежда возрождается, тепло наполняет ее при мысли о том, что даже великий кузнец согласен с ней. — Спасибо. Твое милосердие не было принято легкомысленно. Она укрывает их своим плащом и смотрит на огонь, пока ее глаза не закрываются, и вскоре она засыпает.

***

Его тело спит. Его разум не может. Сон, смерть — и то и другое стало бы сейчас милостью, которая не будет ему дарована. Вместо этого изменчивый кошмар овладевает его разумом, заставляет вновь переживать ужасные сцены его собственного мрачного прошлого, затягивает его в хаос теней, образов и голосов. И… Она. Галадриэль. Ее голос суров, она требует, чтобы он услышал ее и откликнулся. Укоряет его даже сейчас, и именно это заставляет его сосредоточиться, привести в порядок мысли и попытаться ответить, а она чувствует это и обещает исцелить его, но разве она уже не делала это с самого начала? Конечно, она верит, что это в ее силах. Поток тепла сталкивается в его разуме с кошмарными видениями, и она падает в его сны вместе с ним, они оказываются в северной крепости. Снова. Проклятый… Нет, meldanya, говорит она. Держись за меня. Привяжи себя ко мне. Все вокруг затуманивается, но вскоре из дымки появляется корабль контрабандистов, буря швыряет его из стороны в сторону, хищные челюсти питомца Ульмо уже близко, отголоски смеха Оссе разносятся над водой. Ко мне. Тьма, а затем он видит Галадриэль, затерянную в глубинах моря. Ко мне, ее голос все еще манит его туда, где он спас ее, посчитав достойным противником, и когда он прикасается к ней во сне, все вокруг них снова меняется. Они вместе стоят на корабле, прижавшись лбами друг к другу, Галадриэль обещает помочь ему, если его ранят в бою, и этот образ не исчезает. Останься здесь, со мной. Держись за меня. Ее голос — якорь, и он цепляется за него из последних сил. Я здесь. Она шепчет слова поддержки и слова исцеления, повелевает на квенья излечить его тело, и взывает к Эсте, прося о милосердии… Боль усиливается с каждой секундой, если это вообще возможно. Кажется, его дух собирается покинуть эту оболочку из плоти и костей, но голос Галадриэль становится все громче — она не должна быть рядом с ним и произносить эти слова — но, конечно, она здесь. Она кричит, призывая того самого Вала, которому он однажды служил, просит услышать ее и действовать. Ее голос усиливается, пульсирует и звенит в его ушах, сон становится все ярче, почти ослепляя его. А потом другой голос, давно потерянный, но не забытый ни на миг, раскатистый и сильный, подобный грому. Да будет так, как ты просишь, Артанис. Пусть мой слуга будет исцелен через тебя. Оглушительный грохот набирает силу, надвигаясь и перекатываясь. Этого не может быть. Но голос снова доносится сквозь гром и сквозь боль. Пусть мой слуга исцелится через тебя, Артанис. Галадриэль призвала самого Ауле. И Ауле ответил. Земля дрожит. Пламя обжигает его чувства, охватывает все вокруг на один ужасающий миг, и боль, которая уже не может усилиться, приумножается. Конечно же, слова об исцелении были всего лишь уловкой. Теперь огонь поглотит его тело, а дух будет изгнан в пустоту. Но так же быстро, как вспыхнуло, пламя угасает. Земля спокойна. Боль сжимается в один кошмарный узел, извивается, как живое существо, борется, сопротивляется той силе, что стремится вытеснить ее, и наконец прорывается сквозь его кожу и исчезает. Остается лишь глубокое, абсолютное опустошение. Он слышит, как Галадриэль потрясенно выдыхает: — Спасибо тебе… спасибо. Вновь слышится рокот, и невероятно большая рука касается его лба. Майрон. Отдыхай теперь. А потом не остается ничего.