Непрощенный

Небольшой участок земли сразу за Годриковой лощиной был окутан тьмой, когда фигура в черном приблизилась к мраморной плите в его центре. Когда Северус в последний раз был у надгробия Гарри Поттера — хотя, наверное, было бы лучше сказать памятника — было совершенно уже не так, как было раньше. В последний раз, когда он был здесь, был день, и светило беззаботное солнце, которое будто бы не замечало ничего на свете. Сегодня вечером было пасмурно, что еще больше омрачало грустную ночь, освещенную лишь слабым лучом убывающей луны. В прошлый раз у куска белого мрамора собралась многотысячная толпа, желавшая в последний раз увидеть своего героя. Сегодня вечером Северус был один. В прошлый раз он был здесь как солдат, который хотел почтить память о потере товарища по оружию (хотя, конечно и естественно то, что у них были разногласия), лидера, символа надежды. Он был здесь как учитель, возможно, страж, сожалея о потере своего подопечного, который отдал свою жизнь, чтобы спасти Северуса и многих других вместо себя. Северус исполнял свою социальную роль, отдавая дань уважения Мальчику-которого больше-не-было-в-живых. Сегодня вечером он был отцом, который оплакивает своего единственного сына. Сына, которого он никогда по-настоящему не знал и никогда, увы, не узнает. Оплакивание всегда было плохой заменой домашнего уюта, но Северус чувствовал, что он должен был прийти сюда, чтобы попытаться, по крайней мере, создать какое-то подобие мира со своим бурлящим горем, и загладить свою вину, пусть уже и было слишком поздно. Сегодня вечером он понял эпитафию на белом мраморе: «Думай обо мне с любовью, когда мы попрощаемся», — говорилось в ней, как и в последних словах дневника. Это была просьба Гарри к отцу. Помнить его таким, каким он был. Черная мантия Северуса снова слилась с ночью, когда он опустился на колени перед дрщечкой, прислонившись к ней лбом, таким же бледным, как сам холодный мрамор, как будто он просто растворялся в нем. Его душа, конечно, казалась такой же безжизненной и холодной — не отдающей тепла, как холод мрамора перед ним. «Гарри, я…» — начал Северус, прежде чем подавился словами, которые застряли у него в горле, и слезами, которые навернулись на глаза, слезами, которые он не смог сморгнуть. У него не было выбора, кроме как полностью отдаться своему горю (пусть он редко позволял себе раньше, прислонившийся к нему лоб был таким же бледным, как сам холодный камень, как будто он просто растворялся в нем. Его душа, конечно, казалась такой же безжизненной и холодной — не греющей — как мрамор перед ним. «Гарри, я…» — начал Северус, прежде чем подавился словами, которые застряли у него в горле, и слезами, которые навернулись на глаза, слезами, которые он не смог сморгнуть. У него не было выбора, кроме как полностью отдаться своему горю, что он редко позволял себе раньше, прячась за слоями щитов и масок. Здесь, перед холодным, неподвижным мрамором, он поклялся себе, что больше не будет прятаться от памяти своего сына, от своих ошибок и сожалений, от которых никуда не деться. И вот слова вырвались у Северуса: «Как, Гарри? Как ты можешь называть меня самым храбрым человеком, которого ты когда-либо знал, когда я слишком труслив, чтобы даже извиниться перед тобой, даже если… даже если уже … слишком поздно… даже если я знаю, что — что ничто никогда не исправит мои ошибки снова? Я хотел бы… я мог бы сказать тебе, как сильно я сожалею о том, как я относился к тебе, когда ты был в моей жизни, как я сожалею, что так незаслуженно ненавидел тебя. Я хотел бы умереть вместо тебя, потому что у тебя было все, ради чего стоило жить — ты был молод, у тебя были друзья, люди, которые любят тебя, у тебя было будущее! Но я…» Голос Северуса сорвался. Он продолжил уже тише, прерываемый всхлипами и заминками. «Почему ты спас мне жизнь, Гарри? Почему? Потому что то, что ты дал мне, твоя жертва — для меня это как кровь единорога, твои намерения слишком чисты для такого человека. Убийцы! Как я! Ты знаешь, Гарри, на что похожа моя жизнь — эта проклятая полужизнь?! Ты сказал мне жить, когда я не могу смириться с тем, что я сделал, потому что целой жизни, да даже трёх вечностей — искупления было бы недостаточно. Нет, этого никогда не будет. Не тогда, когда я не мог спасти тебя, когда я должен был это сделать. «Когда я обнаружил, что Лили мертва из-за моих действий, я хотел умереть, я отчаянно хотел этого. Но ты выжил, и поэтому у меня все еще была цель, как бы плохо она ни была звучала. Теперь… — Северус снова поперхнулся. «Не прячься», — напомнил он себе. «Я слишком боюсь умереть, Гарри, потому что это означало бы встретиться лицом к лицу с тобой и твоим осуждением, а также с осуждением твоей матери. Даже если ты каким-то образом найдешь в себе силы простить меня, это было бы больше, чем я заслуживаю… Вы сделали из меня героя в своем дневнике, но я им не являюсь. Я не сделал ничего, чтобы заслужить ваше восхищение. В течение многих долгих минут ночная тишина нарушалась только тихими рыданиями мужчины, все еще прислонившегося к надгробию, и каплями слез, падающих на землю. Когда его рыдания наконец утихли, он встал, его движения теперь были менее плавными, чем раньше, и он отступил назад. По взмаху палочки перед надгробием появился букет из вечно цветущих маков, незабудок и асфоделей. Маки были красными, как кровь — кровь жертвы его сына — на фоне бледных лепестков других цветов. «Я обещаю тебе, сын мой, я никогда не з

***

абуду тебя.». С этими словами Северус повернулся и исчез в ночи.