Бездыханный

      Гоголь хитро улыбается, совсем как проворная лисица из старых русских сказок. В помещении темно, но эту улыбку и сверкающие глаза даже в кромешной тьме различить труда не составит. Коля сам по себе весь светится, загорается ярче, когда чувствует слабые прикосновения Фёдора. Руки в тёмных перчатках сдавливают шею Достоевского, хотя убивать его Гоголь не собирается. Точно не сейчас.       И они оба это знают, точно так же как и то, что Феде это нравится, нравится лёгкое чувство страха, нравится настойчивость Коли, нравится прикосновение шёлка к его тонкой, бледной шее. Нравится то, что в груди щемит от нездоровой любви, а сердце бьётся и скачет во все стороны, что для него редкость. Нравится и то, что его вечно холодное и бледное от анемии тело Гоголь одаряет своим горячим дыханием, и этот безумный контраст заставляет выгибаться в спине и выть сквозь зубы.       Коля ослабляет хватку, откидываясь назад верхней частью тела и вытягивая руку, чтобы поднять со столика бокал вина. Его силуэт очерчивает лунный свет, делая парня ещё более прекрасным и желанным. Наконец получив доступ к воздуху, Достоевский приподнимается на локтях, делая несколько громких вдохов, жадно глотая воздух. Он опускает руки на бёдра Гоголя, заставляя того поёрзать. Что-то во внешнем виде ослабленного, задыхающегося Фёдора сводит с ума Колю, заставляя подвинуться ближе. Он кладёт одну руку на щеку парня, второй же продолжает держать прозрачный бокал, в котором плещется темно-красная жидкость.       – "Сие есть кровь моя Нового Завета, за многих изливаемая" – цитирует Гоголь. Ладонь соскальзывает с щеки, медленно, будто змея, подползает к губам. Она охватывает подбородок, а большой палец касается нижней губы, без слов, но в явно приказном тоне заставляя парня открыть рот. Вино выливается, пару капель стекают по подбородку, опадая на пол.       Достоевский улыбается, чувствуя как напиток согревает внутри, хотя сильно пьянящим его не назовёшь. Ладонь Коли отпускает лицо Фёдора, переходя к волосам. Она путается в них, тянет, собирая в хвост и тут же его распуская. Николай улыбается, зная что сегодня он может делать что пожелает, и как раз сегодня в его планах измучить парня, потому что ему до боли приятен вид уставшего Достоевского. Его трясущаяся от нехватки воздуха грудь, бледное лицо, что еле различимо в кромешной тьме и холодные руки манят к себе, влекут, заставляя следовать за собой. И Гоголь поддаётся им, уже не в первый раз. Он наклоняется ближе, касаясь сухих губ парня.       – Душа моя... – медленно тянет Фёдор, одной лишь фразой убивая Гоголя – я люблю тебя.       И пускай понятие любви у этих двоих довольно своеобразное и нездоровое, их двоих всё устраивает. Даже если они любят неправильно, никого это не волнует, ведь главное что любят. И Николай весь сияет, начиная громко смеяться.       – И я тебя.