падший и ангел

ржавое месиво вываливается из распоротого живота. шестеренки жизни: извилистый бурый кишечник, испещрённые сосудами легкие, огромное обмякшее сердце. вой оглушительный — вливается в уши соленой водой. это предсмертная агония демона, разделённого надвое, или его собственная? он ничего не слышит и не понимает, утопая в багряном мареве. открывает рот, чтобы набрать побольше воздуха в легкие, прежде чем волна крови захлестнёт его с головой, но не может вдохнуть. тело сдавило, внутренности опухли и рвутся наружу, он мучительно кашляет и ощущает во рту чужую кровь. мерзкий привкус на языке и темные пятна в глазах. кажется, что землю под ногами потряхивает, но это он дрожит всем телом. стоит неровно, на подгибающихся ногах, перекосившись набок, как неисправная марионетка. с каждой секундой судороги усиливаются и вибрация отдает в мозг. он закрывает глаза, помножив темноту надвое, в ожидании скорого падения. валится на спину. боль сосредотачивается в голове, раскалывая череп. болезненная судорога — последняя. аки подбрасывает на матрасе и снова прибивает к нему жгучим страхом. страх наполняет воздух и каждый вдох впускает его в легкие, позволяя поглотить все тело. ему снится один и тот же сон уже третий месяц, каждый раз захватывая новый участок подсознания, так что после пробуждения уже сложно понять, был ли он в аду на самом деле, или мозг пытается свести его с ума иллюзиями. поворот головы в сторону часов и неизменные 4:47. он всегда спит ровно до этого несчастного времени, во сколько бы ни ложился, а отведённые для отдыха часы отбирают кошмары, превращая их в мучение, после которого проснуться — настоящее счастье. сейчас время утренних ритуалов. тридцать минут лежать, глядя в потолок и восстанавливая дыхание, всегда сбивающееся после пробуждения. в голове ни одной мысли, только фоновый белый шум, глушащий любые раздумия, затормаживающий работу мозга. с потолка мелкой крошкой осыпается штукатурка, колет глаза, если долго держать их открытыми. но если закрыть, всплывают повторяющиеся картинки, снова ком в горле и вся работа насмарку. вздох — подъем с кровати и медленное движение в сторону кухни. холодный пол обжигает босые ступни, каждый шаг даётся с трудом, как будто к ногам привязали по бетонному блоку и заставляют двигать их. как будто аки вьючное животное, только вместо обычного груза у него сожаления и страхи. тащит в руке застиранное одеяло, чтобы закутаться в него и сидеть у открытого окна, совершая следующий этап ритуала. выкурить три сигареты, залить три ложки кофе кипятком и выпить в три подхода, морщась, тремя крупными глотками. аки не верит в бога, но цепляется за цифру три, как за магический оберег, способный удержать его рассудок на месте. если бы не цикличный повтор событий, разделяющих работу и дом, он бы застрял в безумных видениях. а пока они дают ему размеренную жизнь в окружении троек и липкой тоски. первая сигарета тушится об подоконник, весь в чёрных ямках-гробиках, и летит в окно. вторая ютится в пепельнице между десятком других приконченных раковых палочек. для третьей особенные похороны — отодвинутая повязка на запястье и новый ожог. скоро на аки живого места не останется. все, что ещё не растаскано и не уничтожено по контрактам, медленно добивает он сам. на улицу — выкинуть мусор по пути до работы и выкинуть тело из гнилой квартирки с кричащими стенами. там всегда либо удушливо жарко, либо смертельно холодно, а улица позволяет дышать на всю глубину прокуренных легких и трогает ветром усталое, серое от недосыпа, лицо. небо — мутный ватман с грязными разводами-облаками, сопровождает его по дороге до здания бюро общественной безопасности, до очередных ужасов, но на этот раз явных, а от того чуть менее страшных. бояться стоит не того, что породил мир, а того, что породило твое воображение. у дверей аки снова закуривает, сползает по стене возле знака ‘не курить’ на кафельную плитку, марая форму. минутная разгрузка для ног и перезарядка моторчика в складках извилин мозга. сегодня в очередной раз придется гонять по городу и гонять мысли по кругу, от такого бывает нужен перерыв. и перекур. — аки, друг, — сквозь пелену абстрагированного беспамятства прорывается улыбка, а следом лицо химено. оттененное лёгким беспокойством, но совсем немного. этот флер тревоги в порядке нормы, если она прожигает зеленью глаз аки. возможно, химено единственная, кому на самом деле не плевать, что с ним происходит и что будет в конце той лестницы, по которой он спускается все ниже и ниже. при каждом удобном случае она лезет к нему в душу, надеясь найти тот темный уголок, с запрятанными в нем монстрами, из которого произрастают все его проблемы. и за это аки ее ненавидит. — фильтр, — цепкие пальцы выхватывают сигарету прямо из его руки. еще одна улыбка, более мягкая, как извинение, и полет сигареты в мусорный бак. — там ещё было, — достает новую из пачки. пока не закончит ритуал, работать не пойдет, а ритуал включает в себя целую сигарету без перерыва на разговоры. — ты бы бросал, — химено держит сигарету во рту, чиркая зажигалкой. не работает, — аки, подкури, будь другом. на языке вертится колючая грубость, готовая выпрыгнуть изо рта, но это означало бы разрыв привычного распорядка дня, так что он сглатывает и протягивает свою зажигалку. молча сносит несколько несвежих шуток про его вид, совет по восстановлению режима сна и напутствие перед началом работы. химено уходит, так и не дождавшись ответа. разговаривать с аки, когда он в состоянии полного слияния с асфальтом — заранее гиблое дело. *** день проходит. неизвестно как и в какой момент, но неизбежно проходит. аки не помнит событий и эмоций, только внезапные вспышки озарения посреди битвы, когда применял чужую силу. и пронзающая боль, когда невидимые руки соскабливают кусок плоти, взимая плату за секунду могущества. еще вспышка — напуганные, искривлённые от ужаса лица людей, впервые видящих демона. момент осознания того, насколько они жалкие и крошечные перед чем-то настолько жутким, неистребимым, бесконечно перерождающимся. в некотором смысле аки им завидует. для них этот момент — секунда, с которой потом придется пожить и однажды смириться. он живет в этом моменте осознания, перевариваясь в кислоте собственного ничтожества. отчитаться в трех предложениях о сегодняшних успехах в убийствах и предотвращении смертей, дальше 33 шага до выхода. все отмерено и слаженно, как часы. совсем скоро он будет дома и, после продолжительной курительной медитации и обязательного вливания в себя пищи, провалится в забытье на два часа, прежде чем его найдут искореженные мозгом воспоминания. — хорошего вечера, напарничек, — химено буднично похлопывает его по спине и плечам, провожая до стеклянных дверей. — и тебе. на спине под пиджаком и слоем марли — аккуратная открытая рана десять на двенадцать сантиметров, филигранная работа очередного демона, принимающего взамен своих услуг кусочек человеческой оболочки. аки уже весь как оголенный провод, но короткое замыкание никак не происходит. может, он понял всю бесполезность истерик и нервных срывов в его положении. а может просто смертельно устал, настолько, что сил хватит исключительно на завершение цикличных ритуальных обязательств. руки слабые и вялые, все тело словно закутано в облако, а глаза прыгают из одной точки в другую, выхватывая мир впереди короткими фрагментами. попасть ключом в узкую замочную скважину неправильной формы, плечом толкнуть массивную железную дверь в квартиру и втолкнуть себя в рябящую черноту прихожей — то еще испытание. аки сидит на корточках у двери, сгорбившись и уткнувшись в руки, сложенные на коленях. где-то внутри пищит, издыхая, внутренний индикатор энергии, последние месяцы не способный зарядиться и на четверть. последний рывок до кухни: аки кажется, что он дополз, а не дошел. стены и мебель ощущаются до неправильного огромными, как будто он смотрит на них снизу вверх, сливаясь с полом, как будто лежит за плинтусом и смотрит через крошечную щель на собственную кухню, ставшую внезапно такой непропорционально большой. пространство расширяется, оставляя его крохотной точкой на стуле. страх хватает за плечи и заставляет развернуться к подоконнику, открыть окно и по пояс высунуться наружу, позволяя порыву ветра исполосовать лицо холодом. — ты кажется собирался покурить, — мягкое, из-за спины. аки вздрагивает и отлипает от окна. все равно бы не хватило сил и духа, а замершая на время совесть как раз начинала просыпаться, чтобы затащить его обратно за шиворот в тусклую, грязно-желтую реальность. медленно поворачивается и натыкается на зажигалку в цветных узорах, перевязанную рядом толстых ниточек для вязания. лежащую на открытой ладони рыжего мальчика в длинной тай-дай футболке. вот и первые признаки того, что нарушение ритуалов приводит к сбоям на уровне нейронных связей и к поломкам в устройстве головы: галлюцинации. — возьми, она совсем новая, — беззастенчиво врет галлюцинация, тряхнув в воздухе зажигалкой с потертыми краями. аки берет ее в руки и щелкает несколько раз, поднося к сигарете. за годы кромсания бессчетного количества демонов на кусочки он успел привыкнуть к разного рода вещам, посторонними, проникшими в закрытую на ключ квартиру, его не удивить. ни одного вопроса не всплывает. если демон — убьет, если человек — сам уйдет, как уходили все остальные. — как тебя зовут? — а как ты думаешь? — склоняет голову, пряча блестящий янтарь в глазах за шторками ресниц. усталый вздох. он никогда не преуспевал в головоломках и загадках, подглядывая в конце книжек ответы на них. но, раз этот странный мальчик появился здесь в тот момент, когда он был на грани падения в неизвестное по ту сторону окна, значит… — ангел? ангел удивленно вскидывает брови и расправляет сложенные за спиной крылья.