Дети погорелого театра

— Догоняй! — Слава подскочил с места и помчался по улице. Мама, чуть помедлив, бросилась за ним. Но она заметно отставала. Тогда он ликовал, думал, что настолько быстрый, что может обогнать даже взрослого! Сейчас же Слава понимает, что мама лишь поддавалась. Он перепрыгивал ямы в тротуаре, пытался сделать шаг, как можно шире, ведь взрослые ходят быстро только из-за того, что у них ноги длиннее. А ещё смеялся. Как можно было не улыбаться, когда на улице светит солнце, грея каждый миллиметр кожи, в воздухе веет цветами и свежей травой, и мама согласилась сегодня не отводить его в детский сад. От последнего он особенно радовался. Наконец-то не придётся сидеть над какими-то тетрадками, уча цифры, вместо того, чтобы играться. — Ой-ой-ой, какой ты быстрый, — причитала мама, — боюсь, ты победил. Только меня подожди. Слава остановился, чувствуя себя чемпионом и гордо вскинув подбородок. Снова он победил! — Мам, а ты такая медленная, потому что ты девочка? Она растеряно на него посмотрела. И он поспешил объясниться: — Нам воспитательница в детском саду говорит, что девочек обижать нельзя, потому что они слабые. А я не верю, что они слабые! Вон Маша так сильно бьёт. — За что же она тебя ударила? — А мы с мальчиками полезли на девчачью территорию. Только они вот хотели разгромить всё, а я просто поиграться. Но меня не так поняли… — он замолчал, шмыгая носом. — Но потом я таки смог с девочками поиграть. Оказывается, у них нет машин, поэтому куклы не могут никуда доехать. И я был таксистом! — Слава расправил руки, будто он водил самолет, а не машину. — Но со мной перестали играться мальчики. Потому что я их, типа… ну… как это… предал, во! Но я знаю почему. Разве мы не можем все вместе играть? — Ох, Славик, — мама присела и провела рукой по его волосам, — люди любят ненави… — она запнулась, — недолюбливать других. И для этого не нужно никаких серьёзных причин. — Папа меня недолюбливает? — Слава! — охнула она. — С чего ты так. Он любит тебя. Просто, папе сложно показывать свои чувства. Ну, знаешь, он же взрослый, — последнюю фразу мама проговорила басом и скорчила серьёзное лицо. Только вот Слава шутку не оценил. — Если бы любил, то не говорил тебе, что ты из меня девочку делаешь, — буркнул он. Мама неловко отвела взгляд, а Слава нахмурился. Родители думают, что он такой глупый, но нет! Он всё прекрасно видит и всё знает. Только единственное, что он не понимал, почему взрослые так много скрывают от детей, хотя всё и так видно. Дураки какие-то. — А тебе кто-то нравится? — решила перевести тему мама. — Из девочек? — Нет! — тут же выпалил Слава, скорчив на лице брезгливость. — Я не хочу тратить время на такие… — он отвел глаза вверх, вспоминая слово, — пош-лос-ти. — Откуда ты такое слово знаешь? — Нянечка так говорит, когда с охранником разговаривает. Мама тяжело вздохнула. А Слава не понял, что такого в этом слове? Разве оно не относится как-то к любви? Его, вроде, всегда говорили только в таких разговорах. Он совсем перестал понимать взрослых. А ещё ему наскучило, что они ведут занудные разговоры. Он хотел с пользой провести время, а не как типичные взрослые просто говоря друг с другом. Это же скучно! — Мама, мама, возьми меня на руки! — Ты уже взрослый, какой на ручки? — Ну, один разочек! Перед тем, как я окончательно встану взрослым! Мама тяжело вздохнула, но приподняла его, громко вздыхая. Не надо вот, он не такой тяжелый! Слава прижался к ней, вдыхая сладковатый запах духов. Вкусно. Но сквозь этот аромат улавливался еле слышимый запах. Такой родной. Он всегда успокаивал, всегда навеивал мысли об уюте и доме. Слава прижался сильнее, ощущая материнское тепло. — Ох, чудо-юдо ты моё. Тебе же скоро в школу. — Я не хочу в школу, — пробурчал он. — Там будет скучно и нудно! И эти цифры дурацкие придётся учить. Мама рассмеялась. А ведь в тот роковой день, он тоже сказал: «Я не хочу в школу». И тогда ещё живая мама сказала: — Слав, тебе совсем немного осталось. Чего тебе стоит сходить один денёк? Он все запомнил в тот день. И как она вертелась возле зеркала, подкрашивая ресницы, и как локоны ниспадали до плеч, завиваясь в крупные кудри, и как карие глаза сияли усталостью. Даже запомнил, что на правой руке блестело обручальное кольцо, а на левой, на среднем пальце было серебряное кольцо с синим топазом. Их потом работники морга передали отцу, а куда уж он их засунул, Слава не знал. Мама оправила легкую белую блузку, что так выделялась на чуть загорелой коже. Она закончила краситься и повернулась к нему, чуть приподнимая тонкие брови. — Зайчик, — она притянула его к себе, — я понимаю, что тебе не очень хочется, но надо. — Если я не схожу сегодня, то ничего плохого не случится. Он отчаянно не хотел идти в школу. Сегодня должна быть контрольная по химии, и он знал, что точно получит по ней два. А это испортит его итоговую оценку, и тогда все его старания закончить год без троек пойдут крахом. Слава уже пытался и притвориться больным, поедая грифель карандаша, но ничего не получилось. Тогда пришлось действовать напрямую. — Пропустишь один раз, потом захочется ещё, и всё больше и больше будет пропускать. — Не буду! — чуть ли не захныкал Слава как ребёнок. — Знаю я твои не буду, — недовольно цокнула она. — Ты идёшь сегодня, понял? — Не пойду! — Слава, — мама понизила тон. — Почему я не могу пропустить школу, хоть один раз? — практически умолял он. — Вон, Александр может, сколько хочет прогуливать и ему ничего не будет. А я не могу. Это нечестно! — Александр, во-первых, уже взрослый человек, сам решает, что делать. А ты ещё под моей опекой, — она отстранилась. — Во-вторых, он готовится к экзаменам, полезным делом занимается, а не просто прогуливает. А ты бездельничать будешь! Поэтому ещё раз говорю: нет. — Ну, что тебе стоит меня отпросить у классухи… — Знаешь, что! Делай что хочешь, но я тебя покрывать не собираюсь, — мама фыркнула, откинув кудрявый локон с лица. — О господи, я уже из-за тебя опаздываю. Она быстро натянула каблуки и уже собиралась уходить, но остановилась, будто что-то забыла. Она подошла к Славе, чмокая в лоб. Так мама делала каждое утро перед тем, как пойти на работу. Но он отвернулся, из-за чего поцелуй получился смазанным. Он всё ещё был обижен на неё. — Хорошо, вечером поговорим. Пока. Слава ничего не ответил. Даже не попрощался. Он насупился, складывая руки на груди. Вот, не позволила ему прогулять школу, а потом будет расстраиваться, что у него тройка в году. И хоть она сказала: «делай что хочешь» — это означало «если ты сделаешь, как задумал, то я тебя поругаю». Иллюзия выбора, блин. Он накинул портфель и вышел. И ведь химию не получится прогулять. Чёрт, придётся как-то выкручиваться. В груди сидело чувство обиды. Почему мама не могла разрешить ему остаться дома? Ей же не сложно написать классному руководителю, что по семейным обстоятельствам его не будет. Могла бы хоть разок это сделать. Нет, надо было встать в позу и сказать нет! Разве он не её любимый ребёнок в семье? В школе он всё думал, как ему получить хотя бы три на контрольной. Хотя хотелось, конечно же, четыре. Он знал, что телефоны у них отберут ещё в начале урока так, что интернет не поможет. Он уже попытался договориться с несколькими отличниками, что сядет позади них. Они с неохотой согласились, ведь всё же Слава был не последнее лицо в классе! Но это не было гарантом тройки, надо было ещё что-то. Может шпоры сделать? Только он сомневался, что они помогут, для этого надо было мало-мальски знать химию. А он точно её не знал и не понимал. На одном из уроков его размышление прервал телефонный звонок. Слава извинился и вышел. Уже в коридоре он удивился, что звонил отец. Обычно тот звонил так… никогда? Поэтому он уже тогда почувствовал что-то нехорошее. — Ало? — Слава, — раздался тяжелый, мрачный голос в трубке. Он сильнее запаниковал. Что-то точно не так. — Мама умерла. — Что? — сдавленно произнёс он. — Авария. Телефон выпал из рук. Слава и сам бы упал, если бы не успел схватиться за подоконник. Как это умерла? Разве она может умереть? Нет, нет, нет, это бред. Бред. Точно. Он тяжело дышал, захлебываясь воздухом. В ушах звенело. Голова кружилась, ноги до сих пор оставались слабыми. Он не верил. Не хотел верить. Ему показалось, этого телефонного звонка просто не было. Ничего не было. Он поднял телефон и, как в ни чем не бывало, начал проверять, не появилось ли трещин. Почему-то ему казалось это важным. — Украинцев! — окликнула его учительница. Похоже, он слишком сильно задержался. Он поправил волосы, одернул рубашку и повернулся к ней. — О, господи, — ахнула она, — что-то случилось? Неужели он настолько плохо выглядит? — Мама, она… — Слава не мог этого сказать. Горло сжало спазмом. — В больнице. Ведь морг тоже больница? Кажется, учительница всё поняла. Она сочувственно кивнула, положила руку на плечо, что-то говорила, видимо успокаивала его, но он не слушал. Ему было всё равно. Он лишь благодарно кивнул, когда она сказала, что отпускает его с уроков. На химию он так и не пошёл. Дома его взгляд сразу зацепился за осенние туфли мамы. Она специально их оставила, говоря, что ещё может похолодать. Как она может быть мертва, если её вещи остались здесь. Если они словно ждали её. Она же не могла просто ум… перестать существовать. Чёрт, это звучало ещё хуже. Только сейчас до него дошло, что всё. Мамы больше нет. Она больше не скажет ему: «зайчик», не будет спорить с ним из-за шапки, не чмокнет в лоб на прощание. Ничего не будет. Эти мысли словно пронзили его. Слава скинул с яростью портфель, снял кроссовки, отбросив их куда-то далеко, и раскрыл шкаф. Он ощущал что-то влажное и тёплое на щёках и видел размыто. Он моргнул, чувствуя, как слезы скатываются с ресниц. Его взгляд остановился на мамином пальто. Не зная почему, он схватил его, со всей силы цепляясь в него, будто боясь, что оно исчезнет. Оно пахло любимыми мамиными духами. И самой мамой. Он сильнее заплакал, даже заревел, лихорадочно всхлипывая. Слава накинул на себя пальто, и получалось так, будто его обнимала мама. Будто она была ещё здесь. Он осел на пол. Он, не прекращая, ревел, сминая рукава пальто, что должны были заменить руки мамы. Только не заменяли. Внутри была пустота. В голове тоже. Он думал, что будет вспоминать счастливые моменты, но он, ни о чём не думал. Только всхлипывал иногда. Было жарко, но он ни за что не скинул бы с себя пальто. И он трясся. Не от холода, очевидно. Слава и сам не понимал, почему, но его это не волновало. Какая, к черту, разница? Он не знал, сколько так просидел. Иногда он останавливался плакать, ведь просто уже не хватало сил. И тогда он сидел в тишине. А после, будто вновь всё накатывало с новой силой, и он ревел уже в голос. Но после и связки сорвались, и Слава тихонечко хрипел. Он и не заметил, как пришёл брат. Александр был встрепан и медлителен. Он не с первого раза снял туфли и как-то пошатывался. Слава мог заметить, что у того красные и припухшие глаза. — Ты что?! — закричал Александр, когда заметил его сидевшего в обернутое мамино пальто. — Ты что творишь? Больной, что ли?! Слава сморщился от криков, чувствуя, как от них раскалывается голова. Брат подошёл к нему, и силой стянул пальто. Слава тут же почувствовал себя беззащитным, обезоруженным. Словно с него сняли кожу. — Отдай! — он ухватился за пальто. Ему жизненно необходимо было это. Как воздух. А ещё он боялся, что пальто пропитается запахом брата и тогда от мамы ничего не останется! Но Александр и не думал отдавать. Он лишь сильнее тянул на себя. А Слава не желал уступать и рванул с новой силой. Раздался треск. Шов на плече пальто разошелся. — Нет, нет, нет! — истерично запричитал Слава. — Что ты наделал? Он чувствовал, будто задыхается. Будто и сам сейчас умрёт. Его глаза расширились, руки затряслись. Он с шоком смотрел на разорванное пальто. Всё! Всё пропало. Больше ничего и не осталось. — Реально головой поехал, — Александр покрутил пальцем у виска. — Лечиться тебе надо, — и с этими словами спрятал пальто в шкаф. Слава проигнорировал его и ушёл в свою комнату. Там он упал на кровать и просто смотрел в потолок. Сил уже не осталось. Он и не знал, что люди делают в таких ситуациях. Продолжают просто жить? Но как можно жить дальше, если самый родной человек ушёл. И больше не появится? Глаза снова защипали, но слёз уже не было. Ничего уже не было. К вечеру пришёл отец. Он очень суетился, постоянно кому-то звонил, что-то узнавал, кого-то успокаивал по телефону. Слава почему-то понадеялся, что сейчас тот зайдёт и тоже успокоит его. Потреплет по волосам, прижмёт к себе и скажет: «всё очень плохо, но мы справимся». Как делала мама. Но отец не зашёл. Даже не заглянул в его комнату. Слава проглотил ком обиды. Зато он услышал, как всё произошло, отец рассказывал это кому-то по телефону. Можно сказать, несчастный случай. Мама спешила на работу, поэтому не особо осматривалась, когда переходила дорогу. Водитель той злосчастной машины тоже спешил, поэтому давил на газ, не думая о пешеходах. Столкновение и всё. Как отец узнал от очевидцев, она умерла ещё до приезда скорой помощи. Славу охватила злость. Почему нельзя было думать не только о себе, но и об других и не ехать на такой бешеной скорости? Хотелось собственноручно прибить этого водителя. Придушить его. Да, кто ему вообще права выдавал?! Из-за чьей-то оплошности умер человек. Это несправедливо. Сбивал бы всяких бандитов и преступников, зачем маму-то трогать. Она не заслужила. Она должна была жить. Увидеть его выпускной. Познакомится с его девушкой какой-нибудь. Быть на его свадьбе. И возможно, даже увидеть внуков. Но вместо этого она мертва. Почему? И тут Слава понял. Он сам виноват. Если бы не начал утром разговор, то мама бы вышла вовремя и не спешила бы. И её не сбила бы машина! Зачем он вообще начал этот глупый разговор. И поссорился с мамой из-за какой-то глупости. Да, если бы он знал, то не был бы таким грубым. Он бы дал себя поцеловать, а не вёл себя как придурок. «Вечером поговорим». — Вот уже вечер, а тебя нет, мам, — прошептал Слава, утыкаясь в коленки. Хотелось вернуться в то утро, сказать маме, как сильно он её любит, согласиться с тем, чтобы пойти в школу. Да, пускай он хоть по всем предметам три получает в году, лишь бы мама была жива! Но это невозможно. Нельзя заключать со смертью сделки, а так хотелось! Он бы всё отдал, лишь бы мама обняла его сейчас. Вышел из комнаты Слава только на следующий день и то ближе к обеду. Он осознал, что так ничего и не съел с вчерашнего утра, поэтому надо что-то закинуть в живот. Хотя аппетита, как такового не было. Отец ушёл на работу. Брат пошёл в школу. А Слава никуда не пошёл. Во-первых, потому что его никто и не разбудил (раньше это делала мама), а во-вторых, он и не хотел никуда идти. Он чувствовал себя разбито, слишком вымученным, чтобы вообще встать с кровати. Еда делу не помогла, его лишь затошнило. И он его таки вырвало в туалете. Яичница оказалась смытой в унитаз. Он никогда не думал, что ему придётся побывать на похоронах. По крайней мере, в таком юном возрасте. Утром отец ещё раз обзванивал всех, уточняя, точно ли они будут. Слава отметил, что за эти дни они так и не поговорили, отец лишь объявил, когда будут похороны и сказал вести себя прилично, отдав приказания, что одеть. И теперь пришлось мучиться с чёрным галстуком, чтобы он сидел идеально, и постоянно одергивать такой же чёрный пиджак. Даже рубашка была под цвет, такая же тёмная. Слава не совсем был уверен, что хотел бы так омрачаться в траур, ведь он и так плохо себя чувствовал, а одежда лишь подчеркивала и усиливала это. Александр яро наглаживал брюки, пытаясь сделать идеальную стрелку на них. И Славе показалось это странным. Почему они должны быть одеты с иголочки? Разве это не похороны? Ему казалось, что смысл был в совершенно другом. Впрочем, он не стал ничего говорить. Он, в принципе, отвечал односложно и часто пропускал слова мимо ушей. Казалось, будто он о чём-то думал, что выпадал из реальности. Но на деле на это у него тоже не хватало сил. Он просто существовал, ощущая себя полностью опустошенным и вымученным. Почему-то Слава думал, что они сразу поедут на кладбище. Но вначале они приехали в морг. Точнее в пристройку рядом с моргом. Снаружи она выглядела весьма побито, вся в серо-коричневых тонах, но внутри выглядела вполне симпатично. Если это применимо к такому месту, как это. В начале был магазин с всевозможными венками, крестами, памятниками, гробами и даже костюмы для покойников. Ему показалось это неуместным. Какое-то издевательство над близкими погибшего. Дальше шел белый коридор с колоннами. Сбоку были большие двери. Как пояснил отец, там находятся залы для прощания. Слава даже не представлял как это. И не хотел. Но дальше его ждал неприятный сюрприз. Куча родственников и знакомых. Он даже и не подозревал, как их много. И к нему подходили некоторые из них, выражали сочувствие, пытались как-то разговорить, но он молчал и смотрел в стену. Тогда они уходили и уже между собой шушукались, что какой бедный мальчик, так сильно его потрясло. Слава непроизвольно сжимал кулаки. Если он бедный, так помогите ему! Утешьте! Прижмите к себе крепко-крепко и шепните что-нибудь по-дурацки милое как мама. Но никто даже не пытался. Глаза тут же защипали, но он смахнул слёзы. Он не будет плакать. Не при них. Когда они зашли в зал, ему стало жутко. Звучала траурная музыка, в центре стоял открытый гроб с мамой, а сверху висел экран, где мелькали её фотографии в детстве, в юности и совсем недавние. На некоторых даже мелькал он сам, правда, совсем маленький ещё. Сердце защемило сильнее, и он поспешил сесть. Он специально выбрал место поближе к маме (в детстве на застольях он тоже садился рядом с ней), желая разглядеть её. И запомнить. В последний раз. Он сглотнул ком в горле. Она выглядела такой же. Ничего не изменилось. Просто, словно она спала. Слава даже усомнился, а правда ли она мертва, вдруг все врачи ошиблись, а у неё просто кома. Он даже хотел подскочить к ней, растормошить, проверить, правда ли нет пульса, правда ли она не дышит, но вовремя остановил себя. Он же не совсем с ума сошёл. Церемония прошла для него незаметно. Он не слушал слова организаторши, смотря лишь на маму, будто стараясь уловить её малейшее движение, доказывающее, что она жива. Но, естественно, ничего не было. И это было ещё хуже. Смотреть на маму, которая выглядит, как живая, но только ни одна мышца не двигается. Не вздымается грудь, не подергиваются веки, не двигаются даже ноздри. Это страшно. И ещё, то ли от освещения, то ли её чем-то намазали, но она была похожа на восковую куклу. У Славы от этого пробежались мурашки по спине. После гроб закрыли, пронесли по коридору и погрузили в катафалк. Слава раньше думал, что в катафалке перевозят только мёртвых, но, оказывается, родственники тоже едут в нём. Все расселись по сидениям вокруг гроба. Повисла тишина. Лишь иногда слышались всхлипывание и утирание слёз и соплей платком. Это действовало на нервы. Славе казалось, что он лишний. Он не должен здесь находиться. Всё это не должно происходит. Они должны с мамой устраивать пикник по субботам в местном парке, рассматривая различных букашек, пытаясь предположить, кто это. А вместо этого он едет в катафалке рядом с гробом матери. Это неправильно. Несправедливо. Почему мама? Почему он? Почему всё это происходит? Должен же быть какой-то смысл, ничего не бывает просто так. Да, и ещё так внезапно. На кладбище было солнечно. Слава подумал, что даже погоде всё равно на его страдания. Гроб вытащили из катафалка и открыли крышку. Все начали подходить к покойнице, перекрещивались и целовали в бумажную повязку на лбу. Славу передернуло. Он тоже должен это сделать? Он смотрел на то, как без капли волнения это делает отец, и как брат даже не брезгует. Его мягко подтолкнули, мол, иди уже, а он не мог. Не мог и всё. Ноги парализовало. Он смотрел на маму и видел там не её, а просто труп. От этого бежали мурашки. Он не мог и представить, чтобы стоять рядом с мертвецом, так ещё и целовать его. Конечно, не его самого, а эту чертову бумажную полоску, но это ситуацию не сглаживало. — Иди. — Я боюсь, — прошептал Слава осипшим голосом. Тут почувствовались руки на плечах. Но не успокаивающие, а жесткие, сжимающие до боли. — Ты потом будешь жалеть, что не сделал этого, — ответил Александр. — Иди. Брат подтолкнул его, отчего тот чуть не упал. Слава на трясущихся ногах дошёл до гроба, глянув на мертвенно белое лицо матери. Он сглотнул. Так, надо перекреститься. Он сделал какое-то неведомое движение рукой, которое точно не было похоже на крест, но ему было плевать. А после он медленно наклонился ко лбу, но остановился в нескольких сантиметрах от него. Он не мог прикоснуться. Всё внутри сжалось, к горлу подкатился тошнотворный комок. Он сглотнул, ощущая желчь рвоты, и отлетел от гроба, как ошпаренный. Его трясло. Слава глядел, как остальные спокойно подходят и целуют повязку. А он не смог. Он испугался. Ведь его мама и вправду выглядела, как труп. Самый настоящий. Проглядывалась синева, виднелись вздутые вены, а самое главное, следы, где врачи подшивали куски кожи. Он никогда и не думал, что так может выглядеть его мама. Он видел её в детстве, в молодом возрасте, представлял её с морщинами, но с трупной синевой никогда. Гроб закрыли. Что-то говорили. Что-то делали. Он не слышал, уши вновь заложило, а взгляд лишь сфокусировался на свежей вырытой могиле. Вот конечная точка. Гроб опустили. Заработали лопаты. Кидали горстки. Земля стукалась об деревянную крышку гроба. И тут Слава сорвался с места, направляясь прямо к могиле, расталкивая остальных людей. Он чувствовал, что маму не должны хоронить, её не должны засыпать землёй, так не должно быть. Он почти упал в вырытую яму, если бы его не обхватили сзади, оттаскивая. — Нет! Нет! Пусти! — он брыкался, пытаясь вырваться. — Пусти. Мама! Мама! Мамочка! — он рвался вперёд, стараясь вновь увидеть гроб. — Это неправильно! Мама! Мама! Он кричал, срывая голосовые связки. Слезы текли из глаз, щипая их, смешивались с соплями. Он ревел так, как давно не ревел. Как пятилетний ребёнок, который ещё не сковывает себя. Всё, что он сдерживал, выплеснулось наружу. Слава укусил державшего его за руку и вновь подбежал к могиле, только в этот раз он упал на колени, прямо перед ней. Слезы застилали взор, но он всё равно видел проглядывающий гроб с горстками земли на нём. От этого вида он ещё сильнее заревел. — Прости, прости, прости, прости, — лихорадочно шептал он, — я был плохим сыном, я срывался на тебя без повода, я вел себя ужасно. Я изменюсь мама, правда, изменюсь, я стану лучше. Только, пожалуйста, мамочка, вернись. Его вновь оттащили от ямы, как будто он был какой-то психбольной. Слава не понимал, почему? Почему его уводят от матери? Он снова пытался вырваться, но прежних сил уже не было. Тогда он продолжил реветь. Его куда-то усадили, вокруг носились, что-то ища. У Славы всё плыло перед глазами. И он ничего не слышал, в ушах был гул. Хотя иногда всё равно доносились причитания каких-то тёток: «Ах бедный мальчик». И его это бесило, какое-то искусственное сочувствие. Нос заложило, приходилось дышать через рот, периодически слишком громко заглатывая воздух. Он весь трясся. Хотелось к маме. Прижаться к ней и вновь почуять сладковатый аромат духов. А потом вновь принюхаться и почуять родной, уютный запах, который каждый раз успокаивал. Но он не мог. Мама была под землёй. Кто-то протянул ему стакан воды. Он выпил, но это оказалась не совсем вода. Валерьянка. Налили ему, чтобы он успокоился. Только он сомневался, что хоть когда-то будет спокойным.