Песня четырех стихий

      Итак, наступила девятнадцатая годовщина войны. И это был первый год после конца боевых действий на территории всего материка. Цунами, побывавшая на войне не то что бы долго, чувствовала себя подавлено, если слово «подавлено» было допустимо в данном случае. Нет, Цунами, ощутившая и страх, и боль войны, чувствовала ужас вкупе с тотальным опустошением. Все кончилось, но не для душ драконов, многие из которых все ещё пребывали на войне — на своей собственной, той, что стала следом на их сознании.       Иногда Цунами могла проснуться ни свет ни заря, вылететь из своей пещеры и лишь затем понять, что шум-то не от крыльев и копий, а от прибоя. Она стремилась защищать, точно была живым щитом, и часто навещала друзей, выясняя, как они себя чувствуют. Но ещё чаще просыпалась, рыча и скалясь от того, что кто-то мог напасть на них — Глина, Ореолу, Звездокрыла и Солнышко, которые секунду назад лежали с ней. Только их уже не было рядом, они не прижимались к ней своими боками, потому что прошел год, и не было тех, кто желал бы им смерти.       Вся её суть взметалась ввысь, выжигая себя и оставляя только панический страх, если в небе виднелась драконьи тени или где-то далеко гремел какой-то звук — допустим, салюты или музыка. Запах рыбьей крови навевал воспоминания о крови на арене. Дым от огня возвращал её в тот страшный момент, когда пятеро друзей стояли перед полем боя, где столкнулись ледяные и земляные, и никто не вернулся домой. Хлопки, треск — они напоминали о разрушении Летнего дворца.       Цунами понимала, что ей страдать из-за пережитого глупо. Она не ветеран. Она просто дракончик из пророчества, которого долгое время оберегали, который по воле судьбы оказался в охваченном войной мире и не прожил в нём и двух месяцев, когда все кончилось. Другое дело драконы, воевавшие с самого начала. Те, для кого война была жизнью, и без неё они не могли представить своего будущего. Те, кто родился, чтобы, отправившись в первый же свой бой, из него вернуться пожизненными калеками и потерять друзей.       В тот день она вспомнила и рассказы Солнышко, которая оказалась посреди битвы за крепость Огонь, и Звездокрыла, которого на острове ночных заставляли драться со сверстниками, и Глина, который лишь передавал слова братьев и сестер. Она также помнила истории Шестипалого, Кречет, Бархана, даже Шквала, который, как оказалось, некоторое время служил в гарнизоне в горах Небесного королевства — оборонял шахты, полнившиеся ценными ресурсами для ковки оружия и брони, от налетов земляных, которые пытались вернуть эти территории своим союзникам. В тот день, в феврале, она вспомнила все, каждое слово и каждую интонацию.       Она не могла есть. Не могла плавать. Не могла даже заставить себя встать с гнездышка. Не потому что за стенами пещеры выл холодный сильный ветер, ревело взволнованное седое море и с неба капали тяжелые, большие, но редкие капли дождя. Просто её окружила апатия, и единственным безопасным местом тогда казался теплый несвежий мох. Цунами то проваливалась в сон, то просыпалась, чувствуя жгучий голод. Голод, — и больше ничего. Она представляла, сколько погибло драконов ради того, чтобы какие-то молокососы принесли позорную для многих ничью. Чтобы Солнышко, лишь найдя волшебный артефакт, покончила с кровопролитием.       Если бы кто-то сделал это раньше… сколько бы выжило драконов? Сотни? Тысячи? Десятки тысяч?.. Сколько было загублено судеб? Сколько не родилось драконов? Сколько теперь могил на кладбищах, сколько деревьев было срублено, чтобы сжечь не поместившихся в землю убитых? А сколько сметено с лица земли лесов, оазисов, рек, городов и деревень?       Цунами проснулась, когда некто положил свою лапу на её лоб и бесполым глухим голосом произнес:       — С ней все в порядке. Это не жар.       Она открыла глаза. Это были друзья. Напрягшиеся, встревоженно на неё глядящие, жавшиеся к друг другу, точно к последнему спасению. Только Звездокрыл осмелился подойти к подруге.       — Что вы здесь делаете? — спросила она сонно. Ореола сжала губы, приблизилась, склонила к ней голову. Её лапа, как и лапа Звездокрыла, оказалась на плече морской драконихи, рядом со страшным шрамом.       — Да вот… решили навестить друг друга. Потому что все чувствуем себя также, как ты, — сказал Звездокрыл.       Ореола нежно улыбнулась и убрала кусочек мха со лба Цунами. Морской показалось, будто она тихо всхлипнула.       — Ты ела сегодня? — поинтересовалась радужная.       — Нет, — собственный голос казался Цунами сухим и неестественным.       — Даже я не ел, — фыркнул Глин и вместе с Солнышко подошел к друзьям. Таким образом все четверо обступили подругу. — Чувство вины… грызло. Ведь раньше я спокойно жил, зная, когда все началось, и ел, и пил, и игрался. Но теперь, все своими глазами увидев, не могу даже мышку проглотить.       И все, кроме Солнышко, один за другим тихо заплакали. Золотистая песчаная обняла сначала здоровяка Глина, потом поманила крылом Ореолу, и та, таща за собой Звездокрыла, прижалась к ней. Цунами наконец встала и присоединилась к ним, и её сильные лапы и широкие синие крылья накрыли Ореолу, Звездокрыла, Солнышко и грудь Глина. Она прислушивалась к их слезам и сама, не сдерживаясь, всхлипывала, вновь и вновь возвращаясь к тому моменту, когда война перестала быть словом номинальным.       Цунами думала, почему была так счастлива в первые послевоенные дни, почему посмела надеяться на светлое, беззаботное будущее без конфликтов, и влюбиться. Было ли это защитной реакцией, эгоизмом или чем-то ещё? Почему драконы вообще празднуют вместо того чтобы рыдать, поминая всех павших и обещая никогда больше не сражаться с друг другом? А теперь на. Вспомнила. Осознала. Бесстыдная дура.       — Мы все такие молодцы, — ворковала Солнышко. — Мы тогда справились. И сейчас справимся. И потом, если что случится. Слышите?       Звездокрыл плакал без слез. Он весь дрожал, корчась и вжимаясь мордой в плечо Глина, пока Ореола утешительно гладила его своим мягким крылом по голове. Цунами стало невыносимо жалко друга от того, что он не мог плакать со слезами, ведь тогда бы боль и грусть ушли с горько-соленой водой, и ему бы стало легче. Она дотронулась до него носом, вдохнула запах. Почувствовала щеку Солнышко на своей щеке и теплое крыло Глина на спине.       — Солнышко, — прошептала Ореола. — Милая наша Солнышко…       — Глупышка, — Цунами была чуть грубее, но не хотела этого. — Мы ничего не предотвратим. Мы — просто мы. И справилась ты, только ты и только благодаря каким-то воришкам!.. Войны не останавливают одним дракончиком. Войны кончают верхушки власти и только через кровь и пот.       Солнышко отшатнулась от них и, шмыгнув носом, в гневе взглянула на друзей. Цунами показалось, что в месте, где её лапа недавно чувствовала горячую чешую песчаной, осталась невосполнимая пустота.       — Нет! — выкрикнула она. — Мы сделали это вместе! Каждый из нас что-то сделал, пусть вы не понимаете ещё этого! Хватит думать, будто наши усилия были напрасны. Мы те самые драконята судьбы из пророчества. Но не пророчества Провидца, а того, что мы сделали сами.       Звездокрыл тяжело вздохнул. А потом вдруг улыбнулся и сделал шаг к Солнышко. Цунами поморщилась. Слова подруги были сродни несправедливой пощечине.       — Может, Провидец всегда врал нам, — заговорила Ореола. — Да… он никогда не говорил никаких пророчеств. И тогда мы сами стали строить свою судьбу. Я больше не чувствовала себя ошибкой, и пропало то ярмо на сердце. Мы сделали каждый что умел. И ты. Но…       Солнышко запальчиво взмахнула крылышками.       — Что — но?       Ореола будто не знала, как выговорить висящие на языке слова. А вот Цунами прекрасно все понимала.       — Она хочет сказать, что не хочет спорить с тобой, — пояснила она. — Но тогда ты станешь ещё сильнее настаивать на этом обсуждении. Только… Солнышко, я не могу поверить в такие совпадения. И Ореола не может. И наш вклад… скажи, каким же был этот вклад?       — Мы уговорили принцесс хотя бы ненадолго прекратить сражения и организовали переговоры. Этого хватило на то, чтобы они выяснили отношения между собой, а я нашла с помощью Цветок Ониксовый глаз, — пояснила Солнышко. — Но этого не случилось бы. Знаете, почему? Потому что мы могли погибнуть в плену небесных, и Пурпур правила бы Небесным королевством дальше, но Ореола внедрилась ей в доверие и плюнула в мерзкую рожу. Потому что мы бы погибли в битве радужных и ночных, если бы Звездокрыл не предупредил нас через приснилл и не помог освободить всех пленников. Потому что Цунами, не защити она яйцо Кайры, не вынудила бы Коралл капитулировать. Гл…       — Мама перестала воевать после уничтожения Летнего дворца, — напомнила Цунами. — Которое случилось из-за того, что Ласт случайно привел по своему следу шпиона.       — Я думаю, Коралл сделала бы это в первую очередь из-за Кайры, — вступил Глин в диалог. — Последняя наследница, последняя дочь от Жабра, ради неё Коралл бы и моря осушила. Ну а я… — он робко улыбнулся. — Наверное, я затеял наш побег из пещер.       Ореола весело фыркнула.       — И поэтому ты герой, — сказала она. — Спасибо тебе в сотый раз.       Цунами не смогла сдержать улыбки. Как ни крути, а думать, что ты сделал нечто для спасения мира, пускай это нечто маленькое и касается лишь узкого круга драконов, было приятно. Также приятно, как то, что это было спасение родной сестры.       Все замолчали.       — Вы можете верить во что хотите, — сказала Солнышко спустя время. — Но не в свою никчемность. Потому что это не так. Весь этот путь… весь этот путь я смотрела на вас и вдохновлялась вами. И я правда считаю, что только благодаря вам и вашим Крыльям Огня я нашла в себе силы не сдаться.       Звездокрыл обнял её усыпанными серебряной крошкой крыльями, продолжая улыбаться и чуть трястись, то ли от холода, то ли от переполнявших его чувств.       — Ты права, — произнёс он, шевеля одними губами. — Ты во всем права.       — Братишка, — пролепетала Солнышко и обняла в ответ.       Ореола всхлипнула и обняла Солнышко с другой стороны, касаясь подбородком её темени. Глин, громко взвыв, бросился на друзей и накрыл их собой, как плащом, будто хотел скрыть от всех бед мира. Цунами вновь почувствовала опустошение. Из-за этого разговора, из-за того странного ощущения внутри, мысли, скользкой, неприятной и уничижительной:       «Наверное, я здесь лишняя».       Она нагрубила и продолжала не верить. А значит, сейчас ей не место в их компании. И она скользнула к выходу.       Берег поприветствовал её струей мощного ледяного ветра с брызгами, больше похожими на пыль, воем и грохотом в хмурых дымчато-серых облаках. Лапы утопали в песке, таком неуютном, не похожем на тот, что лежал на горячих берегах вокруг Летнего дворца. Море пучило, шатало. Оно то ли тянулось к небу, то ли бежало от него, разгневанное и печальное.       Цунами тяжело задышала, глядя на него, так похожего на её беспокойную душу. Она держалась, но ничего не могла поделать со скопившейся в груди болью, и, прижав лапу ко рту, наконец беззвучно закричала и расплакалась. Внутри все рвалось на части, причиняя невыносимое страдание, и Цунами хотела вскрыть свою грудь, лишь бы гребанное сердце, надышалось солью, всмотрелось в волны и остыло. Она ненавидела себя, глупую, эгоистичную. Ненавидела эту Пиррию — безжалостную и кровожадную. Ненавидела то, как закончилась эта война и то, что началась и длилась девятнадцать ужасных лет. Будто сама Цунами и её друзья были виноваты в этом, а не принцессы, из-за своей жажды власти развязавшие глобальный конфликт, в который утянули фактически все племена континента.       Кто-то назвал её по имени. Заплаканными глазами Цунами взглянула на Ореолу, которая вопреки нелюбви к дождю вышла к ней и накрыла своим крылом.       — В одиночку не побеждают, — прохрипела она.       — Нет. Но рядом с каждым из нас были друзья, — послышался голос Солнышко. — Мы… мы были друг у друга, и этого оказалось достаточно.       Глин и Звездокрыл подошли к ней.       — Не плачь, — шептала Ореола, гладя её щеку своей лапой. — Ну пожалуйста, не плачь, Цунами. Ты же сильная…       Лапы пятерых дракончиков обдало соленой холодной волной…       Цунами уронила голову на грудь радужной. Вблизи её сердца было тепло и безопасно. И она прижималась к ней, купаясь в её любви, в её ласках и нежном шепоте, пока не поняла, что боль почти ушла. Она открыла глаза, и в расплывающемся сером мире бури и зимы нашла друзей. Глин прижимался своей грудью к её боку, Солнышко лежала на спине, а Звездокрыл стискивал лапы на алмазно-голубой шее.       Тогда она была готова поделиться с ними самым своим темным секретом, но решила, что правду никто не должен услышать. Ею можно ранить и все разрушить.       — Мы тебя все очень любим, — сказала Ореола, заглядывая в лицо Цунами. — И… и когда ты сделала то, что сделала, мы смотрели на тебя и думали…       — Хочу быть как она, — улыбнулся Глин. — И обзавестись таким же классным шрамом.       — Хотел бы я стать спасителем целого королевского рода, — добавил Звездокрыл.       — Что лучше защитника ещё не рождалось, — голос Ореолы звучал у самого уха, заставляя сердце биться быстрее.       — И как я горжусь, что моя сестра — это ты, — закончила Солнышко.       Цунами снова заплакала, но в этот раз все было иначе. Она плакала с широкой улыбкой, счастливым оскалом острых зубов под зажмуренными глазами, и сердце её пело, разлетаясь в клочья и собираясь вновь. Потому что туда, внутрь её души, продралась ленточка яркого, как все три луны, света.       — Ты сделала это. Пусть совсем немного, но ты сделала это. Такой важный шаг. Истинный подвиг во благо всей Пиррии.       Чей это был голос? Цунами не расслышала и не узнала его. Да это и не имело значения. Кто-то сказал это, кто-то из самых дорогих драконов в этом мире, и Цунами захотелось поверить.       — Мы сделали это. Вместе.       — Да, — шмыгнула носом она. — Сделали это. Вместе…       Так драконята судьбы стояли под дождем, прижимаясь к друг другу и сильно любя, ведь именно в любви была их сила. Только принимая каждого таким, каков он есть, не принимая правил военного времени, они преодолели все трудности и выжили. Но, увы, душа Цунами уже была запачкана. Она чувствовала это и понимала, что уже никогда не исправит это. Ей предстояло жить с чувством бесконечной вины и за всю Пиррию, и за чудовищный бой на арене.       — Я люблю вас, ребята, — пролепетала Цунами. — Больше жизни люблю.