Дом для Мажорчика

                  Сегодня я палач, а может быть инквизитор, которому жадная до зрелищ толпа притащила юного еретика. Или нечестивца, содомита, в общем, это как раз неважно. Боль в нашей игре не средство, а цель, поэтому я особо не вникаю в детали. Но, как ответственный палач или инквизитор, я со всем вниманием подхожу к своей работе: затягиваю веревку, с удовольствием представляя, какие следы она оставит, дразню свою жертву прикосновениями: ты в моей власти, глупый мальчишка, что ты мне сделаешь? Я могу коснуться тебя здесь… и здесь… и тут…       Илья пытается увернуться от моих рук, но неудобное положение и тугое переплетение веревок только доставляют ему лишнюю боль. Я укоризненно цокаю языком.       — Эта обвязка предполагает твою неподвижность, — укоризненно говорю ему я, собственнически исследуя пальцами его грудь, шею, маленькие и напряженные соски. Когда я провожу подушечками пальцев по ребрам, Илья невольно вздрагивает от щекотки и еле успевает сдержать короткий стон. Он смотрит на меня исподлобья, и в его взгляде причудливо смешиваются упрямство и нетерпеливое ожидание. — Я расположил эти узлы вовсе не в хаотичном порядке. Постарайся расслабиться, чтобы не доставлять себе лишних неудобств. Я с удовольствием доставлю их тебе сам.       Несколько секунд Илья прожигает меня мятежным взглядом, но затем сдается и опускает глаза. Я вижу, как он пытается расслабиться, буквально силой воли заставляя себя смириться и не шевелиться.       — Будешь вести себя так же хорошо, мы закончим быстро, — ехидно обещаю я, и Илья снова сердито вскидывается, очень тихо, но красочно сообщает, куда мне можно идти с моей фантазией и чем мне там заниматься.       Я мысленно аплодирую его актерской игре. Надо же, он умудряется в таком состоянии даже намекать мне на предпочтительное развитие сценария. Изначально мы вроде как планировали просто связывание и порку, но раз уж мое солнце так настойчиво просит…       — Как скажешь, — я решаю не спорить и беру флоггер. Бью пока легонько, скорее дразню, потому что куда больше боли Илья организовывает себе сам, когда пытается уворачиваться, — хватит? Нет?       Спускаюсь постепенно ниже: живот, бедра, пах. Чуть прибавляю силы, обжигая внутреннюю часть бедра, тем самым вынуждая Илью чуть шире развести ноги. Затем жестко хватаю его за горло, наяву любуясь той самой картинкой, которую представлял себе еще зимой: да, я в перчатках. Не в тех своих зимних, но тоже черных. И они тоже смотрятся очень волнующе, пусть и не кожаные, но медицинские. Чем-то это создает некоторый флер около-медицинской беспощадности, неотвратимости.       — Рот открой, — приказываю я, грубовато проталкивая пальцы между его губ и нажимая на язык, — забыл, куда ты меня послал? Я собираюсь как раз туда наведаться и даю тебе неплохую возможность облегчить свою участь.       Понимание в его глазах сменяется чем-то умоляющим, Илья буквально на несколько секунд смотрит на меня тем самым обожаемым мною взглядом, а затем приходит смирение и он послушно смачивает мои пальцы в слюне.       Конечно, когда его язык скользит по моей коже без перчаток, это куда приятнее, но и ему сейчас доводится довольствоваться привкусом резины, так что мы квиты.       Обхожу его сзади, чуть приобнимаю за грудь, позволяя облокотится больше на меня и не натягивать болезненно затянутые веревки. Я собираюсь основательно похозяйничать в его заднице, поэтому мне нужно, чтобы Илья был по возможности максимально расслаблен.       — Что, мой маленький грешник, усложним тебе задачу? — шепчу я в его чуть покрасневшее ухо, — ты и так стараешься быть стойким и мужественным, но это так сложно, когда на тебя смотрят, не правда ли? Уверен, эта толпа сейчас смакует даже самое мимолетное движение твоих ресниц, они же прекрасно понимают, что я делаю?       В жалобном стоне моего нижнего звучит обреченность, однако задницей он подается назад, насаживаясь на мои пальцы глубже и игнорируя ту боль, которая возникает при каждом его движении. Я машинально нахожу взглядом часы — такую обвязку нельзя передерживать, но все в порядке. Идем по графику.       — Подумать только, даже боль сейчас не имеет для тебя значения, — смакую я каждое его движение, на что Илья только досадливо встряхивает головой.       — Пошел ты…       — Как скажешь, золотце.       Вместо кляпа сегодня использую трензель, во-первых, потому что это куда эстетичнее осточертевшего шарика, во-вторых, фиксируется на цепочку. Обычно это неудобно, но не сейчас.       Уверен, достопочтимые селяне, горожане или кто они там, сейчас поспешно зажимают глаза детям, хотя и гудят одобрительно, когда я достаю анальный крюк. Естественно, несмотря на мои угрозы, щедро смазываю шарик, прежде чем под обреченный скулеж Ильи ввести его внутрь. Натягиваю цепочку и, оттянув голову Ильи за волосы немного назад, цепляю ее к той, что на его затылке от трензеля.       — Как ощущения? — обхожу его, хозяйским взглядом любуясь выгнутым в неудобном положении телом. Илья только провожает меня глазами, не рискуя шевелиться, — как считаешь, долго ты сохранишь такую неподвижность? Теперь и головой не помотаешь, крюк мешает.       Снова начинаю его дразнить прикосновениями: шея, соски, живот, член, даже коленные чашечки. Илья учащенно дышит, упорно стараясь оставаться неподвижным.       — Стойкий мальчик, — одобрительно киваю я и берусь за одну из палочек-рычажков на его бедрах. Медленно поворачиваю ее вокруг своей оси, накручивая веревку и затягивая сильнее. На этот раз Илья стонет очень громко, естественно реагируя движением на боль. Я отпускаю рычаг, ослабляя давление, — это прекрасная древняя пытка, но поскольку мы хотим сохранить тебе твое тело в целости и сохранности, я буду очень осторожен.       Вторая палочка на его предплечье. Вообще, с подобными приблудами надо быть очень осторожными, правила работают те же, что и при наложении жгута, но я предпочитаю перестраховываться. Чуть проворачиваю рычаг, сильнее вдавливая узел в чувствительное местечко и, когда стон Ильи перерастает в скулеж, тоном змея-искусителя предлагаю:       — С другой стороны, совершенно не обязательно пытать тебя болью, — я снова ослабляю напряжение веревки и кладу пальцы левой руки на его член, мой голос звучит очень издевательски, — можно же достигать цели и другими способами, но тут уж мне придется смиренно ждать твоего согласия. Одно дело, когда тебя пытают на глазах у толпы, а совсем другое — когда ласкают.       Он кивает скорее машинально, забыв о том, что шевелить головой не самое лучшее решение, но это уже не важно. Я снова захожу ему за спину, одной рукой чуть ослабляю систему узлов на его лопатках, которая не дает ему свободно шевелиться, а затем разворачиваю к жадно впитывающей его унижение толпе и начинаю медленно ласкать его член.       Илья дышит загнанно и часто. Из-за крюка он даже голову опустить не может, чтобы скрыться от посторонних взглядов, единственное, что ему остается, это закрыть глаза, но я пресекаю это категоричным:       — Смотри! Глаза не закрывай!       Я очень не люблю, когда кто-то сравнивает нашу натуру с животными. Есть что-то слюняво-пошленькое, когда кто-то начинает рассуждать про внутреннего зверя, демонов и все такое. Но если бы моего внутреннего садиста можно было сравнить с животным, сейчас он бы по-волчьи завыл от восторга. Когда в твоих руках бьется доверчиво-напряженное тело, когда ты владеешь не то, что движением, но даже чужим дыханием, когда кто-то готов стерпеть унижение, боль и стыд, только бы порадовать тебя, в конце концов, когда кто-то отдает свое удовольствие в твои руки — это все сносит крышу.       Пожалуй, я бы тоже от этого кончил, но, в отличие от Ильи, я ни на минуту не забывал, где мы находимся. Возможно, потом, когда вернемся домой, а, может, я не дотерплю и остановлю машину где-нибудь в укромном местечке, брошу его животом на горячий капот и хорошенько отымею. Сейчас же я довольствуюсь эмоциональным оргазмом, и он, на мой личный взгляд, не менее оглушающий, чем физический. Во всяком случае, чужие аплодисменты я воспринимаю как сквозь вату.       Я даже не заморачиваюсь развязыванием узлов — просто разрезаю веревки к чертям. Мы не планировали привлекать внимание, решив попробовать потемачить полупублично, как это иногда делают на подобных вечерах, но так или иначе наша сценка «для себя» собрала приличное число зрителей, которых мне пришлось вплести во взаимодействие. Редкий случай, когда первый блин не комом, а совсем наоборот.       Медленно вытаскиваю крюк и освобождаю Илью от трензеля. Аккуратно разжимаю его кулак с зажатым колокольчиком — наш аналог стоп-слова сегодня, мягко массирую следы от перетянувших тело веревок, возвращая чувствительность и восстанавливая кровообращение. Илья жалобно выдыхает и прячет лицо в моей рубашке — то ли внезапно все осознал и застеснялся, то ли собирается отрубиться. Я ловлю одобрительный кивок Евгеши, подхватываю его на руки и уношу в одно из любезно предоставленных приватных помещений. Толкового aftercare не выходит, потому что Илья закономерно вырубается через десять минут привычных объятий. Решив не тормошить его, я возвращаюсь в общий зал забрать реквизит.       — Слушай, а вы не хотите почаще такое устраивать? — перехватывает меня Евгеша, — народ даже не понял, что этого не было в программе. Подходили и спрашивали, почему вы забились в уголок, а не вышли в центр как обычно.       — Эй, я еще с первого раза не отошел, а ты на меня уже виды имеешь, — шарахаюсь я от подобной перспективы, — да и что мне показывать — мы в пятнадцать минут уложились: подвес тут не сделаешь, обвязка простая, мастера порки и получше меня есть.       — Ну, во-первых, обвязка не простая. С узлами на болевых точках и вот этими палочками у нас еще никто не связывал.       — Это не для стандартного юзера, — отмахиваюсь я, — мало того, что мудрить надо много, так еще и опасно. Чуть передержал, перетянул — и все.       Мы выходим в зал, гудящий, напряженный и почему-то остро пахнущий сексом. Хотя, скорее, это у меня после Ильи ассоциации.       — А во-вторых, — невозмутимо продолжает Евгеша, — ключевое то, что ваша сцена перевозбудила всех присутствующих. От ваших пятнадцати минут встало даже у охраны. Все приватки заняты.       — Скажешь тоже, — отмахиваюсь я, подходя к нашему любимому месту. Хотя слушать такое приятно, ничего не скажешь.       — В любом случае, имей в виду, — многозначительно говорит Евгеша и удаляется, а я начинаю чувствовать себя особенно неловко, потому что ко мне подходят нечаянные зрители нашей сцены и благодарят. Впервые думаю о том, что мой тезис: «подойти и поблагодарить за выступление» вполне может оказаться ошибочным. Я, наоборот, чувствую себя не в своей тарелке.       — Денис Игоревич? — откуда-то юркой стрекозой ввинчивается Лиза с телефоном. Вообще-то мобильные запрещены, однако прежде чем я успеваю удивиться, она говорит, — понимаю, что не вовремя, но это очень важно! Те самые, понимаете?       Она ловко хватает меня под руку и буксирует в холл, спасая от навязчивой благодарности. Я машинально свайпаю по экрану.       — Он же отключен.       — Телефоны в зале запрещены, естественно он отключен, — хмыкает Лиза, — вот ваши вещи, я все собрала.       — О, спасибо! — я наскоро заглядываю в пакет: похоже Лиза сгребла туда тупо все, даже обрезки веревок.       — Я теперь понимаю, почему Кудряшка так настаивал на «посмотреть», — Лиза притормаживает перед зеркалом, поправляя затянутые в хвост волосы, — он так старательно меня уговаривал, что на его посулы повелись и окружающие. Вы с Ильей как в «Парфюмере»…       — Я понял, спасибо, — поспешно прерываю ее. Возможно, мой нижний не так уж и был неправ, когда избегал публичности, — а где он сам? Кудряшка, я имею в виду.       — К Илье пошел. Пользуется тем, что персонал знает, что вы друзья.       Через боковой проход возвращаемся к той комнатке с диванчиком, где я оставил Илью. Бедняга, не даст ему Мажорчик отдохнуть, с другой стороны, растормошить его все равно надо было, а так в этом хотя бы виноват не я.       Перед тем как войти, Лиза неожиданно кладет мне руку на локоть, останавливая. Через неплотно прикрытую дверь я слышу полувозмущенный голос Мажорчика:       — И тут она мне говорит: «Будешь чай с имбирем»? Я говорю: «Буду!». Она приносит чай, но в нем имбиря нет! Представляешь?!       В комнате повисает возмущенно-выжидательная тишина, как у комиков, когда они ждут реакцию зала. Я тоже не понимаю, в чем тут дело и перевожу вопросительный взгляд на Лизу. Судя по ее лицу, Мажорчика явно ждет хорошая взбучка.       — И? — осторожно интересуется Илья, понимая, что от него ждут какой-то реакции.       — Что «и»? Чай отдельно, имбирь отдельно, ну!       Лиза решительно толкает дверь и фурией влетает в комнату. Я, стараясь не засмеяться от услышанного следом панического ойканья, выжидаю секунд десять и захожу следом. Илья, закутанный в плед и с красными щеками, сидит на диване. Лиза, нагнув Мажорчика через стол и стянув с него штаны, охаживает его по покрасневшим ягодицам. Видимо перед этим они уже темачили, потому что так быстро задницу шлепками не раскрасишь.       — Ты как? — тихонько спрашиваю у Ильи, который при виде меня почему-то краснеет еще сильнее. Сажусь рядом и обнимаю, чувствуя, как он жмется ко мне, словно бездомный котенок. Восполняем недополученную часть послезаботы.       — Хорошо, — шепчет тот и чуть морщится от сердитого Лизиного «Засранец!», — только Мажорчик спать не дал. Я понимаю, что рано, но… поехали домой?       Я улыбаюсь его робости: фактически с нашего приезда прошло чуть больше часа, обычно мы остаемся куда дольше. Но я понимаю его стремление вернуться в привычную атмосферу нашего дома и еще раз осмыслить наш первый совместный публичный опыт. Я почему-то тоже думаю об этом с предвкушением: и дело даже не в сексе после, сколько в обсуждении произошедшего. Мы устроимся на диване, он спрячется в моих объятиях, и я буду слушать все самые сокровенные моменты сегодняшнего вечера, выпытывая подробности и наслаждаясь его смущением и беззащитностью.       — Поехали, — соглашаюсь я и уже чуть громче, больше для рассерженной Лизы, добавляю, — ребята, понимаю, что рано, но мы домой.       Лиза опускает руку и сердито встряхивает волосами.       — Мы тоже! — мстительным тоном говорит она, — хватит, погуляли. Пора домой. Язык кое-кому узлом завязывать!       Мажорчик, поняв, что гроза временно миновала, поспешно натягивает штаны и разворачивается, а затем, пользуясь разницей в росте, в медвежьем объятии обхватывает Лизу, прижимая ее руки к телу:       — Дом, милый дом… — цитирует он ставшую классической фразу и по-ребячески тянется за поцелуем.       И несмотря на столь явные для нижнего партнера хамство и дерзость, его Госпожа ему не отказывает.