о свободе

-Блять, gentile demone e fottuto dio, cazzo, срань святых! (итальянская ругань — прим.) -А? Сцилла стояла у открытой двери красного Мустанга и открывала бутылку воды, которую она специально купила. -Авис. -Да? Пятнадцать минут назад она нашла его машину на дороге, припарковала свою и пыталась разбудить его. -Ты не отвечал мне, — она протянула открытую бутылку ему в руки. Она видела шприц, порошок и бумажку, которую оставил Авис. Особенно бумажка с дозой напугала ее больше всего, когда Сцилла открыла дверь машины. Бывали случаи, что она находила Ависа в самых ужасных состояниях, забирала его с самых грязных клубов и притонов. Однажды Сцилла уже не могла разбудить его. Уже в больнице диагностировали передозировку, первую в их жизни. Иногда Сцилла просыпается ночами с дрожью в руках из-за того, что ей снится Авис с закрытыми глазами, лежащий на больничной койке, а в ушах звенит аппарат, измеряющий пульс. И он пищит ровным раздражающим звуком, говорящим о том, что сердце Ависа больше не бьется. После того случая в ее голове словно рухнула стена с розовыми окнами. Она не могла запрещать чего-то Авису, но могла контролировать его косвенно: не отворачивать его голову в другую от зависимости сторону, а заставлять его самого отворачивать ее. Их «игра» с тяжелыми наркотиками закончилась так же быстро, как и началась. Просто один раз Сцилла сказала: -Фу, не хочу! Авис тогда не совсем понял ее, но за компанию остался, а не направился в клуб. Он не знал, что за ночь до этого Сцилле снова снилось его лицо, которое закрывают тяжелой крышкой и спускают в холодную землю. Он не знал, что ей снилось это и в следующую ночь. Отказывая ему в таких тусовках раз за разом, Сцилла добилась того, что Авис почти полностью перешел на траву. Но если он все-таки собирался и уходил, то всегда сообщал Сцилле точный адрес и носил с собой бумажку с точным веществом, которое собирался принять, и его дозировку. Меньшее из двух зол. И вот она стоит перед красным Мустангом, видит шприцы и написанную на листке дозу. Все как в тот раз. А еще слезы и дрожащие руки. -Прости, ласточка, — промямлил Авис. Сцилла вытерла влажные глаза краем рубашки и сказала: -Поехали, пожалуйста, домой, — сказала она дрожащим не от холода голосом. Они пришли в его комнату, чтобы Авис помылся и переоделся. Потом Сцилла сходила в ближайшее к корпусу кафе, купила кофе и булок. Авис скромно поел, заявил, что хочет поспать и провалился в сон практически сразу. Сцилла не уходила. Сидя в кровати со стороны его ног, подтянув колени к груди, она повторила материал к завтрашнему экзамену, а потом просто наблюдала за ровно поднимающейся в спокойном дыхании грудью. Иногда она мечтала уметь читать мысли, чтобы знать, что происходит в голове Ависа. Чтобы знать, как ему помочь. Они не говорили об этом просто потому, что он не хотел говорить об этом, а она не могла давить. Она сильно себя винила, что Авис в таком состояние, винила себя, что из-за построенной ей же самой каменной стены, она не всегда может помочь ему. -Ты хоть помнишь по какому предмету завтра экзамен? — спросила она, пока Авис доедал купленные Сциллой сендвичи. -Я помню сумму, которую понесу туда, — просто ответил он. Авис переплюнул в наглости всех остальных студентов Акромиона — уроков он посещал ничтожно мало, но всегда получал зачеты за круглые суммы. Он не хотел и не любил учиться, он любил литературу, читать, вообще любил искусство, но все, что касалось науки, было для него бесконечно скучным, неинтересным. Даже если наука касалась искусства. Для Ависа искусство было частью жизни — дуновением ветра, судьбой, волей богов, всем тем, что невозможно научно изучить, подсчитать или измерить. От этого он и презирал всю учебу в академии. Они сидели в тишине и почти в полной темноте. -Что-то случилось, — сказала она. -Нет. -Это не вопрос. Сцилла всегда винила себя за вспыльчивость, ведь в те моменты, когда она злая вылетала из комнаты Ависа, ей казалось, что именно сейчас произойдет непоправимое, а виноватой будет она — ведь она оставила его одного. -Я сделал глупость, — еле слышно сказал он. Сцилла повернула голову к нему, давая понять, что слушает, но Авис не продолжил. -После экзаменов я уеду во Францию, — сказала Сцилла. — Меня пригласили на практику в местный журнал. -Я рад, — ответил он, посмотрев на Сциллу, — правда, ласточка, ты достойна этого. -Рано загадывать, но после академии я планировала работать где-то тут. -Европа — сборище мелких королевств, мы все «где-то тут». -Все равно. Не хочу. -Сцилла, если выбор встанет между возможностью и домашним очагом, я самолично посажу тебя на самолет во Францию, в Америку, в Россию, куда угодно. И ты полетишь за своим успехом. За своей свободой. -Придурок! — она стукнула кулаком в его плечо, Авис засмеялся, а потом она притянула его к себе и крепко обняла. — Пообещай, что справишься тут один, — проговорила ему в шею, — я буду переживать. -Все будет хорошо. -И звонить буду. Каждый день! -Сцилла. -Я заставлю Кантвела смотреть за тобой. Авис отстранился и она увидела, что улыбка бесследно исчезла. -Прости, я не хотела. -Нормально все… — Авис провел рукой по ее спине, показывая, что не врет. — Давай нарисую тебя, — сказал он шепотом, смотря только ей в глаза. Сцилла даже вздрогнула. Авис не брался за рисование уже больше года. Он вытащил потрепанный альбом из полки в столе, вслед за ним выпали черные мелки. Сцилла как завороженная смотрела на то, как Авис рисует — она уже и забыла, как это выглядит. В такие моменты он сосредоточен, не улыбается и не смеется — иногда даже кажется, что он грустит. Но только она знала Ависа настолько хорошо и долго, чтобы понять: сейчас он перед ней настоящий, без масок. С мелом в руках, которые перепачкались черным. Авис знал, что Сцилла очень сильно боится за него. Но почему-то в такие моменты, как тот в машине, его это не волновало. В эти моменты он был эгоистом, который думал, что больно и плохо в этом мире только ему. Он не хотел, чтобы Сцилла плакала из-за него, что бы она вообще хоть когда-нибудь плакала. Но потом все равно брал и покупал порошок. Наверное, подумал он, все наркоманы просто эгоисты.