Маленький Принц и его Лис

Поезд неспешно, — а впрочем, откуда мне это знать в месте, где пространство существует по каким-то совершенно незнакомым законам? — двигался вперёд по путям. А может, и назад. Вагоны сменяли друг друга, и каждый из них отличался от предыдущего. Человек может привыкнуть к чему угодно, и я не оказалась исключением — все эти моменты и вещи, встречаемые на пути, не казались мне больше столь глубокими и трогающими что-то глубоко-глубоко внутри. Наша психика такова, что большинство плохих, а зачастую и хороших, но отсылающих на плохие воспоминаний надёжно прячутся, будто бы переставая существовать для нас. Но каждый, каждый из нас может вспомнить, наткнувшись на вещь, которая покажется нашему мозгу достаточно ассоциативной. Макария сказала, что этот поезд построен на моих воспоминаниях, и что ж. хотелось признать, что я была хорошим мучителем для самой себя. А может, Смерти и не существовало — и происходящее лишь моя предсмертная агония, за которой последует столь желаемая пустота? Всё в людях держится на эгоизме — хорошие и плохие поступки, самые благословенные и грешные дела, всё это лишь проявления глубокой, болезненной любви к себе. Мы делаем вид, что любим кого-то, лишь чтобы видеть ответное обожание в глазах, столь же фальшивое, сколь и наше собственное, и тешим себя, что кому-то там сдались. Любовь — величайшая ложь этого мира. По крайней мере, мне всегда так казалось. Я никогда не понимала, почему мама плакала, осторожно и нежно гладя шерсть нашего умирающего пса. Он был уже старым и еле двигался — у меня это бедное, болезненное существо вызывало лишь лёгкую жалость, слегка разбавленное раздраженностью: почему-то тогда накричали на меня, потому что я не смогла выдавить из себя ни слезинки. Но сейчас что-то внутри слегка кольнуло: потрёпанный синий ошейник небрежно валялся на полу между рядами сидений, такой же непримечательный и бесполезный, как и его владелец. Я подобрала его, сама не понимая, зачем, и потерянно потёрла пальцем отколупывающуюся синюю ткань. Моменты, которые я совершенно не помнила, проносились перед глазами. Этот пёс, имени которого я даже не помнила, всегда таскался за мной следом. Вечно притаскивал противно пищащий резиновый мячик, который я кинула разве что пару раз, чисто ради интереса к поведению животного. Собака пищала от радости, носясь вокруг и пытаясь впихнуть принесённую обратно игрушку в руки. Я никогда не кормила его. Не играла с ним. Даже не гладила… Почему это глупое существо было так привязано ко мне? И почему сейчас мне, как никогда, хочется кинуть ему эту дурацкую мерзкую игрушку, даже зная, что она будет так же противно пищать, а когда вернётся из собачьей пасти, окажется вся в слюнях? — И это тот урок, который я должна была получить здесь? — я рассмеялась, нервно сжимая пальцы на грубой ткани и слегка царапаясь о заклёпки. — Как глупо. Но я пошла дальше — вперёд, покорно следуя совету. И это действительно было глупо — какое мне дело до того парня, которому я ответила взаимностью ради того же интереса, с которым кидала собаке игрушку? Но воспоминания, забытые, как что-то бесполезное, мелькали и мелькали: принесённые в грозу лекарства, когда я заболела и едва могла встать с кровати, его нелепые попытки защитить меня от нападок одноклассников, купленные на все карманные небольшие, но всегда очень красивые букеты… Никогда не придавала этому значения. И его слезам, когда я сказала, что больше не хочу продолжать эти отношения — для меня это был обычный день, который я едва отличала от других. Во мне всегда жило понимание отличности от других, но никогда ещё не приходилось так остро чувствовать себя максимально близко подошедшей к отгадке. Отличий было не так уж много — я смеялась над шутками, как все остальные, беспокоилась о тестах и экзаменах, имела любимые и нелюбимые блюда, умилялась с забавных животных… Даже отчасти сопереживала героям книг и фильмов. Вот как со стороны ощущается отсутствие жалости? Было ли то, что мне неизвестно, жалостью? Мне ничего не оставалось, кроме как двигаться вперёд, но с каждым вагоном-рубиконом это становилось всё сложнее. Больше и больше, сильнее и сильнее — болезненнее с каждым незначительным ранее воспоминанием. Человек привыкает ко всему, но происходящее не позволяло мне отрешиться. А потом… Поезд остановился. Отчасти знакомый голос диктора объявил остановку, и я просто вышла на станцию из открывшихся дверей, задержавшись у ведущего в кабину машиниста коридора. Позади с шумом захлопнулись дверные створки, и, издав очередной гудок, поезд поехал дальше. У этой станции, как и у прошлой, не было никакого названия, и я даже не была уверена, что это не та же самая, с которой я уехала изначально. Она всё так же тонула в белом тумане, не позволяющем увидеть что-то дальше нескольких метров, и оставалась столь же безлюдной. Макарии уже не было — либо поезд действительно уехал куда-то, куда она не могла добраться, либо милая Смерть просто ушла. Я бесцельно пошла вперёд. Мне нужно было многое обдумать, пока не пришёл новый поезд. Во мне осталось какое-то странное чувство недосказанности, которое скреблось где-то в уголке сознания и требовало внимания. Послышался плач. Сначала он был настолько тихим, что казался галлюцинацией, но с каждым шагом становился всё громче и жалобнее. Скулящие, с присвистом и похрипыванием всхлипы привели меня к лавке — такой же белой и чистой, как и всё вокруг. Опустившись на колени, я заглянула под неё. Мне казалось, я увижу собаку — может, даже ту самую, о которой всё ещё думала, — но под скамейкой лежал… Мальчик? Присмотревшись, я поняла, что это был юноша лет шестнадцати, трясущийся и весь промокший. Неуверенно коснувшись его плеча, я отдёрнула руку, замечая, что она вся измазана в крови. Парень снова заскулил, подёргиваясь и не глядя на меня. — Иди сюда, — неуверенно позвала я, плотнее обхватывая тонкое плечо. — Давай, быстрее. Юноша не содействовал мне, но и вырываться не спешил, покорно позволив утянуть себя из-под лавки и закутать в куртку. Я напряглась, с трудом поднимая его на руки, и пошла к краю платформы. Гудок поезда уже был слышен, и я лишь чудом успела дотащить свою ношу до прибывшего поезда. Стоило нам войти в двери, и… Мои глаза открылись и тут же закрылись, получив болезненный удар солнечным светом. Ах, вот оно что… Я просто задремала? В окне только-только забрезжил закат, и мне не повезло забыть задёрнуть штору. — Уже пора вставать? — сонно пробормотал мальчик, сидящий рядом со мной. На вид ему было лет двенадцать — полная противоположность тому, которого я видела во сне. — Ой… Доброе утро, тётенька. — ...доброе, — неловко улыбнулась я. — Когда ты успел подсесть? — Мы сели примерно в одно время, — слабо улыбнулся тот, сонно моргая ярко-янтарными, будто восходящее солнце за окном, глазами. — Просто шли в разные стороны. Мальчик пригладил взлохмаченные светло-рыжие пряди и сгорбился, всё ещё одаривая меня болезненной улыбкой. — Меня Руфи зовут, — тихо представился он. — То есть, Рудольфус Принц, очень приятно. — Лили, — пожала плечами я, зябко поводя плечами и оглядывая ближайшие сидения и полки в поисках куда-то запропастившейся куртки. — А родители твои где? — Ждут в другом вагоне, — улыбка Руфи стала ярче. — Не волнуйтесь, обо мне позаботятся там. А где тот, кто заботится о вас? — О себе я вполне в состоянии позаботиться самостоятельно, — мне ничего не оставалось, кроме как смириться с тем, что меня, похоже, обокрали. — В следующем вагоне, — будто отвечая на свой вопрос, сказал мальчик, поднимаясь. — Разбудите его, пожалуйста, а то вы выйдете на разных станциях, и всё опять выйдет плохо! — Послушай, малой, меня никто не… Малой? — я повернулась обратно к Руфи, но его уже не было. Ни за креслами, ни где-то в поле видимости. Как он ушёл так быстро? Я выглянула в окно. Солнце заволокло туманом, и теперь снаружи была только вызывающая неприятные ощущения белая муть. — Жутковато… — мне захотелось проверить, кого всё-таки имел ввиду паренёк. — И, как назло, никого нет. Следующий вагон встретил меня такой же пустотой и безмолвием, но прежде, чем я окончательно решила, что мой мелкий попутчик всё нафантазировал, в оглушающей тишине раздался стон. На одном из сидений, в самой тёмной части вагона, сидел мужчина. Он, очевидно, спал, но глаза под веками быстро двигались, намекая на то, что бедняга видит кошмар. Одет незнакомец был как-то странно: в длинный чёрный плащ, будто культист или священник. И тогда я, наконец, вспомнила. — Снейп? Ублюдок Снейп? — недоуменно пробормотала я, разглядывая бледное, с глубокими тенями под глазами лицо. Ассоциацию мужчина вызывал именно такую, хотя на Рикмана похож совершенно не был — на вид лет двадцать пять, а то и меньше, и нос не такой уж большой, как представлялось по книгам. Разве что причёска позволяла провести несложную идентификацию «незнакомца». Впрочем, это мог быть и Сириус Блэк — по цвету глаз определить было невозможно из-за того, что глаза были, собственно, закрыты. Снейп мне никогда не нравился. Ублюдок — он и есть ублюдок, который, судя по утверждением Роулинг, без участия Лили о мелком Поттере и не подумал бы заботиться. Хотя и заботился он откровенно так себе — вроде большой дядя, а накинулся на одиннадцатилетку, как цербер на сбегающую душу. И занятия вёл преотвратно… Нет, я, конечно, понимаю: детство, юношество и всё прочее прошло у бедняги ужасно. Но от этого ублюдок не перестаёт быть таковым. И это он-то должен обо мне заботиться, по словам того рыжего недо-Уизли? Поколебавшись, я всё же со вздохом потрясла снова застонавшего, — от боли или кошмара, не знаю, — мужчину. — Нам пора выходить, — настойчивая тряска едва ли растормошила его, но съехавшая мантия показала длинные порезы на обнажившихся бледных запястьях. — Ох… Вот как. Интересно, он сделал это ножом или сектумсемпрой? И если вторым, почему не сразу по горлу? Кроме интереса кольнуло что-то ещё. Мерзко, противно, болезненно, но необъяснимо приятно. Чёртовы поезда, ненавижу их… — Умоляю, не заставляй меня тебя тащить, — выдохнула я, бесстыдно ощупывая тощее тело на предмет кармана с палочкой. Нащупав что-то твёрдое, и я, не тратя время на поиски, просто разорвала с лёгкостью поддавшуюся ткань. На землю выпала веточка — тонкая, чёрная палочка, украшенная какой-то резьбой. — Ну что, попробуем колдовать? — после «Лимба» меня уже ничего не удивляло, поэтому тёплое ощущение от куска дерева в моей руке воспринялось, как должное. — Какие там были заживляющие заклинания?..