Старик, сохраняющий листья

О, несоизмеримо печальная молодость. Как долго ты планируешь быть с нами и когда покинешь. Сладостно бьющееся юное сердце так иначе понимает мир, в котором существует — пылко, страстно, отчаянно. Какой дурак забудет свою первую любовь или любимую собаку. Нежное небо — окутывает нас, печальное море — заставляет душу штормить. Поднять паруса — значит повзрослеть, перестать крениться — состариться. Каждому известно как ничтожны могут быть годы, но только не молодость. И все мы верим, что черные камни на том песчаном побережье, нагретые высоким июльским солнцем и его размашистыми лучами, начнут остывать в нашей памяти лишь через много лет. Впрочем, лучше бы это была целая вечность. Как только человеческое сердце наполняется шелестом листьев, своей улыбкой на старом школьном фото и прикосновениями того человека, который заставляет на мгновение забыться, тогда оно и узнает, что значит терять. Забыть, утратить. Проститься с чем-то и плакать от тоски по прошлому. Каждому известно, как ничтожно время в наших руках и как мы умеем скучать по нему. Я знаю, как часто люди вокруг меня останавливали свою жизнь, чтобы сравняться с этим мертвым фото и задышать. Но в наших воспоминаниях мы не дышим — мы любим, рыдаем и бесцельно смотрим на звезды где-то там, где нас и не было. Это заставляет меня думать об воспоминаниях. Что помню я, что помнят другие. Однажды я услышал историю о том, как воспоминания могут заставить жизнь застыть и как потеря дорогого долгие годы сводит с ума. День моего рождения был днем скорби по жертвам ядерной бомбардировки. Нагасаки был моим родным городом, в который мои родители переехали ближе к 1965, когда Хиросима была уже полностью восстановлена, и жизнь в обоих городах бурлила, шипела и рвалась наружу, как кипящая вода. К тому времени, как я услышал эту историю, мне было уже за пятьдесят, я давно отправил всех детей в колледж и не имел ничего дельного ни в работе, ни в любви. Мой товарищ — Омаи, работающий со мной на шиномонтажной станции, имел язык без костей и постоянно трещал обо всем, что мог услышать или увидеть. Он раздражал, но среди понурых тел, крутящих гайки, да и только, он еще мог крутить шашни с женщинами, и бесконечно много знал о правильном способе закручивания пивных бутылок. Этот вечно трезвый алкоголик и рассказал мне однажды байку про старика, сохраняющего листья. В тот день, узнав о дате моего рождения, он воскликнул прямо в мое потное от жары лицо: «Ну надо же! Тогда ты должен знать о том парне, собирающем листья!» Я не знал об этом. Меня отвлекал тяжелый гаечный ключ в моей руке и палящее солнце. Несколько людей, оставивших здесь машины на ремонт, курили неподалеку, вдыхая привычный этому месту дым и дорожную пыль. Напротив нашей шиномонтажки был небольшой порт с ржавыми плашкоутами, величественными, уже давно ничего не значащими, кранами с десяток метров в высоту и одним, затесавшимся сюда в восьмидесятых балкером. Дальше только синее море. Я посмотрел туда, где спокойно лежали на воде обветшалые лодки рыбаков, и ставили длинные сети мужчины в панамах. Отсюда я видел только их движущиеся фигуры размером с ноготь и чувствовал запах водорослей, обтянувших причал. Когда я наблюдал за этим, история Омаи уже началась. Скажу сразу, хоть я и прожил в Нагасаки всю жизнь, никогда не встречал человека, мифически появляющегося на станции Кюсю по утрам в сентябре, и уж точно не видел никого, кто собирал бы желтые кленовые листья в коробки, прогуливаясь вдоль железной дороги. В историю, которую услышал я, и которую услышите вы, я уверен можно до конца не верить. Я точно знаю только то, что за все время, проведенное в этом месте плечом к плечу с Омаи, эта история выдалась удивительно удачной для того него и для того меня, который даже не осознавал, как был молод. Сейчас, уже с седыми волосами, мне бы хотелось снова оказаться там и услышать голос рассказчика еще раз в дуэте с удивительной судьбой человека по имени Сутэки Рё. Как утверждал Омаи, Сутэки родился где-то между 32 и 34 годами прошлого века и был изначально уроженцем небольшого поселка рядом с Нагасаки. Затем его семья по железной дороге, построенной в 1905, перебралась в приморский Нагасаки и осела там. Война тогда меняла многое. Одной из таких вещей стало время. Нагасаки понемногу опустел, и в городе шумел только поезд с уходящими солдатами. Под звуки бесконечных стуков уезжали на работу и родители мальчика утром пятого августа сорок пятого, а уже утром шестого город озарило ярчайшее и самое болезненное воспоминание. Огромный гриб, поднятый немыслимой силой с земли, как дровосек разрубил историю того мальчика и всей Японии на две части, одну из которых, словно палено, сжег. Если и были те, чьи руки и ноги не уничтожило в первые секунды взрыва, то прожили они недолго, умерев в госпиталях через пару недель от лучевой болезни. Газеты тогда говорили о мальчике Сутэки Рё, которого удачным стечением обстоятельств накрыло бетонной плитой, спасшей его от первый минут удара, казавшимися самыми страшными. Некоторые говорили, будто мальчику удалось выбраться самому и спастись, укрывшись в едва уцелевшем подвале, над которым теперь не было ни стен, ни прежде стоявшей там мебели. Газеты же писали, о том, как его нашли спасатели. Одно известно — Сутэки обнаружил мертвое тело своего кота где-то неподалеку. Те, кто тогда пораженно ходили между своими мертвыми друзьями и соседями с огромными черными ожогами на спинах и животах, и те, кто из них смогли выжить, независимо от их места, говорили потом, что повсюду был слышен плач ребенка, и, что это сводило их с ума еще больше, чем писк в ушах. Одна женщина, потерявшая всю семью и пару рук, чудом выжившая, видела, как какой-то мальчик безумно плакал над телом обугленного животного, стоя перед ним на коленях. Эта женщина лежала полумертвая в нескольких десятках метров оттуда, в обломках небольшой витрины магазина, стоявшего напротив ее дома, и слушала этот пронзительный, как будто бы оказавшийся там совершенно случайно детский плач. В любом случае, известно, что этот кот позже был увезен мальчиком в собственной кофте и сохранен до момента его захоронения. Сутэки выжил, был награжден медалью и увезен матерью в центральную часть Японии, где прожил следующие шестьдесят лет. Проще говоря, жизнь обошлась с ним гуманно. «Мальчик — чудо», «Выживший», «Возможное горе, ставшее легендой» — такой шанс ему подарил Бог, попросив взамен только кота, которого вполне символично уже позже прозвали Мисаки — мыс, ведь, казалось, он взобрался на самый верх мыса своей кошачьей жизни и умер в окружении любимого человека и места, приютившего его. Из дальнейшего рассказа я понимал, что может такой смерти желал себе и Сутэки Рё. «Черт его знает, как этот кот просто не был потерян по дороге, но говорят Сутэки Рё потом вернулся в Нагасаки и похоронил беднягу под старым кленом возле железной дороги. Представь, какой бы идиот таскал с собой туда-сюда радиоактивные кости животного, только ради его достойного захоронения. Что я думаю об этом? Думаю, он спятил уже тогда.» Омаи продолжал говорить, меняя в руках инструменты. Солнечный свет над его головой разбивался об выступающую железную крышу и испепелял его голое красное плечо. Помню, было слишком жарко и ярко, чтобы работать и может следовало просто пропустить этот день, оказавшись на черном прогнившем причале, и позволить уже сгоревшей коже догореть окончательно. Шумели генераторы и проезжающие машины, а я старался расслышать слова Омаи, откручивавшего колесо серого хаммера. Пока он говорил, станция Кюсю пролетала перед моими глазами. Я крутил головой и осматривал то, что видел когда-то еще до перестройки. Я помню, как выглядывал в окно старого поезда и смотрел на отражение полей от стекол по другое плечо. На людей, отражавшихся там и на деревья, плывущих выше горизонта. Помню это, но никак не могу понять, был ли там клен. А если и был, то видел ли я там Сутэки Рё. Внезапно все стало таким необыкновенным, будто я стал частью легенды, а не просто мужчиной с шиномонтажки. Может я просто забыл это неведомое существо, подбирающие осенние листья, в которое никто не верил, которое возможно оказалось туманом тех дождливых дней, которые люди видели слишком загадочно и в конце концов неправильно поняли силуэт вдалеке, проезжая мимо на поезде, спешащем отвезти их на рутинную работу. И может десятки незнакомцев по дороге туда выдумывали эту историю, чтобы им просто было о чем думать. Когда я почувствовал себя также, я понял, что может, и я был одним из них. Все знают, как быстро забывается подобное, и встретившись с дежа вю, можно даже не надеяться вспомнить плоды, заблудшей под неведомый клен, фантазии. И может даже не стоит думать, что листья под ним не исчезали так внезапно, из-за простого ветра, гонимого поездом. Если ехать в последнем вагоне, то вероятно ты увидишь, как вчерашние гнилые листья исчезают из-за сбившего их воздушного потока, и не исключено, что этот день выпадет на конец сентября, и ты подумаешь: «Вот же оно! Человек, собирающий листья снова приходил сюда!», - и будешь ли ты знать, от чего так счастлив видеть что-то чего нет, и думать, когда же вновь ты окажешься здесь. Тогда мне показалось, что эта личная трагедия, не стала городской легендой, и у нее даже не было на это шансов, потому что люди начали воспринимать это как явления, вроде внезапного дождя ясным днем, и их сердце уже не могло говорить об этом также, будь он призраком с рыбного склада неподалеку от порта. Они ошибочно или нет, но сделали это частью своего сентября и вложили в нее смысл, будивший их по утрам, когда листья только начинали опадать на землю. Были моменты в жизни, когда мне казалось, что я умру, но я жив и не помню, может быть такая история и поддерживала мое дыхание. И может только это чувство заставляло Омаи беспрерывно говорить о таких вещах, стирая мозоли под плотными перчатками в кровь, пока за его спиной блики на воде играли друг с другом и блистали как звезды, упавшие сюда прошлой ночью. К тому времени история уже затянула меня в глубь воспоминаний: своих и еще десятка людей, от которых Омаи услышал это. Сутэки Рё продолжал жить, приходя на станцию около шести утра с небольшой картонной коробкой, напоминающей коробку из-под обуви, и опускаясь на землю под невысокое дерево, собирал по одной — две кучке листьев. Шестьдесят лет и множество заполненных коробок. «Шестьдесят с лишним лет — это большой срок. Должно быть в его доме собралась целая коллекция этих листьев» Зачем мальчику, затем мужчине и старику собирать листья с могилы его кота. О чем он думал? Вероятно, он просто хотел, чтобы шелест этих листьев оказался у него дома и мерещился ему, когда как, будучи частью прошлой жизни. Омаи сказал, что под кленом даже не было таблички с именем или датой, и было ли это нужно. Всем было ясно от чего тогда умирали люди, и смерти их животных не отличались от собственных. Затем сквозь свою выдуманную реальность Сутэки проходил тяжелым шагом, удерживая в руках коробку, и исчезал. Он всегда был безмолвен и вел себя как тень, движущаяся только потому, что солнце двигалось за горизонт. Эта часть то, почему я верю в эту историю. Будь это все неправдой от начала до конца разве люди не выдумали бы другого человека. Они непременно бы заставили его рыдать громко и неустанно, как было когда-то в газетах. Но я думаю так не бывает, и его молчание гораздо больше напоминает жизнь, отобранную войной. Наступила зима, за зимой весна, лето, а затем снова осень и опять проезжающие мимо люди видели под кленом постаревшего мужчину с коробкой. О его жизни за пределами станции ничего не было известно, не ходило даже слухов. Я думаю это потому что в действительности он больше не жил. Каждый год больше, чем жизнь его притягивала железная дорога и могила Мисаки, казалось, будто вскоре он прорастет возле дерева, и его можно будет наблюдать там независимо от времени года. Но нет, он исправно приходил туда только в сентябре ранним утром единожды в год, забирал листья и пропадал на двенадцать месяцев снова до жарких дней Хиганы. Шли годы, духота наступала на Японию все сильнее и сильнее, пыль сияла на солнце, а лето заканчивалось, стремительно переходя в осень, сохраняя еще свое тепло. В стране только отгремел показ фильма «Фейерверк» Такеши Китано и столетие подходило к концу. Тогда Сутэки Рё видели уже совсем старым. Ему должно было быть около 65 лет, и издалека он все больше начал походить на призрака в глянцевом сером костюме и галстуке, окутав это место и навсегда оставив под ним подпись своего имени. У него выпали почти все волосы, шаг стал делиться надвое, и я думаю тогда старость и последствия лучевой болезни наконец догнали его, обогнав подаренную Богом удачу. «Выходит он прожил пятьдесят лет прошлым, до которого так легко оказалось доехать, просто сев на 1/3 Кюсю», — я помню, как мне понравилась эта мысль Омаи. Необычно быстро пришел вечер. Знаете ведь этот синеватый ясный сумрак, смешивающийся с голубым дневным небом и приходящий только, когда вы думаете о нем. Это был он. Громадный, несоизмеримый и легкий звездный свет равномерно расплывался вокруг нас, пока мы с Омаи выкуривали его последние сигареты, ожидая окончания рабочего дня. Вдоль моей руки пробежал августовский холодок, и я вздрогнул. Омаи сидел возле меня и рукав его футболки, смятый и мокрый после того, как он закатал его вначале дня, щекотал мое плечо. Мы смотрели куда-то за порт и курили уже несколько минут. История Омаи подходила к концу, забирая остатки солнечного света с собой. «В 2010-м было объявлено о реконструкции путей. Мне кажется, тогда он приходил последний раз», — он опустил руку, легко держащую сигарету, и выдохнул дым перед глазами. Как и сказал Омаи, с 2000-х велись разговоры о перестройке, и в конце 2010 работы должны были начаться. С тех пор, как Сутэки Рё стал проводить в том месте одно утро в году, прошло около 65 лет и 65 сентябрьских дней солнцестояния. Казалось 78 летний старик уже чувствовал свою смерть, сливавшуюся с его черной тенью на каменистой земле. В том году произошла удивительная вещь. Как всегда, в конце месяца ранним утром проезжающие мимо люди видели его из окон поезда. Он обыкновенным своим движением разгреб дряхлыми пальцами листья и начал складывать отобранные, только по ему известным причинам, некоторые из них в коробку. На секунду он застыл и посмотрел на свою руку, висящую в воздухе, глазами, удрученно прикрытыми веками. Старик сковал с металлической, старческой силой пальцы и продолжил набивать коробку. Мне кажется, для таких людей как он, боль застывает в каких-то вещах в круглой бесконечности, и им важно иметь при себе даже перегной их прошлых мыслей и мечт, чтобы не расставаться с ними бесследно. Сутэки Рё всю жизнь прожил с прошлым собой и вопреки мыслям о том, что он каждый год приходил проститься со своим котом, я уверен, что он приходил далеко не за прощанием и прощением. Он приходил туда, поддерживать связь со своей жизнью до войны, со своим спокойствием и питомцем, ставшим для него истинным значением сразу двух вещей — жизни и смерти. Реальность, в которой мы все жили тогда, была для него другим миром, планетой на которой он не мог дышать, ведь его скафандр когда-то был бесследно потерян, а невесомость позволяла ему двигаться только в направлении старого клена. Сутэки Рё ушел в тот день навсегда, но ведь я раннее сказал, что тогда произошло нечто удивительное. Так и было. Если точнее, произошло это ночью, того дня, когда старик уже использовал свой последний купон на прогулку в том месте. Поразительно, но смотрителем станции тогда был уже совсем пожилой мужчина, едва ли не ровесник Сутэки Рё. До этого дорога и это место не нуждались в присмотре, но в связи с перестройкой и уже привезенным некоторым оборудованием, его наняли по большей части следить за рабочей техникой. Так вот смотрителем и были рассказаны последние строки этой истории. Однажды ночью он заметил невысокую тень, проскользнувшую вдоль платформы. Выйдя посмотреть, он пытаясь включить фонарик с постоянно западающими батарейками, начал стучать по нему и волей случая выбил пластмассовую крышку вместе со всем содержимым. Еле наклонившись за выпавшими батарейками, он внезапно услышал в темноте стук. Стоя на краю платформы, он поднял голову и чуть было не упал — прямо перед его носом ехал поезд, который он последний раз видел в сороковых. Он был безмолвен, наполнен задыхающейся жизнью за закрытыми наглухо желтоватыми окнами. Он не гудел, не издавал шума, только стучал по его памяти бестревожным звуком, с той забытой яркостью, которую отбирают года. Он как пролетающий сентябрьский ветер, пронесся мимо него, не задев ни волоска, и исчез во тьме. Под ним остались гнилые нетронутые листья и холодные балки. Та ночь была неожиданно бесчеловечным, промерзлым временем за всю осень, и ее тишина пугала как никогда. Утром проезжающие мимо люди могли видеть под кленом раскопанную в безумии небольшую ямку, накрытую красными цветами хиганбана, и абсолютную пустоту раннего утра вокруг станции, готовящейся к перерождению. Те, кто годами наблюдали за призрачным появлением Сутэки Рё, не могли поверить в эту яму под деревом. Им хорошо было известно, что старик, сохраняющий листья, уже потратил положенные ему минуты встречи с той стороной днем ранее. Легенда всей их жизни почему-то сделала внезапный скачок и тут же стала провисать до того момента, пока они не узнали, что он умер. Вернее, он перестал появляться там, и больше Сутэки Рё не существовало. Начавшаяся в октябре, перестройка взрыла землю и возле старого клена не осталось напоминания о старике и его вечно живом и мертвом коте, получившем кличку от людей, которые никогда не видели его. Пути в том году были почти полностью перестроены. Старому железу давно пора было на покой. Омаи докурил сигарету и потушил ее, закончив дневную историю. На город опустилась ночь, и нам оставалось только закрыть шиномонтажку гаражной дверью, опустив ее до еще теплой земли и щелкнув пару раз сигнализацией, пойти по домам. «Знаешь, я думаю, что однажды в безымянный дом с безымянными людьми соседи вызвали полицию, потому что давно не видели своего престарелого соседа, и там пару молодых, только заступивших на службу ребят, нашли тело старика, а рядом кучи коробок с листьями, превратившимися в паль, и в одной из них кости кота, которого люди называли Мыс.» Я даже не знал, что с ним произошло тогда, но Омаи впервые говорил что-то так. Может из-за его серьезности я запомнил это таким образом, что до сих пор не могу забыть, но это именно то, что было в тот день. Может история Сутэки Рё по-настоящему могла исцелить кого-то или убить, но я уверен, что множество людей когда-то провожали его и память о нем, проезжая одинокий клен. И может когда-то я сидел в этом поезде и думал также. С тех пор прошло много времени. Через пару лет работы на шиномонтажной станции Омаи ушел в сеть рыбацких магазинов и однажды умер в своей кровати от остановки дыхания во сне. А я до сих пор помню, как на следующий день после нашего разговора он встретил меня с улыбкой, устанавливая домкрат, и спросил, какое пиво я пил на своем поступлении, я, разумеется, ответил, что не пил тогда, и он сильнейшим образом удивился, а после с любопытством спросил: «А какое бы хотел?», — и мы продолжили говорить о чем-то глупом. Конец.