Одна из нас

Красное солнце давно скрылось во мгле, опуская на землю холодное безмолвие. Селин лежала без сил, но никак не могла заснуть. Голова раскалывалась. Далеко на горизонте мелькали зарницы, освещая иссиня-черный свод фиолетовыми, серебристыми и огненными разветвлениями, похожими на разросшиеся рога старых оленей. Шквал низко гнул деревья, вырывая с корнями хилые и немощные и швыряя их по скалам. Наблюдение за грозой издалека вызывало странное трепетное чувство в груди Селин: люди могли сколько угодно мериться силой между собой, но природа уравнивала их всех, делала ничтожными букашками пред ликом истинного могущества. Ей вспомнилась легенда о Бескровной битве, породившей Мерихин и Хаду, объединенных впоследствии в целостное царство Мерихада. Два противоборствовавших вождя, деливших земли хопешом, сошлись на битву в пустыне Памир, раскинувшей пески меж двух отдаленных вершин, Клыков Востока. Армии стояли друг против друга, готовые схлестнуться в жестоком побоище, но небо внезапно потемнело, сделалось черным, как мерихадский агат; с него стрелами посыпались молнии, вздымая красную пыль в белоснежную пену. С того дня Памир был поделен на две равные части рекой Йедуарим, что с древнего языка означало «порожденная молнией». Йедуарим стал границей заключивших мир территорий. Вожди разошлись, страшившись противиться всевышней воле, и битва окончилась без единой пролитой капли крови. Впрочем, шесть сотен лет спустя их покорность небесам не помешала далекому предку Джавада завоевать Мерихин и именоваться с тех пор не вождем племен Хаду, а первым царем Мерихады Аарром Зловещим Слепцом. Потеряв в боях оба глаза, ухо, семь пальцев и ногу по колено, он продолжал стоять во главе своего неодолимого войска, сметавшего на пути все и вся. В решающей битве они разгромили супостата наголову, выступив пятью тысячами против тринадцати. Аарра был столь беспощаден и кровожаден в своей жестокости, что враги разбегались, лишь почуяв дуновение слабого ветерка его далекой тени. Он был горячо любим и почитаем народом даже сквозь века. Как же, должно быть, корежило в гробнице Зловещего Слепца от сознания, что потомок великой династии проиграл трон и царство выходцу из семьи коробейников. Селин укуталась посильнее в плащ, пряча в него озябшие руки. Они разводили костер только для приготовления пищи, а оставшуюся часть ночи ей приходилось стучать зубами в ожидании рассвета. Тело от череды подъемов будто набилось ватой. Их путь пролегал через волнистую гряду мрачных безлесых холмов, самый высокий из которых, с конической, слегка приплюснутой вершиной, стоял правее, поодаль от остальных. На картах он был отмечен как Амон Сул, но в народе носил другие названия — Пасмурная вершина или Заверть. Здесь обитали лишь звери и птицы: даже те, кто в страхе бежал от Кусачей хвори, не решались искать укрытия в Ветреных холмах, ибо с северных отрогов Мглистых гор и Эттенмурса, Троллистого плато, сюда порой забредали тролли. Запасы воды в мехах быстро истощались, благо их было где пополнить: с холмов, пересеченных глубокими ущельями, стекали ручьи, у берегов которых чахли низкорослые ольхи. На гребнях хребтов иногда виднелись остатки рвов и серо-зеленых крепостных стен, с тесно пригнанными друг к другу камнями, а в ущельях — старые каменные укрепления. Тропа, бравшая начало у подножия западных склонов, словно нарочито, хитро петляла по таким местам, где шедших сложнее всего было заметить как с вершин холмов, так и с равнин на западе. Она взбиралась на крутые склоны, ныряла в лощины и заросшие балки, проходила через нагромождения огромных валунов и груд обломков скал, скрывавших от шальных глаз не хуже ограды. Временами до уха долетал печальный свист каких-то пичуг, взгляд цеплял на бледном небе далекие очертания ястреба или орла, но иной жизни здесь не водилось. Южный конец тропы прилегал к серо-зеленой насыпи, наподобие моста ведшей к крутому северному откосу холма. Во время привала в укромной лощине на западной стороне Пасмурной вершины, дно которой напоминало чашеобразное углубление, Селин спросонья запнулась о камень и сильно ушибла ногу. Дальнейший путь был невозможен: ей едва хватило сил на подъем, последний участок которого был, как назло, особенно крутым и каменистым. На вершине треснутой короной сомкнулось широкое каменное кольцо, раскрошившееся и заросшее жухлой травой. В центре громоздилась груда закопченных камней. Этот венец из основания древней башни Амон Сул и стал их временным убежищем. С развалин кладки хорошо просматривались простиравшиеся равнины, пустоши и бездорожья. От открывавшегося вида у Селин поначалу перехватывало дух. Далеко на юге раскинулось покрывало лесов с тоненькими веточками поблескивавших в холодном осеннем солнце рек; внизу змеился Тракт, петляя по склонам и исчезая за хребтом в темной земле; поросшие тростником и камышом болота то и дело окутывал густой непроглядный туман. На восточном горизонте, озаряющемся сейчас грозой, вставал незыблемый массив: на фоне мрачных бурых предгорий белели вечными снегами сверкающие средь туч пики. Селин не находила себе лучшего занятия, чем наблюдать за миром в щель между двумя камнями. Почти как баронесса с балкона, иногда думалось ей. Вообще говоря, коротать время несбыточными грезами было довольно опасным действом: слишком уж болезненно потом было выныривать и биться головой о суровый лед неприкаянности в огромной действительности. Вдалеке прогремел гром, прокатился по скалам и пустился эхом по ту сторону хребта. Молнии засверкали так ослепительно, что после одной из них перед глазами запрыгали разноцветные мушки. Прикидывая, как скоро до них дойдет гроза, Селин вытерла плащом испачканный брусникой рот и, прислонившись плечом к кладке, устало посмотрела на Арагорна. Тот, освещаемый всполохами, разделывал тушу отбившейся от стада, длинноухой серны. Животное уже сменило шкуру к зиме, с красно-бурой на темно-коричневую, однако дожить до этой самой зимы ей помешала угодившая в глаз стрела. Большой удачей было поесть наконец мяса, а не давиться грибами, кореньями, травой и ягодами. Селин же пуще всякого ужина ждала возможности погреться у костра. Горло першило от пробирающих до костей, ночных порывов, а сегодня окончился лишь третий день пребывания на развалинах Амон Сул, и неизвестно, сколько еще их поджидало впереди. Ушибленная лодыжка сильно опухла, будто ее, как жабу, надули через тростник; на ногу было больно наступать. Селин старалась не тревожить ее, отлучаясь только по нужде, но заживление тянулось медленно, и припухлость, казалось, не спадала совсем. Ей вспомнилось, как однажды дядя заставил ее есть толченных в ступе, сухих тараканов, чтобы избавиться от кашля по совету местного полоумного пастуха, заигравшегося в лекаря. Селин тошнило тогда пару дней. Она продолжала от скуки рассматривать Арагорна, который будто бы не замечал ее настырного взгляда. Селин поймала за хвост мысль, что сейчас чувствовала себя в безопасности, а затем отбросила мнение, посчитав глупостью. Однако было нечто в его глазах такое, когда он смотрел на нее, что успокаивало на время тревожное беспокойство внутри. Быть может, просто устала жить в постоянном страхе, подумала Селин. Устала от самой себя и пыталась найти утешение в том, кто оказался рядом, чего делать было категорически нельзя. Нельзя было верить в иллюзии, что безопасность вообще когда-либо сможет наступить. Это сказки для детей, не столкнувшихся со скверной настоящего мира. Но врать себе Селин не любила: ей хотелось бы поверить в эту иллюзию, хотя бы на время. За последние дни они едва перекинулись парой-тройкой фраз, большая часть которых пришлась на ее нелепое падение в лощине, да и до этого не сказать чтобы много беседовали. Иногда болтовня о всякой ерунде рисовалась чуть ли не спасительной соломинкой, однако заводить пустые разговоры с тем, кто цедил в час по чайной ложке слов, будто платил по золотому за каждое из них, представлялось столь же пустой идеей. Впрочем, решила она, не ответит, так не ответит — поговорит сама с собой. Для нее было не впервой. — Мама рассказывала, что раньше на севере Мглистых гор водились грифоны, — Селин покашляла, садясь на спальнике поудобнее, и почесала кончиком пальца красноватый нос. — И тому, кому удавалось обуздать одного из них, даровалась безграничная власть над небом и землей. Арагорн стирал с рук кровь, не поднимая головы. Селин, закусив губу, недолго помолчала и продолжила: — А еще в детстве я слышала, как рыбаки говорили, что настанет день, когда златоглавый орел опишет в небе круг, и из древних легенд вернется король. — И ты в это веришь? Селин пожала плечами. Признаться, она не отказалась бы посмотреть, как лорда Голасгила выбьют из Ланнера пинком под зад. Ей ни разу не доводилось лицезреть своими глазами наместника Гондора, лорда Дэнетора из дома Хурина, однако однажды, будучи ребенком, ей удалось заполучить призовую белую ленточку из рук его первого сына и наследника, лорда Боромира. Дядя взял ее с собой на ежегодную ярмарку в Минас Тирит: Селин, швыряя по мишеням каштанами, одержала победу в шуточном состязании. Десятилетняя Селин весь год млела над белой ленточной, мечтая, что к следующей ярмарке станет совсем взрослой и уж тогда точно сможет заполучить особое расположение уже не двадцатидвухлетнего, а двадцатитрехлетнего лорда Боромира. И вот стояла она тогда, в своем новом синеньком платьице с ажурными кромками, заплетенная в красивейшие косы с бусинами, нарумяненная дольками свеклы и надушенная дешевой выжимкой зубчатой лаванды. Стояла, теребила белую ленточку и смотрела, как ее дражайший возлюбленный и несостоявшийся жених наклонял голову для поцелуя руки хорошенькой дочери какого-то лорда. Обычно скупой на слова Салим долго распинался, объяснял, что ничто в мире не вечно под луной. «Даже разбитое сердце продолжает биться, моя девочка», — так он сказал ей тогда, дурочке, наматывавшей сопли на кулак. Его голос до сих пор отзывался внутри эхом. Лишь со взрослением Селин поняла, чего ему стоило купить то синее платье, выменять снасти на крошечный флакон духов с поддельными жемчужинами из стекляшек и подарить неповторимое предвкушение праздника. Салим не ел три дня ради ее глупого счастья. Ради парадного авангарда, скрывающего за собой голод, лишения, осквернения, убогость и разруху. И ни один человек, будь то благородный лорд, прекрасная леди или даже славный король, не обладал неприкосновенностью от жребия пополнить строй ничтожных скитальцев и нищих бродяг, еле-еле сводящих концы с концами на кусок хлеба. Селин подняла взгляд к бледным звездам, выглядывающим из прорезей черных туч. — Думаю, человеку нужно во что-то верить, чтобы держаться. Мне видится это таким странным… Спустя столько времени в людях еще теплится надежда. Не знаю… До недавних пор я и полуросликов считала лишь героями старых северных песен и нянюшкиных сказок. Но мы-то не в сказке. — Одно другому не мешает, — Арагорн раскладывал хворост для костра. — Те, что придут после нас, сложат легенды и о нашем времени. — Будут ли те, кто придет после нас?.. — Селин вздохнула и замолчала. Затем нерешительно спросила: — Вы верите, что Кусачую хворь можно одолеть? Арагорн пристально посмотрел ей в глаза, испытав неуютное чувство в груди. — Человеку нужно во что-то верить, чтобы держаться. — Вы назвали меня надеждой на спасение. — Я назвал так твою неуязвимость к болезни, — уточнил Арагорн, но его тон не звучал убедительно. Селин зашлась в сильном кашле. В горло будто залили кипяток. Она отняла ото рта ладонь и шмыгнула носом. — Вы встречали такое прежде? — Нет. — То есть то, что со мной будут делать, ни на ком не испытывали? Арагорн прищурился, изучая выражение ее лица. Косвенностью изложения Селин однозначно владела. Ему стало интересно, какие паутины мыслей ткал ее разум. — А что, ты думаешь, с тобой будут делать? Отведя взгляд, Селин несколько мгновений рассматривала костяшки своих пальцев. Лица мертвых стояли перед глазами. — Вероятно, будут искать ответы, — тихо сказала она и вновь посмотрела на Арагорна. — Но ведь это будет не первая попытка найти лекарство. Он долго удерживал ее взгляд, а затем резко припал к камням, заслышав отдаленный треск. Селин следом выглянула в щель, затаив дыхание. По Тракту, мечась из стороны в сторону, бежали три пятна, похожие на больших муравьев. Внимание их привлекла молодая горная коза, молнией пролетевшая по склону. Один из них, самый здоровый, запнулся о поваленную корягу и рухнул наземь, пронзительно щелкая; два других безуспешно пытались нагнать косулю, спотыкаясь и сталкиваясь друг с другом. Селин похолодела, закрывая рот ладонями, дабы в случае приступа кашля не выдать местоположения. Кусачие, насколько ей было известно, не могли забираться ввысь по крутому хребту, как люди, однако рисковать она не хотела. Тьма стояла кромешная. Арагорн напрягал зрение, вглядываясь в темные склоны и пытаясь уловить очертания кусачих в отблесках зарниц. Вскоре показалось еще трое, примкнувшие к остальной группе. Перестав слышать косулю, они замолкли и бессмысленно побрели по Тракту, цепляясь за кусты. Один был совсем маленьким, очевидно, зараженный ребенок. Внезапно голову самого здорового прошила стрела. Он режуще затрещал, но не свалился. Вторая не заставила себя долго ждать. Грибная свора ринулась по ту сторону склона, откуда прилетали стрелы. Солдаты Бри вылазками зачищали окрестности, но они не уходили так далеко от города в целях безопасности. Селин мельком взглянула на Арагорна и не заметила на его лице облегчения. Видимо, кто мог выступать в роли ночных карателей, он не знал. Темень рассекали раскаты щелканий и треска. Длились они считаные минуты, и снова наступила тишина. Нетрудно было догадаться, что все шестеро лежали под склоном уже без голов. Арагорн с полчаса изучал местность после того, как четыре маленькие точки показались из-за холма и умчались прочь. В таком освещении не удалось разглядеть не то что цвет плащей, а их наличие — лишь игру теней по земле. Он повернулся к приросшей к камню Селин. Та тяжело дышала, дрожала и без конца шмыгала носом. Впрочем, если даже позабыть об опасности извне, ее могла одолеть и опасность изнутри. Отсутствие огня вкупе с холодными ветрами спешно вынесут приговор, а ее шансы оправдаться без должного ухода будут невысоки. Жителю Севера и Запада было легче приспособиться к условиям Юга и Востока, нежели наоборот: их плоть поколениями закалялась суровыми морозами и забористыми вихрями; теплолюбивая же, вожделеющая солнца кровь Селин выдавала в ней иноземку, закинутую по воле судьбы на другой край света. Арагорн принял решение, что здесь оставаться было нельзя. Собирая немногочисленную поклажу, он обдумывал дальнейший путь, а точнее, искал возможности его сократить, к примеру, рискнуть, повернув после равнины по широкому изгибу к северу. И, судя по излюбленной привычке обстоятельств не оставлять иного выхода, ему все-таки придется на это пойти. Мысли о лучниках не давали покоя. Если их станут преследовать, с Селин, даже не ушибившей бы ногу, далеко уйти не удастся. Она была медлительна, нерасторопна и издавала слишком много шума, сама того не замечая: опытному стрелку не составило бы труда попасть в нее даже с закрытыми глазами. Селин же немного приободрилась после ухода из Амон Сул. Арагорн помог ей преодолеть наиболее каменистый и крутой участок спуска, а дальше понес ее на руках для сбережения времени. Осторожно спустившись по юго-западному склону холма, он почти пересек Тракт, как издалека донесся продолжительный свист. Ему вторил еще один, слабее и намного ближе. Селин от испуга сжала пальцами плечо Арагорна, всматриваясь в беспросветную ночь позади. Казалось, секунда — и из мрака также засвистят стрелы. С востока наползали, грузно перекатываясь, низкие густые тучи. Арагорн не медлил. Он достиг узкой полосы гущины впереди, ненадежно, но все же скрывающей их от посторонних глаз. Заброшенная и дикая долина постепенно понижалась к югу. Ничьих следов не было видно; местами на широких пустошах в небольшие куртины сбивались кустарники и низенькие деревья. Увядшая листва опадала от треплющего ветра. Плешивый ковер из серой жесткой травы приглушал шаги. Арагорн настороженно прислушивался к звукам ночи и своим ощущениям, Селин всматривалась в его лицо, страшась увидеть на нем отражение сулящей опасности. Он останавливался на привал трижды и только тогда, когда руки каменели настолько, что он переставал их чувствовать. Он будто постарел лет на десять. Круги под глазами, до этого залегшие лишь тусклыми тенями, проступили отчетливо, словно их ему нарисовали серовато-синей краской. Селин изредка позволяла себе дремать, но старалась, насколько могла, бороться со сном и держаться. Прикрывая и открывая веки, она видела одну и ту же картину — проплывающие мимо деревья. Вокруг ничего не менялось, только Пасмурная вершина за спиной Арагорна оседала с каждым часом, пока совсем не скрылась из виду, а синеющие на горизонте горы чуть заметно приблизились. Небо толком не светлело; изредка вдалеке просматривались дождевые завесы. Свист повторился под конец второго дня, настолько отдаленно, что Селин вначале подумала о разыгравшемся воображении, однако по лицу Арагорна поняла — это было не так. Страх приходил к ночи. Задувание ветра казалось перекличкой преследователей, шелест сухой травы — чьей-то поступью. За каждым стволом в неверном блеклом свете ей мерещились силуэты, очертания лиц, шевеления теней. В такие минуты Селин жмурилась и полагалась на слух, хотя прекрасно осознавала, что в нынешней ситуации от нее не то что мало что зависело — от нее не зависело ничего. Она не смогла бы даже убежать. Жуткое ощущение нависшей угрозы, подстерегающей беды, с которым она успела уже породниться, не отпускало ни на мгновение. Селин испытывала довольно противоречивые чувства: под ложечкой сосало не столь от обуявшего ее страха или голода, сколько от сочувствия к человеку, вынужденному испытывать тяготы из-за ее неумения устоять на своих двоих. Однако этот же самый человек по собственному желанию купил ее, словно скот на рынке, и втянул в сомнительное путешествие. Но, невзирая ни на что, Арагорн был к ней добр с самой их встречи. В мире, окружающем Селин, намного вероятнее было отыскать в грязи алмаз, нежели благодушие. И что таила в себе его доброта, ей представлять не хотелось. Возможно, он и глазом не моргнет, отдавая ее для опытов по созданию лекарства каким-нибудь чернокнижникам. От воспоминаний об истыканных иглами конечностях Селин ощутила подступающий тошнотой приступ дурноты и бросила об этом думать. На третий день кисея моросящего дождя, словно водяная пыль, затянула лес. На четвертый косохлест обратился проливнем. Селин надвинула капюшон до носа и содрогалась в лающем кашле так часто, что болел живот. Небесный плач основательно уничтожал следы; Арагорн позволил себе отдых под разросшейся куполом, дубовой кроной. Оба вымокли до нитки, но даже если бы он осмелился развести костер, рядом бы не нашлось ни единой сухой щепки. Селин выглядела еще хуже него. Ее все время колотила дрожь. Она, виделось ему, уже сама перестала отличать, от чего дрожала — холода или страха. С высоты прогремело раскатистой волной. Припавши ухом к земле на два часа беспокойного сна, Арагорн с почти непреодолимым усилием поднял налившуюся железом голову. Селин сидела рядом, жалась к нему в поисках тепла, укутанная в насквозь мокрый плащ. Стучала зубами, держась за его ладонь. Взгляд карих глаз сделался совсем туманным; лоб накалялся. Женщина, победившая Кусачую хворь, не справлялась со старой доброй горячкой. Была в этом какая-то особая грустная ирония. Арагорн поднял ее, перехватил обмякшее тело поудобнее и прижал к себе, ускоряя шаг. Постепенно начал ощущаться пологий подъем, но стена дождя мешала уверенно ориентироваться на местности. По памяти он повернул на северо-восток, к невысокому гребню водораздела, и вскоре достиг его. Впереди открылась цепь лесистых холмов; справа, под слабым солнцем, свинцово поблескивала широкая река. Еще одна, окутанная рваными клочьями тумана, виднелась поодаль в каменистой равнине. Он спешил, насколько хватало сил, и наконец дошел до крутого спуска, ведущего к Последнему мосту. Кругом царила тишина; журчала лишь вода, стесненная тремя изящными мостовыми арками. Селин сдавала, погружаясь в пучину бреда; с ее покрытых белым налетом губ срывалось неразборчивое бормотание на родном наречии. То, что Арагорну поневоле удалось разобрать, он меньше всего ожидал от нее услышать. «Я убью вас всех», — мямлила она, словно оказавшись в замкнутом круге кошмара. Несвязный лепет сменялся постаныванием, похныкиванием и вновь превращался в беспорядочный поток горячечной муры. Через несколько часов, когда кончился дождь, Селин понемногу опомнилась. Пребывая на грани миража с явью, она бессмысленно хлопала глазами, которые дневной свет резал похлеще ножа; пыталась осмотреться, не поворачивая головы, и временами изучала сосредоточенное и крайне изможденное лицо Арагорна. Мир вокруг казался ей размытым и вылинявшим. Арагорн миновал узкий овраг, уходящий по поросшим лесом отрогам к северу, круто свернул, и вскоре его силуэт затерялся в сумраке под сводами корявых деревьев у подножия холмов. С каждым километром они становились все выше и угрюмее, нависали над головой мрачной грядой. На их скалистых гребнях и склонах виднелись древние каменные стены и развалины башен. Руины, двоящиеся в глазах Селин, выглядели зловеще. Мир вокруг тускнел. Арагорн едва шел, запинаясь, оступаясь и сам не сознавая, откуда черпал силы. Руки и плечи непрерывно ныли; в случае необходимости он вряд ли бы уже смог поднять меч. Селин уперлась ладонью ему в грудь и слегка надавила в попытке отстраниться. Она облизнула пересохшие губы и прохрипела: — Я пойду сама. Последнее, что она запомнила перед забвением, — очередное красноречивое молчание. Холмы с частыми скальными выходами обступали со всех сторон и медленно смыкались. Арагорн брел по бездорожью среди нагромождений валунов и поваленных стволов в направлении реки Бруинен, но она давно пропала из виду, а перед глазами протянулось узкое, мрачное и пустое дно ущелья, чьи стены становились все выше, и со скал, будто занавеси, свисали узловатые корни сосен, отчаянно цепляющихся за камни корявыми когтями. Темнота наступала. Западный ветер вновь нагнал тучи и пролил воду далекого морского побережья. Дождь шел беспрестанно, превращая и без того вязкую почву под ногами в непроходимое болото. Арагорн начал терять чувство времени. Холмы становились круче; сменяющие друг друга скалистые коридоры сужались. Арагорн держался северного направления и наконец сумел на рассвете разглядеть сквозь стену ливня торчащую из земли, каменную веху, с насаженной на нее, раскрытой в последнем реве головой варга. С него будто спали железные оковы. Несмотря на трудный подъем, идти стало легче. Согбенная, опирающаяся на посох фигурка юркнула во тьму пещеры при виде незваного гостя. Каменный уступ вдавался в стену утеса по типу площадки. За ним низкой зубчатой аркой темнело, будто рана, углубление. Арагорн встал от него в нескольких шагах, боясь не выдержать и разжать от бессилия руки. Ливень без пощады хлестал по лицу; порывы ветра были настолько сильны, что он покачивался, обуянный их волей, словно кусачий. Голова Селин безжизненно свисала с его локтя, как набитый корнеплодами мешочек. Из пещеры раздался скрипучий, гнусавый голос: — Я велела тебе не заявляться на мой порог. — Я пришел просить не за себя. — Уходи, Подлунный Волк. — Ей нужна помощь. — Уходи. — Прошу тебя, Вира. Голос был непреклонен: — Проси у своих остроухих дружков, авось они на что-то еще сгодятся. — Мне не дойти до Имладриса. Я не пришел бы к тебе, будь у меня иной выбор. — Уходи, — в третий раз проговорила пещера. — Уходи, пока дозволяю. Арагорн опустил взгляд на хладное белое лицо Селин. В ней угасала жизнь. Его кадык дернулся; слова сорвались с языка: — Ее укусили… — Я могу только замедлить обращение. Скинь со скалы, спустись и отсеки голову. Найдешь себе новую девку к югу от хребта. — Ее укусили, — четче повторил Арагорн, — в августе. Хворь не распространилась. Мгновения слышался только ливень. — Ты не врешь, — в скрипучем голосе взяло верх удивление. — Заноси. Он ступил в зияющую тьмой пещеру. Дневной свет после пересечения невидимой глазу границы вначале колыхнулся, будто рябь прошла по воде, подернулся дымчатым маревом, тягуче сгущаясь, а вскоре и вовсе пропал. Не было слышно ни его шагов, ни каких-либо иных звуков. Чистое небытие. Казалось, здесь перестало существовать само время, обращая законы мироздания в бесконечную пучину пустоты. Глаза Арагорна сомкнулись; он почувствовал легкость, тянущуюся длинными нитями сквозь все тело. Парил, будто в невесомости. Сознание плавно погрузилось во мрак.

***

Селин чуть повернула голову, учуяв запах прелых грибов и душистой смолы. Ресницы затрепетали; слипшиеся веки медленно приоткрылись. В глазах по-прежнему двоилось, и ей пришлось напрячь зрение. Прямо над головой беспорядочно свисали заплетенные в косы, черные как смоль веревки, к концам которых крепились звериные клыки разных мастей, пучки шерсти и мелкие косточки, скорее всего, птичьи. Селин видела подобные, в одном из богатых домов Арчета. В оставленной хозяевами детской на низком столике стояла железная клетка, обратившаяся усыпальницей для маленькой пташки. Селин лежала на чем-то твердом и мокром и, чуть приподняв голову, обнаружила, что была полностью обнажена. Там, где она оказалась, было ни холодно, ни тепло. Припухлость на лодыжке спала; нога больше не болела. Ей казалось, что она вообще не ощущала ничего, будто все ее чувства притупились. Окончательно согнав дремоту, Селин вскочила, запуталась головой в веревках и шлепнулась наземь, не нарочито соскользнув с каменной плиты. Спина и ноги были вымазаны маслом с явной чесночной отдушкой. У Селин промелькнула мысль о людоедах, маринующих ее к ужину. Помещение напоминало просторную пещеру, в то же время кажущуюся жутко тесной. Предметы вокруг представлялись одновременно и большими, и маленькими, будто их плавно отдаляли от лица и приближали обратно. Взгляд словно пульсировал, бесцельно мечась. По наитию ей представлялось, что она находилась сразу же по обе стороны от действительности; словно на меже двух миров, если такое было бы вообще возможно. Будто все противоположности слились здесь воедино: утро и вечер, день и ночь, лето и зима, истина и ложь, сон и явь, любовь и ненависть, добро и зло. Жизнь и смерть. Ступню лизнуло что-то влажное, холодное; Селин опустила подбородок и увидела пеструю змею, высунувшую из пасти раздвоенный язык. Голова ее была красной как кровь; ромбовидная чешуя в приглушенном свете казалась высеченной из разноцветных камней. Змея описала широкий круг, гибко выгнулась, переливаясь вычурными бликами, и потянулась по полу, оставляя на песке и пыли мокрый след. Она скрылась в темном углу: там, где покоилось сохраненное медом и смолой тело, обтянутое зеленоватой, местами надорванной оболочкой, некогда бывшей кожей. Макушка сберегла жесткие клоки русых волос; на затвердевших, сухощавых конечностях кучились сложившие жилистые крылья, синие бабочки. Извивающиеся ленты огня струились в диком танце из ямы в полу. Рядом валялся опрокинутый набок котел, запачканный засохшей, бурой и темно-зеленой грязью наподобие ржавого нагрудника. Селин вскрикнула, увидев за рваным краем пламени испещренное бороздами морщин лицо, выглядящее, как скукоженный, заплесневелый клубень. Глядя на мутные, лишенные зрачков глаза, ее собственные чуть не повылазили из орбит. Она до боли вжалась спиной в каменную плиту, позабыв о стыде и замешательстве, охвативших ее в первые секунды после пробуждения. На нее будто взирала сама смерть. Неужели Арагорн отдал ее ей? Пепельно-серое лицо старухи покрывали омерзительные багровые язвы; остатки жухлых волос торчали во все стороны с неправильной формы, напоминающей яйцо, черепа. Нитки губ были сильно опущены, что паче подчеркивала выдвинутая вперед челюсть. Старуха прошла сквозь пламень, ступив в яму широкой костлявой стопой, и встала напротив съежившейся Селин. Усеянная шестью узловатыми пальцами ладонь потянулась к ее лицу, и Селин осознала, что была не в состоянии шелохнуться, будто какая-то неведомая сила обездвижила ее тело, обратила в безвольный кусок гранита. Повеяло морозом. Она не могла даже размокнуть губ. Изуродованная мокнущими струпьями рука замерла в паре сантиметров от щеки Селин; мутные глаза старухи расширились, побелели; сама она отпрянула с неожиданной прытью, будто ее пальцы окропили раскаленным железом. Сморщенное лицо вытянулось не то от испуга, не то от изумления. Старуха постояла в оцепенении с полминуты и посмотрела на твердые от холода соски Селин. Рта она не раскрывала, но под сводом пещеры раздался скрипучий голос: — Оденься. Я не лечу грязную плоть, поэтому омыла тебя. Селин шумно сглотнула, кивая и озираясь, заметила на краю каменной плиты чистую одежду. После пробуждения ее там не было. Старуха поскребла в раздумьях покрытый редкими седыми волосами подбородок. Вновь прозвучал ее голос: — Твоею неуязвимостью к Хвори Хворь не исцелить. Их попытки не увенчаются успехом, однако пытаться им это не помешает. Селин не решалась спросить, но слова будто насильно вытолкнули с ее рта: — Кому не помешает? — Тому, к кому тебя ведут. И не вини никого в отсутствии ответов на незаданные тобою вопросы. Чтобы тебя не теряли, не теряй себя сама. Твои птицы летят на север, а хотят на восток. Черпай в них силу тремя путями. В жизни важен каждый шаг. Натягивая штаны, Селин увидела у стены еще одну каменную плиту, на которой неподвижно лежал Арагорн. Лицо его было спокойным и умиротворенным, будто он спал глубоким сном. Она покусала нижнюю губу и взглянула на отвернувшуюся к огню старуху. Значит, та пленила обессиленного Арагорна вместе с ней самой, когда он пробирался сквозь цепь скал. — Он жив? — А что с ним станется? — раздраженно буркнул голос. — Его изнурила долгая дорога, только и всего. Я дала ему передохнуть, — старуха повернулась. Ее крючковатый нос странно подергивался. — Беспокоишься. За него или себя? Селин не знала, куда деться от пристального взгляда глубоко ввалившихся, безжизненных глаз. Слабость в ногах поднималась по телу, и вскоре ей показалось, что на ее плечи сбросили торбу с мукой. — Он убил близкого ему человека, защищая меня. Я обязана ему жизнью. Старуха хмыкнула, но ее застывшее лицо и не вздрогнуло. — Не защищая тебя, а защищая тех, кому на роду написано порасти грибами. Их не спасти. Кому суждено сложить голову, голову сложит. На вас надвигается новая напасть. Небо затягивает дым. Хворь сама себя изживет, когда придет время. — Почему вы говорите об этом мне? — Ты лишена надежды. Селин опустила взгляд. — Ты печешься о другом, и другое тобою движет, — продолжил голос. — То, что близко и моей натуре. Я безразлична к судьбе мира, она давно предрешена и мне известна, но отдельные ее плети по-прежнему стегают меня. Старуха кивком указала на забальзамированное в темном углу тело: — Ее глаза были такие синие, что затмевали собою небо и море. Мы жили здесь в изобилии и процветании, пока не пала тень Ангмара. Все сгинуло в войне, унесшей и Арнор. Это было так давно, что даже холмы не сохранили памяти о нас, хотя тень все еще лежит на этой земле. Селин немногое знала об Арноре от матери и еще меньше была осведомлена об Ангмаре. Арнор, земля короля, был основан дунэдайн в конце Второй Эпохи. Королевство простиралось от Мглистых гор на востоке до Синих на западе, южные же владения оканчивались в Тарбаде. Арнору принадлежали все территории Эриадора, кроме земель за рекой Лун. Первым королем, основателем королевства, стал Элендиль Высокий, правивший в столице Аннуминас у озера Эвендим, а после его гибели трон перешел к роду его старшего сына Исильдура. Властители Арнора именовали себя верховными королями, титулом, утвержденным Элендилем, бывшим к тому же и сюзереном Гондора, правители которого звались просто королями. Тем не менее единственный выживший наследник Исильдура, его четвертый сын Валандиль, по малолетству избежавший воинской участи, и его потомки не выказывали притязаний утвердить верховное владычество над Гондором, и после кончины Исильдура две державы развивались независимо и обособленно. У последнего, десятого, короля Арнора Эарендура родилось трое сыновей, двое из которых не желало подчиняться старшему наследнику, по закону должному стать королем. Принцам удалось решить вопрос миром и поделить земли отца, подробив их на три королевства: Артэдайн, отошедший младшему сыну, Кардолан, доставшийся среднему, и Рудаур, унаследованный старшим сыном. Однако три королевства продолжала терзать вражда, приведшая впоследствии к их угасанию. В Кардолане и Рудауре род Элендиля пресекся, но в Артэдайне, владениях принца Амлайта, еще правили его прямые потомки, пока не затерялись под гнетом времени. Старуха сощурилась, глядя на потерянное, отмеченное страхом лицо Селин. — Силу, обитавшую в Ангмаре, невозможно ни понять, ни измерить. Она пришла к нам из давно забвенных земель и стерлась в людской памяти. Лишь жалкая горсть тех, кому предписано бессмертие, еще хранит отголосок обрушившихся на нас бедствий. Селин перевела взгляд с синих крыльев бабочек на мутные глаза. Она не могла поверить в то, о чем спрашивала: — Вы одна из горцев? Людей холмов, вероломно восставших в Рудауре против законного короля в союзе с Ангмаром? — Не будь так заносчива в своих скудных познаниях. Если я поведаю тебе хотя бы треть того, что произошло в те времена, твоя голова вскипит похлеще моего котла, — старуха отвернулась к огню, сложив за спиной руки. На ее балахоне из грубой серой шерсти играли тени, отдаленно похожие на сходящихся в рукопашном бою воинов. — И не забывай, кому целыми поколениями служили твои предки, Злой Рок, а может, еще послужишь ты. Ничто не проходит бесследно. Селин мельком осмотрелась и поняла, что большинство предметов в пещере исчезло, будто их никогда здесь и не было; пропала и плита с Арагорном. Она прочистила горло, переступая с ноги на ногу. — Что вам нужно от меня? — Вопрос в том, чего ты хочешь от меня. Я могу оказать тебе помощь исполнить желанное, но взамен потребую плату. Селин выждала время, думая, что пещера вновь заговорит, но этого не произошло. Она нерешительно спросила: — Какую? Послышался слабый хруст. Старуха, стоя животом к огню, поворачивала голову, пока сморщенное лицо не оказалось со стороны спины. Зрелище было настолько мерзким, что Селин припала бедрами к плите и задержала дыхание, уповая не закричать и не разрыдаться. Кусачие, свист в ночи — даже Тарбад — по сравнению с этим казались детскими забавами. Старуха являла собой олицетворение чего-то ужасного, будто ее тело было соткано из тысяч не столько смертей, сколько скорбей усопших. Голос заговорил; он был громче и напористее, словно раздавался непосредственно в голове: — Будь моими глазами и ушами, куда бы ты ни пошла. Селин сбивчиво пролепетала: — Мое имя ничего не стоит. Здесь я никто. — Мне начихать, кто ты сейчас, — ответил голос, — меня волнует, кем ты можешь стать. Я желаю знать, что происходит на землях, куда не в силах ступить моя нога. Селин не успела толком решить, вдруг это все было лишь проверкой ее преданности, а потом подумала — кому? Если цена приобретения такого сторонника заключалась в рассказах об «их», попытках лечения, то это можно было окрестить несусветным везением. Быть под эгидой той, кто одним только видом вынуждал кровь стыть в жилах. Однако она никак не могла поверить, что ей наконец улыбнулась удача; это было равносильно тому, как если бы солнце внезапно погасло и больше не светило. Глоток свежего воздуха. За все эти годы она впервые увидела просвет, и это не укладывалось в голове. Ей стало легче дышать; сознание прояснилось, но она решила увести мысли в другое русло, ибо предполагала, что собеседница могла их прочесть. Селин посмотрела на старуху более ясным взглядом. — В чем будет заключаться ваша помощь? Ей показалось, что недвижное, сморщенное лицо на долю секунды скривила ухмылка. — Поверь, ты прочувствуешь ее сполна, когда придет час. Наши враги носят разные обличья, но все они — единый лик одной беды. — Почему я должна верить вам на слово? Старуха отвернула голову к огню. Пламя начало плевать искрами. — Ты будешь обладать только им. Оглянись и посмотри, что больше у тебя ничего нет. Тебе нечего терять, твой главный страх уже свершился. — За доносительство я могу лишиться жизни, — Селин возразила на удивление ровным тоном. Голос хмыкнул и сделался мягче: — Думаешь, она чего-то стоит? Крысы в моем подвале жили лучше твоего. Хочешь и дальше слоняться из угла в угол, побираясь и просить о пощаде? Молиться, чтобы какой-то обезумевший конюх не решил по пьяни тебя взять? Неужели позволишь и дальше продавать себя, как базарные специи? Ты не была рождена рабою, ты ею стала волею своих и чужих пороков. Я не буду тебя принуждать, хотя могла бы. Сделай выбор сама. Селин долго молчала, стараясь контролировать бурлящие потоки мыслей. — Я стану передавать вам сведения, — наконец сказала она, — какие сочту необходимыми. Но мне нужна помощь не на словах, а равносильная вашему могуществу. Я хочу, чтобы те, кто вознамерился мне навредить, обращались бегством, чтобы вы вселяли в них ужас, какой вселили в меня. — Твой аппетит непомерно разыгрался после долгого голода. Серое пятно чернеет на белом снегу, — ответил голос и на пару минут утих. — Мне неподвластно утолить твою жажду, — старуха безо всяких эмоций посмотрела на тело. — Я мертва не первое столетие, однако мне интересно было узнать, как глубоко ты готова пасть, чтобы возвыситься. Запомни это и ты. Селин неотрывно смотрела в мутные глаза напротив, а когда моргнула, как ей казалось, всего на мгновение, очнулась уже лежащей на камнях. Ветер свистел высоко в скалах. Бледное солнце, выглядывая из-за туч, клонилось к западу. Она приподнялась на локте, держась за нещадно пульсирующий затылок. Шагах в пятидесяти Арагорн набирал воду у источника. Целый, невредимый и в сознании. Это был не кошмар, твердо решила Селин. В каждом ее кошмаре появлялся Салим; так она и научилась отличать их. К тому же от нее жутко несло чесноком. Глаза покраснели от подступивших слез, и она зажмурила веки. Ее в очередной раз обвели вокруг пальца, как наивную дурочку; ткнули носом в обреченность положения. Нет более ничтожного зрелища, чем то, что она увидела бы, взглянув на себя со стороны, подумала Селин, а потом решила, что, отбросив все прочее, всегда и была жалкой. Даже в те моменты, когда казалась себе сильной, она скорее убеждала себя в этом, чем действительно таковой являлась. — Как твое самочувствие? Нога болит? — спросил подошедший Арагорн. Он нахмурился, когда Селин чуть приподняла подбородок. Ее нижняя губа подрагивала, как у ребенка, готового разразиться беспомощными рыданиями. На выразительном лице отражалось больше эмоций, нежели когда ее шею обвивала веревка. — Кто та женщина, что пленила нас? И почему отпустила? Арагорн на секунду опешил: она говорила с надрывом, борясь со слезами; он и не предполагал, что Вира раскрыла личность и позволила Селин очнуться в своем логове. Он сам пришел в себя, уже оказавшись снаружи, незадолго до ее пробуждения. — У нее много имен, тебе незачем их знать, — поправляя ремни ножен, сухо ответил почувствовавший укол совести Арагорн. — Ты здорова, и мы можем продолжить путь. Селин издала какой-то неразборчивый горловой звук и промолчала, но только слепой бы не заметил, как явственно изменился ее взгляд: из растерянного и испуганного, каким он был большую часть времени после их встречи, сделался озлобленным, звериным. Так смотрит загнанный в ловушку хищник, потрепанный, израненный, почти побежденный, но все еще стоящий на лапах для последнего броска. — О чем она говорила тебе? — в голосе Арагорна сквозила плохо скрываемая тревога. Он защитился этим вопросом, будто броней, от направленных на него, живописных глаз сломленного жизнью человека. Мгновения спустя Селин отвела взгляд. Ее грудь вздымалась от тяжелого дыхания. — Проводила уроки истории. Рассказывала об Ангмаре и падении Арнора, — она вытерла о штаны вспотевшие ладони и потерла веки. Ложь ей давалась плохо: все сразу читалось на лице, однако умение скрывать часть правды ей пришлось отточить. Арагорн приподнял брови. — Если она умеет читать мысли, — угрюмо продолжила Селин, — то узнала, что мы искали уцелевших дунэдайн. — Твой дядя для этого приехал в Эриадор? Она кивнула. — Я сказала вам правду, — солгала Селин. — Мы приехали в поисках лучшей жизни, в поисках защиты. Мы слышали, что среди дунэдайн есть воины, способные выстоять против любого противника, будь то один человек или десять. Дядя часто болел. Он хотел пристроить меня к тому, кто сможет меня защитить. Но, по-видимому, все они уже давно мертвы. Подняв взгляд к промытому дождем небу, Арагорн наблюдал за тучами, вновь плотным слоем скучившимися на юго-востоке. Ветер усиливался; время утекало как песок сквозь пальцы. — Я веду тебя в место, где тебя защитят, как не смогли бы дунэдайн, — наконец сказал он. — Сожалею, что тебе напомнили о прошлом, но, лишь придя к ней, я бы сохранил твою жизнь. Селин поднялась с камней в мрачном молчании, довольствуясь тем, что старинная кляча ни о чем ему не поведала. Почти двое суток они пробирались по скалам. Арагорн изредка поглядывал на Селин, но та не показывала признаков сильной усталости и отголосков горячки: уныло шагала, глубоко погруженная в мысли, но под ноги смотрела. Проход между двумя холмами впустил их в неширокую долину, простирающуюся на юго-восток. Арагорн плохо помнил эту местность и шел, ведомый инстинктами. На рассвете перед глазами предстал высокий горный хребет; его темные гребни вырисовывались на фоне розовато-пурпурного неба, как зубья тупой пилы. Преодолеть его оказалось тяжелее, чем ему представлялось. Он слишком поздно осознал ошибку и корил себя за спешку. Ущелья порой становились столь узки, что они еле-еле втискивались в них, сняв со спин рюкзаки и спальники. Острые камни ободрали им лица и руки. Ветер протяжно свистел. День угасал, когда они достигли вершины и оказались в узкой седловине меж двумя высокими пиками, от которых сразу начинался крутой спуск. Здесь в древности находилась каменоломня. Мрачные деревья внизу стонали и скрипели от необузданных порывов. Вспотевшая Селин припала к валуну, тяжело дыша. Чистая вода заканчивалась; ночь стремительно окутывала землю черным одеялом. Тучи никак не желали рассеиваться: темень стояла, хоть глаз выколи. Селин ворочалась на спальнике, пытаясь улечься, но сон никак не шел. Нос вновь забился соплями. Погода стояла холодная и сырая; огромный валун, у которого она примостилась, защищал от промозглого ветра, воющего в расщелинах. Над головой порой мелькали белые крылья хищных птиц, разыскивающих жертв в горах и ущельях. Где-то вдалеке прогремел сорвавшийся со склона камень, чем окончательно взбодрил ее, и остаток ночи она провела, вперив взгляд в ссутулившуюся спину Арагорна, который бессонно сидел рядом на страже, потягивая трубку и всматриваясь во тьму. Под утро тучи начали таять, сквозь них на востоке проступали розовато-желтые полосы. Окрепший ветер опять менялся. Позавтракав кореньями, собранными еще в Ветреных холмах, они стали медленно спускаться по южному хребту, и склон постепенно стал более пологим. Вскоре Арагорн разглядел сильно петляющую, заросшую травой дорогу, выбегающую из лесов впереди к оставленному ими перевалу. Местами она была едва заметна, загромождена валунами; старые деревья были разбиты и отброшены по обочинам. Странное предчувствие охватило его, а он имел привычку всегда доверять своим ощущениям. Впрочем, находиться на открытой местности при свете дня было не менее опасно. Арагорн первым пересек границу хвойного леса. Полуденное солнце пробивалось сквозь голые ветви и яркими островками пятнало дорогу, резко разросшуюся вширь. Она вынырнула из-под зарослей пихт, круто пошла вниз по склону и свернула, огибая скальный выступ. Дорога привела под навес поросшего деревьями утеса, к кособокой, висящей на одной петле двери, за которой виднелся вход в вырубленное жилище. Заглянув в проем, Арагорн навалился плечом; дверь, с трудом немного поддавшись, едва приоткрылась. Он зашел внутрь: на полу валялись груды обглоданных костей и разбитых горшков, а рядом, среди черепов, стояли два огромных, вылепленных из глины чьими-то грубыми и кривыми руками кувшины. Арагорн прошел дальше. Селин, завидев останки, отвернулась и стала перебирать взглядом деревья. Желания посещать еще одну пещеру в ней не возникало совсем. Арагорн вышел, омраченный тем, что увидел. Дорога уходила от жилища, сворачивая вправо, и спускалась в чащу по густо поросшему лесом склону. Сизые сумерки ниспадали на землю, затрудняя и без того сложный путь. Селин все время спотыкалась о камни, скрытые высокой пожухлой травой, чем вызывала у Арагорна навязчивое желание вновь нести ее на руках — глухой старик на расстоянии ста метров бы услышал, какая тропа обзавелась честью вести по себе Селин. В очередной раз он оглянулся через плечо и шикнул, после того как она хрустнула ветку сапогом. Усталой, сонной, голодной и злой Селин захотелось запустить в него камнем. Ну неужели он не видел, что она и так втройне превышала пик своих сил? Да она за всю жизнь не ходила столько, сколько уже находилась с ним. Селин хлопнула себя по шее, убивая впившуюся мошку, чем вызвала еще один приступ острого недовольства в обернувшихся серых глазах. Ей захотелось взвыть. Она знала, что нужно ступать тихо и осторожно; она старалась делать именно так, но телесная и духовная изможденность истощили ее возможности. Не ровен час свалится на землю и уснет прямо под корягой. Внезапно Арагорн замер, приподнял правую руку, веля ей остановиться, а сам подобрал с травы треснутую суковатую палку и настороженно ее осмотрел. Затем он легким, скользящим шагом двинулся вперед и затерялся среди деревьев. При мысли, что она осталась в чаще одна, Селин накрыло волной паники. Мир закружился в бешеном водовороте; деревья заплясали перед глазами, понеслись диким галопом. Ей померещилось, что где-то далеко позади она увидела во тьме белые глаза, взирающие на нее насмешливо, чванливо. Разросшиеся ветви вдруг слились в единый хор, ехидно обязывая ее крысой. Под сапогом чавкнуло; темная лужа показалась ей пятном крови. В ушах стучал барабан; легкие сперло, и она не могла никак сделать вдох. Селин побежала в ту сторону, куда ушел Арагорн. Ветви хлестали лицо, в унисон повторяя «крыса». Она била их руками, обламывала, бросала в стороны. Ноги путались, цеплялись за камни, поваленные стволы. Селин поскользнулась на мокрой траве прогалины и шмякнулась на колени в грязь. Мгновенно поднявшись, она рванула напролом через кусты и наконец увидела спешащего навстречу Арагорна, лишь по бледному лицу которого осознала, сколько шума сотворила. Барабан в ушах умолк; ей открылось страшное: с восточной стороны леса доносился щелкающий треск, перекликающийся с подобными ему снова и снова. По меньшей мере десять кусачих, призванных ею; приманенных, словно рыб на червя. Арагорн схватил ее за руку и помчался вперед. У Селин закололо в боку, но она что есть мочи неслась вровень со всех ног. На поляне слева расползлись высокие толстые пятна. Через несколько метров Селин распознала трех здоровенных троллей, обращенных навеки в камень. Слезы встали в глазах, и она совсем перестала различать дорогу. Лесная чаща осталась позади. Они выбежали к водоразделу; дорога серела и лепилась по подножию вересковых холмов, волнами восходящих к горам далеко впереди. Две звезды ярко сверкали над седловиной. Согнувшись, Селин опиралась о торчащий из травы камень с выветрившимися рунами, не в силах отдышаться. Горло нещадно раздирало; она чувствовала привкус крови. Треск приближался, но все еще звучал в лесу. Сбежав по склону вслед за Арагорном, Селин на миг повернулась и увидела четырех кусачих, выплюнутых чащей. В лицо бил прилетевший с гор, холодный ветер. Селин сбавляла, держась за бок; Арагорн бежал позади нее вполсилы, постоянно оборачиваясь. Попав на открытую местность, кусачие ускорились и теперь нагоняли их, ничем не сдерживаемые. Лесное войско отдало им приказ к наступлению. По его расчетам, их разделяло не более десяти минут, которые с каждым метром сокращала Селин. Она окончательно выдохлась и выглядела так, будто вот-вот упадет замертво. Лицо ее пылало пунцовым огнем. По противоположному склону бежало семеро кусачих, еще четверо показалось между деревьев. Селин карабкалась по черничным зарослям наверх, к ореховым кустам. Пальцы соскользнули; она рухнула ничком и растянулась в листьях. Арагорн рывком поднял ее, схватив за шиворот, и подтолкнул, опустошая ножны. Замерев вполоборота, она круглыми глазами вылупилась на мчащуюся ораву кусачих. — Беги, — сказал Арагорн. — Спрячься в холмах, тебя спасут. Ее ноги приросли к земле. — Селин, — он повернул ее за подбородок к себе и вынудил посмотреть в глаза, — нет ничего важнее твоей жизни. Сохрани ее, чего бы это ни стоило. Беги. Она судорожно кивнула и обернулась в тот момент, когда мимо засвистели первые стрелы. Селин бросилась на листву, прикрывая голову руками. Рядом пронесся напористый поток ветра; еще один, и еще, и еще… Кусачие умолкали, лишаясь грибных голов. Селин решилась открыть глаза и осмотреться; первое, что она увидела в считаных сантиметрах от носа — серые бархатные сапоги.