Последняя звезда

Последняя звезда И гаснет последняя звезда в необъятной темноте, названная Судьбой в насмешку космосом нашим. Сверхновая дряхлыми лучами уже не греет околевшие руки и теряет в черноте блеск своего света, погружаясь более в небытие. Лучи маяка «Надежда» долго прорезали гладь, и члены корабля «Восторга» во главе с капитаном Харон стремились к нему за непогасшей энергией, о которой было много легенд и гипотез. У каждого на корабле была мечта своя: романтичному юнге энергия звезды нужна для погасших чувств, а вот Харону огонёк в лампаде нужен, чтобы зажечь мёртвые звезды, дабы грели они новорождённых детей. Слышал за обедом разговор про себя, что, мол, плыву на корабле ради того, чтобы зажечь папирос об красные края горячего солнца. Волною смех достиг края стола, и я лишь покачал головою, подбадривая экипаж судна своей безликой улыбкой. Не говорил никому, даже матросу Бадди, угощавший последним куском запечённого кислого теста, что так тянет меня к маяку и почему нервно раскуривался табак. Приятный он был парень, но и я не из болтливых матросов, отчего на все вопросы стеснительно уводил разговор в другие темы. И сколь вариантов сказано было, но не прознали моряки, что скрывается за моим безумным стремлением плыть вместе с ними к Надежде, ведь прибыл на борт ещё когда не все звёзды погрязли во тьме. Драхмов моих в ящике капитана накинута немало, и Харон мечтательно грезил ночами о прибытии в дом, где станет героем и богачём, кто самозванца за нелепую сумму довёл до маяка. Лишь бинты, лишь дым папироса с арбузной косточкой знал мою тайну, скрывающая в пучине мыслей. В свете восковых свечей, вылепленных в фигуры зверей, скидывал с себя старое твидовое пальто, раскрывая изуродаванное тело. Тёмная большая дыра, что была когда-то дыркой диаметром девять миллиметров, но со временем сгнила и стала занимать больше пространства на теле. Опухоль, и сколько плоти не натягивай, так вся сгнивает и пожирается ею. Остаётся лишь крепкими бинтами затягивать, дабы живым хотя бы казаться для экипажа. Мертвецки хочется пить и курить, дабы заполнять её, и к маяку Надежда плыву, дабы зажечь внутри себя столько звёзд, чтобы наелась и исчезла чёрная дыра в груди. После уговоров капитана попав на борт корабля, видал большой экипаж, этаки двух десятков молодых парней, которых громким кличем выстраивал Харон по первым лучам после его затмения. Ослеплённые долгом или мечтою они слушались его, и не видал ни разу разногласий на корабле. Никто не пререкал и считали Харона мудрецом, и оказавшись с капитаном в споре, позже со мной мало кто общался из матросов, но, к счастью, после второго затмения всеобщая напряжённость стихла. На корабле было две девушки, одна из них дочкой Харона являлась. Агнесс мало походила на своего буйного отца и редко выходила из своей каюты. Повстречался с ней на пятый день своего нахождения, когда после бутылки выпитого рома запутался в комнатах и вломился в личные покои дочки капитана. Она забила мою пьяную мордашку нежными ручками, скрывая ладонями разрисованные стены и обляпанное той же краской лицо, но сквозь тонкие пальцы увидал, хоть и позже приходилось жмуриться от обжигающих касаний. После того неловкого случая она периодически приходила ко мне: в первый раз стеснительно извинялась, на второй выпрашивала покурить папиросов, которые запрещал её отец. Харон был заботливым отцом, но запертая в опеке птенец будет рьяно стремиться клевать даже ядовитые ягоды, поэтому жмурясь, но решительно раскуривала сухой табак в моей каюте. Доверчиво глядела на меня, видимо привлекала ей родная молчаливость в ином лице, которая лишь изредка упомянала дела за бортом. За хвостом было много пройденных холодных земель, и вскоре матросы после затмения насчитывали в темноте не сотни звёзд, а уже десятки, а позже пришлось вернуться к несуществующим овцам, ведь пальцами одной руки насчитывалось соседок Надежды. Юнга романтичный трусливо дрожал в панике, когда ему казалось, что присмертно дрожал свет оставшихся звёзд. Бурные волны разбивали обшивку корабля, и одна из них однажды унесла первых людей за борт в пучину беспросветной агонии. Нахлынула тьма под ноги, и оглядевшись не замечаешь людей, как будто никогда не садились за борт. Агнесс пряталась в своей комнатке, а мы с Хороном ввели счёт после каждого затмения, насчитывая матросов на корабле. И не столько одни волны уносили жизни отважных моряков, сколько безумие, поселяющая пугливые головы, заставляла сбрасывать их за борт. Несколько суток назад, когда в темноте осталась светить лишь одна звезда помимо маяка, юнга скинулся за борт, увидев дрожащий свет последней звезды. «Дыра, мы в чёртовой дыре!» — лишь кричал он всё время, пока не утопился в агонии. Казалось, только мы с капитаном не потеряли голову, но позавчера, когда желал проведать Агнесс, на меня набросился Харон, запрещая мне напрочь открывать запертую дверь, ибо боялся за ранимую натуру дочурки и что не выдержит, когда увидит пустующий корабль, два стакана пустых на обеденном столе и куда скудный космос, чем тот, что нарисовала она на стенах своей каюты. Корабль ещё вчера должен был достигнуть маяка, и мы определённо помнили, что он горел прямиком в нескольких миль от того места, где сейчас стоим. Затмение продлилось, и вскоре стало ясно, что Надежды больше нет. И Агнесс видимо тоже, ведь отчаянный капитан не открывал третьи сутки комнату дочери. Папирос не раскуривался в буйных ветрах, и стремившийся к теплу корабль утопал в темновороте чёрной дыры. Харон стоял на носу и вместе с кораблём своим уходил в небытие, а я лишь сидел и желал, чтобы душа растворилась также, как туша, дабы сожалеть о содеянном после смерти не пришлось. Наверно, юнга был не такой дурак, ведь умер, хотя бы со светом Надежды, а не с погасшим маяком, что был целью всего экипажа. Нечего уже было скрывать, и пальто скинуто было и обнажённа моя дыра. Так мысль о небытие и рождение небытия встретились, и больше в космосе не светило ничего, кроме слезливых глаз Харона, не довёзший пассажиров своих и даже собственную дочь. Бестиарий чувств его трепетал, но тело уже пережёвывала вечно голодная дыра. —Агнесс, а что за книжки у тебя странные на полках? — сказал я, крутя в руках бумажный кирпич, описанный неизвестным языком. —Господин, будьте осторожны, эта книга мне очень дорога. Её подарил мой отец, найдя на развалах чужого корабля. Здесь, как поняла, пишется про чёрные дыры, но что именно так не поняла. А те книжки, что вот на верхних полках, написал доктор Резон. Он всю свою жизнь посвятил познанию звёзд, и даже утверждал, что внутри нас тоже они светятся. —Я видал лишь кровь и гной! —Фу, не буквально. Резон писал об этом в контексте многих высказываний о экскурсии до Надежды, когда стали гаснуть звёзды и замерзать многие плаенты. Он считал, что человек не должен уповаться мыслями об необъятной силе, и если всё-таки быть романтиком, то верить в звёзды магические у себя в теле, ведь человек — сам хозяин и творец. —Ты считаешь, что твой отец безумец, организовавший плавание из-за мнимой гипотезы? —Возможно. Кроме Резона тут ничего понятного не осталось, остальные рукописи растеряли очертания пера или вовсе не понятны мне. Если бы могла выйти из комнаты, то точно бы вам сказала. Мы закончили тогда тот диалог, перейдя к обыденным темам, которые жужжались в разных каютах во время затмения. Удивительно, однако, как одна, даже самая небольшая идея может менять людей до неузнаваемости: из гордого капитана в психопата, из романтика в трагичного лирика. Легко самозванец меняет свой лик, лишь придумав новую историю себе, лишь смастерив себе новую маску, дабы попасть на корабль «Восторг». Погрязшая внутри тела дыра съедала все мысли, оставляя лишь про себя, и я уже сам запутался кто я. Может я капитан Харон, а эта опухоль — Агнесс, которую хотел одарить силой звезды? Не знаю. Я перевёл тогда те книги о чёрных дырах, чью тайну не могла разгадать Агнесс. Там писалось, что дыры, словно священники, умертвляют вселенные, дабы позже их возродить в новом виде. Интересно, а могут ли помимо камней и звёзд возродить они души? Мысли, увы, скоротечны и имеют в дыре свойство заканчиваться… Наверно, это всё, последний рубеж, и ждёт либо небытие, либо перерождение. Хочется верить в последнее, но чтобы верить не хватает уже слов в голове, ведь многие съела чёрная дыра. Дыра… Ды… Д… *** «Дряхлое тело свое, ждет перемены судьбы. В клюв свой берет благовонья и ими себя осыпает, Словно свершает сама свой погребальный обряд. Так, в ароматах уснув, она прощается с жизнью И умирает, — но нет страха при этом у ней. Смерть ей рожденье несет, и тело, объятое смертью, Жар принимает в себя и возгорается вдруг: И от светила небес восприяв эфирное пламя, Феникс сгорает дотла, испепеленный в огне; Но этот пепел от влаги как будто сбивается в сгусток И, наподобье семян, силу скрывает в себе. В нем, говорят, возникает сперва личинка без членов Видом подобна червю, цветом белей молока. После же куколки вид принимает: на ниточке к скалам Лепятся часто они — бабочкой станут в свой срок. Также сгущается пепел, потом постепенно твердеет, Форму находит свою, схожую с круглым яйцом, Он принимает затем очертания прежние птицы И, оболочку прорвав, Феникс выходит на свет.» Поэма «Птица Феникс».