Конец

      Холодный пот пробирает её насквозь, ощущение, словно сама смерть плетётся за ними хвостом, потихоньку обвивая чужие ноги, готовясь потянуть на себя. Она ускоряет темп, притягивая человека ближе. Страшно, но ничего поделать она не может. Он плачет и шмыгает носом, быстро перебирая босыми ногами по холодный и рыхлой земле. Длинное и увесистое платье не даёт ей нормально бежать, но даже несмотря на это она продолжает стремительно скрываться в гуще темно-зелёного леса, в надежде, что их не поймают. Его красные от слёз щёки, заставляют сердце смягчится, а маленькие холодные ладошки, заставляют её ужаснуться. Как долго они бежали, что даже его сандали слетели с ног? Она и не помнит, лишь думает, что им делать дальше. Хочется взвыть, расплакаться как маленький ребёнок, забить руками по полу, закричать. Но не при нём, им достаточно одного ребёнка в этом дуэте. Почему это произошло именно с ней? Виновна ли она во всём сама? Нет, не смей винить себя в том, на что повлиять не могла с самого начала. Или могла? Она смотрит на ребёнка, что уже вздрагивает от холода, прижимая руки ближе к груди. Трёт их между собой, в попытках разогреть. Сейчас даже не зима, это всего лишь лето, хотя оно в этом году вышло довольно холодным, что совершенно не нравилось её спутнику. В этом году, летние дни были ещё нормальными, хоть и в речке купаться было противопоказано, мало ли, что может с детьми случиться, всё-таки, они и без того довольно холодные, а тут и солнца нет почти, что бы то — разогрело холодную воду.       Живот предательски урчит, и ребёнок лишь громче хныкает, прижимаясь к чужой руке ближе, обнимая мягкую, женскую ладонь. Её руки тоже ледяные, но это лучше, чем быть в одиночку, она так боится потерять его из виду, в этой сосновой чаще, где даже самый проворный охотник без путеводителя, может без особого труда затеряться. Забыть единственный путь домой, будучи навеки заточенным в клетке из живых елей. Как синие огоньки, приведут его к темному, склизкому и мерзкому болоту, где наконец и прервется его бессмысленная и недолгая жизнь.       Она осматривает окрестность. Еловый запах въедается в грязную и промокшую от воды одежду. Она в надежде оглядывается назад, присматриваясь к другой стороне реки, через которую они переплыли, хотя и знает, что рыцари пойдут за ними в обход. Сильно увеличив их время, она смотрит на маленького мальчика перед собой. Его пшеничные волосы, совсем как и её, мокрые, похожи на мочалку, которой прислуга обычно мыла мальчонку. От воспоминаний о них, сердце ноет, но сделать с этим она ничего не может. Он смотрит на неё с восторгом, воспринимая всё — как игру, в которую мама с папой решили на досуге поиграть. Маму мальчик нашёл, остался папа. Жалко, что Фаронд не узнает, что отца давно схватили рыцари вражеской страны, обрубив все связи с семьёй. Она уверена, её муж уже мёртв, всё её королевство, с минуты на минуту будет стерто с лица земли, в книжках будут писать о героических подвигах, победившей стороны, пока слабые, будут молча копать себе ямы, холодными, костлявыми пальцами. Разрывая мокрую, от собственных слёз, почву. Разрывать они будут так долго, пока ногти не забьются грязью настолько, что кутикулы ничего не останется. Так долго, что их зрение пропадёт полностью, заставляя ориентироваться по темноте. Как хорошо, что она смогла успокоить его. Теперь, он не плачет. В кустах слышен шелест, и она стремительно оборачивается на звук.

***

      Пахнет сыростью, табачными травами и специями. Хризеида просыпается в логове Мэдлока. Она с трудом разлепляет свои сонные веки, беспрерывно смотря в потолок. Этот сон казался ей слишком причудливым и странным. Не было никаких нелогичных моментов, персонажи во сне были одни и те же, а неожиданных героев, словно по щелчку пальца, не появлялось. Даже сюжет казался хоть и избитым, немного романтизированным и даже… В какой-то извращенной степени, комичным. Но тем не менее, он казался довольно-таки логичным. Женщина и ребенок куда-то бегут, роль женщины, отыгрывает Хризеида, наблюдая за действиями от её лица. Руки. Она медленно смотрит на свою холодную, исхудавшую от недоедания ладонь, что плавно переходит на такие же исхудавшие запястья, предплечья и локти. Она опускает руки, накрываясь одеялом. Оно теплое, немного шершавое, даже, колючие. Но оно ей нравится, она так давно не чувствовала тепла. Так давно… Ах, вот бы она снова обняла папу. Кажется, с последнего раза когда они виделись прошла целая вечность. Впрочем, так оно и есть. Вспоминать не хочется. Она не знает кто был в этом сне, хотя в глубине души, понимает, все это лишь её воспоминания, что стремятся прорваться сквозь ослепленный страхом, гневом и скорбью, мозг девушки.       Страшно, от того ей страшно, что тайна за дверью, в которой скрывается память, может разрушить и без того хрупкий мир, который она старается выстроить. Спрятаться в тени как мышь, слиться с толпой, обустраивая вокруг себя бесконечные стены, словно это когда-то ей помогало. Почему она так боится? Чего, а может, кого? Боится ли она истины, настоящей себя? Кто же она, если не грешная святая, в чьих жилах давно не течёт божественная кровь?       Человек привыкает ко всему, тогда она точно может сказать, что к людскому роду не относится. Ведь привыкнуть к бесконечно осуждающим взглядам она не может, словно пророк, она предсказывает свою судьбу, в надежде, что узнай её, у неё получится избежать печального финала. Но какого? Что для неё обозначает печальный конец? Смерть? Она не уверена что боится её, но даже если и так, то это будет весьма прискорбно, довольно безнадёжно, и просто до смешного клишированно. Просто смешно, можно ли ей пасть ниже? Мать бы точно не оценила её поведения.       Мерзко, от осознания вчерашнего дня, становится мерзко. Они касались там, где это делать не должны были, словно она пустое место, словно вещь, которую можно просто взять с полки и разбить об бетонный пол, раздавливая оставшиеся осколки, втаптывая их в бетон, навечно сливая их в одно. Но вдруг бетон разобьётся об хрупкую фигурку? Вдруг даст трещину, давая надежду на спасение? Хоть это и невозможно, она надеется, что сможет стать той фигуркой, чья нога не смогла её раздавить.       Она готова была бы и дьяволу душу продать, почти за бесплатно, словно это ничего не стоило, какая разница, что в её голове творится, если она не может и самого простого сделать. Просто быть достаточно сильной, ей не достаточно. Она хочет чтобы её признали, но за какие же заслуги? Ведь, по факту, она совсем ничего не сделала, совершенно. Разве признания не заслуживают лишь те, кто чего-то в жизни добился? Так ей в детстве говорила мать, она обязана слушать и вникать в слова старших, потому что она умнее, он умнее. В голове всплывает образ, нет, скорее, призрачный силуэт, который почти невозможно разглядеть в полутьме сознания. Голубые глаза, они такие яркие, полны жизни, но она не понимает кто это, не может вспомнить. И не пытается, потому что страх не отпускает её, потому что она чувствует, если вспомнит, станет более безнадёжной и пустой, чем до этого.       Мерзкие, противно горячие руки ползают по её телу, они липкие от рвотного пота, она ощущает на себе пристальный взгляд монстров, что прячутся под кроватью, нет-нет, может, в шкафу? За шторой? Под столом? На диване, кресле, ПОТОЛКЕ? Его руки холодные, он гладит её по спине, давая крепкий чай, напевая спокойную, убаюкивающую мелодию. Спасибо, спасибо что ты есть. Он не смотрит, но если и так, то его взгляд всегда холодный, а за квадратными, прозрачными очками видно зарево глубоких, темно-зелёных глаз. Он смотрит прямо, заглядывая в нутро, но это необязательно плохо, её это даже, наоборот, успокаивает. Словно она наконец может спокойно вздохнуть. Она не плачет, не выговаривается ему о своих страхах, они просто сидят на кровати, изредко перекидываясь рандомными фразами, словно незнакомцы, что встретили друг друга совсем недавно, и совсем не пытаются поддержать диалог, попутно занимаясь своими делами. Словно утопая в потоке таких же, как и они сами. Если так подумать, они ведь действительно незнакомцы, ни о нём, ни о Айе, она ничего не знает. Да и нечего ей знать, что они ей расскажут? А она им? Она никогда не интересовалась тем, как они сюда попали, даже немного, нет, её это совершенно не волнует. Эти воспоминания для них, скорее всего, болезненные и печальные, настолько, что один ходит вечно усталый, от нагрузок на работе, а другая, борется за своё выживание, не теряя надежды. А она? Хризеида боролась? Всё в её жизни слишком легко, слишком ярко и приторно-сладко. Может, ей не стоило тогда звать на помощь? Может, это было наказанием за беспечность? Ей страшно, но она просто смотрит в сторону Мэдлока, что опустив голову, погрузился в свои мысли. Ей становится спокойнее.       — Спасибо. — тихо шепчет она, надеясь, что парень в безрукавке, не разобрал её слов. Но длинные уши уловили каждый слог слетевший с её губ. Он лишь слабо кивает, смотря на девушку в ответ. И на душе становится спокойно. У обоих. По крайней мере, его она не боится. По крайней мере, с ним она в безопасности, с ним и ей. Может, теперь она тоже должна сама править своей судьбой, как она того пожелает? От этой мысли становится смешно. Кто она такая чтобы что то решать? Не возомни из себя королеву, дорогуша. Ты знаешь чем это обернулось в прошлый раз, как катастрофа, наступившая из-за твоей халатности, погубила всех нас. Маленькая овечка зажатая в угол серым волком, только ты не белая, нет, ты даже не серая, черная овца, выбивающаяся из общего круга, та, кого не стыдно отдать на растерзание хищнику, отбившегося от своей стаи, такой же одинокий, голодный, продрогший до нитки, изгой. Прямо как ты. Но в отличие от тебя, у него есть клыки и сила, мощь и стан. Уверенность в своей правоте, и игнорирование собственных пороков, которые он давно принял, превратившись в монстра. И ты примешь свою судьбу, ведь это ради выживания, ведь ты наивно предполагаешь, что в иных обстоятельствах вы были бы близки с друг другом. Но изгои, будут изгоями даже среди таких же как и они, ведь даже среди вас, не найдётся тех, кто имеет полностью равные права. Поэтому отбрось свои жалкие надежды, черная овечка, ведь твой окрас стал таким за грехи, совершённые в прошлой жизни. Ведь те кто сильнее, всегда будут стоять на шаг впереди дальше, выше. Даже если они такие же непринятые как и ты. Из стада тебя вывел собственный пастух. Из мира вывела мать, отцу всегда было плевать. Запомни это. Запомни и внемли собственным порокам, забудь человеческое, окунувшись в море лжи, окунись полностью, вдохни собственного отчаяния, заполни же им лёгкие до краёв, и если справишься, возвращайся домой, исправь свои ошибки. Хотя бы попробуй.       Из дурной дрёмы её вырывает постукивание по спине. Он всё ещё здесь, становится просто смешно, всё это похоже на смехотворный спектакль, устроенный высшими существами, что решили понаблюдать за её очаровательной харизмой. Но только они забыли, не было никого, кому бы эту «харизму» она показала, нет ничего, на чём могла бы построиться хотя бы её личность. Пустая, а потому, идеальная. Она смотрит в зелёные глаза, и в очках, своё отражение. Короткие волосы. Опухшие от… Слёз? Глаза. И всё-таки, она всё ещё слишком слаба для этого мира, для осознания того, кем же её «я» является на самом деле. А потому, подвигается к мужчине ближе, устраивая свою голову на плече. Мертвенно холодная кожа успокаивает, а пульсирующая от боли, голова, наконец-то затихает. С ними ей всегда хорошо, с ними она может забыть о мире и погрузиться в грезящий мир, сотканный лишь из белых ниток и фантазий, благодаря их мысленно, за то, что они есть. Она улыбается, он тяжело вздыхает, рука тянется к брюкам, роется в карманах, доставая сигару и зажигалку со странной гравировкой в виде сокола. «Принадлежность к убийцам», понимает она, но не задаёт вопросов, они щелкает зажигалкой пару раз — прежде чем та даст огонь, быстро подносит сигару, заставляя ту гореть, и вдыхает удушающий его лёгкие дым. Она жадно вдыхает мрачно-мускусный аромат, не говоря ни слова. Даже этот жест её успокаивает. Со стороны они скорее всего, выглядят как какая-то сладкая парочка влюблённых, может быть, закоренелых стариков, что прожили бок о бок с друг другом сотню лет, и уже знают о друг друге больше, чем должны были бы. Но соль в том, что они всё ещё незнакомцы, не возлюбленные, не товарищи по несчастью, никто. Просто два совершенно разных вида, связанные одной девушкой. И это успокаивает. Она снова погружается в свои мысли, моля о том, что бы в этот раз ей ничего не снилось.

***

      Соври мне. Скажи что всё не так как я думаю. Я сойду с ума в любом случае. Неважно буду я в Эрессии, или в Поэне, нигде не безопасно. Что бы я не сделал, я не отмою кровь со своих грязных рук. Мне страшно, страшно, ведь однажды и я, стану презренным. Они делают вид, словно мне не нужна помощь, но я единственный винтик, на котором держится остальной механизм, не будь здесь меня, они бы не справились. Поэтому они возлагают на меня большие надежды, и я это ненавижу. Они отдали мне пугающую ответственность за чужие жизни, чужие искры, словно спихнули все трудности, мнимо утешая своё самолюбие тем, что они бессильны. Мне страшно, страшно, что я не справлюсь, словно ответственность всего мира навалилась на меня горой, а я теперь должен с ней разбираться, как какой-то олух. Я ненавижу быть у кого-то на побегушках, но вместе с этим, делаю буквально всё, что мне приказывают. Как цепной пёс, даже хуже. Волк. Мерзко от такого сравнения, ведь эти твари бегают стаями, но я словно особенный, отбившийся ото всех. И становится смешно.       Я признаю. Я веду себя как ребёнок, но в этом нет моей вины. Просто я устал. Я словно пустое место, оболочка без собственного «Я». Я хотя бы знаю, что я хочу. Вдруг все мои желания — чужие? Навязанные ими же. Нет, одно желание точно моё. И его я, во что бы то ни стало, воплощу в жизнь. Даже если всё людское я уничтожу и сотру к чёртовой матери, словно этого никогда и не существовало. Она не настоящая, такая же как и я, сломленная и пустая, идеальный сосуд, чтобы сделать мои мечты и желания, её. Так же и наоборот. Мы оба не знаем кто мы, но по крайней мере, я знаю, что она — моя. Так же как и наоборот. В конце концов, эта одержимость станет истиной, которую мы выберем вместе, независимо от её или моего желания. В конце концов, с самого начала я был лишь верным волком, признавший кого-то, кто сильнее меня. Благо она, к этому не относится. Почему в голове рисуются образы залитых в слезах людей? И почему моё сердце от этой картины бьётся в разы быстрей? Я усмехаюсь.

      Испорченный век, что сломил непоколебимый мой дух, холодная сталь, что разрезала тёплый мой труп. Сломая её, смогу отыскать я конец, и нити судьбы оборвёт этот чёрный птенец.

      Голова рисует сотни, может тысячи глаз, а среди них, красивую, величавую, отрекшуюся от людского, птицу. Улыбка на лице пугает и завораживает, вместе с этим же вызывает и отторжение. Словно плохое что-то вспомнил. Потирает щёку, но та мягкая, и признаков стали не обнаружено, почему он вообще подумал, что должен был быть с роботизированной щекой? И крылья не чешутся, стоп, о чём это он? Какие ещё крылья… А венок на голове совершенно не сдавливает голову. Но он венков отродясь не носил. Если подумать, тому парню, как там его… Седрик. Верно, Седрик. Он ведь хотел в начале их знакомства не «Лололошкой» представиться. Дэйвом. Первое имя, что пришло ему на ум «Дэйв». Оно ему даже не нравится, просто звучит, как что-то родное и приятное. Он закусывает нижнюю губу смотря в потолок. Почему то снова хочется услышать чей-то роботизированный голос. Почему то снова хочется, чтобы чей-то мужской, грубый голос, словно издевательски, с притворной сладостью, и весёлой придурью протянул: Это наш Дэйвиии!       И вместе с этими издевательскими голосами, засмеяться во всё горло, срывая его, обнимая кого-то так крепко, так сильно, что есть только мочи. Но всё что он делает, это ложиться на кровать. Потирая свою щёку, на которой он отчётливо помнил твёрдый металл. И теперь, мерзкая, рвотная горечь, пронзает его горло, и он начинает плакать. Теперь он понимает, как ему больно, и это осознание заставляет его в очередной раз убедиться. Ему пора разорвать путы судьбы, что крепко накрепко обмотались вокруг его шеи, сдавливая её, не давая сделать и одного свободного вдоха. Он хочет, хочет быть свободным. Он хочет быть… Он всё ещё хочет быть счастливым вместе с ней. Словно ребёнок, тянущийся за материнской рукой. В тот день она ведь, даже и не посмотрела на него. Побоялась? Не узнала? Может, решила, что это как-то подпортить его репутацию? Он не знает, но в тот день, он почувствовал себя использованным, брошенным, даже преданным. Но он просто предпочёл не обращать на это внимание и дальше.       Почему-то он зовёт Ашру. И она приходит. И она сидит рядом с ним, молча поглаживая его по голове, словно говоря: «Ты молодец, ты хорошо справился.» а он, лежа в её ляшках, сжимает куртку контров, тихо шмыгая носом. Обнимая её за талию, носом утыкаясь куда то в живот, вдыхая запах темного шоколада. Мысленно благодаря её за то, что она не как Фран, который никогда не сможет принять его даже как знакомого. Фран, который всегда будет ставить Эо превыше всего. Ашра не такая, Ашра другая. Она никогда не смеётся над чужим горем, не просит прекратить плакать, забыв про эмоции. Она просто утешает, нежно поглаживая по голове, как это делает матушка, когда ребёнок пришёл с разодранными в кровь коленками. Она просто спокойно гладит его по голове, погрузившись в собственные мысли, а он, проклинает себя, за свои мерзкие мысли, за то, что когда-то хотел, что бы Ашра плакала как он сейчас… Он хочет видеть её разбитой, опустошенной. Но он сделает всё, для того, что бы этого никогда не произошло. Что бы в этих темно карих глазах, всегда горел яркий огонь, который порой, он путает со страхом. Это страсть, страсть к делу, которым она горит. И он восхищается ей лишь больше. Он надеется на то, что его подруга всегда будет такой… Яркой, сильной, упорной и решительной. А если что-то встанет у неё на пути, то он всегда готов помочь ей. Ведь именно так поступают друзья. Да, Дейв Лололошка?       — Спасибо. — произносит он это почти одними губами. Но надеется, что девушка услышала его слова, ведь он хочет, что бы она знала, насколько он безмерно благодарен ей за заботу, что она к нему проявляет. Она хихикает, растрепывая его кудрявые волосы, её пальцы теряются в волнистых нитях, и она лишь продолжает путать чужие кудри, завивая их и перекручивая между собой. Но он не против, по крайней мере она рядом, по крайней мере, он может с точностью сказать, насколько же сильно он ей доверяет.       — Всё будет хорошо. — шепчет она ему в ответ. И он погружается в сон. Надеясь, что сможет ухватиться за ещё пару нитей своих утерянных воспоминаний. Ашра тяжело вздыхает, смотря в пол. Ей трудно сказать что-то другое. Да и в общем, она не знает что ещё ей можно сделать. В конце концов, он никогда не скажет о том, что конкретно мучает его.

***

      Она просыпается от грохота в соседней комнате, Мэдлока рядом нет, а сама она лежит на подушке, укрытая в теплый плед, состоящий из каких то обносков, в прочем, она давно привыкла к подобному. Она слышит как кто-то за стеной тихо переговаривается, немного ругаясь друг с другом. Глаза предательски слипаются, грозясь снова закрыться и окунуть владелицу в глубокий сон, но она встряхивает головой, отмахивая наваждение. И медленно прислоняется головой, да впрочем, всем телом, к стене. Прислушиваясь, она старается вести себя как можно тише, по возможности даже не дышит, за стеной голоса приглашённые, тихие. Словно знают, что их подслушивают. Хризеида прижимается к стене сильнее, холодная стена соприкасается с горячим ухом, неприятно морозя. Мурашки пробегают по телу, но она продолжает прислушиваться, хотя кроме неразборчивых фраз, ничего не слышит.       — Это просто смешно… — голос Мэдлока, он кажется ужасно усталым и удивленным. За ним следует второй, не менее тихий, женский голос.       — Даже… и так, я совсем н-не понимаю… Как это… — фразы звучат обрывисто, словно девушка заикается, даже плачет. Слышаться тихие пошмыгивая и всхлипы. Тихие смешки и… И это всё что ей удаётся расслышать. Дальше люди выходят из комнаты, и направляются к выходу из дома. Пока девушка, прислонившись к стене, медленно не сползает обратно на кровать. Она так ничего и не поняла. Фразы слишком поверхностные, вырванные из контекста, от чего хоть что-то разобрать, не представляется возможным. Она рассматривает серый потолок, вглядываясь в каждую трещину и неровность. Запах трав неприятно бьёт ей по носу, от чего она жмурит глаза. Голова болит, по вискам неприятно бьёт, словно кто-то ударил. Она не хочет лежать дальше. Просто устала, устала от безделья, ей просто жизненно необходимо чем-то себя занять. Но Мэдлок уже ушёл, а хозяйничать в чужом доме, как минимум некрасиво. Она осматривается.       Спальня выполнена в холодных зелёных оттенках, совсем не в её вкусе, но она приятно удивлена тем, что здесь всё чисто. Всё таки брат и сестра — не одна сатана. Приятный и обнадеживающий её, факт. Тёмно-зелёный в клетку, ковёр, очень мягкий, когда она ходит по нему своими босыми ногами, Хризеида словно понимает какого это — на облаке стоять. Тёмный дубовый шкаф стоит рядом с окном. Не большим, но очень красивым, да и вид с него неплохой. Всё же, порой район убийц может быть неплох, это в своём роде, эксклюзивное удовольствие, насладиться подобным. Она открывает створа окна, вдыхая свежий воздух. Становится легче дышать, она смотрит вниз, рассматривая мироходцев, мирно шагающих по дороге, с высоты пятого этажа это выглядит как-то неуютно, но не менее интригующе. Наверное, она просто высоты боится.       Если подумать, она всегда думала, что люди с такой высоты, должны выглядеть как маленькие муравьи, она в принципе привыкла к такому виду. Всю жизнь жила в замке, на самом высоком этаже. Папа, наверно, просто волновался за неё, хотя по какой-то причине, благодарности за заботу она не испытывала. Лица стерты, даже лицо глубоко любимой матушки вспомнить не удаётся, но она не особо старается, в её жизни слишком много происходит, что бы сейчас думать о прошлом.        Из мыслей её словно выдергивают за шиворот, как мать кошка берёт своих котят. Глаза Хризеиды встречаются с чужими, ярко синими, они смотрят на неё неотрывно, враждебно даже, и руки резко потеют, а на лбу появляется испарина. Их неотрывные гляделки продолжаются пару секунд, пока обладателя ярких глаз, не окликивают, и незнакомец не прерывает контакт, смотря в сторону. В этот момент её от створок словно отдергивает, от чего она обессиленная падает на пол. Прижимаясь лбом к холодной бетонной стене. Тело дрожит, руки потеют, а дышать свежим воздухом теперь, желания совсем нет. Совсем не понятно, что её так напугало но инстинкт самосохранения бил тревогу, а всё её тело просто остолбенело, не позволяя сделать и шагу, даже взгляда не оторвать. Словно сотни гниющих глаз, смотрели как она прижималась к спасательной шлюпке, последнему, что у неё осталось, и черт побери, как же ей хотелось, что бы эта последняя соломинка сломалась и она бы перестала бороться. Однажды она читала, в какой-то старой и нетронутой хоть кем-то книжке, (на той даже автор, на самом деле не был указан), что если потерять самое дорогое, последнее, что давало тебе силы держаться, то в итоге разум сломается и тебя перестанет волновать в твоей жизни хоть что-то. И даже если твой самый страшный кошмар сбудется, тебе, не имеющему ничего, будет плевать, ведь твой мозг перестанет бороться за что-то. Маленькая она, даже после повторного прочтения не понимала, что же имелось ввиду, что же автор хотел донести, какую мораль? Она же была там? Должна же она была там быть, в конце концов, она просто решила не копаться в этом, решив для себя, что теряя что-то важное, ты просто перестаёшь жить. Существуешь, но не живёшь, не радуешься, не плачешь, ничего. Ты просто есть, и ты просто не знаешь, что делать дальше со своей жизнью. Этот вердикт маленькую её смутил, напугал, но не заинтриговал. Подумать только, что сейчас, настоящая она, желала ничего не чувствовать. Она тяжело вздохнула, по крайней мере, она отлично могла отвлечь себя от чего-то ужасного. Это определённо было её маленьким плюсом.       Она резко что-то вспомнила. Что-то очень важное и в то же время, совершенно бессмысленное и бесполезное…

***

      — Думаешь, если я засуну лягушку в юбку дочери горничной, она обидится? — весело, даже с небольшой усмешкой спросил белокурый мальчик. В своих руках он держал зеленую и слизкую рептилию, или в книжке их называли амфибиями, от которой капала слизь, из-за этого девочка чувствовала тошноту, подступающую к горлу. Его красивая белая рубашка, украшенная черными рюшечками и бантиками, была заляпана слизью и чем-то черным, «опять в смоле возился». Заключила немой вердикт девочка, презрительно цокая, и отходя в сторону.       — Уверена, Югель, что даже если ты просто к ней подойдёшь, этого будет вполне достаточно. — девочка мило улыбнулась, присаживаясь на подогретую солнцем скамейку. Мальчик только фыркнул, «грациозно» садясь рядом с ней, хотя больше это было похоже на передразнивание жестов девочки.       — Бу-бу-бу, посмотрите на меня, я вся такая крутая и особенная, фи-фи-фи, а ещё у меня нет друзей, потому что я скучная и неуклюжая! — весело говорил мальчик, специально делая писклявый голос, как бы «повторяя» её манеру речи. Этого девочка решила не терпеть, и поэтому несильно пнула мальчика по ноге. Оставляя на белых гольфиках отпечаток босоножки.       — Эй! Не морай меня, Хриза! Мне от мамы и няни так влетит из-за тебя! — чуть ли не закричал он, отряхивая, от следа, гольфы. Она опять посмотрела на его рубашку, после на его лицо и перевела взгляд обратно на гольфы. Лицо её было омрачнено жуткой гримассой.       — Думаю, последнее, о чём тебе стоит думать, это о них. — весело хмыкнула девочка, тыкая пальцем, в юношескую грудь, тот взвизгнул, видимо, ожидал типичного для его подруги, удара. Но посмотрев вниз, разочаровался ещё больше. Даже лягушку из рук выпустил. От чего та упрыгала в сторону пруда, из которого мальчик её и выловил.       — Вот блин! Это конец, мама меня прибьет, всё, Хриза, не жди своего женишка завтра, маменька все шовчики пересчитывать на этой рубахе будет! — начал мальчик, эмоционально размахивая руками в стороны, добавляя излишнего драматизма в эту сцену. И поделом ему. Будет знать, как в грязи копаться. Ну, она могла лишь посочувствовать трусу перед ней. Посмотрев за спину своего жениха, и замечая в дали знакомую, мальчишечью фигуру. Хризеила обрадовалась, радостно махая своей рукой маленькому рыцарю. Точнее, её другу. Темноволосый мальчик, густо покраснел, когда увидел радостную девочку, что так весело подзывала его к себе, и устоять он конечно же, не мог.       — Привет-привет, Дейв, что ты тут делаешь? — первым спросил Югель, приветливо пожимая мальчику руку, тот ответил взаимностью, смотря сквозь парня. Он разглядывал весёлую девочку, что стояла позади принца, который что-то весело щебетал им под ухо.       — Ах, я тут просто охраняю, вы же знаете, рыцарские дела, ваше высочество. — ребёнок весело хлопнул Лололошку по плечу, замечая:       — Ой, да как ты смеешь отводить взгляд от будущего короля? — весело посмеивался он, до тех пор пока девочка позади него, специально, было очевидно, что она привлекает внимание, не закашляла.       — Учитывая то, как часто ты прогуливаешь уроки, Югель. Тебе даже королём не быть. — весело прощебетала она, забегая за спину Дейва и высовывая язык.       — Бэээ! Я Югель! И я полный идиот, что надеется на удаачу! — весело закричала она продолжая прятаться за чужой спиной.       — Эй! Это неправда! Я вчера был на занятиях! И вообще, ты курица… Ээм… Обтесанная курица! — покраснел он, смотря на улыбающегося Лололошку.       — Н-нет, Дейв не верь ей! Это ложь и провокация!       — Откуда ты вообще такие слова знаешь? Опять подслушивал свою любимую дочку служаанки? Ах, я влюбленный приц Югель, всё что мне нужно от жизни, это любовь, она съела мне мозг и теперь…- девочка намеренно сделала долгую паузу. Пока мальчики в ожидании смотрели на неё.       — Я стал тупее чем раньше! — весело защебетала она, почти падая от собственного смеха. Кудрявый мальчик лишь тихо прыснул, пока блондин краснел то-ли от злости, то-ли от смущающей правды. Нет, он конечно не был глупым, но часть про девочку была правдой. Он уже пару дней не мог подойти к дочери служанки, что бы просто спросить имя той. Это было очень неловко и даже, грустно. Хризеида, всячески подначивала мальчишку, но получала лишь раздраженные просьбы «отстать и не лезть не в своё дело». В общем, теперь, при любой удобной возможности она донимала его этим.       — Это не правда!       — Скажи это своей рубахе. — хмыкнула она, пока парень тихо что-то пролепетал.       Синее платье красиво развивалось на теплом ветерке, пока она, и ещё двое мальчиков ходили по свеже-стриженному газону, настроение было прекрасным, девочка девяти лет смотрела за стены замка, мечтая побыстрее вырасти и посмотреть, что же там, за этой огромной, непреступной для неё и её друзей, стеной. Она была единственным, единственным фактором отделяющим её и их от реальности. Она не питала ложных надежд, на счёт хорошей жизни там, за стеной. Но по крайней мере предполагала, что действия людей, по ту сторону, не были столь ограничены и урезаны, как их. Но и это можно было назвать обычной надеждой на лучшее. Не так ли?