Приручение пантеры. Полный курс

      В дверь тихо стучат. Антон реагирует сразу, ловко оборачиваясь зверем; пантера с ним солидарна, она в момент накидывается на замешкавшегося отца Лёши, валит его на пол, всем весом давит на плечи и рычит, гортанно кричит своим кошачьим голосом перед его побелевшим лицом. Клыки успевают сомкнуться только перед носом. Какой-то противной магией его отшвыривают, как мягкую игрушку, словно со стороны тянут на себя поводок, закидывают обратно на кровать. Перекувырнувшись в воздухе, пантера вновь становится на четыре лапы и осматривает обстановку. На шее продолжает ощущаться удушье, невидимый ошейник — терпимо, не давит, просто держит.       «Не удержит», думает хладнокровно Антон. Дальше перед глазами пятна ненависти: одно кривится на полу, кряхтит, раздражающе громко дышит и отползает. Крупное и жалкое. Предметы интерьера интереса не имеют никакого, это лишь плацдарм для драки, он учтён, но он не важен. Пол, кровать, стол, окно и так далее — белый шум, этого всего нет. Просто плоскости. Антон на одной из них. Самое важное — тусклое красное пятно, сухое, вытянутое, старающее издавать мерные последовательные звуки, но то и дело себя выдающее. Пантера слышит стук его сердца. Пантеру не обмануть. Существо боится. Существо — человек. Человек — слабый. Слабый — труп.       Вкусная аналогия. Антон решает не дожидаться нового удушья и нападает на последний увиденный им блик алой краски. Лапы с выпущенными когтями простираются вперёд, но пролетают мимо. Пантера недовольно рычит, приземляется плохо, будто суставы отказали работать и порвались связки. Больно. Зверь ревёт от этого и встаёт ровнее, несмотря на боль, игнорируя все окружающие факторы, как разъярённый бык, несётся на агрессора.       — Об…       Какой-то шум проходит мимо, лишь на каплю просачиваясь сквозь тёмную пелену перед глазами. Укусить вновь не выходит. Пантера теряется в пространстве, совершенно не понимает, где она сама, а где жертва. Антон тоже дезориентирован, ему становится страшно, некомфортно, хочется убежать из сознания, но пантера уверенно удерживает его рядом. Антон знает её кошачий язык. Он слышит сказанное с отвращением «трус». И абсолютно согласен с этим высказыванием. Он не хочет спорить, он хочет спокойствия.       — …Ратно.       Эти игры длятся бесконечно. То дышать нечем, то опять лапы подводят, то в глазах двоится, троится, четверится или попросту пропадает свет. Проблемы с нюхом, с движением. Тело становится чугунным, а шерсть противно липкой, запятнанной болотистой жижей.       — Обратно.       Знакомое слово. Антон настороженно поднимает голову на звук, но пантера усиленно тянет её обратно и ещё брюзгливо отряхивается. Ей не до слов, ей не хватает действий. А Антон просто устал.       — Обратно.       «Это ведь мне», думает он, пока тело само по себе летит сквозь пространства, натыкаясь на очередной объект. И ещё один. И ещё. И… это кровь?       — Обратно.       «Это кровь», подтверждает Антон, вперивая голодный взгляд в кровавую полосу, тянущуюся из всё ещё живой трепыхающейся жертвы. Этот голод слишком сладок и силён. Антон ему не противится, ему самому интересно, что будет дальше. Он нападает вновь. На этот раз утыкается в купол. Пока выбирается из него, лапы дают очередной сбой, путаются друг в друге, из-за чего он падает, больно ударяясь об нижнее пространство челюстью.       Успокаивается. Перед полуоткрытыми глазами видит очертания настила. Цвет затемнённый, грязный и неправильный. Виднеются проблески натуральной деревянной резьбы. Становится ещё более спокойно. Антон начинает раздумывать, зачем он вообще превратился в пантеру, какой у этого был изначальный смысл. Ведь не просто же побегать и попрыгать ему захотелось. У него ведь и надсмотра нет, это вообще-то опасно. Для себя, для окружающих.       Мысли не помогают полностью увидеть всю картину и осознать, в каком он сейчас находится состоянии. Но через этот мыслительный процесс просачиваются внешние звуки.       — Обратно.       Складывающиеся в буквы. А буквы — в слово. Слово знакомое, но отчего-то нелюбимое. Антон всё ещё не может дойти до его смысла. Пантера помогать не хочет, недовольно рычит, машет хвостом, пытается подняться. Но общая ленность охватила и её, поэтому действия эти заканчиваются у неё неудачей. Антон бы позлорадствовал, но они с ней в одной лодке, так что он помалкивает, с ещё большим интересом стараясь обратить внимание на настоящее. На то, что скрывается за пеленой злобы и острой жажды. Видит ножку. Кровати. Свисающее с неё одеяло. Его кончик. Кажется, белого цвета. Он не уверен. Взгляд не хочет распознавать ненужные детали. Вещь неживая — значит бесполезно её разглядывать. Но Антон намеренно задерживает на ней взгляд, рассматривает до мельчайших подробностей. Будто бы видит её человеком. И вспоминает, что он сам-то по сути своей человек.       «Тебе кажется», недовольно рычит пантера, лениво взмахивая хвостом. Антон до глубины души возмущён, ругается на неё в ответ, порицает за такие однобокие суждения, пытающие отойти от объективности и поддаться собственным звериным потребностям. «Люди те же звери», слышатся её обиженные нотки в ответ. В принципе, с этим Антон не спорит, но говорит, что люди умеют думать, рассуждать, мыслить, а не только кидаться, поддавшись инстинктам. Отчего-то пантера заливается хохотом. Антон понимает, что ведёт разговор с собственным подсознанием, которое обозначил за пантеру. Ему так с детства было легче уживаться самим с собой в одном теле. И не просто уживаться, а ещё и приходить в себя после очередного срыва.       — Обратно.       «И всё же, от меня чего-то хотят», флегматично, но уже более заинтересованно, нежели раньше, рассуждает Антон. Пантера продолжает уводить его от этой мысли и биться об пол хвостом. «На тебя набросились», беззаботно врёт она. «Мы защищаемся, а ты мне мешаешь это делать».       — Обратно.       «Кто на меня посмел наброситься?», уточняет учтиво у неё Антон. У него такое не встраивается в реалистичный образ, да и ответ пантеры: «А какая мне разница? Каждый, кто посмел, станет обедом» какой-то слишком увилистый. Она такое любит. Этот внутренний голос только рад раззадорить и забрать на себя поводья. Ей всегда всего мало. И это понятно, Антон жалеет её и самого себя, иногда идёт на поводу её хотелок, особенно, когда устаёт. Но сейчас он скорее устал от неё.       — Обратно.       «Что-то на Поповском», приходит ему шальная мысль. «Не напоминай», морщится на это пантера. Антон растерянно смотрит перед собой. Он… пантера? Он наконец полностью начинает осознавать, что происходит вокруг. Он лежит на полу, в комнате, довольно светлой, но маленькой, не похожей на его собственную, не похожую и на комнату из общежития. Перед ним кровать, прикроватная тумбочка.       — Обратно.       Поднимает голову, тяжело, но возможно. Оглядывается. Так и есть. Обстановка совсем незнакомая. Точнее не домашняя. Повсюду к тому же бардак. В углу стоит худой облик. Человек. Пол: мужской; рост: ниже среднего; возраст: больше сорока; опасность: высокая. Бэндигер. Антон напрягается.       — Обратно, — спокойно заявляет этот мужчина.       Незнакомый. Совершенно. Антон его видит впервые. Пантера на заднем фоне орёт разодрать его, но лапы по-прежнему не дёргаются. Он чувствует невероятную усталость, и сейчас с радостью отрубился бы. Но не разрешает себе этого, смотрит, анализирует, вслушивается.       — Обратно.       На собственное удивление, Антон становится человеком. Это даже скорее не жест покорности, а лишь показатель усталости. Он согласен слушаться, пока это согласовывается с его собственными желаниями. И хоть внутренний зверь от такой перспективы недовольно порыкивает, когтистой лапой надавливая на грудину, Антон в своём решении непреклонен. Неторопливо поднимается на свои две и обессиленно падает на кровать. Из разодранного одеяла торчит какая-то скомканная шерсть. Антон принюхивается, и определяет её верблюжьей, хотя того и в жизни не видел. Просто так ему кажется.       — Как самочувствие? — интересуется мужчина, появляясь над его головой.       Антон открывает глаза, принимается его рассматривать. Худой ужасно, жилистый, на вид староватый. Волосы потускнели, глаза выцвели, запрятались вглубь, окружив себя морщинками. Лицо чуть вытянутое, такое же худое, как и всё тело, но отчего-то не отталкивающее, скорее просто измотанное необходимостью проживать эту жизнь.       — Устал, — заявляет Антон, после чего невозмутимо зевает.       Незнакомец мягко усмехается, будто находит это действие очаровательным.       — Василий.       — Антон.       Молчат некоторое время. Смотрят друг на друга. Василий с чувством созерцания из любопытства. Антон тоже в своём роде созерцает, но не из интереса, а из незнания, на что бы другое потратить свою слабую энергию.       — У меня девушка была.       Антон незаинтересованно мычит.       — Прекрасная.       Опять мычит.       — Но вот плохо я с ней справился, превратилась она на улице, ребёнка одного убила, а потом её при мне застрелили.       И вновь мычит. Чужие истории его не интересуют. И так знает, чем для него всё закончится таким темпом. В проповедях он сейчас не нуждается, и так наслушался на все года вперёд. Вспоминает про сигареты. Бьёт себя по карманам. Находит пачку. Закуривает, так и не поднимаясь с кровати. Лежит на спине, лицом в потолок и немного в чужое сухое.       — А лет тебе сколько?       — Восемнадцать. За педофилию не сядете.       — Ничего подобного и не планировал.       — А жаль.       Антону не жаль. Ему сейчас на всё фиолетово, а такими словами он поддерживает разговор, немного издеваясь над своим собеседником. Смущать, злить, заводить — любимое его занятие. Даже вымотавшись, оно ему не изменяет.       — Давай я тебя свяжу.       — Давай.       Василий вынимает из шлевок брюк ремень, жестом просит вытянуть руки. Антон устраивает сигарету в губах и протягивает их. Потом, когда в предплечьях они уже скованы ремнём, прижимает их груди, продолжает курить, будто ничего ему и не мешает.       — Боль или нехватка воздуха?       Антон морщится.       — Боль.       Василий кивает. Потирает руки. Все действия у него выходят просто, будто он столкнулся с бытовой ситуацией и разрешает её, используя весь свой богатый жизненный опыт.       Сигарета дотлевает до фильтра. Василий любезно убирает окурок и смахивает упавший на грудную клетку Антона пепел. Дальше суетится вне поля его зрения. Достаёт книжку, подготавливает кляп. У него настоящий. Как в секс-шопе. Не кружком, не шариком, а чёрной продолговатой формы, типа узкого тубуса. Но надевает его не сразу, сперва проталкивает небольшое белое полотенчико в рот, и только потом пристраивает и сам кляп.       Ощущения знакомые. Антон прикрывает глаза. Находиться скованным ему нравится. Довериться кому-то, передать управлением собственным непослушным телом. Прекратить мыслить. Ему даже грустно становится, что с Арсением этого было мало. Тот превосходно контролировал и подавлял волю. А чувство заткнувшейся внутри пантеры — бесценно в своём великолепии.       — Качай пресс, — приказывает Василий.       Антон смотрит на него, как на полоумного. Ещё чего. Не собирается он спортом заниматься, и так устал, набегался, наскакался и тому подобное. И очень даже ожидаемо за такое поведение получает боль в области рук и ног. Это суставы. Это не наказание физическим предметом, оно магическое. Антон стонет, кидает злобный взгляд на сосредоточенное лицо этого Василия, на его двигающиеся губы и ладони. Хочет превратиться и постоять за себя, но не спешит. Вновь ощущает слабость. Крышка бочки закрыта неплотно. Можно попробовать её выбить. Сложно, но можно.       Он пытается, но до конца так и не доходит. Устало оседает на кровати.       — Пресс, — напоминает Василий.       Антон несогласно мычит. Боль. Теперь в желудке и висках. Как же это всё отвратительно! Он вновь пытается стать пантерой.       — Пресс.       День сурка. Одно и то же двести раз. Спустя полчаса, — долгих, нудных, однотипных полчаса, — Антон всё же послушно, хоть и скрепя зубы, поднимается телом, по крайней мере пытается. Дрожащие мышцы не могут его поднять. Он плюхается обратно. Задание повторяется. Пытка, боль. Всё повторяется. Через ещё минут десять он наконец сдаётся полностью. Потому что выматывается. Нет сил на сопротивления. Его взяли измором. Не выбили всю дурь резкими сильными действиями, а медленно довели до нужного состояния. Не в духе дикой кошки, но, бесспорно, нужная цель этим Василием достигается. Антон занимается грёбанным спортом, который пропускал всю школу. Поднимает корпус, не до конца, насколько может, падает обратно, и опять поднимается. Сквозь боль, сквозь не хочу. Просто потому что не может сопротивляться. В нём нет на это сил.       Василий присаживается рядом на кровать и гладит его по взмокшей голове.       — У тебя очень скверный характер, ты знал?       Антон фырчит в ответ. Нет, не непокорность, просто реакция. Василий не продолжает своё подчинение, убирает с него кляп и освобождает руки.       — Как же всё ломит, — жалуется тот, поднимаясь и разминая себе запястья.       — Зато ты теперь своею головой думаешь, — весело говорит Василий. — Приятно ведь?       — Это да, а в остальном чувствую себя паршиво. Я слышал кровь, — оглядывается, и правда, замечает на полу небольшой кровавый след. Как раз между бороздами от когтей. Сердце в этот момент замирает и в следующую секунду делает очень громкий стук.       Во-первых, он кого-то мог сильно покалечить. Не хотелось бы. Во-вторых, за это теперь кому-то нужно будет платить. Весь номер, мягко говоря, в плохом состоянии. Везде следы от когтей, прежний идеальный порядок стал лёгким беспорядком, мебель сдвинулась с места, не вся, но некоторая, притом довольно заметно. С этим всем нужно как-то разбираться. На такую головную боль он сейчас не способен.       — Да, Костику досталось. Ничего, жить будет. Надо бы нам порядок здесь навести. Он сына в аптеку круглосуточную отправил, сам в ванной комнате пока.       Дверь ванной как раз решает в этот момент раскрыться. Отец Лёши, вероятно, Константин, наполовину выходит из неё и оглядывается, придирчиво осматривая созданный беспорядок.       — Всё равно заплатить придётся, — вздыхает он. — Кровь-то отмоем, вещи на место поставим, а вот разодранное одеяло обратно не сошьём, как было. И пол в некоторых местах пострадал, прям следы когтей видно. — Смотрит на Антона и медленно качает головой. — Не бери в голову, это мой отличился, пусть разбирается сам.       — Да откуда ж у него деньги.       — Я покрою, потом отдаст. Вот растил ведь его так, чтобы он не думал с этим всем связываться, а он?       — Не сердись на него, сам понимаешь, молодость кричит, интерес к запретному. К тому же ягуару. Ягуары — вещь вообще редкая.       — Потому что живут недолго.       — Это-то да, но они и в целом реже леопардов встречаются.       — На наше счастье, — замечает Константин, полностью заходя в комнату. — Не думай, что мы к тебе плохо относимся, парень. Сам понимаешь, это не личное, а, — он обводит ладонью комнату, — обстоятельства такие. Всегда такое. Одни федералы вас и могут контролить.       — Запрещены ж пантеры в войсках. Международное соглашение.       — Да кому ты лечишь, Вась. Никто не откажется от этой возможности просто потому что. А я б просто пожить чисто «по-человеческому» хотел, и не думать обо всём этом. Ленка у меня уже совсем одомашнила. Иногда, конечно, шалит, но это так, натура вторая просыпается. А так, покладистая, не то, что двадцать лет назад.       — Хотел бы я так же.       Антон их разговор решает дальше не слушать. Это уже о личном двух неизвестных ему мужчин. Чужие проблемы его волнуют мало. Он встаёт возле окна и закуривает. Никотин на организм действует приятно, наполняет тело негой, придаёт лёгкий заряд сил. Его как раз хватит на то, чтобы добраться до общежития и, как мышка, проникнуть в него. Кошка и «как мышка» сочетаются относительно, о чём тихим мяуканьем напоминает пантера. Антон отмахивается от неё. Проблемное животное, пусть продолжает сидеть и помалкивать. Воцаряется обиженная тишина.       Дальше всё проходит мимо него. Нет, он помогает. Кровь с пола не оттирает, чтобы не напрягать ещё больше надломленные нервы, но вот мебель поправляет, после чего, выговорив прощание сквозь едва открывающиеся губы, покидает отель.       На улице свежо. Ночной воздух превосходен. Тёмное небо, белая луна, звёзды… Романтичная картина, так и толкающая на действия. Которые Антон не делает, потому что не особо хочет. Это всё от кошки. Начать свою охоту. А вот от него, от человека, важнее поспать. А завтра утром набить до отвала желудок. Подготовиться к учёбе, написать, а лучше позвонить, родителям, сестрёнке, и продолжить поиски вменяемого бэндика. Пока что на его пути, помимо Арсения, попадаются одни слабые. Разочаровывает.       «Да ладно, зачем тебе вообще контроль? Пантеру не приручить», гордо заявляет эта наглая кошка. Антон мотает головой, но в споры не вступает. Засыпает, едва только тело касается кровати. И просыпается только в час дня.       Лень продолжает овладевать всем телом, сковывая по рукам и ногам, по чёрным лапам. В голове пугающая пустота и темнота, какая бывает в новеньком сложенном гардеробе. Вчерашняя усталость так и не проходит. Сестра, узнав об этом, пытается поддержать, отец же без лишних нежностей требует его поактивнее приступить к поискам бэндигера. И без того не лучшее настроение становится ещё хуже.       Кофе Антону не нравится, он, как стереотипные бабушки, предпочитает горячий чай. Первые полчаса после разговора с семьей, он пирует в одиночестве на кухне в компании цейлонского, сахарного печенья и наложенных на музыку стихотворений русских поэтов-классиков. Эстетика, глубина смысла или очаровательная лёгкость и игривистость строк его не впечатляют. От прослушивания он ожидает только ритма. Чёткий и размеренный, будто говорящий, как надо думать, как правильно дышать.       — Надымил тут.       Антон переводит взгляд с кончика сигареты на вошедшего и длинно выдыхает дым в его сторону.       — Ты чего вообще в общаге в такое время? — без особого интереса уточняет он.       — Потому что живу здесь! — возмущается пришедший парень и проходит гордой раздражённой походкой к холодильнику. — Опять еду у меня подрезали! — оборачивается на Антона. Тот неторопливо пожимает плечами.       — Не я, чел. Не смотри так.       — Кофе-то хоть осталось? — бубнит тот, начиная открывать надвисные шкафчики один за другим. Наконец он находит немного кофе и со злорадством высыпает его в свою кружку. Сахара, правда, не оказывается, но парень этому особо не расстраивается, ставит нагреваться чайник и вновь поворачивается к Антону. — Ты новенький?       — Ага. Только поступил.       Желания продолжать разговор в нём так и не появляется.       — А откуда приехал?       — Воронеж.       — Опа! Земляк, оказывается! — веселеет парень, быстро заваривает себе кофе и садится за стол напротив. Поправляет очки на переносице, чуть выпрямляется, и берёт печенье, явно готовый к продолжению диалога.       Ругаться или уходить Антону больше лень, чем перекидываться короткими фразочками, так что он остаётся сидеть как раньше, только закуривает ещё одну сигарету, мимолётом вспоминая наставления Арсения про: «не больше четырёх в день». Но Арсения ведь здесь нет, так что и слушаться его необязательно.       — Ты чего хмурый такой? Я Дима, знакомы будем. Ты с какого берега?       Антон тоже представляется и отвечает на его вопросы про город, семью, выбранное направления и увлечения. Сначала делает это неохотно, но в новой компании ему вдруг становится полегче. Страхи и обязанности перед собой и окружающими на время притупляются, и он позволяет себе разговориться, начать улыбаться и вникать в чужую жизнь.       Вообще, несмотря на все проблемы с характером, вырос Антон человеком, или вернее сказать существом, довольно социальным. Общительность помогала ему держаться на плаву, узнавать людей с лучшей стороны, проникаясь к ним симпатией и сочувствием. Он в каком-то смысле надеялся, что ему будет жалко убивать тех, кто ему глубоко симпатичен. Только практика последних дней ему явно показала — в облике пантеры ему плевать на людей, он не видит в них души, а за их спинами прожитой и будущей жизни. Не видит их красоту или уродство. Даже страха по лицу понять не может, потому что остальные чувства начинают работать лучше зрения. Не важно, какую гримасу корчит человек. Когда у него резко подскакивает пульс, учащается дыхание и тело начинает трястись да пытаться поскорее скрыться, вот тогда он по-настоящему боится. Испуганного зверя не видишь, его слышишь. Слышишь и чувствуешь.       Дима пока что не боится. Он очень миролюбиво пьёт рядом кофе, много улыбается, машет руками, пока говорит, часто поправляет очки и безумно много рассказывает о своих планах на жизнь и семью. И это Антона цепляет. Он даже на секунду задумывается, что тоже так сможет. Выучиться, устроиться на работу, завести себе любимого человека, а потом с ним воспитывать чудесного ребёнка, которому не нужно будет бояться потерять над собой контроль в опасный момент. На секунду, две или минут пять, чего греха таить, Антон нежится обычной жизнью, какая ему никогда не светит, потерянно улыбается и грустнеет. Смотрит на встрепенувшегося в беспокойстве Диму.       — Всё нормально? — спрашивает он.       — Нормально, — отвечает Антон, затыкая мяукнувшую пантеру. «Я ведь могу убить всё его стремление к этой обычной жизни. Точнее убить его. Прямо здесь. Прямо сейчас. И он не сможет меня остановить. Только закричит во всю глотку, заплачет, нассыт в штаны перед смертью и истечёт кровью, не успев даже мысленно попрощаться со своими родными».       Власть одурманивает, но Антон от этих мыслей не чувствует своё превосходство, лишь слабость. Голодная пантера, поддерживающая идею сожрать эту тушку перед собой, только больше раздражает его и утверждает в этой мысли. Он не хочет иметь власть над другими, это слишком сложно, слишком больно, отнимает много душевных сил. Он бы с радостью отдал власть над собой в любые приличные руки, но, как назло, они не находятся.       — Первый курс сложный, — говорит Дима со знанием дела. — Много ненужных предметов, незнакомая обстановка, люди, к тому же вдали от дома, но к этому всему привыкаешь. На пятый год уж совсем, как дома. Всех знаешь, свою комнату вдоль и поперёк исходил по сотни раз, к нагрузке привык. Здесь уж дело стойкости. Насколько сильно хочешь добиться успеха, узнать любимое дело.       — Тебе, правда, хочется быть стоматологом?       — Меня привлекает медицина, — подтверждает Дима. — За неё хорошо платят, именно стоматологам, к тому же зубная боль одна из самых ужасных.       «Это тебя мои клыки ещё не достигли», говорит пантера. «Да ты заткнёшься?», стонет Антон.       — А мне как-то нравится дарить людям улыбки. Знаешь, и боль прошла, и зубки здоровые, красивые, улыбаться не стыдно. А ты как? Почему выбрал профессию менеджера?       — Баллов хватило.       — И всё? Да с такой мотивацией ты вылетишь быстро. Родители что ли настояли на высшем?       — Необходимость, — коротко отвечает Антон. — Мне нужно было переехать в Москву.       — Так просто бы переехал и работал, зачем именно поступать и чьё-то место занимать? Кто-то, мож, хотел поступить, а ты у него место отнял.       — Хотел поступить, поступил бы, — парирует Антон. Объяснять Диме, что на работе он просто загрыз бы клиентов или коллег, желания в нём не было. Этот секрет принадлежит всецело ему, его семье и его бендигерам. — Я пойду.       — По делам? — понятливо интересуется Дима.       — В клуб.       Его вздох Антон пропускает мимо ушей, быстро забегает в комнату переодеться, проверяет количество денег, сигарет, зарядки, гуглит новое место. Ночные клубы ещё не работают, слишком рано, но несколько баров и пабов поблизости рады принять посетителей. Он проходит их все, задерживаясь на три-четыре часа. Но рыбалка не даёт плодов. В клубе — также.       Следующий день почти повторяет предыдущий. И после него. И после. Антон прекращает общаться с родными. Он агрессивен к прохожим, к ребятам с этажа, к консьержке, к посетителям баров и клубов. Пантера велит набрасываться на них за любую провинность. Антон её не контролирует, но пока что сдерживает себя, упрямо день изо дня путешествуя из места в место.       Спустя полторы недели это окупается компанией из трёх мужчин. Они пьяны, веселы, громко разговаривают друг с другом, толкаются плечами, плескаются нечаянно пивом и ругаются из-за этого, но скоро мирятся. Антон наблюдает за ними минут двадцать. Что-то в них не даёт ему покоя. Будто бы свои. Один высокий, бородатый и рыжий, в татуировках, сильно накаченный. Второй похож на него, но без татуировок и с тёмными волосами. Третий похудее, попроще, черноволосый, но на одной с ними волне. Они все наравне между собой, нет того, кто подчиняется, все три хотят быть правыми и поставить последнее слово.       Но всё же они просто люди. Антон так думает, встаёт со своего места и уже движется на выход, как до его ушей долетает:       — Жаль с людьми такое не прокатывает, я б тебя заткнул.       — Сказал второй четвёртому, — засмеялся чёрный.       Сердце парализовало судорогой, Антон резко встал. По в миг вспотевшему лбу ударил охлаждающий порыв ветра от танцующих ребят впереди, которых он даже не увидел. Вот оно. Он нашёл. «Тебе этого не надо», убеждает его почти ласково пантера, как маленького, своё нерадивое чадо. Но Антон не котёнок для неё, он зверь самодостаточный, с головою на плечах, поэтому на негнущихся ногах поворачивается и идёт обратно к ним.       Пантера заколебала уже так сильно, что он не фильтрует базар. Ставит ладони на чужой стол, бесцеремонно своим присутствием перебивая разговор. На него смотрят три пары удивлённых глаз.       — Пацан, тебе чего надо? — спрашивает рыжий, ставя бокал с пивом.       Антон наблюдает пару секунд за тем, как золотистая жидкость в нём шевелиться и медленно стихает, замирая, после чего поднимает взгляд на них, стараясь сразу задеть всех троих, но больше, наверное, концентрирует внимание на самом на первый вид слабом. Черноволосый, который сказал про четвёртый уровень. Это точно было про уровень. Антон всё нутро на это ставит.       — Приручите, — едва слышно проговаривает он. От собственной жалости и мольбы в голосе готов заплакать, но держится гордой кошкой. Это нужно в первую очередь ему, и это не глупое желание, а болезненная необходимость, так что он готов переступать через себя и раз, и два, и сколько потребуется, лишь бы добиться контроля с собственным существом.       — Чё он там сказал? — спрашивает второй накаченный мужчина, косясь на своих.       — Малыш, мы не по мальчикам, — говорит черноволосый, сложив на груди руки. — Ты ошибся адресом.       — Педик что ли? — морщится рыжий.       «Ну он же оскорбляет, ну давай. Вкусно же будет, смотри, сколько мяса!», чуть ли не мурлычет пантера, начиная постепенно, незаметно, но непреклонно, отбирать контроль.       Антону страшно, что она его всё-таки заберёт.       — Я не хочу её слышать, — говорит он чуть громче, крепко стискивая ладони в кулаки и закрывая до боли в глазах веки. — Что хотите делайте. Только избавьте меня от её присутствия.       «Как грубо, фе, а я думала мы друзья. Я с тобой, между прочим, с самого детст…».        Антон не слушает, машет головой, выкидывая лишний поток мыслей из головы. Если он каким-то чудом мог контролировать её всё это время, то теперь она явно обиделась, забрала контроль над половиной тела. Её воображаемый хвост ощущается слишком реалистично, дыхание становится легче, другая грудная клетка, другой нос, другая пасть, а на передних конечностях, — это что вообще, руки или лапы? — вырастают настоящие когти, вместо коротких обгрызенных ногтей.       Но это прекращается. Опять просыпается клаустрофобия и морская болезнь. Его запихивают в бочку. Пантера ревёт, раздирает мощными лапами дерево, но у неё ничего не выходит. Пока Антон пустым взглядом смотрит перед собой, ничего не видя, ничего не слыша, ничего, кроме страха и оцепенения, не ощущая.       — Хорошо, — медленно проговаривает черноволосый, наклоняясь к нему. — Ради исключения, можно поиграться и с мальчиком.       От чужого тройного смеха страха становится только больше. И Антон становится в миг на сторону пантеры. Эти мужики ему не нравятся. Этих людей надо разгрызть. Иначе… иначе они сделают ему больно.       — А давайте сгоняем на тот пустырь? Там никто не помешает развлекаться.       Страх. Крышка. Страх. Антон не может думать и двигаться. Он с трудом овладевает собственным дыханием. Мышцы деревянные от застывшего напряжения. Его ведут в машину. Тёмно-синюю, относительно просторную, совсем невысокую. А потом куда-то везут. И он чувствует. Чувствует чужой контроль. Не одного. Не двух, а сразу трёх бэндигеров. И ему по-настоящему страшно, что они могут с ним сделать, но их общими усилиями он лишается возможности издавать звуки и сопротивляться. Безвольная кукла в чужих руках.       «А лучше бы разодрал», рычит пантера.       «Лучше бы», соглашается Антон. «Лучше бы».