В мире этом остались
Лишь бури и кратеры,
И сердце, что верно
И хорошо спрятано…
Девяносто два дня. Много это или мало для того, чтобы в один из них остановиться и осознать, где он просчитался? И ему не пришлось бы сейчас сидеть по ту сторону стола, над которым раздражающе мерцает тусклый свет лампы в допросной. Здесь знакомо подташнивает из-за протухшего воздуха. Странно, но когда-то он воспринимал его как неотъемлемый антураж своей работы. Постоянно варьирующий в диапазоне тонов голос. Короткие и требующие четких ответов вопросы. Нагнетают. Хм. Знаем ваши приёмчики. Не на того напали. На самом деле, у него наконец-то появилась возможность оценить процесс с другой стороны. С той, на которой он никогда не должен был оказаться. И воскрешая в памяти все девяносто два дня, он неминуемо сводит исток и исход своей главной ошибки к одному единственному человеку. Как он тогда сказал? Нет. Не сказал. Нахально и уверенно выплеснул в лицо: «Потому что сразу и глубоко под кожу…». Но можно ли было избежать всех последствий? Если рассматривать жизнь как множество выборов в совокупности обстоятельств? Последний на сегодня вопрос. В конце он слышит многоточие. Значит, завтра будет ещё. А ты не такой уж профи. Я всегда добивался признания после одного сеанса «терапии». Всё. Его уводят под слишком знакомое «руки за спину», «лицом к стене». Уже поздно. Но уснёт он не скоро. Сны его пропитаны болезненной тревогой, той самой, которая кровоточит в сознании в течение дня. Это какая-то искривленная версия его жизни. И уже сложно отличить сон от яви. Он даже рад, что останется один до завтра. В конце концов, быть в одиночестве — это самое привычное его состояние. За последние годы в жизни мелькало слишком много чужих лиц. Некоторые слились друг с другом или померкли. Другие бесследно исчезли из памяти. Кроме одного. Хотя, если разобраться, двух… Или всё-таки — одного? Что, если допустить, будто всё это правда? Нет, ну серьезно... сейчас-то зачем ему врать? Сидя на жёстком полу, спиной ощущая холодную твердь стены, он всё прокручивает и прокручивает в памяти те самые моменты, когда ещё можно было сдать назад. Или у него изначально не было выбора? Закрывает глаза, мысленно возвращаясь в тот роковой вечер. И знай он, чем всё обернётся, он бы похерил к чертям свой профессиональный долг, в глубине души понимая, что речь шла не о долге. Тогда верх одержали совсем иные мотивы. Но чтобы раскрутить всю спираль фатальных ошибок, он должен проанализировать каждый просчёт. Поэтому он снова обнаруживает себя в том самом вечере. — Ваш кофе, Кхун Вегас! Очень чёрный и очень горячий, как вы любите! — Спасибо, Таван. Но в следующий раз — не ставь его на папку с отчётом. Иначе тебе до конца своей карьеры придется отрабатывать испорченные документы беготней за кофе для меня в перерыв. — Окей, босс! Его уже привели. Идёте? — Да. Буду через пару минут.