гтд: драбблы

Юра разложен на большом столе в кабинете начальства, штаны спущены до щиколоток, мутный взгляд сфокусирован на одной из дурацких статуэток с собачими головами, пальцы до побеления вцепились в край стола, в зубах закушен край галстука — стоны не глушит, но не дает сжевать язык. Юру ебут большим резиновым членом, что не самое обычное положение для Юры, хотя ебут его в целом достаточно регулярно. Хмурова двигает бедрами медотично, не сбиваясь с ритма, если Юра пытается пошевелиться, прогнуться, приподнять зад — давит ему на поясницу ладонью, ц-ц-ц. Хмурова ебет исключительно в самом правильном направлении, так, чтоб на каждое движение резиновый член проходился точненько по простате, вызывая у Юры спазматические корчи удовольствия по всему телу, искры под веками и крупные крокодильи слезы, текущие по щекам. Юре этого слишком много, а чтобы кончить — слишком мало, надо, чтобы чья-то ладонь приласкала член, или хотя бы потереться об край стола, но Хмурова положила его ровно так, чтобы это было невыполнимо, и Юре кажется, что в какой-то момент от удовольствия его просто сведет судорогой в дугу, и он не разогнется больше никогда, и член тоже никогда не упадет. — Пожалуй, хватит, — говорит Хмурова и медленно выскальзывает, оставляя Юру мелко трястись на столе и осознавать, на каком он свете (и что у него всё ещё стоит). Она убирает со взмокшего лба пару выбившихся волосков, расстегивает ремешки и брезгливо откладывает лоснящийся от смазки член на заранее сложенное полотенечко. — Ну что, Юр, достаточно наглядно? Юра шмыгает носом и часто кивает, елозя щекой по столу. Хмурова легонько шлепает его по заду: — Штаны-то надевай… — он сползает со стола, и Хмурова занимает свое начальственное кресло, пока он неловко натягивает трусы на стоящий колом член. — Вот так, Юра, я себя чувствую, когда ты без единого сучка проводишь дело, а написать потом финальный отчет в срок — не можешь. Процесс, так сказать, возбудил, а удовлетворения нет… куда? — Юра едва успел на полусогнутых сделать шаг к двери (сейчас бы подрочить, больше он ни о чем думать не может, у него все еще напряженно пульсирует все, что было растянуто резиновой елдой, и мокро в трусах от сочащейся смазки). — Садись пиши отчет. Буду следить, как за школьником. Юра садится — скорее, падает, и зад немедленно отзывается глухим ноющим чувством, не болью, но чем-то странным, — тупо смотрит на разложенные листочки с бланками, ручку, печать. Хмурова уже листает свои папки, словно потеряла к Юре всяческий интерес, как только донесла мысль. — Извините, — сипит он, не узнавая собственный голос (таким заискивающим он не был даже перед училкой по сольфеджио, когда пересдавал экзамен в третий раз, а это о чем-то говорит — и везло же ему по жизни на строгих женщин с короткими мужскими стрижками и прокуренными голосами). — А нельзя ли мне перед этим… просто… руки д-дрожат, как писать… — Подрочить? — уточняет Хмурова. Юра несчастно кивает. Хмурова смотрит на него взглядом шарик-ты-дурак. — Ты мне сколько этот отчет несёшь? — Две… недели… — Вот через две недели и подрочишь. Пиши давай.