«Облака ажурной тканью. Звёзды падают, как слёзы. Серебром река на небе, Тёмной ночью переправа. Ветер золото разносит, Белой яшмой лягут росы. Пусть у них одна лишь встреча, Среди тысяч нет ей равных.»
Мэн вспоминает эти строки из «Сорочьего моста», как бы парадоксально это ни звучало, свесив ноги с края небольшого мостика и облокотившись о перила. Ночь и правда темна, и звезды по особенному яркие, и Млечный Путь стелется, разделяя небеса на два берега, лишая двух влюбленных возможности быть вместе. Каждое слово, слетающее с уст этого Мэна, падает в ночную тишину тяжеловесной каплей дождя. Он словно наложница при дворе императора, а ночь его верная наперсница во всех его начинаниях, и в этот непроглядный мрак он без утайки открывает свое сердце, не боясь, что его правда будет раскрыта.«Чувства нежные, как воды, Миг, прекрасный как виденье. Как стерпеть, не оглянуться, Покидая мост сорочий?»
На краткий миг воцарившуюся тишину нарушает бархатистость чьего-то долгожданного голоса. Холодный блеск луны выхватывает во мраке стройную фигуру небожителя. Совершенно не опасаясь разоблачения, неизвестный продолжает цитировать, придавая каждому слову особый смысл:«Если чувства двух влюблённых Продолжаются сквозь время, Что с того, что невозможно Рядом быть все дни и ночи?»
В этот момент Мэн Яо отчего-то кажется, что сердце его давным-давно принадлежало этому неизвестному в ночи, что иначе просто дела и обстоять не могли. Чувство прекрасного мгновения снова его посещает. Этот временной промежуток навсегда останется неизменным в его душе. — Дорогой друг, не правда ли, сегодня особенно волшебная ночь? — разрушает очередной мираж тишины мягкий голос, в чьем обладателе Мэн Яо наконец признает Хуаня. Память начинает циркулировать по его меридианам вторым цигуном, но это уже не так болезненно, как неделю назад. Даже почти терпимо. Он не вспоминает ни фамилии, ни титула этого человека, ни даже имени в быту. Зато он вспоминает полузабытое обращение. С Сюаньюем всё сложилось само собой, словно они изначально были двумя идеально друг другу подходящими кусочками головоломки. С Хуайсаном же напротив — искренность была отброшена в сторону, уступив место лести и замысловатым узорам лжи. Этому же человеку врать не хочется, а сложится или не сложится — вопрос не разрешимый, пока ребром не поставишь. И Мэн решается, скрестив пальцы и набрав полную грудь воздуха: — Эргэ… Он впервые звучит так тихо и почти боязливо, эфемерность, балансирующая на грани, готова вот-вот разрушиться, но Хуань принимает игру, делая свой шаг навстречу: — А-Яо… Они стоят во мраке, почти не различая лиц, видя лишь очертания молчаливого собеседника в бледном сиянии ночного светила. У Мэна немножко кружится голова, а поверхность воды так близка, что падение почти неизбежно. Надежное объятие спасает его от встречи с холодными водами ночной реки. — Снова сидишь на краю, — шепчет ему куда-то в загривок Хуань, и они оба понимают, что речь идет вовсе не о мостах и реках. Он чувствует себя слабым и маленьким, но больше всего, наверное, уставшим. Мёртвые лица родных и близких проносятся перед его взором стремительным вихрем. Их смерть — на его совести, и новая реинкарнация не способна вполне искупить его вину. Плечи слегка сотрясаются, когда А-Яо сдерживает секундный порыв разрыдаться от невыносимости всего, что с ним творится, но сила воли превозмогает все его слабости, даруя мужественность в тот момент, когда так не желательно потерять лицо (хотя куда уж больше?). Объятия утешают, пока память вернулась лишь фрагментарно. В чем-то некоторые моменты его жизней схожи. Везде была мать, везде были меч и цигун. И все же… в той жизни был ещё один меч, пронзивший его грудь. Почти случайно, на одних рефлексах. Был голос, мягкий и невинный голос того, кто подстроил его падение. И были руки, сомкнувшиеся вокруг его шеи и сломавшие его хребет. А теперь он в кольце рук того, чей меч так удачно прошел меж его рёбер и это… Перед глазами снова немного мутится, и ужас смерти кажется неотвратимым и спасения просто… — Хуань-гэ, ему ведь дышать нечем, — на периферии реальности раздаётся чей-то успокоительный голос, и в следующий миг костлявая нескладность перенимает его из удушающих объятий среднего брата, с поразительной легкостью подхватывая его на руки (и куда этот мальчишка только растет). Дыхание стабилизируется, а мягкое прикосновение чужих губ ко лбу, температура которого постепенно возвращается в норму, кажется подарком судьбы. Эта безумная неделя и окончательное возвращение воспоминаний доводят его несчастный мозг до предела. Сон становится почти спасительным. — Яо-гэ, все будет хорошо, — последнее, что он слышит, прежде чем пропасть в лечебный сон. *** Он снова просыпается в домике Хуаня, отмечая про себя, что история его жизни слишком часто склонна повторяться. Однако, конечно, все эти повторения с неизбежными вариациями развитиями событий, лишающие даже возможности на предсказуемость. Например, это пробуждение несказанно лучше того, что случилось в последний раз в Нечистой Юдоли. Сюаньюй входит в комнату с небольшим подносом в руках. Аромат травяного отвара наполняет комнату: — Хуань-гэ сказал, это поможет стабилизировать ток ци по духовным каналам, — поясняет Мо, наливая чай в аккуратную изящную пиалу, бережно передавая последнюю в руки Мэна, всё ещё несколько озадачено сидящего на кровати. — Мои благодарности заботе эргэ, — почти на автомате отвечает он, не замечая, как на короткий миг темнеет лицо Сюаньюя. Горячий напиток дарит каждой клеточке организма успокаивающее тепло, постепенно приводя Мэна в относительно сносное состояние. В процессе восстановления, он наконец находит в себе способность глядеть по сторонам. Сюаньюй сидит в небольшом кресле возле кровати (в том же самом, что и в прошлый раз), взгляд юноши немного расфокусирован, и он будто слегка отрешился от этой реальности. Медленно покачивая ногой, перекинутой через другую ногу, этот Мо будто бы совсем не здесь. — А-Юй, ты… — «в порядке?» — хотел бы закончить Мэн, но его прерывают на полуслове. — Теперь ты снова меня бросишь? Взгляд у Сюаньюя, как у побитой собаки, которая уже давно не ждёт ничего хорошего от этой жизни. «Снова бросишь»? Но когда он бросал этого Мо? Разве что… его диди тоже вспомнил прошлую реинкарнацию. Конечно, это в корне меняло всю ситуацию. — Я не хочу кидать слов на ветер, — на удивление спокойно отвечает Мэн. — Пока что я здесь. Большего обещать не смею. На этот раз дрожит уже Сюаньюй. Этот парень, обогнавший в росте старшего брата на три цуня уже, в некоторых аспектах продолжает оставаться несмышленым ребенком. Расстояние преодолеть на удивление легко, почти совсем нетрудно. Младший утыкается ему в плечо, оставляя на материале ханьфу мокрые солёные разводы, когда руки Яо мягко гладят спину Сюаньюя. Только эргэ теперь для полноты картины не хватает. Вот же… счастливая семейка. Предков их, поди, сердечный приступ на том свете хватил, на них глядя. Хотя, отца — его вряд ли. Этот человек извращенней их всех вместе взятых будет. Хоть Гуаншань и не был цветочным вором, но толк в прелестных бутонах из нефритового дома он знал, как никто другой. Собственно, так этот Мэн и на свет появился в своей предыдущей реинкарнации. Хуань входит в комнату и сразу превращается в безучастного наблюдателя. «Ну как, тебе нравится, что ты видишь, эргэ?», — так и готово сорваться с языка этого Мэна, но в последнее время он особое внимание уделяет собственному терпению и благоразумию. Вместо этого он кидает на Хуаня многозначительный взгляд и тот подходит, чтобы заключить в объятия обоих цзиньских бастардов разом. «И что ж его так к ублюдкам тянет», — флегматично усмехается про себя Мэн Яо, вслух продолжая молчать. За это время успела бы, пожалуй, целая палочка благовоний прогореть, когда объятия наконец разомкнуты. — Надеюсь, все недоразумения были разрешены, — осторожно нарушает тишину Хуань, в ответ на что Мэн смеяться готов. — Эргэ, ты слишком вежлив, не находишь? — лукаво замечает мужчина, бездумно пропуская меж пальцев пряди волос из сбившейся прически младшего брата. — Всё же, это не совет кланов, да и ты вроде давно уже не глава ордена. Щеки Хуаня покрывает предательский румянец, и единственное, что останавливает Мэна от поцелуя — возможные недопонимания со стороны А-Юя, которого надо постараться немного реабилитировать, ибо… Мэн Яо совсем не нравятся те губительно-самоуничижительные мысли, гуляющие порой в голове младшего брата, а воспоминания о том, как тот однажды решился на последний в своей жизни шаг до сих пор вызывают у Мэна внутреннюю дрожь. — Тебе идет алый, — не удерживается всё же от двусмысленного признания А-Яо, и эргэ краснеет ещё больше (хотя куда уж там, казалось бы). В этот момент Сюаньюй отнимает мокрое лицо с опухшими веками от плеча старшего. В уголках глаз Мэна появляются неизбежные смешинки, и сливовые омуты расцветают в новую весну на его лице. — Мне искренне жаль, что платка А-Юю я предложить не могу, — извиняется он, хотя виной его здесь и не пахло. — Эргэ, у вас не было воды в доме умыться? Хуань кивает всё с тем же просветленным видом и уходит куда-то в недра дома. Братья остаются наедине. — Я был серьезен, А-Юй, — вздохнув, произносит наконец Мэн. — Я не знаю, что меня ждёт завтра, а обретенная память не вычеркнет моей уже сложившейся жизни здесь. В сентябре я выйду на работу в школу, и это просто факт, но… — весь этот разговор похож на большое недоразумение, но его надо разъяснить. — Если хочешь, можем съехаться. Вы с эргэ сейчас вместе живете? Сказать по правде, я никогда не придавал особого значения месту своего пребывания. Буквально пару книг, ноты и инструменты заберу, и больше ничего не нужно. С каждым словом лицо Сюаньюя все больше и больше светлеет, а во взгляде загорается надежда. — Правда? Яо-гэ, ты в самом деле готов на это пойти? — с восторгом и затаенным страхом спрашивает он. — Мгм, — Яо кивает с непробиваемой каменной маской Ханьгуан-цзюня. — В конце-концов, это просто переезд. Не что-то из ряда вон, чтобы мир перевернулся с ног на голову. Хуань возвращается в комнату, держа в руках небольшую чашу с водой. — Умойся, — тихо обращается к младшему Мэн, и тот кивает, улыбаясь так широко, что просто немыслимо представить себе более широкую улыбку. Наконец, Мо приводит себя в относительный порядок, и Хуань замечает, что чай недавно был заварен, поэтому пить его лучше как можно скорее, пока не остыл. Мо соглашается, и ещё минут десять Мэн слушает дифирамбы вперемешку с полезными сведениями о конкретно этом сорте улуна. Да, он определенно запомнит эту весьма ценную информацию. Пить чай было ошибкой. Это Мэн осознает с первого глотка, когда перед взором возникает заботливо-участливое в своей доброжелательной лживости лицо Хуайсана. «Третий брат доволен?» — лицемерно обеспокоенно вопрошает медово-ядовитый голос, и Мэн начинает серьезно переживать, что в этот момент его начнёт рвать чаем. — А-Яо? — взволнованный голос эргэ вырывает его из очередного ужаса воспоминаний. Мэн слегка поеживается от нехороших мыслей. — Опять? Яо неохотно кивает, прежде чем откровенно спросить у Хуаня о самом насущном вопросе, беспокоившем его в последнее время: — Эргэ… когда я умер тогда, меня не пытались воскресить? *** Лань Сичэнь помнит тот день невероятно чётко, до мельчайших подробностей. Вэнь Цин, оторвавшая его от уединенной медитации, Хуайсан, снова ничего не знающий, и А-Яо… мёртвый А-Яо. А-Яо был мертв, но сознание в его теле определенно пребывало. Ему словно кто-то помешал уйти на круг перерождений, украв душу из царства Диюй. Нездорово бледный, разбитый и сломанный, он был живым трупом между ними всеми, в то время как Хуайсан глядел с непониманием на всех присутствующих и перед небесами присягу о своем незнании принести был готов. Незнайка — вот уж действительно, имя, нашедшее своего обладателя. Когда Вэнь Цин умоляла его приехать в Нечистую Юдоль, упор делался на то, что А-Яо жив. Но вот Лань Сичэнь здесь, и что он может утверждать, ни разу не засомневавшись, так это то, что человек перед ним несомненно мертв, душа его уже разделилась на три части, как у любого почившего, и, если не дать ей уйти на перерождение, может случиться непоправимое… Ещё неделю назад самым ужасным событием в своей жизни Сичэнь считал ту трагедию в храме Бодхисаттвы Гуаньинь, однако теперь ему пришлось пересмотреть свои взгляды. Вернее сказать, он даже прозрел в этот миг. Если когда-то у него и были сомнения относительно тёмной натуры Не Хуайсана, то теперь они растворились, словно мираж в пустыне. Ни один адекватный человек не стал бы доводить свою месть до подобного абсурда, воскрешая своего врага, чтобы продлить его и без того нестерпимые мучения… В тот день Лань Сичэню пришлось убить своего младшего брата во второй раз, но теперь собственноручно, сознательно и по необходимости. Слова Мэн Яо об отсутствии выбора стали для него в тот день чуть более понятными. Теперь же, глядя на живого и здорового А-Яо, в чьём взгляде всё ещё оставалась тень страха и отчаяния, Хуань просто терялся, как правильно ответить. В этот миг в глазах Мэн Яо мелькнуло понимание относительно затянувшейся паузы и неспособности Сичэня дать внятный ответ: — Мы можем поговорить об этом позже, верно? — как бы извиняясь, улыбнулся он. — К тому же, возможно, оно и само вспомнится. Мэн слегка повёл плечом, будто и не ему пришлось пережить целых две смерти в своей прошлой реинкарнации, а Лань Сичэнь где-то в глубине своей души обнаружил надежду, что подобное не вспомнится его А-Яо никогда. Потрудившись над ответной улыбкой, Хуань кивнул в ответ. — Я просто пойду заварю другой чай, — в качестве примирения подытожил Лань.