Лето с запахом свежих яблок

      Всю ночь они пролежали вдвоем, сцепляли пальцы друг друга, невесомо касались кожи, Скарамучча очерчивал на молочной коже зажившие рубцы от ран. — Казу, а почему у тебя забинтована рука? — он аккуратно спросил, кидая вопросительные взгляды, но Казуха спокойно выдохнул. — В далеком детстве, у меня был друг — Томо. Мы очень хорошо сдружились будучи в детском саду, — Беловласый невзрачно улыбнулся, но Скарамучче эта улыбка показалось то ли грустной, то ли радостной, но одно он знал — воспоминания с детства оставили терзающую тоску и скоротечную радость. Казуха набрал в легкие больше воздуха, продолжая свой рассказ: — Он всегда меня защищал, Скара, понимаешь, я даже нормально не мог постоять за себя! Всегда ввязывался в мелкие передряги, даже помню родители отправили меня в летний лагерь, где я уже успел обрести "новых знакомых", — Казуха демонстративно согнул два пальца на обеих руках, изображая кавычки и, закатив глаза на долю секунды, он возвратился к своему рассказу: — Так вот, в один прекрасный, тёплый летний день, где солнце светило ярче всех улыбок в лягушатнике, который отгородили для детей, Томо ушёл за заначкой к своему знакомому из другого отряда, а я вот остался один. — он нахмурил брови и потупил взгляд на их скрепленные руки, Скарамучча нежно поглаживал большим пальцем кожу на выпирающих косточках. — Они меня поймали. — Скара встрепенулся, ведь он не знал, что поведает ему старший; Что ждать? Он этого боялся. Боялся своей мысли которая на периферии подкорки проигрывалась каждый чёртов раз, прямо как старая заядлая пластинка, с самой умиротворенной мелодией, коя так же плавно переходила на ужасную и скрипящую до жути, но озвучивать сию бестактную мысль тёмноволосый не осмелился, ему страшно представить, что этому ребёнку пришлось вытерпеть… Он должен его выслушать, так, как сделал это Казуха. Осторожно, он оглядел бинт, который по видимому не меняли со вчерашнего дня, вид он имел не очень новый. — Что они сделали… Казу? — Скару казалось, что он был тише полевой мыши, коя кралась так же незаметно, как и он сам крадется к догадке истории. Тёмноволосый поднял взгляд на юношу: взгляд был пустой и сосредоточен только на их сцепившихся руках; Казуха тоже нуждался понимании, как и Скарамучча. Чем-то они были похожи и, почему-то их к друг другу тянуло, словно две капли воды после дождя. — Они… — дыхание участилось, и Скарамучча это заметил, — Казу… ты не обязан… — но он не успел закончить, как его наспех прервали: — Нет, я хочу рассказать. — дрогнувший голос слетел с уст блондина, а кристальная влага, что копилась всё это время — скопилась в глазах, но он держался на своём, — Эта орда из шайки "крутых" подцепили меня за руки, и потащили в самый дальний угол нашего лагеря — комнату в кухне. — Казуха судорожно вздохнул, сдерживая позывы нескончаемых всхлипов в чёрную футболку человека напротив, — Их ждал глава этой смутной компании, а точнее его главную игрушку — меня. Томо рядом не было, а свет через окна освещал покрытую тьмой комнату; груды овощей в тряпичных мешках, были в пыли, её даже было видно на свету — туда они меня и кинули. Грубо, словно я был тем самым мешком, мало что увидев, передо мной растекались тёмные фигуры, из-за слёз, которых я вовсе не замечал, но я был уверен, что на их лицах царили мерзкие улыбки с пожелтевшими зубами, как же тогда было отвратно и больно… Осматриваясь в тусклом свету, где-то рядом за ними я заприметил кастрюлю из которой поднимался пар, уходя куда то в потолок — как моё здравомыслие. Я не мог чётко оценить ситуацию, я был как под толщей воды, а в голове шумом отдавали мысли, тут же испаряясь, размываясь словно тот же пар в воздухе. — Отдохнул? — грубый и низкий голос осел где-то далеко, не доходя до мозга; в шестеренки что-то попало, какая-то мелкая соринка, что мешала нормально смыслить — это был страх. Он и вправду боялся, что они могут сделать, когда тут нет Томо. Казуха уповал, что он в скором времени прийдет и спасёт эту несчастную душу. Он без него — ничто. Томо хоть и старался, но Казуха не мог за себя постоять, все те уроки прошли даром, а он — бездарность. Даже сейчас будучи опьянён липким страхом, он ничего не мог сказать, сделать, да хоть что-нибудь! — Парни за дело. — парень что был в клетчатой красной рубашке, подозвал пальцев, словно псин, а взгляд перевёл на беловласого невинного юношу. — Какое наказание ты выберешь, Ка — зу — ха — шепеляво разделяя его имя по слогам, своим противным голосом. Он был словно яд, и проникал внутривенно так быстро, что боязнь за собственную жизнь в разы увеличивалась. Юноша свёл брови, а капельки предательских слёз уже успели соскользнуть с глаз, — Прошу, о-отпустите… — он отрывисто вздыхал, и так же выдыхал, сдерживая всхлипы. Томо учил не плакать в бою. Тяжёлый смех с хрипотцой, оседал в ушах, Казуха уже терял ниточку связи с происходящим, ссылаясь на то, что это жуткий сон закончится; пространство давило на лёгкие, а от освещения в каморке — мылило в глазах. — Ты просишь? Хах, сегодня я надеялся на отменный секс, а может и просто отсос от смазливого мальчишки, но я вижу, что ты заметил наш главный экземпляр этой сцены. — Может решишь? Мы либо тебя окропим кипятком, — он поднёс руку к подбородку, — Либо ты отсасываешь всем нам, а со мной трахаешься, так, как я пожелаю. Выбирай, малыш. Казуху прошибло током, те сдерживаемые потоки слёз он не мог контролировать, все эмоции вышли из под его собственной власти. Быть обожженным или быть трахнутым, словно он грязная шлюха?  Он обещал себе, что будет у Томо первым. — К-кипяток… — тихо прошептал он, ведь горло сдавило немой болью, Казуха поежился, хоть и было жарко, он не ощущал себя сейчас.  — Что-что котёнок шепчет? — над ним измывались лишь словами, а он терял остатки самообладания.Как же ты жалок.  — Кипяток! — беловласый быстро выпалил, затаив дыхание. Хмыкнув, тот произнёс: — Сегодня у меня хорошее настроение, считай, что тебе повезло, принцесса. — отходя в угол комнаты, он взмахнул пальцами своим подопечным, те быстро взяли железную кастрюлю. Один замедлился, оборачиваясь на своего "друга" — Босс, а куда…? — произнёс он, запинаясь об свои мысли «куда можно вылить гору кипящей воды?». — На руку. — безэмоционально отчеканил тот.       Поток новых горящих слёз на чужие грубые руки, что перекрывали ему рот от криков; где-то там за пределами удушающих стен, дети весело играли в салочки, а девочки плели друг другу косички, вожатые кликали непосед, а кто-то утробно захлёбывался в своих всхлипах, адской боли в руке, что краснела и опухала ещё больше, горячая вода поражала кожный покров, было невыносимо больно, от тошной боли в грудной клетке отдавало электрическими разрядами по всему позвоночнику, глаза тяжелели из-за продолжительных солёных слёз, а тело обмякало в желании чтобы это всё закончилось. Ему хотелось покинуть это место. Навсегда. Его бросили. Просто убрали все следы и вышли прочь. А Казуха был этому рад, он не хотел смотреть на руку, скажет Томо, что обжегся на кухне… Ложь. Но он не хотел, чтобы ещё и его друг пострадал. Так он и сделал.       У Скарамуччи тремор был не только в пальцах, а по всему телу. Почему… за что ему так? Он не любил плакать, но видимо делать это именно перед Казухой, вошло в привычку. Не медля, он накинулся с объятиями, самыми крепкими, которыми он никогда даже не одаривал родную мать. Скарамучча умостился на бедра старшего, обнимая ещё крепче; соприкасаясь лбом с его, прикрывая веки, мотая головой из стороны в сторону — отгоняя назойливые мысли. — Казу… Казу… — он не переставал шептать его имя, судорожно вздыхая и сжимая домашнюю футболку юноши. — Тише, я тут. — их носы соприкасались и, воспользовавшись моментом, Казуха повёл к щеке — смазывая мокрую дорожку; губами цепляя кончик чужих уст, наплевав на все свои внутренние установки, Скарамучча поддался вперёд соприкасаясь вовсе, они сливались в поцелуе: смешанным с прошлыми травмами и солёными хрустальными каплями, с общим болезненным щемящим стуком сердца, с подёргиваниям холодных пальцев на чужих плечах. Отстранившись от друг друга, они перевели дыхание, и тогда Скарамучча спросил: — А где твой друг? Казуха прикрыл глаза, выдыхая все всхлипы, — Он умер. Рак. Как и вскоре родители. И Скарамучча в который раз обнял блондина, надеясь, что объятия спасут его от всех старых ран. И они заживляли.