-Ты Моя -

      Василий вернулся из мед.санчасти в штаб в отвратительном настроении. Мало того, что доктор наотрез отказался подписывать разрешение на полёты, так с его же «доброго» слова парня могли запросто комиссовать, вернув обратно в так опостылевший тыл, словно полевую крысу отсиживаться. Сколько бы он ни просил, ни упрашивал — всё без толку. Сыну товарища Сталина категорически запрещается подвергать себя опасности. А у Василия душа горела — не мог он допустить, чтобы его друзья гибли на фронте, сражаясь за победу, пока он будет позорно отсиживаться в сторонке. Нет уж, не дождётесь! Попробуйте-ка что нибудь запретить сыну товарища Сталина! Машина тащилась еле-еле, и парню хотелось придушить горе-добряка водителя за излишнюю осторожность — а то как бы товарищ полковника не растрясти, после ранения то! Тьфу, едрить твою мать! Лёгкое головокружение едва замаячило, когда они уже подъехали к зданию штаба и полковник искренне возблагодарил небеса за то, что всё же не пришлось давать волю чувствам и срывать дурное настроение на несчастном рядовом. Слегка сжав переносицу, Василий рывком вышел из машины, поправляя форму. Свежий воздух приятно взбодрил, прогоняя из головы все скверные мысли, вселяя теперь чувство облегчения от собственной правоты, крепости убеждений и твёрдой позиции. «Не дождётесь, не избавитесь от меня. Всё одно сделаю так, как решил» — с этой мыслью он уже было собрался зайти внутрь, но чёрт его дёрнул повернуть голову немного влево. Прямо под окном его кабинета росло пышное, раскидистое дерево яблони. Оно было таким большим, что закрывало листьями почти всё окно, зачастую даже не пропуская солнечный свет. Шукаренко всё собирается приказать его спилить, но Василий категорически запретил это делать — зачем же губить такую красоту? Да и яблочки вкусные: крупные, спелые, с розовыми бочками. И вот сейчас, он наблюдал за тем, как рядовой Петухов неуклюже стоя на небольшой деревянной скамейке, пытался дотянуться до высокой ветки, в попытке сорвать крупное, наливное яблочко прямо с краю висящее. Выглядело это действительно неуклюже, не складно и немного даже весело. Василий на миг позабыл о своём дурном настроении, даже голова кружится перестала. Сейчас всё его внимание занимали попытки Петухова всё же заполучить фрукт, не свалившись при этом на землю. Что то в нём всегда смущало полковника: вроде восемнадцать лет, но вот фигура у него не складная, заметно небольшое брюшко, стан довольно-таки аппетитный, как для деревенского паренька, нет дело не в том, что он из праздного любопытства засматривался на юношескую фигуру, а в том, что форма на нём из-за этого казалась мешковатой, несоразмерной, что ли. Ну, опять же, мало ли что бывает, правда? Но он бы и не переживал, если бы только в этом дело было. Ему докладывали, что Лёнька никогда не ночует в общей казарме, не купается вместе с остальными, да и вообще держится в стороне. Это неприемлемо для русских солдат и для парней, в принципе. Поэтому, Василий дал себе зарок с этим обязательно разобраться. Вдруг у мальчишки проблемы какие, а сказать стесняется. Так бы он думал об этом, пока не заметил, что мальчик подошёл на носках совсем близко к краю скамейки, едва покачнулся, но удержался. — Лёнька, мать в душу, свалишься же! — прикрикнул Василий осторожно, чтобы не перепугать, тогда бедолага точно свалится от неожиданности. Мальчишка только голову повернул в его сторону, но попыток не оставлял: — Не свалюсь, товарищ гвардии полковник! — пропищал он ломаным голосом, который даже на юношеский походил едва. Василий качнул головой, слегка ероша волосы на затылке, затем всё же подошёл ближе, намереваясь помочь, ведь он то ростом повыше будет. Не успел он и трёх шагов сделать, как скамейка под Лёнькой скрипнула, а уже в следующий миг его руки подхватили мальчишеское тело, предотвратив падение, так же встречу курносого носа этого хулигана с землёй. Василий крепко держал его на руках, их лица были всего в сантиметре друг от друга. Оба шумно дышали, глядя друг другу в глаза. Полковник прижимал к себе мальчика, но вдруг, его словно молнией поразило, когда он ощутил, что к его груди прижималась в ответ отнюдь не плоская мальчишеская, а пышная, красивая, упругая — девичья. ***