***
С Чимином было трудно. Отчего-то теперь, когда все знали об их отношениях, он словно закрылся от Чонгука. Ревниво оберегал он своё личное пространство, болезненно реагируя на любое проявление собственничества, которое у альфы, увы, становилось всё явственнее. Чонгук хотел Чимина, как обычный альфа хочет своего омегу. Не только телесно, но и телесно тоже, куда без этого? Чимин снился ему во сне, он стонал и плавился в руках Чонгука, позволял ему всё, что тот хотел, и шептал, что любит, что принадлежит только ему, что хочет... А в реальности не позволял Чонгуку и лишнего прикосновения. Они словно снова оказались на пороге знакомства, только теперь Чимин не был настроен благодушно, как будто и не собирался прощать Чонгука, как будто опять видел в нём только своего насильника. Чонгук не был насильником по натуре, но он был альфой. Обычным, здоровым и сильным молодым самцом, который хотел трахаться, которому нужно было трахаться, чтобы снимать напряжение и чувствовать себя нормальным. Он ненавидел драму, он всегда терпеть не мог ожидание и не привык, что ему отказывают. Тем более никогда не думал, что отказывать, и так жёстко, ему будет тот, кого он всё-таки решит назвать "своим" омегой. Ему нравился Чимин, он чувствовал, что зависит от его настроения: ему было тоскливо, когда он видел глухую печаль в глазах этого парня, и он искренне радовался, когда ему удавалось заставить Чимина улыбнуться. Он восхищался многим в этом омеге: начиная с его умения во всех видеть хорошее и заканчивая тем, как он ел рамен, втягивая пухлыми губами с палочек лапшу и быстро, очаровательно, по-кроличьи жуя. Да, это всё да, но... Но Чимин продолжал из раза в раз отталкивать его, и это не укладывалось у Чонгука в голове. Ведь он не мог не чуять, как становится сладковато-приятным омежий жасмин, когда Чонгук всё же пытался приласкать Чимина, погладить по спине или мягко прихватить за плечи, чтобы прижать к себе и сунуться губами хотя бы к шее. Но несмотря на такой явный сигнал о том, что Чимина возбуждают его действия, он неизменно отталкивал своего вроде как официального альфу, уходил из его рук, хмурился и вырывался. Кроме того, бесили Чонгука взгляды братьев Сон и их перешёптывания, которые они и не пытались скрыть от него. Иногда это были и не перешёптывания вовсе. — Что, Гуки, не даётся сучка в ручки? — насмешливо спрашивал его мимоходом Кадже, на глазах которого Чимин снова выскользнул из рук приобнявшего его Чонгука и, досадливо морщась, убежал. — А я говорил тебе, что это его тупое динамо может выбесить любого. — Иди нахуй, — мрачно отзывался Чонгук. — Это ты не меня, это ты его зови, — смялся Кадже, с откровенным, хищным наслаждением оглядывая его злое лицо. — Я бы предпочёл как раз наоборот, как ты знаешь. Такими темпами мой братец и впрямь до него доберётся первым. Они ведь вроде как сохранили нежную дружбу, с ним-то Чими не ссорился. Чонгук скрипел зубами, иногда они цеплялись с Кадже в коротких потасовках, но тем не менее с каждым таким разом Чонгуку всё труднее было отвечать поганому бете уверенными взглядами. Потому что на ревнивый вопрос Чонгука о Миндже Чимин твёрдо сказал, что они друзья, что, конечно, Миндже сердится на него, сказать мог, что угодно, но человек он неплохой, Чимина никогда не обижал, в отличие от братца и... — он выразительно смотрел на Чонгука — так что и претензий у Чимина к нему нет. Чонгук умирал от ревности, но не хотел до поры до времени ссориться со своим омегой — своим ли? — поэтому просто слал Кадже по одному адресу, иногда слегка меняя формулировки, чтобы не давать поводов для продолжения шутки. Все остальные тоже были не очень-то в восторге от того, что любимчик омег Чон Чонгук теперь постоянно мрачен, издёрган и огрызается порой даже на безобидные вещи вроде переспрошенного задания или не вовремя сданного задания в групповой работе. Заметил такое его состояние и отец, пригласил на пару ужинов, попытался поговорить, но так как никаких явных претензий предъявить не смог, а у Чонгука не было никакого желания признаваться ему, что он не может сладить ни со своим омегой, ни со своим бушующим на фоне ситуации либидо, то результативных разговоров не состоялось. В общем, всё медленно, но уверенно катилось в пропасть, пока, наконец, на пути не попался тот самый камень, запнувшись о который, ты летишь туда ускоренными темпами. И камнем стал ответ Чимина на лекции по философии, где он вдохновенно рассказывал об учении Ницше, а потом ему должны были задавать вопросы. Чонгук смотрел на него с восхищением, так как Чимин выглядел просто обворожительно сегодня в принципе, да ещё и волнение придавало ему дополнительного очарования. И когда поднял руку Сон Миндже, Чонгук даже и внимания не обратил на него. Однако вопрос его был резким и жёстким — о том, почему именно Ницше называют одним из вдохновителей фашизма. Чонгук знал, что Чимин был готов к этому вопросу: вчера, когда они сидели в кафе, все мысли омеги были заняты этим докладом и он взволнованно рассказывал Чонгуку о том, что много читал об этом, в том числе и о связи Сверхчеловека Ницше и Сверхчеловека, прославляемого идеологами фашизма. Так что в ответ на насмешливый прищур Миндже Чимин ослепительно улыбнулся и кинулся объяснять, что фашисты исказили сам смысл понятия "сверх" в теории Ницше, что философ имел в виду силу сверхсозидания, а не сверхразрушения, несмотря на то, как принято сейчас дилетантами разъяснять его отдельные, вырванные из контекста идеи. Миндже пару раз задал уточняющие вопросы, но потом склонил голову и признал поражение, чем вызвал ещё одну чудную улыбку Чимина, который явно был ему благодарен за возможность раскрыть тему полнее и ярче, как и всегда, когда используется интерактив. Преподаватель был в восторге, однокурсники шептались с уважением, когда Чимин шёл на своё место, а Чонгук... Он гордился своим омегой, да, он был рад, что снова на лице Чимина видит улыбку, да, но... Но он видел довольную ухмылку и на лице Миндже. Это томило его — и не напрасно, как выяснилось. После пары Чонгук задержался, уточняя у преподавателя детали своего выступления: он должен был на следующей паре рассказывать о Шопенгауэре. Когда он вышел из аудитории, сразу наткнулся взглядом на Чимина: омега счастливо улыбался в объятиях Миндже. Они стояли у окна и ни от кого не скрывались. И Чимин что-то радостно щебетал бете прямо в ухо, а тот ласково похлопывал его по плечу и обнимал за талию. Чонгук сжал зубы и прикрыл на мгновение глаза, пытаясь прогнать алую муть которая сразу появилась перед глазами, сопровождаемая болезненными толчками сердца в грудную клетку. И всё же он нашёл в себе силы нацепить кривую улыбку на губы и пошёл к голубкам неспеша, вразвалочку, хотя кинуться на них и оттащить своего омегу от чёртова беты хотелось страшно. Миндже увидел его первым, так как стоял лицом к аудитории. Он вдруг обнял Чимина, прижал к себе и нагло и откровенно ухмыльнулся Чонгуку, а потом склонился к уху омеги и, не сводя взгляда с тут же ощетинившегося альфы, что-то ему прошептал, и Чимин в ответ на это залился радостным смехом. Впервые за долгое время смех этого омеги — всё такой же звонкий, такой же милый — отозвался в груди Чонгука болью. Он стиснул зубы плотнее и пошёл быстрее. Чимин обернулся на его шаги и вдруг, словно пытаясь скрыть что-то, суетливо выдрался из рук Миндже. И правда, если бы на его лице не было такого виноватого выражения, словно они с Миндже только что и впрямь занимались чем-то неподобающим, Чонгук, может, и нашёл бы в себе силы отпустить ситуацию. Но оно было, это выражение. — О чём воркуете, голуби, — хрипло спросил он, подходя. — Я спасибо говорил Миндже за помощь на семинаре, — поспешно ответил Чимин, бросая на него немного испуганный и растерянный взгляд. — Эти вопросы мне очень... — Ясно, — оборвал его Чонгук. — Так много благодарности за пару вопросов, Чими? Ты очень щедрый сегодня. — Он протянул ему руку и требовательно сказал: — Пойдём. Надо успеть поесть. Чимин немного растерянно посмотрел на Миндже — и этот взгляд, наверно, Чонгука и добил. Он шагнул вперёд и, схватив своего омегу за плечо, дёрнул к себе, а потом перехватил и прижал за талию — и тут же ему в горло забился нежный, но с кислинкой аромат жасмина. Им Чимин был недоволен. С Миндже он смеялся на весь коридор, позволял этому бете обнимать себя, словно это не его брат мучил его так долго, а вот как только оказался в руках своего вроде как альфы — сразу недоволен? — Мне больно, — тихо сказал Чимин и попробовал вырвать руку из захвата ладони Чонгука. — Мне больно, Гук. — Извини, — сквозь зубы процедил Чонгук, перехватил его за запястье и потянул за собой, быстро, не оглядываясь. А когда они оказались в тёмном коридорчике, Чимин с силой дёрнул свою руку и вырвался. — Что ты творишь? — сорванно крикнул он. — Что ты себе позволяешь, альфа? Я говорил... Я предупреждал тебя... — Только меня, да, омега? — процедил Чонгук, меряя его яростным взглядом. — То, что ты мне говорил — не касаться, не обнимать, не показывать, что мы вместе, — это касается только меня, да, Чими? А остальным можно и лапать тебя, и трахать взглядом, и обнимать при всех? — Только ты так себя и ведёшь со мной! — оскорблённо вспыхнул Чимин, краснея и прижимая руки к груди. — Только ты фонишь рядом так, что на нас оборачиваются! Только ты постоянно тянешь ко мне свои лапы... — О, блять, так у меня лапы, значит? — тут же взвился Чонгук. — Ну, охуеть, конечно, у Миндже руки, у Кадже были руки, а у меня — лапы, да? — При чём тут... — На глаза Чимина навернулись слёзы. — Почему ты меня постоянно ими попрекаешь? Ты сам говорил, что теперь мы вместе, а сам только о них и говоришь! — Мы вместе? — Чонгук показно рассмеялся и посмотрел на Чимина неприязненно. — В чём мы вместе, омега? Я для тебя просто знакомый альфа, со мной можно посидеть в кафе, погулять в парке, у меня можно списать лекцию и поболтать о друзьях-знакомых — но это и всё, да? Мы вместе? — Он шагнул к тут же отпрянувшему от него омеге и, схватив его за плечи, притиснул к стене, заглядывая в огромные, мокрые глаза. — Ты боишься меня, да, Чими? Всё ещё боишься? — А что, у меня нет повода? — крикнул ему прямо в лицо Чимин и попытался вырваться, но Чонгук в отчаянии лишь сильнее сжал его плечи. — Ты делаешь мне больно! Ты смотришь на меня так, как будто сожрать хочешь! Я для тебя только тело, которое ты хочешь, ты меня не видишь — ты видишь лишь задницу и губы, всё! — Я вижу то, что должно быть моим! — рявкнул Чонгук и с силой прижал омегу к себе. — Отпусти! — крикнул Чимин, пытаясь вырваться, но Чонгук лишь сильнее стиснул его в руках. — Ты не даёшь мне того, что я заслуживаю, — задыхаясь от дикого, сладковато-кислого, болезненно прекрасного аромата жасмина, прохрипел Чонгук, — я ничего не имею, потому что ты так и не стал считать меня своим альфой, а я хочу тебя, хочу! Ты носишь моего ребёнка, я стараюсь, стараюсь ради вас быть лучше, но ты ведь обещал, что станешь моим, что если я изменюсь... — А ты не изменился! — крикнул ему в ухо Чимин и рванулся так, что Чонгук, слегка оглушённый, выпустил его из рук, и тут же на его щёку обрушилась хлёсткая пощёчина. — Ты не изменился! Ты по-прежнему зверь, которому от меня нужно только одно! Ты и думаешь только об одном! Да, я боюсь тебя, боюсь! Ты сделаешь мне больно, ты ещё злее, чем был он, сильнее, больше и злее! А я не выдержу больше боли, я не хочу её больше, не хочу! — Я хуже его? — недоверчиво прошептал Чонгук, держась за горящую щёку. — Ты... Ты, блять, так обо мне думаешь?.. — А что я должен думать? Что? Я больше себя... — Чимин потерянно смотрел на него, его губы шевелились, он что-то, отчаянно всхлипывая, шептал ему, но Чонгук уже почти не слышал его. Больно было страшно. Альфа внутри тихо выл в углу, придавленный осознанием того, что проиграл. Омега попробовал быть с ними — и сделал вывод, что он недостоин... Что не сможет быть лучшим для него, что хуже даже беты, который мучил его. Чимин не принял его... не принял... и не сможет, видимо, принять никогда. Развернувшись и стиснув кулаки, которые очень хотелось пустить в ход, Чонгук быстро пошёл прочь. Он и не помнил, как добрался до выхода из универа, по пути кто-то о чём-то его спрашивал, кто-то пытался удержать его за плечо, кажется, он коротко ударил по руке Кадже, который зачем-то схватил его за рукав. Он шёл и шёл, бежал, забыв о том, что у него есть машина, — бежал подальше от омеги, которого хотелось ударить. Впервые в жизни ему хотелось ударить омегу. И то, что это был беременный его сыном и дорогой его сердцу омега, было так страшно, что Чонгук едва удерживал тоскливый вой, что рвался у него из груди.***
Пришёл в себя он в собственной квартире и благословил свой внутренний навигатор, который привёл его в знакомое место. Он очнулся сидящим в своей прихожей на пуфе и тупо пялящимся на противоположную стену. Сколько он просидел так, он не знал. Но за это время передумал многое. Не получилось. Быть с Чимином не получилось. Не хватило у него сил противостоять своей альфьей природе, не получилось завоевать доверие омеги, не получилось достаточно кормить белого волка. И Чимин не смог простить его. Не смог увидеть в нём того, кто может быть рядом и заботиться. Хотя Чонгук ведь заботился. И в больницу с ним ходил, и даже первое узи уже видел. Ничего там не понял, но сердце трепетало, когда он смотрел на странные чёрно-белые полосы, обозначавшие, что он должен быть с этим омегой и что он имеет на него право. То есть он думал, что имеет. Но жизнь оскалилась развратной ухмылкой Сон Миндже и показала Чонгуку средний палец. Чимин его боялся. Мало чего боялся в жизни, Чонгук убедился в этом — а вот его, своего альфу, боялся. И ничего с этим поделать было нельзя. Наверно. Чонгук тяжело выдохнул, пошёл в ванную, умылся и налил себе виски. Запивать свои проблемы алкоголем было не его темой, но сейчас хотелось, чтобы было как во всех этих книгах и дорамах: выпил — и забыл обо всём. Ему безумно хотелось, чтобы стало легче. Чтобы перестало так больно сжимать всё внутри, чтобы перестали чесаться кулаки, а глаза перестали искать то, обо что их можно было бы почесать. Его подташнивало от мысли, что надолго скрыться от своих проблем здесь у него не выйдет, что придётся снова идти в универ, видеть Чимина и братьев Сон, осознавая: он проиграл, нет больше надежды, что он сможет заменить Чимину Кадже, что он, Чон Чонгук, лучше вонючего беты, что имеет на что-то право... Его поимели, всё-таки поимели. Жизнь поимела. Поманила сладким пряником, пообещав его за послушание, но оказалось, что Чонгук и не был никогда способен в должной мере быть послушным, чтобы этот пряник получить. Он стиснул в ладонях лицо и тихо зарычал. Как же хреново... И хочется забыться. Быстро опустив руки, он кинул взгляд на часы: девять. Время выпало из его жизни, он не заметил его, и может, это к лучшему было. Быстро собравшись, он вызывал такси и поехал в клуб, где проводил подобные вечера, когда жизнь давала по морде. Там было, как всегда, шумно и весело. Народ запивал дневные беды разноцветным алкоголем, отчаянно мигали яркие огни и ломались на танцполе человеческие фигуры, выхватываемые лазерами и светомузыкой из гущи цветастого и страшноватого варева — охваченных жаждой веселья людей. Чонгук сел к барной стойке и приказал бармену подавать ему по одному Чёрному русскому по требованию. После третьей рюмки ему полегчало. Потускнела в груди тоска, перестало стискивать в горле от мысли о Чимине, хотя сами эти мысли всё равно кружили и кружили в голове, и он ничего не мог сделать с ними. Чонгук думал о том, что сказал Чимин. Омега говорил, что он, Чонгук, фонит агрессией рядом с ним. А разве могло быть иначе? Они не были замужними, омега ему не принадлежал, но альфа внутри чувствовал своего ребёнка внутри омеги, так что ему нужно было быть уверенным, что тот от него и никуда не денется. И, конечно, если бы Чимин давал ему, если бы позволил покрыть себя запахом, если бы хотя бы как-то показывал, что альфа ему нужен и дорог, может, и смог бы Чонгук лучше контролировать свою агрессию. Он же не кидался на всех, кто смотрел на Чимина, он же вёл себя прилично. А аромат... Дался ему Чонгуков аромат... Сказал бы спокойно — Чонгук бы взял нейтрализаторы посильнее. Сам Чимин, конечно, не мог принимать сильные блокаторы, но они бы придумали что-нибудь. Вместе придумали. Только, не было, видимо, этих самых "они". И не было этого — "вместе". Он глотнул очередную стопку и поморщился: коктейль показался не просто горьким — острым каким-то, слишком жгучим. Видимо, надо было притормозить. Он привстал, и перед глазами у него всё поплыло, а ноги отчего-то оказались набитыми ватой. К горлу подкатило дикой горечью, и он, зажав рукой рот, опустил голову ниже, пытаясь прийти в себя. Сознание плыло, он старался понять, что делать дальше, и вдруг осознал, что не совсем понимает, где он. Вокруг было душно, шумно, куча людей, от них воняло дико и жутко, они смялись громко, кричали друг другу что-то отвратительное и глупое. Они все были чужими — все, кроме... На мгновение ему показалось, что он увидел в этой толпе внимательные и почему-то встревоженные глаза, но он не мог понять, кто это, и отбросил мысль попытаться узнать: было наплевать. Тошнило всё сильнее, и он снова попытался встать, чтобы уйти отсюда, но его снова повело. Внезапно на его плечо опустилась тяжёлая рука, а мягкий ласковый голос проговорил прямо в ухо: — Вот ты где... Так и думал, что найду тебя здесь, Гуки... Привычки свои хотя бы иногда надо менять, сладкий... — Пошёл нахуй, — пробормотал Чонгук, пытаясь сбросить с плеча руку. Он не знал, кто посмел его побеспокоить, но этот кто-то внезапно обхватил его и стал помогать подняться: — Пойдём, Гуки, — снова услышал он тихий, низкий и очень приятный голос, — пойдём со мной. Я так долго хочу тебя... — Отвали, — едва двигая губами, выговорил Чонгук, с трудом соображая, что происходит. Его голова шла кругом, перед глазами летала какая-то цветастая муть, глухой тучей стоял вокруг смешанный запах гендерных ароматов и пота, алкоголя и какой-то поганой отдушки — и ни один из них не подсказывал, кто сейчас вёл его через толпу по направлению... — Мне домой надо, — пробормотал Чонгук, понимая, что его ведут вовсе не к выходу. — Н-нет, не туда... Мне к Чими... К Чими... — Нет, мой альфа, ни к какому Чими ты больше не пойдёшь, — промурчал над ним голос, и внезапно перед ним открылась какая-то дверь и его втянули в полутёмную комнату, — Не будет у тебя после сегодняшнего никакого Чими, мы честно вас поделили, и ты мой... Чонгук слышал этот голос, и отдельные слова звучали в его горящей голове, но общий смысл был непонятен. Однако то, что его внезапно толкнули на постель, он понял, попытался тут же подняться, вяло ругаясь себе под нос, но не смог. Его тело почему-то словно свинцом наливалось, ему было трудно двигаться. Тяжело дыша, он опустился затылком на прохладную подушку, и тут же над ним склонилась чья-то тень. Вернее, это было лицо... Он пытался разглядеть это лицо. Оно скалилось белыми зубами и не давалось его сознанию. Чонгук знал, знал, кто это, но не мог выловить в мутном тумане, который заполонял его голову, имя. А потом это лицо вдруг надвинулось, и по шее и плечам Чонгука, отчего-то уже голым, заскользило тёплым и влажным, что-то мягкое опустилось на его губы, а на своём члене он почувствовал уверенную хватку. Краем тающего сознания он уловил, что его целуют, лапают, ласкают, охаживая языком и ладонями. Это было безумно приятно, он попытался схватить податливое тело, елозящее по его животу и бёдрам, но руки были тяжёлыми, а в ответ на эту попытку и низкий растерянный стон — его стон — он услышал смех, низкий, хрипловатый... — Хочешь обнять меня? О, мой Гуки... В этот раз всё получится, да? Обещаю, тебе понравится, потом будет больно, но так всегда в первый раз... Постони для меня, Гуки, я хочу, чтобы ты стонал громко и сладко, чтобы этот поганый омега понял, как было тебе хорошо со мной. Сделаешь, малыш? Чонгук растерянно моргал, пытаясь рассмотреть того, кто, урча всё это над ним, продолжал уверенно, сильно и страстно дрочить ему. Член был уже крепок, возбуждение разливалось по телу беспокойными толчками, заставляя стискивать слабыми пальцами простыню и рвано дышать, но Чонгук никак не мог сосредоточиться на этом: настырный, горящий взгляд того, кто ласкал его, был чужим, опасным... в нём горел недобрый, жестокий огонь, и осознание обвалилось на Чонгука до дрожи через всё тело — неожиданно. — Ка... дже... Ты... Кадже засмеялся низким, томным смехом и вдруг снова резко склонился к нему, обрывая смех, и впился в его губы. Чонгук снова дёрнулся всем телом, но бета был сильнее, он схватил его руки за запястья и опёрся на них, пригвоздив Чонгука к постели. Выгнувшись, Чонгук задыхался и невольно стонал в этот жадный и такой страшный поцелуй. Язык Кадже хозяйничал у него во рту, а Чонгук, сходя с ума от своей слабости, мог лишь стонать не в силах оттолкнуть проклятого насильника. Он попытался сжать зубы — и тут же Кадже мстительно впился зубами в его губы, кусая до крови. Чонгук дико вскрикнул, а бета, зло сверкнув на него глазами, прошипел ему прямо в рот: — Не смей, сладкий, не смей... Ты мой, и сегодня ты получишь сполна за всё, что сделал со мной, и за то, чего не захотел делать добровольно. А твой поганый омега всё это увидит, да? Хочешь улыбнуться ему? Вон туда посмотри! Грубым движением Кадже повернул голову Чонгука за подбородок в сторону, однако там, в глубине комнаты, тот ничего не смог увидеть. Кадже же снова резко развернул его к себе лицом и всосался ему в губы, с наслаждением зарычав и больно укусив в конце. А потом снова зашептал, захлёбываясь и продолжая яростно дрочить ему, прямо глядя в его расплывающиеся глаза: — Ненавижу омег! Лживые твари, да? Готовы поверить всему, любой сплетне, если она их трусость или слабость оправдывает! О, мой альфа, он просто недостоин тебя, ты должен мне поверить! Он увидит, как я тебя трахаю, увидит, как тебе хорошо со мной, и отвалит прямо в объятия моего братца, станет его законной добычей! — Внезапно голос его стал мягче и жалостнее: — Я влюблён в тебя, Гуки... Я безумно тебя хочу, мой альфа, хватит ломаться. Я всё равно получу тебя, но мне не только это нужно... Кадже снова стал кусать ему основание шеи, а Чонгук смог лишь мучительно простонать: — Бля-ять... Сука, Сон, я убью тебя... я тебя уничтожу... Ненавижу... — и его внезапно протянуло судорогой подступающего оргазма. — Тебе понравится, Гуки, и ты согласишься хотя бы попробовать! — задыхаясь, рвано проговорил Кадже. — Тем более, что идти тебе больше будет не к кому! Ну же, малыш, кончай... — Отпу... сти... — Чонгук снова дёрнулся, его прошило молнией, подступило к краю, он понял, что сейчас кончит. В отчаянии завозился он и захрипел, пытаясь сказать то, что терзало его: — Дже, нет, не хочу, я только его... хочу только Чи... Он стиснул зубы и зажмурился — но было поздно. Помимо его воли, полный мучительного наслаждения стон вырвался из его горла, он вытянулся и кончил под мягкий и довольный смех своего мучителя. — О, Гуки, я же говорил тебе, что ты просто потрясающий, когда трахаешься. А когда кончаешь... Ммм... Подо мной ты кончишь тоже, клянусь, тебе понравится. — Я убью тебя, — выдохнул Чонгук, отворачивая голову, чтобы избежать нового поцелуя снова склонившегося над ним беты. — Если ты тронешь его... Если твой поганый братец... Вы ничего не получите, ничего! — Он попытался приподняться. — Мой Чими не такой, он не... — Лежи, альфа! — Кадже снова надавил ему на плечи, и Чонгук, мучительно взвыв от бессилия, лёг под него. Бета уселся на его бёдра и, снова склонившись почти к его губам, зашептал: — А ты всё о нём, об этой суке, да? Даже сейчас — о нём, правда? — Его голос был злым и раздражённым, но он явно сдерживался, пытаясь быть ироничным. — Неужели ты думаешь, что мы не позаботились об этом? Пока ты пытался дотянуться до его задницы, малыш, мой славный братишка настраивал его правильным образом. И теперь он видит в тебе монстра, которому надо лишь получить его тело, чтобы удовлетворить своё самолюбие. А знаешь, почему моему Миндже, как и мне, было так легко его взять, несмотря на всё, что я делал с ним? Кадже сладко улыбнулся и снова крепко поцеловал Чонгука, но тот сквозь силу, отчаянно замотал головой, вырываясь. Бета недовольно нахмурился, но потом усмехнулся: — А знаешь, я начинаю понимать прелесть приручения дикого зверя. Ты на самом деле, чем дольше противишься, тем желаннее, мой милый альфа. Вот только умом не вышел, да? А то давно бы догадался, что Чими просто слишком чувствителен к гендерным запахам. И то, что я не имею этого запаха, было его спасением. Он всегда говорил, что я идеально ему подхожу, потому что не воняю ничем, понимаешь? "Только ты так себя и ведёшь со мной! — мгновенно вспомнилось Чонгук. О, каким же несчастным и испуганным был Чимин, когда кричал это... — Только ты фонишь рядом так, что на нас оборачиваются! Только ты постоянно тянешь ко мне свои лапы..." Чонгук зажмурился и стиснул зубы. Неправда. Чимин бы сказал ему. Они же говорили, они многое друг о друге узнали... — А знаешь, кто ещё не пахнет и вызывает у него безотчётное доверие, несмотря на всё, что он знает обо мне? — услышал он ненавистный шёпот и, заскрипев зубами, стал изо всех оставшихся сил выворачиваться из рук своего насильника, но тот, словно издеваясь, легко ломал все его попытки и раз за разом вжимал в постель снова, продолжая шептать: — О, да, да, мой альфа. Миндже тоже ведь не пахнет. А он ещё и немного подызменил историю того горячего вечерочка, когда мы поимели Чими на двоих. И теперь этот тупой омежка уверен, что ты жёстко трахаешь омег, мой сладкий, именно ты, а я ещё ничего, по сравнению с тобой. Вот и подумай, к кому кинется утешаться твоя сучка, когда увидит эту запись, где ты весь такой горячий, голый, кончаешь от моей руки — а потом сладко стонешь подо мной? — И Кадже снова напал на его губы в мокром поцелуе. Чонгук света белого невзвидел и рванулся из-под Кадже в смертном, словно последнее желание, порыве. Всё тело у него скрутило болью от бешеного усилия, а когда зубы беты лезвиями резанули ему по губам, он изо всех сил мотнул головой, освобождаясь от плена его рта, и зарычал внезапно прорвавшимся от отчаяния голосом, с дикой ненавистью глядя на мгновенно растерявшегося и всё ещё склонённого над ним бету: — Вы не получите моего омегу, он только мой! Я люблю его, я знаю, что он мне верит, мне, а не вам! Ты, ёбаный бета, нихера не можешь, ты повернулся на мне, я был идиотом, что сразу ему этого не сказал, но ты не получишь ни его, ни моего сына! Я ни за что не сделаю ему больно, тварь, потому что я люблю его! Люблю, слышишь! На всё готов, захочет — и не притронусь к нему, потому что люблю его, а не... — Заткнись! — словно очнувшись, заорал на него Кадже, почему-то со страхом глядя мимо него, куда-то вверх. А потом на его лице появилось изумлённое и даже испуганное выражение, и он вдруг быстро скатился с Чонгука и, вскочив с постели, заорал кому-то там, у двери: — Какого хера! Что вы здесь делаете! Кто вы? — Меня зовут Ким Сокджин, я владелец этого клуба, — громом среди ясного неба прозвучал совершенно незнакомый светлый и холодный голос. — И это я буду задавать здесь вопросы. Первый: кто из сотрудников дал вам ключ от этой вип-комнаты? Она должна была быть свободна сегодня, так что вас здесь точно не должно было быть. И второй: где вы взяли наркоту, которую подсыпали этому парню? У меня в клубе или с собой принесли? Ответите сейчас или подождём полицию? Кстати, я её вызвал. Чонгук, который задыхался в попытках подняться, замер, когда над ним наклонилось лицо — новое лицо, и оно показалось ему самым прекрасным на свете. Это был мужчина гораздо старше его и безумно красивый. Он жалостливо оглядел его, распростёртого на постели, и потрепал по щеке. — Эх, парень, — негромко сказал он, — ты, конечно, альфа, но твоего папашу, за своими напитками и подобными друзьями надо бы уже научиться следить! Ладно... Ты как? — Нормально, — прошелестел Чонгук, так как его голос ему изменил, а в горле вдруг стало сухо и горько. — Только двинуться... не могу... — Это скоро пройдёт, не бойся, — ободряюще улыбнулся мужчина. — Ладно, сейчас мои ребята помогут тебе одеться и отвезут, куда скажешь. И в качестве извинения от клуба — напитки в следующие три посещения будут бесплатно. Любые. Только компанию приводи достойную доверия. — Он скупо улыбнулся и исчез из поля зрения. А Чонгук закрыл глаза, старательно вдыхая, так как внезапно у него перехватило в груди и до боли сжалось сердце. Его начало трясти, он понимал, что его ждёт жёсткий отходняк, но надо было продержаться до дома — и он стиснул зубы. Он подождёт. Подождёт.***
Чимин помялся на пороге и, виновато моргая на осоловело глядящего на него Чонгука, смущённо пробормотал: — Так пустишь? Холодно... Мм... Я вот это... токпокки принёс и закуски... — И он нелепо приподнял руку, в которой был пакет с контейнерами. — Пиво тебе нельзя, но я... Чонгук хрипло всхлипнул, осознав, наконец, что перед ним не мираж, протянул руки, обхватил омегу за плечи и притянул к себе. — Чими... — выдохнул он в пушистые волосы. — Мой Чими... Ты пришёл... — Под... Подожди, — тихонько пропыхтел Чимин, завозился в его руках, но Чонгук не отпустил, так что он лишь вздохнул, извернувшись, поставил пакет на пол и тут же прижался к Чонгуку, обнимая его за талию. — Как ты? Как ты, альфа?.. — Хорошо, — прошептал Чонгук и сжал губы, стараясь не всхлипнуть, хотя слёзы стояли в горле. — Х... Хорошо теперь. Они стояли какое-то время молча, дыша друг другом, и Чонгук боролся со страстным желанием стиснуть посильнее, чтобы ощутить омегу всем телом. — Как малыш, Чими, — тихо спросил он, чтобы отогнать неправильные мысли. — Ты когда вернулся? — Всё хорошо с малышом, — так же тихо ответил Чимин. — Я вернулся вчера и всё уже знаю. Так что нам... нам поговорить надо. Чонгук зажмурился и горячо взмолился: "Нет! Ну, нет же!" — Я всё объясню, Чим, это видео и всё... — Нам надо поговорить, — неожиданно решительно перебил его Чимин. — Но сначала я покормлю тебя. Мне сказали, что ты эти три дня только пиццей питаешься. — Кто сказал? — изумлённо пробормотал Чонгук и невольно разжал руки, когда Чимин решительно дёрнулся из его объятий. — Нашлись добрые люди, — пробурчал Чимин и, подняв с пола свой пакет, твёрдым шагом направится было в кухню, но замер на полпути и через плечо скороговоркой сказал: — А ты давай-ка в ванную, альфа. Несёт от тебя жутко... всяким... Чонгук мгновенно залился алым и быстро ретировался в свою комнату за полотенцем. Он и впрямь за эти три дня самобичевания, дикой головной боли, сушняка из-за похмелья и тихого воя в подушку из-за отчаянного желания сдохнуть, которое сопровождалось приступами боли и иррационального страха (отходняк от химозы, что подсыпал ему Кадже, был жёстким), ни разу не был в душе. Юнги, который пришёл к нему наутро после инцидента, попробовал выяснить, почему он снова в таком состоянии и почему не отвечал весь вечер отцу. Однако Чонгук ушёл в глухую несознанку и Юнги послал. Тот вздохнул и, махнув рукой, сказал, что воняет от альфы не пойми чем, так что надо в душ. Но Чонгук, обозлившийся на сам визит вредного беты, открывшего дверь своим ключом, крикнул, что никуда не пойдёт. И не пошёл. Глупо, по-детски. Но его мучили слезливость, дикая тоска и осознание собственного бессилия, так что хотя бы какой-то протест ему был нужен. Да и вообще ему казалось, что уже и незачем суетиться. Чимин наверняка уже увидел видео, когда вернулся. Он как раз в тот день, когда они поругались, получил приглашение от дяди на его День рождения. Дядя жил под Сеулом и сначала Чимин вроде как не хотел ехать, а потом согласился. После ссоры, видимо. Обо всём этом Чонгуку рассказал Тэхён. Вообще-то, вернувшись из проклятого клуба и слегка придя в себя, Чонгук кинулся звонить Чимину, но не дозвонился, так что позвонил его соседу. Тот не знал, когда Чимин вернётся, и не знал, почему не берёт трубку. А Чонгук подумал, что знает. Просто Чимину уже скинули, видимо, видео, где его альфа кончает от руки Кадже, пошло и отвратительно выстанывая и выгибаясь, в то время как ненавистный бета лижет его шею. Чонгук опоздал. Именно поэтому омега ему и не звонил, не писал и на сообщения не отвечал. А раз так... Чонгука выворачивало от мысли о том, что подумал о нём Чимин. Однако у него не было ни мысли о том, что ему делать, хотя Тэхён, отчего-то очень спокойный, сказал, чтобы просто приезжал, когда оклемается, и обещал написать, как только свяжется с Чимином. Но не написал. А и написал бы, Чонгук вряд ли бы поехал. Его мутило, как только он думал о том, как посмотрит в глаза своему омеге. Конечно, тот не поверит, что его, альфу, чуть не изнасиловали и спасло его только вмешательство самого бога удачи, не иначе. А кто бы поверил? Но вот теперь Чимин шерудил у него на кухне, а он, вымытый, побритый, спешно принявший полную меру блокаторов, мялся в коридоре, не смея даже заглянуть туда, потому что... — Заходи, ты слишком громко дышишь, чтобы я тебя не слышал, — произнёс громко нежный, звонкий голос. — Садись, сейчас всё будет готово. Чонгук снова дико покраснел, ругая себя за дурость, и вошёл. Сел и уставился, едва дыша, на снующего от плиты к столу и обратно омегу. Он был немного бледным, губы отчего-то прикусывал, глаза у него были вроде как немного красными, в жасмине горчили растерянность и, кажется, лёгкое раздражение, а ещё знобило морозно чем-то вроде страха, но даже таким — он был невероятно хорош и желанен... О да. Чонгук опустил глаза. Конечно. Снова — и только об одном. Внезапно тёплые руки опустились на его щёки и приподняли его лицо. Глаза Чимина оказались так близко, что у Чонгука перехватило дыхание. Никогда и никто не действовал на него так, как этот омега, — каждым жестом своим, каждым взглядом, каждым вздохом он манил, гладил и нежил, если не злился и не отталкивал напрямую. — Я тоже очень рад тебя видеть, Гуки, — тихо сказал Чимин, ласково оглядывая его лицо. Чонгук перехватил его руки и, закрыв глаза, поднёс их к губам. — Подожди немного. Пожалуйста. Обещаю: всё будет... Всё будет хорошо. Он закончил накладывать рыбный суп и рис, и они стали ужинать. Всё было вкусно, но Чонгук не мог полностью наслаждаться едой. Он всё думал о том, что именно хочет сказать ему Чимин, — и это травило его. В конце концов он просто отложил ложку и палочки и стал смотреть на то, как ест омега. А тот, задумавшись о чём-то своём, не сразу это заметил, так что Чонгук успел умилиться тому, как он жуёт, как изящно снимает губами с палочки рис, как мило прикрывает глаза, когда глотает воду. И только потом Чимин обнаружил его наглость и смутился. — Ты опять пялишься, — пробурчал он и отставил тарелку. — Ну, хорошо. Раз тебе не терпится, давай поговорим. — Не надо, — вырвалось у Чонгука. Он поспешно схватил руку Чимина и сжал её в своей ладони. — Прости меня. За то, что ушёл, за то, что накричал, за то, что ревновал... — Нет, Гук, подо... — Послушай, Чими, я знаю, знаю: ты видел всё. Не уверен, что ты понял, но меня опоили, я бы ни за что — неужели ты не понимаешь? — ни за что не стал бы с ним... Это всё ложь, ложь! — У него срывалось рычание, отчаянное, заменявшее слова, которые были бы уместнее и правильнее тех, что он находил, и он ничего не мог с собой поделать. Лицо Чимина было растерянным, он нахмурился и потёр свободной от оков Чонгуковых пальцев рукой лоб. — Подожди, Гук, я... — Чимин, я люблю тебя! — торопливо, с отчаянием выдохнул Чонгук. — Я безумно хочу тебя, не стану этого скрывать, тем более, что ты это и так, как выяснилось, чуешь, но это ведь не всё! Неправда, что мне только это и... — Да помолчи! — Чимин почти крикнул это. — Дай мне сказать! Всё-таки прав был Тэ: ты пока невменяемый! Эта тварь подсунула тебе опять что-то тяжёлое! — И он досадливо поморщился. Чонгук горестно вздохнул, понурившись, стиснул пальцы омеги в последний раз и отпустил его руку, убрав свои на колени и сжав в кулаки. Не вышло. Ничего не вышло. Чимин ему не... — Да, я видел видео. Сокджин-ши показал мне его, не полностью, чтобы не напугать, как он сказал, но я в целом понял, что этот мерзавец делал с тобой там. — Сокджин-ши?.. — поднял на него изумлённый взгляд Чонгук. — А это... — Это... ну... как сказать... — Чимин внезапно покраснел и порывисто вздохнул. — А, чего там. Это любовник отца Тэхёна. Ким Сокджин. Он владелец клуба, куда ты так любишь ходить заливать своё горе. — Чего это... — возмущённо пробормотал Чонгук, но тут же съёжился под укоризненным взглядом Чимина. — Так вот, — продолжил тот, — Тэхён был тогда в клубе с одногруппниками, отмечали сданный зачёт. Он тебя увидел, а потом увидел, как тебя уводит Кадже. Сначала подумал, что вы спелись и трахаетесь у меня за спиной, потому что он так тебя лапал... — Чимин вдруг испуганно ойкнул и прикрыл рукой рот. — Прости... Тебе, наверно... Чонгук нахмурился. Ему было наплевать. Он, конечно, пытался думать о том, что с ним хотел сделать Кадже, но это не укладывалось у него в голове. Он думал, что так до конца и не поверил в то, что этот бета сможет осуществить своё больное желание. Он вздохнул и кивнул Чимину, а тот продолжил: — Так вот, Тэ обозлился и позвонил мне. Я сказал, что этого не может быть, потому что... ну... не может быть. — Чимин снова вздохнул и продолжил тише: — Я был зол на тебя, это правда, но я... я верю тебе, Чонгук. Так и сказал Тэхёну. Он понял, что ты пьян, это было трудно не заметить. Ну, он и кинулся после этого тебя искать. Обратился к охране, его знали из-за... ну... отца. Они ему помогли, нашли, куда тебя уволок Кадже, набрали Джину, он подорвался в клуб — так они и пришли. Кажется, они тебе даже благодарны: давно искали, кто мимо кассы сдаёт комнаты по-чёрному для вот таких вот дел. Нашли. Хорошо, что камеры, которые там стояли, были включены. Так что ту версию, что мне прислал Сон Миндже, мы с Тэхёном смотрели с меньшим интересом, чем если бы не видели полную. — Ты ещё и Тэхёну показал, — зажмурился Чонгук. — Вот спасибо... — Технически это он мне показывал. И... Это было... возбуждающе... Чонгук распахнул глаза и уставился на усмехающегося Чимина. — Чего?.. — Когда ты заорал, что любишь меня, — тихо, всё так же улыбаясь, пояснил Чимин. — И что никому не отдашь. И что лучше сдохнешь... — Я понял. — Чонгук опустил голову и, кажется, впервые по-настоящему выдохнул за эти три дня. — Что теперь?.. — Теперь? — Чимин вдруг оказался рядом, он обнял Чонгука, и тот тут же, боясь потерять, упустить, поднялся ему навстречу и прижал его к себе. Пальцы Чимина зарылись ему в волосы, и он зашептал: — Теперь мне надо объясниться, Гуки. Я виноват, что не сказал тебе раньше: я с трудом переношу гендерные запахи, поэтому постоянно закидывался нейтрализами до беременности. Но твой запах... твой, Гук, меня всегда возбуждал, в этом была проблема! Хотя нет... — Он прижался пылающей щекой к подбородку Чонгука и заговорил тише, сбивчиво, неуверенно: — Мне на самом деле Миндже сказал, что это ты меня тогда... ну... тогда... порвал. Что ты обманул меня, что был жесток со мной и Кадже еле тебя унял. Не то чтобы я ему поверил, это он думал, что я ему безоговорочно верю, раз не могу расчуять его запах, но я уже обжёгся на Кадже, и я не идиот. Мне не хотелось верить, что он меня обманывает, так как он всегда был добр ко мне и заступался перед Дже за меня, но и тебя жестоким и обожающим насиловать я не представлял. Это было трудно. Секс для меня — мучение по большей части. Я плохо теку, Гук. И иногда мне на самом деле проще перетерпеть, чем попытаться расслабиться, так было всегда... — А до Кадже? — тихо спросил Чонгук, сердце его разрывалось от боли и жалости, и он сильнее прижимал своего чуть дрожащего омегу к себе. — До Кадже не было никого, — едва слышно ответил Чимин. — Он был у меня первым. Но я и до него, целуясь с кем-то, никогда не тёк. Мне... Мне просто не нравился запах. Я мог перетерпеть, но как такового возбуждения... — Но ты тёк со мной, — прошептал Чонгук. Чимин замер. — Ты тёк, малыш. И ещё как. — Зачем ты... Не надо... — Я не вру, Чими, — тихо, но убеждённо заговорил Чонгук. — Ты отзывчивым был, ты стонал и тебе нравилось, это было видно. Твой жасмин ластился ко мне, он был сладок и нежен, понимаешь? — Но если... — Чимин отстранился от Чонгука и заглянул в его глаза своими — огромными, полными недоверия и болезненной тревоги. — Ты мне не врёшь? — Я бы ни за что не стал врать тебе, Чимин, — страстно ответил Чонгук. — Я сволочь, это да, но если бы ты не тёк подо мной, я ни за что не стал бы брать силой, не стал бы рвать, даже в гоне. Есть ведь много способов возбудить омегу и взять, доставляя удовольствие, не причиняя боли. — Я знал только боль, — прошептал Чимин, и его глаза наполнились слезами. — Теперь понятно, почему Кадже так взбесился... С ним мне так или иначе больно было всегда, но это ему, кажется, нравилось... — Эта тварь хочет нагибать альф, — зло и тихо сказал Чонгук. — И тогда он тоже позвал меня... — Он умолк и быстро отвёл глаза. — Я уже понял, — отозвался Чимин. — И то, что не должно быть больно, я ведь тоже знал, но думал, что это моя особенность. Поэтому и боялся твоих прикосновений, твоих поцелуев: меня возбуждает само присутствие твоё, но я не тёк всё же, так что боялся, что позову тебя ароматом — и ты меня... как... как он, понимаешь? — Ни за что, — прошептал ему в волосы Чонгук, — я ни за что не причиню тебе боли, мой омега. Я не зверь, я умею сдерживаться, в конце концов, не кидался же я на людей, хотя хотелось, на тех, кто смотрел на тебя и облизывался. Чимин хихикнул, но когда Чонгук мягко и нежно повёл носом по его виску и прижался губами к его шее, он задышал тяжелее. — Гуки... — Чими... Я чуть-чуть... Чонгук целовал ему шею, а сердце в его груди выстукивало тревожно и сладко: "Не упусти, не торопись, пусть поближе подпустит..." Чимин перебирал пальцами по его плечам, видимо, не определившись, отталкивать его или всё же попробовать. И Чонгук целовал осторожно, заставляя себя не кусать, не лизать — лишь мягко касаться губами нежной кожи и пугливо бьющейся под ней жилочки. Там пахло так, что ему туманило голову, но он держался. Лишь поняв, что Чимин сам откинулся, подпуская его, открывшись ему, он повёл руками по его спине и, обхватив его затылок, чуть повернул голову ему, чтобы было удобнее целовать шею. Чимин тихо застонал, сбивчиво, высоко, и умолк, словно испугавшись себя. — Мой хороший омежка, — прошептал Чонгук ему в ухо, — не бойся меня... Я немножко... Скажешь — и я остановлюсь... Чими? Он заглянул в лицо Чимину и чуть не зарычал от удовольствия: глаза омеги были прикрыты, а губы томно приоткрылись, выпуская ароматное дыхание. Чонгук приник к этим губам и стал мять их, наслаждаясь каждым прикосновением, он чуть увереннее посасывал сладкую плоть, дразняще прикусывал — и тут же отпускал, рождая у Чимина вполне ощутимую дрожь по телу. Чонгук прижал его к себе плотнее и с восторгом понял: Чимин снова возбудился от простых поцелуев и самых банальных ласк! Этот омега хотел его! Он осторожно опустил руки на немного оттопыренную в этой позе попку Чимина и огладил её с внутренней дрожью наслаждения — такой она была упругой и приятной на ощупь. Чимин тихо ахнул, но Чонгук тут же снова приник к его губам. Он скользнул языком в приоткрытый ротик омеги, тот наивно и удивлённо замычал, но Чонгук, закрыв глаза, с откровенным удовольствием, умело стал орудовать своим языком, собирая сладость и посасывая то язык Чимина, то его губы. А ладони его всё увереннее гладили и сжимали половинки омеги, рождая внутри, внизу, томное, тяжёлое желание. Но вдруг Чимин задышал порывисто, завсхлипывал и упёрся руками ему в плечи. — Под... Подожди... Пусти... — прошептал он ему в губы. Чонгук заставил себя оторваться от него, поднял руки, приобнимая его за плечи и обречённо прошептал: — Не хочешь?.. — Немного... Подожди... — Чимин чуть толкнул его, и Чонгук отпустил его окончательно, отступив на шаг. — Мне надо... в ванную... Чимин быстро шмыгнул мимо него, овеяв терпкой сладостью растревоженного жасмина, а Чонгук прикрыл глаза, успокаивая дыхание, и опёрся спиной о стену. Сердце колотилось отчаянно, ныл в штанах налитый силой член, и альфа, беспокойно крутящий носом внутри, выцарапывал клетку когтями: "Беги за ним, останови его, схвати и завали, он должен, должен быть нашим!" Это было невыносимо — просто стоять. И он пошёл за Чимином. Дверь в ванную была приоткрыта, и Чонгук, осторожно заглянув в неё, увидел, что Чимин просто стоит, опираясь руками о раковину и опустив голову. Вода из крана текла тонкой струйкой, и лицо омеги было мокрым: видимо, он торопливо умылся и замер, что-то напряжённо обдумывая. И таким он был растерянным, таким каким-то... беззащитным, что ли, что альфа внутри Чонгука взвыл от восторга, и сам Чонгук не смог остановиться — прижался к омеге сзади и обнял его. — Чими... Не думай ни о чём, — прошептал он вздрогнувшему и вскинувшему голову омеге на ухо. Рука Чонгука поползла по груди Чимина, а вторая теснее прижала его за талию к горячему телу альфы. — Не бойся меня, мой маленький... Ну же... Посмотри на меня... — Взгляд Чимина метнулся к зеркалу, и Чонгук в нём поймал это взгляд. — Я твой, Чими. Слова легко ложились ему на язык, сладили и чуть тянули острой свежестью, Чонгук дышал Чимином — и ощущал себя таким счастливым. — Обещай, — слабо вздохнув, прошептал омега, — обещай, что будешь осторожен... Мой малыш... Я не знаю, не знаю, понимаешь?.. — Я не сделаю тебе больно, мой нежный... — Задыхаясь от предвкушения, от распирающего грудь крика, Чонгук говорил хрипло, низко и страстно. — Я обещаю: тебе понравится... Он обхватил Чиминов подбородок, повернул вбок его голову и стал целовать его губы, попутно расстёгивая ему рубашку. Скользя по обнажившейся коже, он оглаживал твёрдые жемчужинки сосков, и Чимин сладко постанывал ему в поцелуй. "Какой послушный... — отзывалось томным дрожанием внизу. — Какой... мой..." Чонгук стянул с омеги рубашку и стал целовать ему плечи и спину, пока расстёгивал ремень и стягивал с него брюки, оставляя пока на нём боксеры, чтобы окончательно его не смущать. — Чонгук... Гук, — вдруг снова задышал тревожно Чимин. — Мне надо... мне надо в душ... поним... а-ахаешь?.. — Конечно, в душ, Чими, — успокаивающе проурчал Чонгук ему на ухо. Он развернул его лицом к себе и плотнее припал к его губам, быстро начиная раздеваться. Он кусал шею омеги, лизал его ключицы, быстро стягивая с себя боксеры, а потом тихо прошептал ему в ухо: — Свои... снимешь сам?.. — Ты... Ты... Зарычав от удовольствия, он прильнул губами к соску Чимина и в одно движение стянул с него боксеры, а потом обнял его, приподнимая, и понёс за перегородку душа. Чимин обхватил его руками за плечи и спрятал пылающее лицо у него в выемке шеи. Чонгук поставил его к себе спиной и включил воду. Он набрал в ладони душистого мыла и стал нежно обтирать им гибкое, гладкое и нежное тело. Чимин цеплялся пальцами за стекло и тихо постанывал от каждого его прикосновения. Это распаляло в Чонгуке желание неимоверно, но он держал себя в руках и не позволял себе пока ничего лишнего. Он сам вымыл омеге голову, а когда смыл шампунь, обнял Чимина со спины и стал выцеловывать ему шею, не обращая внимания на воду, которая скатывалась ему в рот. Главным был омега, выгибающийся у него в руках и стонущий от удовольствия. Чонгук откровенно лапал его грудь и задницу и мягко, едва касаясь и затаив дыхание, оглаживал ему животик, уже чуть выпирающий, но всё ещё очаровательно маленький. Член его упирался Чимину в половинки, и омега иногда, словно невольно, под его поцелуями и поглаживаниями, поводил попкой, притирался к нему, заставляя Чонгука томно, с призвуком выдыхать и стискивать зубы от возбуждения. Но сначала он должен был обласкать омегу, так что, развернув его к себе, он снова обмыл ему грудь, живот и ноги и опустился перед ним на колени. Обняв упругие бёдра замершего Чимина, он потёрся лицом о его напряжённый член — и омега звонко и сладко простонал, откинулся спиной о стенку душа и опустил руки Чонгуку на голову. А тот тут же с наслаждением взял у него в рот и стал ласкать языком его крепкий член, сосать, ощущая довольство от осознания того, что сейчас делает своему омеге очень хорошо. Это было новое для Чонгука чувство, и он откровенно изучал его, прислушиваясь к себе и чуть подрагивая от удовольствия: оно было приятным. Чимин цеплялся слабыми пальцами ему за волосы, но не смел прихватить поплотнее, не смел качнуть бёдрами увереннее и насадить Чонгука глубже. Однако альфа и не нуждался в понукании — сосал страстно, со вкусом, по-настоящему наслаждаясь бархатной плотью во рту и искренними высокими стонами омеги. Он не дал сбросить себя, когда бёдра омеги задрожали и он торопливо заахал, не в силах сказать что-то членораздельное, и проглотил всё, что дал ему выстанывающий его имя омега. Чонгук поднял на него глаза и окунулся в огромные озёра, замутнённые сладким туманом и полные чистейшей благодарности. — Хорошо... — выдохнул Чимин. — О, как же это... хорошо! — Но тут же торопливо переступил ногами, отодвигаясь от медленно поднимающегося Чонгука, и, виновато моргая в ответ на его хищный взгляд, пробормотал: — Но я не... я не смогу так тебе, я не могу так... Н-не... люблю это делать... Чонгук, лениво улыбнувшись, склонился к его ушку. — Я подожду, пока ты захочешь сделать это для меня, — прошептал он. — Мой нежный, я всё сделаю, чтобы ты захотел... — Не знаю... нет, — неуверенно пробормотал Чимин, — я не... я не могу так, у меня всегда плохо получалось, и мной... он был недоволен мной... Чонгук нахмурился и невольно оскалился: то, что омега вспомнил Кадже, болезненно царапнуло его. И Чимин тут же прижался к нему и стал гладить его по груди, молчаливо прося за это прощения. — Ладно. — Чонгук несколько раз окатил его водой и выключил душ. — Давай-ка устроимся поудобнее. Накинув на Чимина махровый халат, он небрежно завязал себе на бёдрах большое полотенце, подхватил на руки топтавшегося у зеркала омегу, который украдкой потирал свою шею, уже зацветшую алым, и понёс его в спальню. Чимин, вскрикнувший было и сердито забормотавший, что он может ходить и сам, умолк, как только они вошли в большую комнату, посреди которой была огромная кровать — обожаемое Чонгуком место, куда он мало кого приводил, потому что не любил выпроваживать гостей. Предпочитал ходить трахаться к омегам и уходить самому, быстро и не оглядываясь. Но омега, что был сейчас у него в руках, жался к нему испуганно, словно альфа нёс его на жертвоприношение, и он был совсем другим. Чонгук не трахать его сюда привёл, он хотел его залюбить, занежить, истомить ласками на этой постели, чтобы он открылся, чтобы подпустил, чтобы сдался сам. Когда он уложил Чимина и лёг рядом, обнимая под шеей и через грудь, то почувствовал, как судорожно, испуганно бьётся сердечко омеги. И это... Это тронуло его. Поганый Кадже сделал из этого прекрасного юноши человека, боящегося того, что всем приносит удовольствие, и за это Чонгук снова пообещал себе избить бету до полусмерти в следующую встречу. Он прижал зажмурившегося Чимина к себе и осторожно стал целовать прикушенные крепко губы. Конечно, он понимал, что по-хорошему ему бы дать парню время, чтобы привык, чтобы стал больше доверять, но так же хорошо он осознавал, что не может больше терпеть. Ему нужно было овладеть этим омегой, смешать свой запах с его окончательно, присвоить его — и утвердить перед всеми своё покровительство над ним, таким нежным и беспомощным сейчас. Над ним, тем, кто носит его ребёнка, тем, кто нуждается в его защите. Да и хотелось так, что звенело и лопалось, так что... — Расслабься, нежный мой, — прошептал он, удобнее устраивая руку под головой Чимина. — Тебе понравится, обещаю... — Гук, я не знаю... — всхлипнув, пролепетал Чимин, приоткрывая глаза, но Чонгук не дал ему договорить. Теперь он целовал губы омеги совсем не так нежно, как было в ванной, он сосал их с откровенным наслаждением, прикусывал, пытаясь до конца ощутить их вкус, однако сосредоточен был не на губах. Быстро развязав пояс на халате омеги, он стал жадно ощупывать его чуть выгибающееся тело и прищипнул соски, заставив Чимина задрожать и вскрикнуть ему в рот. Быстро лизнув пальцы, Чонгук стал тереть эти его жемчужинки — то одну, то другую — между пальцами. И нужного он добился: внизу Чимин снова был напряжён, наполнен силой. Не прекращая жадно и страстно целовать его, Чонгук повёл ладонью вниз, по животу, огладил тазовые косточки и накрыл аккуратный омежий член. Чимин снова жертвенно простонал, его рука заскользила по руке Чонгука в слабом протесте, но тот нетерпеливо взял её и поднял вверх, перехватив своей, на которой омега лежал головой. И снова он ласкал член Чимина, заставляя его стонать и мычать громко и сладко, а потом пальцы Чонгука соскользнули вниз, между расслабленными ногами омеги, и огладили мокрый вход. О, да... Он потёк, Чимин. А когда Чонгук стал настойчивее трогать его дырочку, он задрожал, выгнулся сильнее, и пальцы альфы окатило горячей омежьей смазкой. — Ах, б-боже-е... — выстонал Чимин, широко распахивая глаза, в которых плескалось мутное наслаждение. — Что... Что ты дела-а-ахх... Чонгук же уже был внутри него, плоть поддалась ему быстро, так как была разнежена и расслаблена его ласками, и он стал трахать Чимина пальцами уверенно и быстро. Омега стонал хрипло и высоко, его ноги разъехались, безвольно дрожали его колени, он вроде как пытался свести их, но у него не хватало сил. Он ловил ртом воздух, а Чонгук впивался лёгкими, жаркими укусами в его шею, всасывая нежную кожу, и в упоении продолжал вторгаться в его сочащееся густо и сладко нутро. — Не течёшь, омега? — шептал он, вгоняя уже три пальца так глубоко, как можно, и не встречая никакого сопротивления. — Ты не только будешь течь для меня, мой нежный, ты примешь меня полностью... Ты станешь моим и будешь моим столько раз, сколько я захочу, да ведь? Раздвинь ножки шире, Чими, ну же... — Гуки... Гу-уки... — внезапно завздыхал Чимин, — под... подожди... — Он выгнулся, и пальцы его руки, вырвавшейся из захвата альфы, схватили кисть Чонгука, словно пытаясь вынуть его пальцы из нутра. "Ну, нет, — подумал Чонгук, хищно улыбаясь, — поздно. Ты мне больше не помеха, сегодня я получу тебя, получу навсегда". Он впился в губы Чимина, навалился на него, вынимая пальцы, и перехватил его беспокойную руку. — Ты мой, Чимин, — проговорил он прямо в рот дышавшему со всхлипами омеге и, чуть поднявшись, поцеловал его в мокрые от слёз, зажмуренные глаза. — Я люблю тебя, слышишь? — Он легко поднял руку омеги снова к его плечу и переплёл его пальцы со своими, вдавливая его кисть в постель. — Раздвинь ножки, нежный мой... Пожалуйста... Я хочу тебя, но и ты меня хочешь, я вижу, я знаю... Чими, любимый, мой самый послушный и сладкий омежка... Я сделаю тебя своим... Ты хочешь этого, очень хочешь, Чими, я знаю... Хочешь же? — И он склонился на Чимином, который, распахнув снова глаза, смотрел на него. У него по вискам текли слёзы, губы дрожали, но в этих огромных и чистых глазах, кроме страха, была страсть. И за неё Чонгук и зацепился. — Давай, Чими, впусти меня, мой хороший... И Чимин, запрокинув голову и задышав чаще и со всхлипами, поддался ему: ноги его снова разъехались, и Чонгук устроился между ними, с диким торжеством ощущая, что победил. Он входил в омегу медленно, сдерживая рвущегося с поводка зверя внутри, не отрывая взгляда от алого от напряжения, мокрого и невероятно возбуждающего лица Чимина, который закатывал глаза и прикусывал губы, но впускал его. Чонгук не торопился, он уже взял омегу, он уже им владел и знал, что сделает с ним, обязательно сделает. Он не прекращал целовать горячие мокрые губы Чимина, пока двигался в нём, ловя в этих упоительных движениях головокружительный кайф. Чимин опьянял его своей чувствительностью, когда отзывался на его толчки слабыми нежными стонами, когда его жасмин, загорчивший было вначале, постепенно растворился в почти сиропной сладости — так ему было хорошо под своим альфой. Чонгуку безумно хотелось двигаться жёстче, долбить быстрее и глубже, но Чимин дрожал под ним, когда он ускорялся, а в его стонах появлялись жалобные всхлипы — и Чонгук сдерживал себя. Когда же это стало уже невозможно, он обнял Чимина, навалился на него и спрятал его голову у себя в плече, выпуская опьяняющий аромат, чтобы притравить желанную добычу. Чимин жертвенно застонал, томно выгнулся под ним, подставляясь, и Чонгук забился внутри него с силой, зарычал диким зверем, глухо и яростно, толкаясь так глубоко, как только можно было, по основание, желая полностью покорить его и забрать себе. Это было не просто диким наслаждением — это было счастьем, оно наполнило Чонгука и выплеснулось внутри его пары горячим и ароматным. Кажется, Чонгук закричал, кончая, — впервые в жизни закричал так громко и откровенно. Кажется, Чимин ответил ему таким же звучным, сладким и откровенным криком — кончая вместе с ним и тая от его страсти. Они лежали потом всё так же, не отрываясь друг от друга. Ноги Чимина обвивали бёдра Чонгука, он не отпускал альфу, будто не желал потерять его тепло и остаться в одиночестве. А Чонгук, едва придя в себя, целовал его шею и щёки, стискивал его тело в руках, поднявшись на локти и колени, чтобы не давить на животик, и шептал, шептал, шептал: — Чими... Чими... Любимый мой... Хороший мой... Омега... Омега мой... Я только твой, я только для тебя, всё для тебя... Мой нежный... мой ласковый... Любимый мой... Любимый... мой...