Одно сердце на троих

                           Казалось, этот день никогда не закончится: каждое событие ошарашивало своей неожиданностью, каждое краткое мгновение ощущалось затягивающимся нелепым спектаклем, а медленно утекающая минута — издевательской проверкой на выносливость. Но вот оно — долгожданное завершение всему вызывающему тревогу и беспокойство. Отчего же тогда тоскливо на душе? Горестно, несладко?       Тэхён прислоняется к стене, опираясь спиной о прохладную поверхность, и медленно сползает вниз, пока не оказывается на корточках. Потребность в физическом контакте становится только острее, болезненно ощутимее, походит на неутолённый животный голод, перебить который нечем больше. Всему виной его истинный, ворвавшийся в жизнь сметающим всё на своём пути безумным ураганом, что повлёк за собой серьёзные последствия.       Марлевая повязка насквозь пропитывается кровью и портит белоснежную рубашку, пока Тэхён ладонью зажимает больную грудь и вбирает в лёгкие побольше воздуха. Но воздуха катастрофически не хватает. В нём нет того самого насыщенного пряного аромата, которым хочется заглушить собственный родной; в слепящей темноте пустующей квартиры отсутствует силуэт желанного мужчины, зовущего к себе в постель уединиться. Вместо этого Тэхёна встречают безмолвие и тихое отчаяние. Простыни — свежие, холодные, как февральская ночь, не смятые под тяжестью чужого горячего тела. Подушки идеально уложены пирамидкой, мягкие игрушки покоятся на своих местах, а все постиранные вещи лежат нетронутыми верхом на покрывале. Настолько опрятно и безупречно, что разнести всё хочется к чертям собачьим.       Столько времени и немалых усилий было потрачено на то, чтобы заставить себя привыкнуть к одиночеству и пустоте, с распростёртыми объятиями встречающих его всякий раз, как он оказывается на пороге собственного дома. Убедить себя в том, что это нормально, находиться вне близких отношений с мужчиной; обыденно не заводить семью и не иметь детей. Сколько таких, как он — не счесть. Никто не обязан жить по правилам, строго установленным обществом и окружением, не должен угождать каждому второму и совершать поступки, нравящиеся другим. Выйти замуж за альфу и заиметь потомство от него — дело простое и привычное, но создать союз по любви не с кем-нибудь, а с истинным — исключительная возможность, дарованная не каждому омеге.       И этот уникальный шанс на миллион выпадает Тэхёну, но самим Тэхёном воспринимается за сущее наказание, за жестокую превратность судьбы.       — Он ли моё спасение, Всевышний? — сокрушается Тэхён и пальцами зарывается во взлохмаченные волосы, а мог бы сейчас путаться в чужих — длинных, угольно-чёрных, мягких на ощупь. Соблазн был так близок, так манящ, так возмутительно велик: руки сами тянулись к альфе, пребывающему в расстроенных чувствах и старающемуся не смотреть на Тэхёна. А Тэхён противился безрассудному желанию приблизиться и… прошептать робкое «прости», невесомо дотронувшись татуированной руки. Прости, что такой глупый и вспыльчивый у тебя. — Почему именно он? — всхлипывает Тэхён, подрагивая всем немощным телом. — Почему именно тот, с кем сходиться нельзя?       Имя Доминанта — чувственное, сладкое — должно служить благословением небес, звучать священной песней и стать противоядием измученной души. На изуродованном теле — плотной сеточкой зарубцеваться, на изувеченном страданиями сердце — затянуться. Но истинное «Чон Чонгук» принадлежит неправильному человеку, не способному скрыться от тёмного прошлого, продолжающему беспутствовать в настоящем, чтобы окончательно похоронить будущее. Он не подарит семейного счастья, не обеспечит светлого будущего, не станет прекрасным мужем и отцом. Папа полюбил такого же, оставшись покинутым с маленькой растущей жизнью под сердцем. И Тэхён грозится повторить его судьбу. Аура Доминанта — мистическая, зловещая — яростно подавляет другие, а самые слабые разрушает; его руки по локоть измазываются в крови, а внутренний ребёнок годами ищет выход из заточения. Маленький Чон изнывает от одиночества и кричит о помощи, оказавшись надолго застрявшим в западне. А взрослый Чон безжалостно его погребает и уходит в неизвестном направлении.       В Тэхёновы сны.       Глубокой зимней ночью он просыпается от странного ощущения присутствия кого-то рядом, кто наблюдает за ним из темноты, с благоговением любуясь видом спящего и мирно посапывающего омеги. Эти дьявольские происки повторяются третью ночь подряд, тревожат неискушённую юную душу и заманивают в собственную обитель похоти и разврата. Тэхён старается прогнать ненужные мысли прочь и пробует как можно скорее уснуть, пока в нос не ударяет знакомый альфий аромат, стремительно распространяющийся по комнате пьянящим дурманом. Он медленно заполняет внутренности, впитывается под кожу, заменяет вишнёвую карамель спелыми экзотическими фруктами. Цветущие благоухающими бутонами гибкие лианы ползут вверх по кровати, врываются под одеяло и спиралью окутывают ноги, с яростным натиском расставляя их в стороны. С каждым сопротивлением растягивают всё шире и шире. Тэхён давится прерывистыми всхлипами, краснеет от перенапряжения и весь покрывается мелкой испариной: возбуждение, незнакомое ему прежде, удушающим жаром накатывает на него и заставляет пламенем гореть.       — Пожалуйста, — сопротивляется Тэхён, сильнее вжимаясь в смятую, пропитанную холодным потом постель. За окном — мороз и сильный ветер, в кровати — адское пекло. — Не надо. Не делай со мной этого.       Под белоснежным одеялом чувствуется суетливое движение, кровать под возникшей тяжестью второго тела начинает тихо скрипеть и прогибаться.       — Бога здесь больше нет. Есть только я, — Тэхён ощущает сдавливающие его хрупкую шею твёрдые пальцы, чувственные губы, осыпающие нагую грудь жадными, кусачими поцелуями. Мешающее обоим одеяло мгновенно оказывается на полу, и над растерянным Тэхёном возникает он — его альфа, его истинный — порочно красивый, полностью обнажённый и готовый к животному совокуплению. — Тише, чертёнок. Ты же не хочешь, чтобы нас услышали. Если соседи узнают, как тебе было хорошо со мной, сможешь ли ты смотреть им в глаза? — он склоняется над хиленьким тельцем, обдаёт вспотевшую кожу горячим дыханием и победно посмеивается. — Ты теперь часто думаешь обо мне. Кажется, я совсем тебя испортил.       — Я не думаю о тебе, — жалобно хнычет Тэхён в губы напротив, нетерпеливо ёрзая под альфой. — Я в тебе не нуждаюсь. Уходи.       — Уверен, чертёнок? — огромная ладонь альфы перемещается с шеи к тяжело вздымающейся груди, неторопливо спускается ниже и останавливается у резинки нижнего белья. — А что это такое, объяснишь? — пальцы забираются под шортики, щекотно оглаживают гладкий пах и свободно обхватывают крохотный омежий член, стирая с головки ароматную, обильно выделяющуюся смазку. Тэхён жмурится и поскуливает, его откровенно кроет от перевозбуждения, а альфа запускает пальцы себе в рот, принимаясь с особым удовольствием посасывать один за другим. — Открой глаза, чертёнок. Посмотри на меня.       — Нет, — протестующе шепчет Тэхён, не всматриваясь в горящие огнём, чернеющие глаза. Иначе погибнет. — Я не отдамся тебе. Ни за что.       — Не нужно мне отдаваться, чертёнок. Я сам тебя возьму, — альфа нагло проталкивает облизанные пальцы в чужой рот и делает поступательные движения: до Тэхёна доходит, что он сосёт не против своей воли, а покорно, с полной отдачей. — Ты такой вкусный, правда? Правда. Хочу съесть тебя, моя сладость, — чувствительный сфинктер непроизвольно сокращается и часто пульсирует, требует необходимой наполненности прямо здесь и сейчас и выделяет новую порцию густой смазки, а альфья ладонь зажимает напрягшиеся члены, потирает упругую головку о другую и смешивает выделяющееся предсемя в однородную вязкую жидкость, капающую Тэхёну на плоский живот. — Подмахни бёдрами, сымитируй секс с глубоким проникновением. Представь, что я в тебе, чертёнок.       — Я не стану, — Тэхён высоко поскуливает и ногами обхватывает чужую массивную спину, — не хочу быть твоей омегой, — противоречит он сам себе, двигаясь в такт ласкающей его руке, — не буду подчиняться тебе, — он обливается слезами, безбожно течёт и трётся своим телом о другое, разгоняясь всё сильнее, активнее. — Ты мне не нравишься!       — Громче!       — Не нравишься!       — Ещё, чертёнок! Ты можешь!       — Ты мне! Я… А… А-ах!       Ползучие лианы сильнее натягиваются и рвутся со смачным звуком, ярко-красные бутоны распускаются во мраке, чтобы после бесследно раствориться и забрать с собой желанного Чон Чонгука. Как в наказание оставить ни с чем. Тэхён размыкает веки, подскакивает с кровати, обнаруживая под собой огромную лужу собственной смазки, пропитавшую чистую постель насквозь, и пунцовой головкой призывно выпирающий член из-под нижнего белья. Возбуждение не спадает, требует необходимой разрядки, а Тэхён растерянно глядит на всё это бесстыдство, что устроил бунтующий омега внутри него, и сопротивляется настойчивому желанию коснуться себя. Хотя бы раз. Ибо рукоблудие — грех. Грудь бешено ходит ходуном, в голове неисчезающий образ нависающего над ним властно трахающего его Доминанта, а перед глазами — испачканная выделениями постель, на которой две заблудшие души пустились в позорное сношение. Всего лишь в безобидном эротическом сне, но безобидном ли?       «Представь его позади себя», — в темноте слышится заискивающий голосок опустившейся на плечи нечистой силы, нашёптывающей всякие непристойности невинной душе. — «Представь его сухую горячую ладонь на своём бесстыдно сочащемся члене. Он уверенно проходится по ней от основания до головки, растирает выделяющуюся смазку, а ты размашисто толкаешься навстречу и беспомощно жмёшься всем своим телом к чужому. Просишь о его члене внутри себя. А член у него — огромный, толстый, звериный — идеально подходящий для твоего узкого нуждающегося нутра. Твой альфа ещё не разошёлся, ещё не сорвался с цепи и не взял тебя с силой подобно последней сволочи, а ты уже весь мокрый, грязный и воешь от удовольствия, раскрываешь ладонями мокрые ягодицы и умоляешь лишить тебя девственности. Откуда в моём скромном, целомудренном мальчике взялось столько скверны, бесчестия и чистого зла?»       — Прохладный душ! — Тэхён путается ногами в простыне и падает на пол, — мне нужен прохладный душ. И простыни поменять. Бельё… всё! Всё надо сменить! — он силится доползти до ванной, пытаясь хоть что-то разглядеть перед собой из-под мокрых прядей, сосульками спадающих на глаза. — Я пересилю это гнусное желание. Я справлюсь. Я должен.              — Узнать своё тело лучше всего поможет мастурбация, — однажды невзначай заявил Чонин, устроивший пижамную вечеринку в честь самого себя — любимого и неповторимого. — А ещё лучше для самопознания иметь при себе определённую коллекцию. Вы только гляньте, — под журнальным столиком приоткрылся стеклянный ящичек и друзьям представился огромный выбор фаллоимитаторов: двухсторонние, на присосках, с семяизвержением, реалистики для двойного проникновения. А шестнадцатилетний Тэхён на тот момент собирал вкладыши от жвачек «Love is…». — Слюни подберите. Ладно, можете потрогать, я разрешаю. Не брезгуйте — после использования я их тщательно дезинфицирую.       — У тебя же есть мужчина, — удивился тот самый беременный омега, тогда ещё бывший одиноким, ошарашенно рассматривая вибрирующую анальную пробку. — Зачем тебе это?       — Я похож на того, кто по жизни станет довольствоваться одним членом? — удивился Чонин. — Моя похотливая натура нуждается сразу в нескольких и желательно в один присест. А ты что скажешь, Тэхён-а? Зацени — это гигантский дилдо с формирующимся узлом, способный растянуть твою тугую дырочку до максимального проникновения. Хотя бы подержи, святоша. Боженька не оторвёт тебе за это руки.       — Нельзя. Не показывай мне этого. Убери, — наотрез отказавшись, Тэхён поближе пододвинулся к Чимину, равнодушно реагировавшему на разнообразие игрушек для взрослых. — Удовольствие должен приносить только любимый человек. А всё остальное…       — Грех, — Чонин передразнил его манеру речи, презрительно закатив глаза. — Что же вы забыли здесь, послушница, среди нас грешных? Возвращайтесь в монастырь! И перед сном глазки святой водицей промыть не забудьте или не видать вам дороги в рай.       — Оставь Вишенку в покое, Чонин. Альфа Тэхёна оценит его воздержание, в точности, как твой восторгается раскованностью в тебе.       — Оценит, конечно же. Скорее, сбежит. Одна наивная малышня вокруг меня собралась. Сгиньте.              Его альфа держит при себе наточенные ножички и что-то ещё более опасное и законом запрещённое, чтобы угрожать каждому, кто перейдёт ему дорогу. Его альфа наносит телесные увечья, калечит и уродует, подчиняет себе слабых, а не слушающихся его — ломает: принцип закона джунглей. Его альфа при первой же возможности вонзится ему в шею острыми резцами, сорвёт цепочку с крестиком, висящую на груди — так о какой дороге в рай отныне может идти речь?       Тэхён выходит из душа и забирается в чистую постель обмотанным в полотенце, укладываясь спиной на взбитые подушки, ощущающиеся теперь крайне неудобными, твёрдыми. Найти правильное положение никак не выходит. Кажется, дело даже не в них заключается. Чтобы как-нибудь забыть о случившемся с ним и не возвращаться к потревожившему его сновидению, он отвлекается рассматриванием россыпи родинок на своём теле. Чимин как-то сказал, что родинки — это места, в которые в прошлой жизни нас часто целовали. А в прошлой жизни Тэхёна любили всем сердцем, боготворили, превозносили до небес. Очень сильно, страстно, горячо. А в этой… Его не обделяют любовью, он сам себя ею обделяет. Осознание сотворённого им в пылу начинает потихоньку расползаться изнутри ядовитым плющом: он — умирающий омега — отталкивает истинного, которого безумно хочет, и прощается с ним, потому что с плохими парнями семейного счастья не видать. А кто-то сейчас на коленях умоляет истинного остаться и не бросать, кто-то же хоронит истинного, разрываясь в рыданиях над свежей могилой под траурные речи родных.       Глупый, глупый Тэхён-и. Чон Чонгук — не твой отец. Он не разобьёт твоё маленькое сердце, он не бросит тебя с ребёнком на руках. Что же ты натворил такое?       — Я снова обидел человека ни за что, — скрепя сердце признаётся он Чимину, в тишине подвозящему его на работу. — Взял и… сделал больно. А ты знаешь, как я это делаю. Столько всего ненужного бросаю в лицо, не задумываясь о том, как сильно могу ранить. А после сожалею, виню себя во всех грехах и прошу прощения. А стоит ли меня вообще прощать? Ты только посмотри, в кого я медленно превращаюсь.       — О чём ты сейчас? Можно поподробнее? — изумлённый сказанным, Чимин переводит внимание на Тэхёна, выглядящего совсем вымотанным, измученным бессонницами и недоеданием. — Что стряслось с тобой, Вишенка?       — Я нагрубил альфе, — отвечает Тэхён, пока за окном мимо проплывает бесцветный серый город. — Пару дней назад на меня наехали какие-то хулиганы, а этот альфа возник из ниоткуда и вступился за меня. Хотя мог бы пройти мимо. Или вообще присоединиться к ним. А после всего он без какой-либо задней мысли повёз с собой… кое-куда и накормил. Позаботился обо мне, понимаешь?       — Но… «Кое-куда» — это куда?       — В бар. Это сейчас не имеет никакого значения.       — Без задней мысли, говоришь?       — Он предложил мне стать его омегой, — Тэхён тяжело выдыхает, рассматривая выпирающие вены на болезненно бледных руках. — Это тема для меня щепетильная, неприятная. Я нагрубил ему и задел за живое. Сказал, что он мне не нравится. Попросил отвезти меня домой и больше не беспокоить.       — Тэхён, — всякий раз, когда Чимин называет его по имени, Тэхён невольно содрогается: сейчас должен прозвучать неловкий вопрос, от которого все внутренности смотает в один тугой узел, — зачем тебя это так сильно волнует? Ты же не истинного отверг. Правильно?       Придётся сделать ненавистное ему — солгать.       — Я… не узнал его имени.       — Погоди, — Чимин резко притормаживает, вызвав волну негодования едущих позади. — Что это за реакция? У тебя закрались сомнения? Это он?       — Н-нет, — выдавливает из себя Тэхён, начиная сильно беспокоиться. — Нет никаких сомнений. Он не мой истинный. Мне просто отвратительно от себя из-за своего неадекватного поведения.       — Вишенка, — к счастью, Чимин не замечает каких-либо изменений, мирно доезжая до детского сада. — Отпусти это. Многие из-за гормонального нарушения становятся раздражительными, агрессивными. Срываются на окружающих и обижают близких. Ты не первый, кто сталкивается с подобным. Поверь, это временное.       — Не надо переоценивать меня. Я всегда был таким.       — Не всегда, не говори глупостей. Ты чувствительный, эмоциональный, очень чуткий, — Чимин заботливо накрывает своей ладонью чужую и легонько сжимает. — Ты удивительный человек, переживающий нелёгкие времена. Постарайся отнестись к себе с пониманием. Полюби своё тело и изменения в нём. А совсем скоро ты получишь от жизни то, что действительно заслуживаешь.       — Мин, — Тэхён всматривается в улыбающиеся глаза-щелочки напротив себя и старается также поддержать близкого друга. — Я бы хотел, чтобы у тебя тоже сложилось всё так, как ты этого заслуживаешь.       — Мы на месте, Вишенка, — Чимин продолжает улыбаться, теперь уже вымученно и неискренне, обходит стороной тему собственных отношений и вновь неоднозначным поведением приводит в замешательство. — Я заеду за тобой. И обещаю, на этот раз не опоздаю, — однако в его словах прослеживается лишь фальшь и горечь от нанесённой ему обиды. Снова.       Тэхён не обознался: на этот раз Чимин не просто опаздывает, а берётся за излюбленное старое: игнорирует сообщения и звонки, не выходит на связь или попросту сбрасывает. Если он не приедет в течение часа, придётся возвращаться самому на каком-нибудь ближайшем автобусе, дополна забитом людьми, а хуже всего — пристающими альфами. Именно по этой причине Тэхён избегает места большого скопления, где каждый второй озабоченный норовит пристать и потереться. При себе даже нет газового баллончика. По окончании рабочего дня Тэхён оказывается снаружи, предвидя надвигающуюся катастрофу в виде очередных обнаглевших хулиганов, присаживается на ближайшую скамью и обречённо рассматривает перед собой цветущее розовыми цветками дерево, а ведь весна ещё не наступила. И для него может никогда не наступить. Однако, придуманное альфой: «Будьте счастливы и любимы, сонсенним», — проносится в голове благоговейной молитвой, порождает внутри робкую надежду на исцеление, блаженное тепло и трепет. И все эти ощущения заставил прочувствовать не хороший воспитанный мальчик с примерными манерами и поведением, а бессовестный негодяй с самыми милыми на свете ямочками и совершенно немилыми помыслами.       — Скучаешь без меня?       Тэхён распахивает подрагивающие от морозного воздуха веки и глазами выискивает потревожившего его покой альфу… истинного альфу, принадлежащего лишь ему, а он стоит напротив не впору цветущему дереву и беспечно улыбается при встрече, зная, какой неизгладимый эффект всякий раз производит на впечатлительного омегу своими неожиданными выходками.       — Ты? — Тэхён невольно заикается и нисколько не верит своим глазам, явно начинающим подводить его. — Что… что ты здесь делаешь?       — Не беспокойся, чертёнок, — заверяет Чонгук, удобно прислонившись плечом о дерево. — Это вынужденная встреча для нас обоих. Не более.       — А… как ты узнал, что я работаю здесь? — негодует Тэхён, а изнывающий от одиночества омега внутри него нарадоваться всё никак не может и неистово просится в объятия альфы. — Ты же пообещал мне, что не станешь тревожить.       — Я сдерживаю только те обещания, которые считаю для себя выгодными.       Недурно.       Ветер безжалостно треплет длинные вьющиеся волосы и пронизывает резкими порывами до самых костей; альфа не подрагивает, не укутывается в многочисленные одёжки и не нуждается в тепле — он сам волшебное тепло, так сильно не хватающее его омеге, усердно избегающему случайных столкновений с ним. Его глаза — искристые и по-колдовски чарующие — согревают вечно мёрзнущую душу, потихоньку покрывающуюся льдинками; его аромат действует гипнотически, одурманивает сознание и заставляет свести ноги вместе в неприступный замок от поминутно нарастающего возбуждения. Тэхён шумно сглатывает, пытаясь задышать спокойнее, ровнее: слишком душно, слишком жарко — абсолютно всё «слишком». Без тесной близости становится всё тяжелее, невыносимее, а альфа нахально улыбается, довольствуясь своим влиянием над отчаянно сопротивляющимся омегой, и решает приблизиться, тем самым добить несчастного мальчика — вишнёвую карамельку — собственными безотказно действующими феромонами.       — Не обольщайся, чертёнок. Я не собираюсь бегать за тобой, как какая-то тупая псина, себе цену не знающая. Мне это ни к чему. Я — самый настоящий кобель, которого все хотят приручить и надрессировать, но не могут — пороху не хватает. А здесь я оказался только по одной причине — ты кое-что оставил у меня. Пора бы этому «кое-что» возвратиться к своему хозяину.       — Мой велосипед, — доходит до Тэхёна.       — Он самый.       Тэхён задерживает дыхание, избегает зрительного контакта и вообще замирает под пристально изучающим взглядом Доминанта, склонившего голову набок и припрятавшего огромные ладони в карманах кожаных брюк. На нём всё кожаное, абсолютно всё чёрное и металлически поблёскивающее: он точно проблемная рок-звезда конца восьмидесятых, чрезмерно буянящий и увлекающийся порочными связями с глупыми омегами, нагло запускающими свои шаловливые ручонки прямо в нижнее бельё. И в то же время он — всем мужчинам мужчина, не вспоминающий о недавней размолвке, не ставя ни себя, ни омегу в неловкое положение. Не каждый может похвастаться таким редким качеством, красящим любого альфу, даже самого аморального и беспринципного. И Доминант будто появился на свет ради того, что потрясать самых ранимых и восприимчивых своими опрометчивыми поступками и непредсказуемостью.       — Долго идти? Где ты припарковался?       — Не здесь, — альфа довольно выпячивает передние зубы. — Нужно кое-куда съездить. Вдвоём.       — Опять?! — озадаченный и совсем растерявшийся, Тэхён вскакивает со скамьи подальше от раззадорившегося альфы. — Куда же на этот раз? В стриптиз-бар? Публичный дом?       — А тебе туда хочется?       — Боже, нет! — вспыхивает он. — Ты издеваешься надо мной?       — Меньше слов — больше дела, — Доминант заметно серьёзнеет и подзывает поскорее присоединиться к нему. — Залезай ко мне в тачку. Верну тебе починенную игрушку и заодно познакомлю с друзьями.       — А без второго пункта никак нельзя?       — Нельзя. Они же обидятся.       — Я соглашаюсь только потому, что у меня нет другого выбора. Ты меня понял… Чонгук?       Хороший мальчик, послушный, подлежит усмирению и перевоспитанию. Впервые за долгое время назвал его по имени. Умница. Будто нежной ладонью по шёрстке прошёлся, да ещё и за ушком почесал.       — Как скажешь, чертёнок. Идём.       — Постой! — Тэхён на мгновение притормаживает и начинает сомневаться в правильности не до конца обдуманного решения. — А куда мы вообще едем?       — Увидишь, — альфья улыбка во все тридцать два вынуждает Тэхёна заволноваться пуще прежнего, а легкомысленную омегу внутри него — распоясаться и подпрыгнуть от сладостного предвкушения побыть с истинным намного ближе, подольше. Наедине.       Куда же ты пропал, Чимин, когда так сильно нужен?

***

      Байкерский клуб, носящий громкое название «Дьявольские Отродья» или «Приспешники Дьявола». С виду обычная автомастерская, где в поте лица работают здоровые, с возрастом огрубевшие альфы, а поблизости припаркованы крутые мотоциклы, один навороченнее другого, и в этом уединённом обиталище «детка» любого байкера является главным предметом любви и самовыражения, символом свободы и раскрепощения. Однако…       Каждый в городе наслышан о драматической истории скандального клуба, о его создании и о главном его основателе-президенте, считавшимся в начале девяностых самым настоящим садистом, жестоким тираном и ублюдком, коего захочешь — нигде не сыщешь. В его команду были отобраны одни безжалостные отморозки и продажные твари, неоднократно отсидевшие в тюрьме; изгои общества, торговавшие оружием и запрещёнными препаратами, насильники и бывшие головорезы, ни во что не ставившие чужие жизни. Самое страшное, что в полиции к клубу относились лояльно, а порой и работали с ними совместно при поимке куда более опасных преступников. Хотя, куда ещё могло быть опаснее. Этих же преступников передавали президенту клуба, вершившему правосудие на глазах пострадавших, добровольно согласившихся узреть бессудную расправу, и всей команды, учившейся чрезмерной жестокости у отца-основателя. Днём — обычная безобидная автомастерская, а ночью — пристанище бездушных кровожадных монстров, творящих неслыханное бесчинство, а ещё чаще — развлекающихся с омегами-проститутками самыми изощрёнными способами. В команде находились редкостные извращенцы, принуждавшие своих партнёров пробовать всё самое дикое и неприемлемое, а после в обязательном порядке заставляли вынашивать детей, чтобы после передать клубу незаконнорождённых наследников. Не слушавшихся и прерывавших нежелательную беременность выслеживали и нисколько не щадили, подвергали немыслимым пыткам и вывешивали на всеобщее обозрение изуродованными трупами в назидание за неповиновение мужчинам. Прямо в центре городка, ранними, не предвещавшими беды, утрами. Мёртвых насчиталось больше одного десятка, а это линчевание, вершившееся отцом-основателем во имя благого дела, прозвали «Кровавым Возмездием ЧЧ».       Обстоятельства складываются хуже некуда: сзади на кожаной куртке Доминанта нашит логотип мрачного клуба — Бафомет Элифаса Леви — крылатого существа, соединяющего в себе черты козла и человека, наделённого женской грудью и оснащённого горящим факелом между огромных величественных рогов. Этот зловещий символ знаком Тэхёну из новостей, из рассказов друзей и слухов соседей: на каждой жертве выжигали сатанинское клеймо, а на подобное ухищрение уходило от нескольких дней до целой недели. Исходя из этого, трупы находились хорошо припрятанными где-то совсем поблизости, лежали ненайденными и медленно гниющими здесь неподалёку. Тэхён отступает, делает шаг назад и спотыкается на ровном месте — альфа оборачивается. О, нет. Совершаешь единственный неверный ход — попадаешь в капкан. От одного его настороженного тяжёлого взгляда становится совсем не по себе: каждый член этого клуба, беззаботно проходящий мимо по земле, пропитанной кровью, с гордостью носит такую куртку, тем самым подтверждая свою причастность к ней. И Доминант один из них. Более того, его зовут Чон Чонгук. В его имени те же инициалы, что и в роковом «Кровавом Возмездии» — диком, не имеющим себе аналога преступлении, оставшимся по сей день прикрытым и безнаказанным.       Если его отец — тот самый пресловутый президент, то самое чудовище, о котором до сих с ужасом вспоминают жители городка, какого чёрта Тэхён всё ещё здесь? В Чон Чонгуке определённо есть что-то от отца, чего греха таить — в нём абсолютно всё отцовское: и манера речи, и вызывающее поведение, и болезненное желание обладать всем и каждым, подчинять и доминировать. Совпадение? Он может оказаться таким же бесчувственным монстром, не знающим милосердия, не испытывающим толику жалости и сострадания к ближнему. Его истинный безо всяких сомнений в состоянии обратиться в хладнокровное, омерзительное животное, довольствующееся брызгами крови, насильственными смертями и жуткими мучениями собственных жертв.       — Мне здесь не нравится.       — В чём дело, чертёнок? — альфа будто и вправду не понимает: хорошая игра. — Что-то не так?       Да всё не так!       — Я не хочу идти дальше, — Тэхён отстраняется, не в силах взглянуть альфе в глаза. — Подожду здесь. Мне не обязательно заходить внутрь. Можешь подкатить велосипед прямо сюда.       — Дело в этом клубе?       — А ты не знаешь? — Тэхён продолжает пятиться назад, стараясь взять себя в руки, чтобы снова не наговорить лишнего. — Я наслышан об этом месте. О каждом участнике здесь. И поверь — ничего хорошего я так и не узнал.       — Этих участников уже нет в живых, — спокойно отвечает альфа, а внутри у него совсем неспокойно. — Отныне здесь служит новое поколение.       — Дай угадаю — новое поколение очередных чокнутых садистов?       — Тэхён, — Доминант проявляет стоическое терпение и сдержанность, хотя в таких ситуациях ведёт себя совсем иначе, — я — не мой отец. Я не продолжаю дело старшего Чон Чонгука.       — Погоди. Так ты действительно его родной сын? — когда же я свернул не туда, Господи, чтобы заслужить спасение в виде этого человека, которого человеком не назовёшь. — Скажи, что это неправда, пожалуйста. Скажи, что это просто глупая шутка.       — Чертёнок, не надо…       — Стой! Не приближайся. Не подходи ко мне!       — Вы уже здесь! — у входа в заведение возникает высокая массивная фигура, доброжелательно встречающая молодого альфу и его до предела взвинченную гостью. Он приглашает присоединиться к нему, а позади него показываются двое других членов команды, в нетерпении дожидающихся познакомиться с новеньким омегой. И все трое на удивление внимательные, дружественные, располагающие к себе — возможно, в этом заключается их основная задача. Втереться в доверие, чтобы с концами заморочить жертве голову, а после жестоко надругаться над ней. — Проходите скорее. Мы уже заждались вас!       — Я забираю свой велосипед, и ты сразу же подвозишь меня домой, — отчеканивая, Тэхён произносит каждое слово с особым пренебрежением. — Какой же ты страшный человек, Чон Чонгук. Я даже в полицию на тебя обратиться не смогу — тебя тут же оправдают и снимут любые обвинения. Что же тогда ты сделаешь со мной?       — В таком случае, я попрошу тебя об одном, — Доминанту хватает всего пары каких-то ничтожных шагов, чтобы приблизиться к омеге и наклониться к его уху, — не устраивай дурацких сцен перед моими друзьями, — предупреждает он. — Большего мне от тебя не надо. Чертёнок, — и впервые его ласковое «чертёнок» прозвучало как самое настоящее ругательство.       Тэхён чувствует себя по-настоящему униженным, пойманным на крючок глупым мальчиком, слепо идущим на поводу истинного альфы, потому что природа берёт своё и вынуждает против воли сближаться с ним. Обратная сторона «истинности» — становиться зависимым от того, от кого бежать нужно подальше куда только глаза глядят. Чонин не раз говорил об этом: «Тэхён-а, ты хочешь сказать, что до последнего вздоха намерен дожидаться какого-то там ебучего истинного? Твоё тело принадлежит только тебе, а не какому-то там сраному альфе, которого носит сейчас неизвестно где». И даже сам Доминант высказался не в лучшую сторону: «Поверь: истинные оказываются тем ещё дерьмом». Тэхён рассматривает перед собой широкую спину альфы, за которой должно быть, как за каменной стеной — уютно, тепло и спокойно, но эти стены окажутся мрачной, снующей голодными крысами тюрьмой, из которой никогда не выберешься.       — Добро пожаловать в наш клуб, Тэхён, — тот самый крупный и изрядно подкачавшийся альфа приветственно поклоняется и предлагает омеге дружеское рукопожатие. — Меня зовут Ким Намджун. Можно просто Джун. Я — главный автомеханик этого клуба.       — Вы знаете моё имя, хён?       — Ещё бы, — присоединяется второй: крайне улыбчивый и весь светящийся от распирающей его радости. — Гуки нам все уши о тебе прожужжал! Кстати, я — Чон Хосок. Нет, с Гуки мы не родственники. Просто однофамильцы.       — Сокджин, — вежливо представляется самый старший. — Можешь звать меня Джином. Рад встрече с тобой, омега.       — Я тоже очень рад, — лицемерит Тэхён и поочерёдно пожимает крупные ладони каждого альфы. — Но я не собираюсь надолго задерживаться. Всего лишь пришёл за одной конкретной вещью. За моим велосипедом.       — За каким? — уточняет Джун, задумчиво потирая жилистую шею.       — Он был в очень ужасном состоянии. Чонгук пообещал, что вернёт мне, как только вы, хён, приведёте его в сносный вид.       — А! — вспомнил Джун. — Так ты об этой груде металла? Да там над ней ещё работать и работать. Больше недели уйдёт точно.       — Вот как, — Тэхён до боли прикусывает нижнюю губу, пока давится чужими альфьими запахами. Наивно было предполагать о чистых, безобидных намерениях сына больного ублюдка. — Ничего не готово. Получается, ты мне снова солгал, Чон Чонгук? Как мне это понимать? Зачем тогда притащил меня сюда?!       Выкованные из самообладания прочные цепи Тэхёна больше не сдерживают: он срывается, плюя на собственную безопасность в окружении матёрых самцов, а его альфа отмалчивается и издевательски ухмыляется, доводя омегу до белого каления, отчего хочется наброситься на него, нет, не с жалкой целью ощутить его тепло и нежные прикосновения на себе — довольно слепой привязанности — а с целью нанести хоть какое-нибудь телесное повреждение, способное отрезвить его и умерить пыл. Однако… у Тэхёна не получится, у него ничего не получится, он не справится ни с одним из них — и это осознание собственной немощности и бессилия заставляет ненавидеть в себе изнеженную омежью сущность ещё сильнее и яростнее.       — Ребята, — Хосок вовремя встревает в разгорающуюся перепалку и, чтобы воспрепятствовать внезапному конфликту, не позволяет Тэхёну приблизиться к Доминанту. — Не знаю, что между вами происходит, но я против всякого насилия. Вы с дороги, голодные, уставшие, поэтому и заведённые настолько. Через пару часов здесь намечается отменная вечеринка, будет много разных вкусностей, моих талантливых знакомых-исполнителей и проститу…. И поэтому, Тэхён, с твоего позволения, разреши показать тебе наш обновлённый во всех смыслах клуб. Ты интересуешься байками?       — Нет!       — Вот и прекрасно. Пойдём скорее.       Вытянутые узкие зрачки неестественно расширяются от нарастающего животного возбуждения, страсти и разыгрывающегося азарта: Доминанта заводит лишать самообладания красивых непослушных мальчиков, отчаянно старающихся доказать ему свою безусловную правоту, а ещё лучше — пытающихся влезть в неравную схватку с ним, чтобы перегрызть ему глотку. Дерзкие омежьи замашки. Об этом Тэхёну заявляет сам Хосок, еле убедивший его последовать за ним в автомастерскую, чтобы развеяться и как-нибудь отвлечься.       — Он самый младший из нас, поэтому такой взбалмошный и избалованный, — объясняет по пути Хосок. — Ему только двадцать девять, а нам троим давно за тридцать. Самый старший из нас Джин — ему тридцать восемь, Джуну — тридцать шесть, а мне — тридцать четыре. Мы были такими же в его возрасте, сейчас стараемся быть сдержанными, хотя порой приходится сложно. Так вот. О чём это я, — Хосок останавливается и ненадолго задумывается, прежде чем продолжить. — Наш Гуки любит играть на нервишках, особенно на омежьих — забава у него такая. Не воспринимай всерьёз. Думаю, ты ему просто приглянулся. Так, что же у вас за отношения такие?       — Никакие, — бросает Тэхён, без особого интереса посматривая на мотоциклы. — Нас ничего не связывает.       — Он тебе не нравится?       — Нет.       — Наверное, это потому, что его отец не кто иной, как старший Чон Чонгук, — понимающе кивает Хосок, тяжело вздыхая. — Так он тебе уже рассказал?       — Я сам догадался, — отвечает Тэхён. — Мне неважно, кто его отец и каким он сам вырос. Мы видимся с ним сегодня в последний раз.       — Тэхён, Тэхён, — Хосок недовольно покачивает головой, вызывая тем самым у омеги недоумение. — Не ставь на нём крест раньше времени. Гуки хороший парень с большим любящим сердцем, но с… сомнительной родословной, не спорю. Он не виноват в том, что его отец безумная сволочь, а папа — проститутка. Родителей не выбирают, а Гуки никогда не пойдёт по стопам родного отца. Он сдержит слово.       — Его папа… проститутка?       — Старший Чон Чонгук не причинил ему вреда, если ты о том «Возмездии», — поясняет Хосок. — Но и папа Чонгука далеко не святой. Представь себе только: он собирался избавиться от нежелательного плода на седьмом месяце беременности просто потому, что хотел насолить отцу и сделать как можно больнее. Папа в своё время был очень красивым и вкусно пахнущим омегой, был востребованным многими клиентами и славился высокой популярностью у мужчин, пока не сошёлся с отцом Чонгука. После первой же близости отец захотел сделать его своим, присвоить себе, подмять под себя, но ничего не вышло: не всех гулящих парней усмиришь. Старший Чон Чонгук следил за ним повсюду, ночами поджидал у борделя, ходил по пятам, угрожал забить до смерти и разделать на куски, если хоть раз тот ослушается или покажет характер. Это больной любовью даже не назовёшь, Тэхён. Это самая настоящая маниакальная одержимость. И за эту одержимость пришлось дорого заплатить: папа подкинул родившихся малышей морозной зимней ночью прямо перед входом клуба и даже не предупредил об этом. Он с концами ушёл от старшего Чон Чонгука, а вскоре покинул страну. А когда отец обнаружил новорожденных младенцев, они едва ли подавали признаки жизни.       — Младенцев? — удивляется Тэхён. — Их было двое?       — Да. Чонгук не говорил тебе? У него есть брат-близнец. Клёвый парень, но… немного не от мира сего, отстранённый, совершенно далёкий от всех нас. Он — скульптор-созерцатель. Мечтатель-романтик.       — Получается… они никогда не видели папу?       — И не знают папиной любви. А их отец … — Хосок надламывает брови и чему-то недовольно хмурится. — Я не был знаком со старшим Чон Чонгуком лично, но по разговорам с Гуки я понимаю, насколько он нуждался в ней. И нуждается до сих пор. В любви. Отец любил детей, но только по-своему. А «по-своему» у всех разное. В первую очередь он возлагал большие надежды на Гуки, выращивал в нём грозного непреклонного бойца, считал его безусловным преемником, единственным, кто смог бы продолжить вести за собой этот клуб. За клубом сейчас присматривает Джун, а как только Гуки исполнится тридцать, все полномочия официально перейдут к нему.       — Ты же понимаешь, что это не есть хорошо.       — Я стараюсь не думать о плохом, — отвечает Хосок. — Пусть это останется между нами, Тэхён. Гуки сейчас нечего терять, поэтому он может сгоряча понаделать всякого. Живёт одним днём, так сказать. Горячий темперамент, необузданный нрав — ему во всём хочется выделиться. Думаю, если у него появится пара, он сделает всё, чего не сделал его отец для своей семьи. Не удержал папу, не посвятил всего себя детям. Вот, взгляни, — Хосок показывает ему на невероятной красоты мотоцикл Harley-Davidson, принадлежащий Доминанту. — Что ты видишь?       — Обычный байк, — не раздумывая, отвечает Тэхён. — А что? С ним что-то не так?       — Обычный, говоришь… ладно, допустим. Повнимательнее. Посмотри, как он стоит отдельно от всех остальных. Не потому, что Гуки хвастается дороговизной и крутостью или считает свой лучше других, а лишь потому, что…       — Он одинокий, — неожиданно для себя произносит Тэхён. — И всегда чувствует себя таким, несмотря даже на то, сколько людей его окружает, — он невольно касается крестика на груди и этот жест не остаётся незамеченным Хосоком. — Мне это знакомо.       — Ты верующий, Тэхён? — он одобрительно кивает Тэхёну и расплывается в лучезарной улыбке. — Мой папа был верующим и привил мне любовь к Иисусу. Смотрю на тебя, а вижу своего папу. Очень сильно потеплело на душе. И… очень сильно его не хватает. Я верю, что сейчас он в лучшем мире.       — Мне очень жаль…       — Всё хорошо. Если бы не мой папа, я никогда бы не встретил моего любимого человека, — Хосок решает поделиться с омегой откровенным. — Он как-то сказал мне, находясь на последнем издыхании, чтобы я не отчаивался и никогда не опускал руки. Я должен был продолжать поиски того, кому я был предначертан Всевышним. И я продолжил, пока не встретил его. Моего Хичоля.       — Ты истинный своего омеги? — Тэхён приходит в изумление, раскрывая рот, словно Чимин до этого дня хвастался вовсе не этим.       — Именно, — счастливо заявляет Хосок, гордясь собой.       — И… и как это?       — Что конкретно тебя интересует, Тэхён? Отношения, секс, всё вместе?       — Меня интересует всё, — с волнением отвечает он. — Каково это — состоять в истинных отношениях? Пожалуйста, скажи мне.       — Поверь мне, это стоило всех моих ожиданий, — признаётся Хосок. — Это больше, чем простая привязанность друг к другу, больше, чем обычное плотское вожделение. Я даже не знаю, как передать тебе это словами… Потому как «это» — что-то за гранью реального, прежде мной ни с кем не испытанное. А когда ты видишь заживающие ранки со своим именем, то просто приходишь в неописуемый восторг, начинаешь невольно задыхаться от подступающих к горлу рыданий из-за переизбытка эмоций. Ты настолько благодарен своей омеге за то, что он целиком и полностью принадлежит только тебе, что готов его всего расцеловать, покусать, разнежить до беспамятства.       — Ранки заживают. Это правда?       — Конечно. Как только туда попадает слюна истинного, они начинают медленно рубцеваться. А совсем скоро на их месте остаются едва заметные светлые шрамы. Более того, — Хосок наклоняется, словно собирается сказать нечто очень сокровенное, о чём другие ни в коем случае не должны узнать, — это очень сладкий, волнительный процесс — вылизывать омежьи раны, а если они находятся на мягких округлостях или интимных зонах… М-м-м. Вообще кайф. У моего Хичоля имя расположено в промежности, прямо между соблазнительно сжатой дырочкой и мошонкой. Смекаешь?       — Кажется, сегодня я узнал больше, чем надо было.       — Просто я так сильно люблю Хичоля, что хочу говорить о нас с ним днями и ночами напролёт! — Хосок заразительно смеётся, и Тэхён впервые позволяет себе улыбнуться в присутствии чужого альфы. Безмерно счастливого, верного альфы, искренне любящего и любимого. — Минутку. Ты ничего не чувствуешь? Кажется, досюда доносятся запахи хорошо прожаренного сочного мяска. Нам пора, Тэхён. Пойдём, пока эти жадные твари всё не разобрали.       Тэхёну нужно быть дома в собственном тёплом уютном гнёздышке, а его усаживают за крайний столик самого сомнительного байкерского клуба за всю историю Южной Кореи и просят дождаться живой музыки и обилия вкусной свежей еды. «Сам Гуки распорядился, чтобы этот столик до отвала был завален всеми видами мяса. Даю слово — пальчики оближешь», — делится Хосок и подмигивает застигнутому врасплох омеге, быстро отлучаясь. Мимо проходящие мужчины — свирепые на вид, чем-то рассерженные и нервные альфы — не смотрят на одиноко сидящую подальше от остальных омегу, и обходят столик стороной, словно за ним сидит прокажённый. Доминант глаз не сводит ни с Тэхёна, ни с нагловатых альф, втихаря выведывающих информацию о новой гостье, однако ближе к скучающей от уединения с собой омеге никто не подходит. Даже сам Доминант. Не позволяет себе ничего лишнего, а можно было бы просто подойти и спросить о самочувствии. Можно было бы просто постоять рядышком, чтобы его стойкий аромат цветущего каликанта заполнил ноздри и перебил все другие тошнотворные запахи. Скорее всего, на это он и рассчитывает: заставить омегу нуждаться в нём и в близости с ним как никогда раньше.       Но на что же рассчитывал молодой альфа, когда в самый разгар вечеринки под вызывающе развязную Oakenfold — Faster Kill Pussycat подозвал к себе на колени приглашённую омегу-проститутку? Протянул ей свою огромную ладонь, чтобы омеге было легче спуститься со сцены и запрыгнуть на него верхом, словно на механического быка-родео. Под одобрительные возгласы и громкий смех друзей, игривая омега имитирует с альфой горячий секс, подпрыгивает на нём всё быстрее и быстрее и трётся всем полуобнажённым телом о его, бессовестно постанывая. А тело у этой опытной проститутки стройное, чувственное, упругое — Тэхён понимает, что в подмётки ему не годится ни в пышущей здоровьем внешности, ни в завидных умениях ублажать. А Доминант с особым интересом изучает все округлости отдающегося ему во власть омеги и пожимает их крупными ладонями, успевая поигрывать с торчащими сосками.       «Уже ревнуешь меня?»       «Мне это незнакомо. Я не умею ревновать».       «Со мной научишься».       Мерзавец.       Надо же настолько впасть в отчаяние, чтобы не усидеть на месте и незаметно пойти следом за Доминантом и миловидной проституткой, поднимающейся на второй этаж, явно направляясь в первую попавшуюся комнату. Такова первая мысль наблюдательного Хосока, украдкой выслеживающего каждый опрометчивый шаг Тэхёна. В комнату для уединения они не заходят: молодой альфа толкает омегу в грязный альфий туалет и запирается с ним на ключ. Тэхён не видит для себя никаких препятствий, чтобы тайком подслушать их, и не потому, что ему любопытно или завистно, а по другой весьма веской причине: родной папа был парнем лёгкого поведения, родной папа собирался избавиться от него и бросил в холодную ночь замерзать на улице вместе с братом, родной папа никогда не любил его. И сейчас Доминанту, в жилах которого течёт испорченная отцовская кровь, может всякое прийти в голову вплоть до самых откровенных издевательств над ни в чём не провинившимися проститутками.       — Даже не поцелуешь меня, Чон-и?       — Ты же знаешь, крошка. Я не целуюсь с проститутками. Будь паинькой, встань на колени.       Альфа мог бы достаться сейчас Тэхёну как самое лучшее вознаграждение за годы, проведённые в тоске и унынии, но лучше всего обойтись без такого «щедрого» подарка: он слышит одни отборные ругательства, летящие в адрес проститутки, продолжающей беспечно посмеиваться и избавляться от поясного ремня. Пряжка со звонким лязгом падает на кафельный пол, и с таким же звонким причмокиванием омега вбирает в себя альфий член, приступая к активным действиям. Слышится довольное звериное рычание, походящее на низкий утробный рокот, иногда прерываемый развязными всхлипами, характерным хлюпаньем и довольным мычанием омеги. Тэхён различает звуки пощёчины и чувствует некое сопротивление: омеге всё тяжелее устоять под бешеным напором вколачивающегося в его узкое неподготовленное горло большого члена. Он беспомощно давится крупной головкой, но продолжает заглатывать целиком, обливаясь слезами — Тэхён готов поклясться: продолжая послушно сосать, проститутка тихо плачет, пока её таранят изо всех сил. Доминанту всё недостаточно и крайне мало, он обхватывает раскрасневшееся лицо обеими руками и снова входит до упора, вбиваясь быстро и глубоко. Врывается в чужой податливый рот резкими толчками, засаживает прямо в глотку до самого основания и обдирает нежные стенки. Размеренный ритм переходит в сумасшедший — Тэхён в ужасе накрывает рот ладонями, чтобы не заскулить. Доминант не останавливается, не позволяет омеге передохнуть. Только альфа решает, как именно он будет довольствоваться своей проституткой и сколько времени это продлится.       Им стоит помешать.       — Ты невероятный, Чон-и, — омега выпускает член изо рта и хрипит, нарочито облизываясь. — Кончишь мне на лицо, красавчик?       Что? Ему это понравилось? Как такое вообще может кому-то понравится?       — Не в этот раз. Вставай на ноги и прогнись в спине. Давай, крошка, слушайся меня. Покрепче держись за раковину.       Доминант надавливает ладонью на поясницу, заставляя омегу по-кошачьи выгнуться, схватиться за немытую раковину посильнее и подбросить упругие бёдра вверх. В замызганном туалете спёртый воздух, а омега жадно глотает его и наконец чувствует, как в его мокрое, не перестающее течь нутро во всю длину входит огромный член. Проснувшееся в молодом раскрепощённом альфе необузданное, дикое животное вновь гортанно рычит, громоподобным возгласом сотрясая стены и окна, обхватывает омегу руками за впалый живот, начиная медленно двигаться в нём, выходит целиком и снова возвращает в него твёрдый член до самого основания. «Посмотри в отражение, крошка. Ты такой обалдевший от меня, видел бы ты, как закатываются твои красивенькие глазки. Блядство». Для них обоих — это невероятно возбуждающая сцена, а для Тэхёна, не знающего куда теперь девать себя после всего развернувшегося за закрытой дверью, — настоящие разврат и бесстыдство. Темп нарастает поминутно, альфа припечатывает омегу щекой к грязному зеркалу и входит в него размашистее, увереннее, всё сильнее и глубже. Тэхёну ничего не остаётся, кроме как вслушиваться в громкие стоны и мокрые шлепки бьющихся друг о друга разгорячённых тел: это определённо была самая глупая из всей его идей — пойти вслед за ними, чтобы что? Ощутить себя в край одиноким, никому ненужным, неудовлетворённым, отвергающим своего истинного, который прямо сейчас предаётся плотским утехам не пойми с кем?       — А это кто такой? — Тэхён отвлекается на чей-то незнакомый ему голос снизу, явно обращённый к нему. — Пахнет непорочной омегой. Сладко. Вишнёво. Чей это заблудившийся глазастый мальчик?       Хан Гвансон — бессовестный, крайне самоуверенный альфа-душегуб, один из главных участников новоявленного байкерского клуба «Бэнди-Бэнди», появившегося несколькими годами ранее и, тем не менее, успевшего за такой короткий срок прославиться дурными делами и мошенническими махинациями. Он — правая рука молодого основателя, предпочитающего скрываться и лишний раз не показываться на важных встречах с другими альфами. На то есть веская причина, судя по всему. Иными словами, Гвансон — всего лишь очередной послушный щеночек, выполняющий указания своего горячо любимого папочки. И эта в край обнаглевшая разбойничья группка, заявившаяся к «Отродьям» без приглашения, учуяла ароматы свежего мяса, чарующие феромоны распутных мальчиков, танцующих полуголыми на столах и барных стойках, и самый вкусный из них, отличающийся от всех остальных приторных — чистую вишнёвую карамель, неподавленную каким-нибудь стойким альфьим запахом.       — Он наш гость, — у Джуна эти простые слова на звучание выходят крайне грубыми. — Он — хороший знакомый Чон Чонгука. Не распускай лапы, если дорожишь ими.       — Самого Чонгука? — Гвансон артистично вскидывает брови вверх, когда слышит сверху доносящееся: «Сильнее, Чон-и! Засади в меня поглубже! Сделай меня своей сукой, ненасытное животное!» — Что же. Сегодня — хороший знакомый, завтра — близкий друг, а совсем скоро — грязная шлюха, которую передают от одного альфе другому. С братьями же нужно уметь делиться игрушками. Я не прав?       — Не бери на свой счёт, — позади растревоженного Тэхёна появляется Хосок, старающийся держать ситуацию под контролем. — Он пустозвон и редкостный говнюк. Вестись на его слова — значит признать его правоту.       — Чего ты хочешь? — Джун начинает гневаться, звонко хрустя затёкшими пальцами от долгой утомительной работы как в знак готовности к наступлению в бой. — Отвечай мне коротко и предельно ясно.       — Эта красивенькая хрупкая сученька никому не принадлежит, — Гвансон указывает на растерянного Тэхёна и хищно щерится будто голодный зверь пойманной в капкан молодой, пугливой лани. — Хочу присвоить свободную дырочку себе.       — Мне… мне страшно, — тихо шепчет Тэхён, ощущая на своём плече мягкую ладонь альфы.       — Ни я, ни Джун, ни Сокджин и, конечно же, ни Чонгук — никто из нас тебя в обиду не даст. Ты меня понял, Тэхён?       — Нарываешься на кулачный бой? — понимающе заявляет Джун. — Кто победит, тот и забирает себе омегу в качестве трофея? Вызов принят.       — А ты смышлёный, — Гвансон громко похлопывает, и вся остальная его команда также начинает аплодировать. — Гораздо смышлёнее вашего будущего президента, любящего одни пьянки и оргии. Как он будет вести за собой клуб, когда настанет его очередь?       — А вот так: первым делом нахуй спалю твою вонючую каморку вместе с твоими обдолбанными дружками, — Чонгук второпях спускается вниз ко всем остальным, застёгивая раскрытую ширинку на глазах у всех присутствующих. Позади него на не держащихся ногах пытается устоять его хорошенько отлюбленная проститутка, скорее всего ненадолго забывшая своё имя и место нахождения. Тэхёна лихорадит всего от осознания того, что не может дать отпор, от страха стать чьей-то собственностью и… от ревности — жгучей, неприятно болезненной, не позволяющей мыслить здраво и адекватно.       Он ревнует Чонгука. Он, чёрт возьми, ревнует его.       — Ты уже достаточно повыёбывался, отцовский отросточек, — грубит Гвансон, злорадно посмеиваясь. — Несколькими днями назад какие-то трое говнюков постучались в наш клуб и нажаловались на выходки Чонгука. Он избил их до неузнаваемости. Вроде, я слышал, подобное отныне в вашей собачьей конуре запрещено.       — Чонгук, — Джун медленно оборачивается, осуждающе глядя на Доминанта. — Что всё это значит? О чём это он сейчас говорит?       — Да не о чём существенном. Всего лишь пару хулиганов отмудохал за недопустимое поведение. Они домогались Тэхёна в каком-то глухом переулке. Как я мог пройти мимо? Ну, ты, Гвансон, разумеется, смог бы, дерьма кусок. А я нет. Я, мать его, Дьявольское Отродье, вершащее правосудие во благо спасения невинных жизней и неспособных сопротивляться слабых людей!       — Я ещё не закончил, отцовский отросточек, — продолжает Гвансон, не намереваясь отступать. — Позже, этих наябедничавших сучек нашли заживо погребёнными на заднем дворе нашего клуба. Как это понимать?       — Ты всерьёз думаешь, что это моих рук дело? — Доминант больше не усмехается. — Ты наговариваешь на меня, выблядок? Сейчас разберусь с тобой. Один на один. В первую очередь ты лишишься всех своих зубов за «свободную дырочку», останешься без глаза за «отцовский отросточек», а выбитой твоя вонючая селезёнка станет за желание присвоить Тэхёна себе и за клевету на меня. Поблагодари Господа Бога, что перед тобой не мой чокнутый отец, который на моём месте выследил бы твоих детей и прямо у тебя на глазах вырезал бы.       — Мне дышать больше нечем, — Тэхёну хочется остановить всё это безумие и снова расплакаться навзрыд. — Что мне сделать?       — Ничего, — спокойно отвечает Хосок, пытаясь хоть немного приободрить. — Просто не вмешивайся. Доверься Гуки — он отвоюет тебя у любого, чего бы ему это ни стоило.       Заведённые грядущим ожесточённым боем альфы двух названных группировок, в частности вышедшие добровольцами представители обеих клубов, готовятся к рукопашной схватке, устраивая перед входом самую настоящую арену для битвы. Первым сбрасывает с себя верх Хан Гвансон, обнажая худое жилистое тело с перекатывающимися под загорелой кожей рельефными мышцами. Он невысокий, подтянутый и гибкий. Проворный, неуловимый соперник. На нём сплошь одни друг с другом не сочетающиеся татуировки, бритая налысо голова также разрисована странными узорами, а скуластое лицо покрывают глубокие шрамы от многочисленных ножевых ранений. Чонгук появляется совсем скоро в одних спортивных брюках, с собранными в пучок взлохмаченными волосами и забинтованными кулаками. Он ещё даже не приступил к бою, а по вискам, крупной шее и смуглой груди соблазнительно скатываются капли ароматного пота с привкусом цветочных бутонов вниз по напряжённому торсу. Тэхён снова ощущает безоговорочную принадлежность своему мужчине, своему истинному альфе, и громко, слишком громко сглатывает, борясь с не к месту накатывающим возбуждением.       — Ты в курсе, Тэхён, почему мне пришлось набить ему столько татуировок? — между делом спрашивает Хосок. Тэхён отрицательно качает головой, мутным взором смотря себе куда-то под ноги, но только не на своего горячего мужчину. — Всё его тело в глубоких уродливых ранах от предыдущих потасовок со всякими отбросами общества. Нужно было как-то скрыть все эти увечья, и ему пришла в голову неплохая идея — обратиться ко мне за помощью. Он занимается подобной хернёй с четырнадцати лет. Будто ему больше всех надо. Отец на него очень плохо повлиял в своё время. Но сейчас Гуки совсем не такой.       — А ты уверен в этом? — Тэхён расплывчато посматривает на Хосока и встречает вовсе не обнадёживающую реакцию на свои слова.       — Я хочу в это верить, Тэхён. Я просто хочу верить.       Вечер медленно переходит в холодную ночь, на неприбранном грязном дворе должно быть крайне неудобно биться с соперником, ни в чём тебе не уступающем: острые осколки от разбитых бутылок, мелкие камни и прочий мусор вонзается в голые ноги и заставляет медлить в не самые подходящие моменты. Решающие удары пропускаются. Чем сильнее расслабляется атакующий, значительно нанёсший тебе ущерб, чем легче обкрутить его хитроумным манёвром. У Доминанта с филигранно отточенными умениями выходит это невероятно легко и молниеносно. Тэхён молит Всевышнего о быстром завершении этого кошмара, которому вообще нет конца: прошло больше получаса, а на Доминанте живого места уже не осталось, но его уверенная стойка и настрой говорят об обратном — он только начал биться и ни за что не сдастся. А валящийся с ног Гвансон почти ничего не видит перед собой из-за кровавой плёнки, застилающей ему глаза, но он по-прежнему продолжает набрасываться на Доминанта и бить его куда попало. Зрелище жалкое: «Бэнди-Бэнди» ещё никогда так не позорились.       — Финал близок, — с гордо поднятой головой сообщает Хосок, как вдруг неожиданно для всех собравшихся стоящий на коленях изрядно побитый, поверженный Гвансон бросается на Доминанта со спины и вонзает в предплечье остро наточенный нож по самую рукоятку, окончательно теряя сознание. Он подло целился ему куда-то в грудь, но альфа успел вовремя отскочить от смертельного удара в лёгкие и спасти себе жизнь. И промычать сквозь плотно сжатые зубы. Причинённая боль ещё никогда не казалась настолько дико непереносимой и ослепляющей. Доминант вытаскивает из разорванной плоти острое лезвие и швыряет в сторону, истекая брызгающейся во все стороны кровью.       — Нет! — в ужасе вскрикивает Тэхён, собираясь броситься к раненному альфе: чужие руки его вовремя перехватывают. — Остановите, остановите это! Так нельзя!       — Не вмешивайся, омега, — утихомиривает Джин, придерживая рвущего вперёд Тэхёна за предплечья.       — И это считается нормальным?!       — Лучше взгляни ему в глаза, Тэхён, — шепчет Хосок. — Это будет для него настоящей поддержкой от тебя, лучшим вознаграждением за сегодняшний вечер. Я знаю, ты прекрасно понимаешь, почему именно ты должен сделать это. Ради него. Позволь почувствовать ему себя хоть раз не одиноким. Нужным.       И Тэхён беспрекословно слушается, не скрывая горьких слёз, капельками скатывающихся с раскосых глаз по разрумянившимся щекам. А его измученный альфа прихрамывает и улыбается вполсилы, еле проговаривая: «Я в порядке, чертёнок. Не плачь. Всё кончено — я отвоевал тебя».       В комнату посторонних не впускают, пока Чон Хичоль — возлюбленный Хосока и по совместительству специалист со средним медицинским образованием — уже более часа обрабатывает неглубокие, но рванные раны значительно покалеченного Доминанта. Время течёт предательски медленно, убивает последние нервные клетки и вместе с тем забирает оставшиеся крохи терпения. Тэхён не выдерживает: он почти врывается к нему, к своему истинному, но его снова останавливают. Джин опережает его и входит первым, закрывая за собой дверь. Через мгновение к нему присоединяются остальные альфы — Джун и Хосок — и Хичоль, закончивший свою тщательную работу над пострадавшим, покидает комнату.       — Почему не в больницу? — низкий, совсем не омежий голос Тэхёна доносится до присутствующих за дверью. — Ему может стать хуже! Высокая температура, заражение, инфекция — столько всего может случиться с ним за одну ночь!       — Не случится, Тэхён-и, — голос Хичоля звучит мягким и обволакивающим, вселяющим надежду на лучший исход. — Его раны бывали порой куда более смертельными, но он справлялся. Цеплялся за жизнь зубами и выхватывал, словно кусок сочного мяса. А в больницу нельзя: все проблемы незаконны и потому решаются только здесь. Я также в своё время негодовал по этому поводу, но потом понял, что так будет правильнее. Незачем вмешивать сюда посторонних, в частности и докторов, и полицейских.       — Я хочу к нему. Почему меня не впускают?       — Альфам есть что обсудить наедине, без лишних ушей, — спокойно объясняет Хичоль, весь перепачканный кровью Доминанта. — Подожди немного. Вся ночь ещё впереди. Только надолго с ним не задерживайся. Чонгуку нужен покой и крепкий сон. Тэхён-и… Тэхён-и, мой хороший, почему ты плачешь? — Хичоль нежно обнимает его, несмотря на окровавленный белоснежный халат. — Всё же обошлось. Не расстраивайся, пожалуйста.       — Я… — всхлипывает Тэхён, подрагивая от сдавливающих грудь рыданий, — я так сильно испугался. Я испугался потерять его, Хичоль.       — Твой истинный не покинет тебя, Тэхён-и. Никогда.       — Что? Как…       — Можешь не говорить мне об этом, — Хичоль понимающе улыбается, всматриваясь в обескураженные глаза перед собой. — Моё чуткое сердце сразу же всё поняло, как только я увидел вас двоих. Вы будете вместе и вместе пройдёте через любые испытания. До самого конца.       — Не говори об этом никому, — голос дрожит, в сердце пылает. — Прошу.       — Не собираюсь, — шёпотом заверяет Хичоль. — Это должен сделать ты сам. И как можно скорее. Не теряй времени даром — жизнь и так непростительно скоротечна.       Мгновения спустя они наконец остаются наедине, как и положено нуждающейся друг в друге истинной паре, о которой многие не знают и даже не догадываются; под покровом мёрзлой февральской ночи и огромной луны, освещающей одинокую комнату, пропахшую медикаментами и кровью, Тэхён, считающий себя виноватым и главным зачинщиком случившегося ранее, неуверенной походкой приближается к альфе, устроившемуся на кровати в полулежащем положении. У Чонгука разбита нижняя губа, на лице одни синяки и кровоподтёки; татуированная рука полностью забинтована, а на обнажённом по пояс теле видны следы многочисленных ушибов и ссадин. Тэхён детально осматривает каждую царапину и увечья и хочет провести по ним ладонью, словно только так он сумеет избавить альфу от боли и страданий. Но такое возможно только в мелодрамах с элементами фантастики, а в реальной жизни даже поцелуи не утешат. Только омежья слюна: наверняка это действенно, поскольку слюна истинного альфы обладает целительными свойствами и способна залечивать кровоточащие ранки.       — Тебе хочется облизать меня всего, как самый вкусный мёд?       И желание у Тэхёна, такое безотчётное и жгучее, вмиг пропадает.       — Тебе, должно быть, лучше? Чонгук?       — То, с каким тоном ты называешь меня по имени, заставляет моё тело быстрее восстанавливаться, — довольный собой альфа немного привстаёт, и от внимания Тэхёна не ускользает исказившее лицо гримаса боли.       — Погоди… Что ты делаешь? Тебе нельзя двигаться.       — Я хочу, чтобы ты повнимательнее изучил моё голое истерзанное тело и понял, какого самца упускаешь.       — Тебе что-то вкололи, да? — сказать, что Тэхён обескуражен — ничего не сказать.       — Совсем немного, — он озаряет омегу своей фирменной улыбкой и надолго засматривается на него лукавым раздевающим догола взглядом, вынуждая засмущаться. — Но я в ясном уме. И могу признаться тебе в том, в чём не осмелюсь признаться будучи трезвым. Нет, я, конечно, сделаю это, но со временем. Не сразу. Пользуйся случаем, чертёнок.       — Я не хочу, чтобы ты ещё раз ввязался из-за меня в нечто подобное. Не могу видеть тебя в таком состоянии. Это невыносимо!       — Твоё маленькое чудное сердечко ощутило некие чувства ко мне? У меня получилось достучаться до него?       — У тебя получилось довести меня до слёз! — с возмущением заявляет Тэхён.       — Хотел бы я испить все твои слёзы, каплю за каплей, чертёнок, а потом снова заставить тебя плакать, только подо мной от обалденного удовольствия, которого только я способен тебе доставить, — Чонгук вызывающе толкает язык за щеку и нагло ухмыляется.       — Прекращай вот это, — Тэхён сводит ноги вместе, а Доминант с присущим ему животным вожделением посматривает на стройные бёдра. — Немедленно.       — И послушать, как ты сладко урчишь мне прямо на ушко после оглушительного оргазма. Тычешься носом в мою шею и лижешь запаховую железу, пытаясь вгрызться в неё. С упоением, самозабвенно.       — С меня… — нижнее бельё потихоньку начинает намокать и Тэхён запинается, чувствуя себя пойманным врасплох, — достаточно. Думаю, ты уже в полном порядке. Мне и задерживаться здесь надолго нельзя. Так что…       — Ещё увидимся, чертёнок. Не старайся — от меня теперь далеко не убежишь. Может, — альфа останавливает Тэхёна перед выходом за дверь и использует финальный оглушающий выстрел, — оставишь мне своё бельё? Оно всё равно уже промокло. Отдай его и обеспечь мне головокружительную ночь с твоими ароматными выделениями.       Бесстыдно заведённый всего лишь от грязных словечек, Тэхён, почти поддавшись греховному искушению, мигом вылетает из комнаты, пока не поздно, и пробегает мимо ничего не понимающего Хичоля, не успевшего даже спросить, что произошло.       Джун впервые предлагает свою помощь малознакомой ему омеге: он решает подвести Тэхёна домой на собственном устрашающем мотоцикле, самостоятельно надевая шлем ему на голову, будто чрезмерно заботливый старший брат ничего не умеющему младшему. Для Тэхёна это первая поездка на байке с ветерком; для Джуна — во всех смыслах первая: на свою «детку» чужих он не сажает. Такой жёсткий принцип. Но после увиденного сегодня… Безразлично относящиеся друг к другу так себя не ведут при посторонних или хотя бы скрывают свои неоднозначные отношения. А эти… Им подсознательно хочется кричать о своих чувствах всему миру, вот только чувства свои они пока не признают. Или бояться признать, поскольку всё это в новинку для них. А Доминант так вообще впервые за свои разгульные годы познакомил омегу с друзьями, словно со своей потенциальной парой, ещё и велосипед завёз починить… Когда ему вообще было дело до чьего-нибудь велосипеда, тем более омежьего?       — Это мой дом, — тихо произносит Тэхён, сильнее цепляясь за Джуна. — Здесь я живу. Можем останавливаться.       — Постой, — Джун слезает с мотоцикла и тянет Тэхёна за руку, притягивая к себе. — Ты ничего не чувствуешь?       — Что именно? — озадаченно спрашивает Тэхён, принюхиваясь.       — Этот запах, чёрт возьми!       — Какой?       — Горелого! Блядь, пригнись!       Взрыв — мощный, чудовищный — на пустующую улицу выбегают в ужасе кричащие соседи, успевшие вовремя выскочить в том, в чём легли спать. Джун накрыл Тэхёна собственным могучим телом, однако осколки и другие опасные тяжёлые части до них не долетели: всё закончилось слишком быстро, даже толком не успев начаться. Вдалеке слышатся сирены подъезжающих полицейских автомобилей, повсюду лают разбуженные соседские псы, а от квартиры Тэхёна, маленькой, уютной квартирки, где собственноручно было соткано тёплое гнёздышко — уединённое место от всего внешнего мира — ничего не осталось. Все его мягкие игрушки, подаренные Чимином любимые подушки и одежда полыхают адским пламенем прямо на прослезившихся глазах Тэхёна.       «Перед выходом за дверь Тэхён медленно оборачивается напоследок и с тяжёлым сердцем осматривает собственную пустую квартиру. Будто в последний раз — сюда он может больше не вернуться».       — Держись, Тэхён, — уверяет Джун, крепче сжимая подрагивающие хрупкие плечи. — Это ещё не конец. Кто бы то ни был — они поплатятся за содеянное. Обещаю.