— Пытки вообще-то запрещены конвенцией ООН, — выдохнула Юля однажды ему прямо в губы, занося вместе собой в квартиру на Патриарших лёгкий морозец с улицы и ощущение странного постоянства или переменного, как ветер, настроения — он невольно сравнивал это то с константами из физики, то с переменными в уравнениях на алгебре соответственно — для него разницы особой не было: он, ни разу не технарь по складу ума, ни к тому, ни к другому не питал толком никаких тёплых чувств. К Юле какие-то питал, определённо, к смешению цифр и букв и получению из этого чего-то дельного — лучше убейте.
— Как будто тебя это хоть раз останавливало, — произнёс он тогда в ответ точно так же — ровно в губы.
— Чья бы корова мычала, Тишман, — слетело с её губ в промежутке между поцелуями.
Пытки и правда были давно запрещены, но оставалось ощущение, что про этот запрет ни он, ни она не то не знали, не то забывали напрочь, едва оказывались на одной территории. В ту секунду точно по мановению волшебной палочки все рычажки, отвечающие в обоих за какие-никакие принципы, переключались в обратном направлении, совершенно противоположном их привычному, быстрее, чем они успевали моргнуть.
Пытки давно были запрещены, но Марк продолжал испытывать на прочность её, а Юля доводить до сумасшествия его.
Глупо?
Возможно.
Безумно?
Определённо
Пытки не заканчивались.
Он целовал — она медленно капитулировала под его натиском.
Она пересчитывала языком ровный ряд его зубов — он запускал пальцы в светлые локоны, оттягивая волосы и получая глухой стон, срывающийся с её языка на его мелкой вибрацией.
Он резко прижимал к стене — она шипела ему в губы от прокатившихся вдоль позвоночника слабых импульсов боли и царапала шею у основания головы, наслаждаясь его реакцией на сладкий спазм, волной пронёсшийся по телу.
Она нарочито медленно проводила языком по губам, облизывая потрескавшуюся кожу, — он чувствовал, как слетела крыша, а в голове остался непроглядный туман, в котором, точно ёжик из советского мультика, бродили остатки его сознания (совершенно жалкие, надо сказать).
У Юли губы, сколько он их помнил, были сухими, обветренными. Начнёшь их целовать — рискуешь поцарапать свои. Марк рисковал всегда, сколько он знал эту девочку: целовал и, нечаянно кусая нежную плоть до крови, зализывал ранки. Свои губы, вопреки собственным догадкам, не царапал о Юлины ни разу — их, разве что, в порыве бьющих из неё фонтаном эмоций и чувств прокусывала Паршута.
Юля бросала в него колкости, острые, точно новейший, только достанный из упаковки скальпель, и улыбалась самой холодной — даже ледяной — улыбкой, имеющейся в её арсенале, от которой леденел не только мир вокруг, но и, кажется, все — вроде их девять, но Марк уже ни в чём не уверен — круги ада.
Марк отбивал её колкости, поливая их мелко моросящим ядом — блюдо, достойное лучших ресторанов мира, — словно действуя по принципу «принимай малыми дозами в течение определённого времени, чтобы это стало лекарством» — собственно, иммунитет к подобным выходкам друг друга у обоих выработался крайне быстро, — и улыбался ехидно-ядовитой улыбкой, насквозь пропитанным язвительными ответами на её выпады.
Они, точно нарочно, старались уколоть друг друга побольнее, ударить по самому уязвимому месту души или тела — знали их лучше, чем собственные песни, оттого и билось с каким-то садистским удовольствием.
Юля царапала его спину с особым остервенением, Марк выцеловывал шею, со странно-пугающим чувством удовольствия прикусывая и втягивая в рот нежную кожу до ярко-красных крупных пятен, расположившися словно краски на рисунке алого заката —
такого же алого, как её коленки.
В памяти всплывали ночи с обязательной пометкой «без обязательств», которые возникали всегда неожиданно, спонтанно, но отчего-то крайне вовремя, когда это было нужно обоим, и в груди что-то нещадно ныло от понимания, что никаких обязательств, собственно, и не будет.
Нужны ли они — большой вопрос, однозначного ответа на который не было ни у кого: в глубине души теплелось робкое «да», разум чётко и безразлично отрезал сухим громогласным «нет».
Очередная из таких ночей вступала в свои права прямо сейчас, диктуя свои правила, — любые обязательства выходили из игры одновременно с её наступлением.
***
Они встретились спустя полгода тишины, которая крайне анекдотично напоминала радиопередачу для глухих.
— Я женился вчера, — обронил в разговоре Марк, небрежно выдвинув чуть вперёд правую руку с широким золотым ободком, обжигающим основание безымянного пальца лижущим холодом, разносящимся по всей сердечно-сосудистой.
Три слова (далеко не те, что она когда-либо ждала от него — даже привычное «Сегодня у меня», намекающее на очередную ночь без обязательств, ожидалось с большей вероятностью во время каждого из разговоров, звонков или сообщений) — и по её сердцу аккурат посередине прошла сильная трещина — не зигзагообразная, как её рисуют на дурацких смайликах в мессенджерах, а прямая, но с грубыми, неровными краями, точно дурацкий орган, болезненно ноющий после любого предательства, распилили тупой ржавой пилой без анестезии и предупреждений — настолько больно, что хотелось орать в голос и реветь так, что на щеках создавались водопады, по ощущениям напоминающие Ниагарский.
Терпение, выделенное на выдерживание пыток, лопнуло с оглушительным треском, точно надутый до предела воздушный шарик. Юля ненавидела его за такие идиотские новости, ненавидела себя за идиотские, невовремя вспыхнувшие чувства.
Ненависть — любовь со знаком минус. Минус в их её случае — чёртов золотой ободок на его безымянном.
— Рада за тебя, — натянуто улыбнулась Паршута, стараясь не выдать плескавшихся внутри чувств. — Будь счастлив.
Докури, обнимемся, и я дальше пойду одна,
А ты давай там, будь счастлив, здоров и жив.
В нашем случае невозможно любить сполна,
При том ни разу не согрешив.
Пытки закончились казнью — исход не сказать, что совсем не ожидаемый, но всё равно бьющий с неведомой ей раньше силой. Юля не могла понять, была это гильотина, виселица или же контрольный выстрел в голову, но одно знала точно: сердце в ту секунду стукнуло финальный раз и покрылось прочным ледяным панцирем, который будь хоть самое сильное желание — не пробьёшь.
Всё-таки любовь — самая сильная пытка, которая заканчивается казнью, когда оказывается невзаимной. Она, точно электрический ток, могла с лёгкостью остановить сердце, ударив с огромной силой, но, с другой стороны, могла и завести его, подав нужные разряд через дефибрилятор. О том, что дефибрилятор в её случае — это взаимность со стороны любви «без обязательств» и замена этого дурацкого сочетания на опции с какими-никакими обязательствами (можно даже без кольца на безымянном и штампа в паспорте, плевать), а Марк ни разу не реаниматолог, Юля предпочитала не думать — от подобных мыслей было только больнее.
Любовь — самая сильная пытка. Ещё одной пытки, пусть даже самой сладкой на свете, Юля не вынесет.
