Summary: две интерлюдии с драконами
——————————————
Черные Драконы
——————————————
Пока Бейла сидела на полу перед ней, Шейра собрала несколько серебристых локонов и тихо напевала песенку, заплетая волосы своей сводной сестры. А позади нее Рейна заплетала волосы Шейры в толстую косу, убирая пряди девушки-бастарда от лица, но оставляя некоторые из них свободно спадать на спину. И даже позади Рейны маленький Джоффри изо всех сил пытался заплести косу из серебряных локонов Рейны. Он никогда раньше не заплетал косы, но, видя, как это делают его сестры, почувствовал себя обделенным. — Ты бы надела голубое на свою свадьбу? — спросила Шейра, появившись из-за спины Бейлы, чтобы улыбнуться в зеркало, которое стояло перед всеми тремя девушками. Озорная ухмылка Рейны расцвела, и она не смогла удержаться от хихиканья, когда щеки Бейлы порозовели от естественного румянца. — Я даже не думала об этом, — пробормотала Бейла. — Ха! — Рейне пришлось прервать свои манипуляции с волосами Шейры. — Ты лгунья, Бейла Таргариен, и ты это знаешь! Это ясно как день! — на тихое недовольство Джоффри тем, что она слишком много двигается, Рейна откинулась в кресле и подмигнула ему. Она обвиняюще указала в зеркало, сфокусировав взгляд на своем близнеце. — Ты уже несколько недель не затыкаешься о Джейсе! Я бы даже сказала месяцев! — Я? — ахнула Бейла, оскорбленная признанием Рейны. Она крутанулась на месте, заставив Шейру надуться из-за того, что коса, над которой она так усердно трудилась, теперь была обречена расплестись. — Это ты проплакала весь день, когда узнала, что не можешь жениться на Шейре! — Любой человек оплакивал бы такую трагедию! — Тебя устраивает брак с Люком только потому, что, цитирую, он похож на Шейру больше, чем на Джейса! — Неужели ты можешь винить меня за это? Шейра прочистила горло и подняла палец, пытаясь привлечь внимание своих сводных сестер. — Я… ты… что происходит? — все, что она спросила – это выбирала ли Бейла свадебное платье. Да, это еще не скоро, но любая девушка, которая тешила себя мыслью однажды стать леди, мечтала о дне своей свадьбы. — Ты же знала, что женщины не могут жениться друг на друге, глупышка, — отшутилась Бейла, не обращая внимания на Шейру. Рейна приподняла бровь. — Здесь может быть. Но я слышала, что у дочери принца Кворена Мартелла есть жена. И! В Пентосе мы видели много женщин с любовницами! Это могло бы быть возможно! — Ни одно из этих мест не находится здесь, Рейна. — Неважно! — Рейна надулась, скрестив руки на груди и отводя взгляд от девушек. — Может, мы с Шейрой никогда не поженимся, но! — она улыбнулась. Коварной улыбкой. Шейра с ужасом поняла ход ее мысли. — Не смей говорить этого, Рейна Таргариен! — взвизгнула она, набрасываясь на свою самую дорогую подругу. — Скажи это, и я никогда больше не посещу Дрифтмарк! Клянусь! Рейна покатилась со смеху, а ее глаза превратились в полумесяцы, и она схватилась за живот. Шейра пыталась прикрыть рукой широкую ухмылку Рейны, а Джоффри отступил назад, наблюдая за сестрами в невинном замешательстве. — Над чем ты смеешься? — спросила Бейла, теперь стоя на коленях и пытаясь встретиться взглядом со своим близнецом. Шейра с торжествующим криком зажала рот Рейне. Она повернулась лицом к Бейле. — Ни над чем! Совсем ни над чем! Она просто, — она одарила Рейну тошнотворно-сладкой улыбкой, ее глаза прожигали дыры в голове сводной сестры, — шутит! Глупые шутки. — Какие шутки? — спросила Бейла. Рейна укусила Шейру за ладонь, и когда та взвизгнула от шока, Рейна судорожно глотнула воздуха и наклонилась вперед в своем кресле. — Я была первой, кто поцеловал Шейру! — победно крикнула она, смех бурлил в ее голосе. В королевских покоях воцарилась тишина. Мертвая, напряженная тишина. Пока не прекратилась. — Ты что? — Ты предательница! — Что такое поцелуй? Разразился хаос. Шейра стащила Рейну со стула, повалив девушку на пол, пока та гоготала, как сумасшедшая – а для Шейры, она таковой и являлась. Джоффри стоял неподвижно, медленно моргая большими карими глазами, прежде чем подбежал к дивану и схватил свой деревянный меч, крича, что он защитит свою леди Рейну. Глаза Бейлы метались между сестрами и ее сводным братом с теперь уже самым настоящим деревянным мечом, который выглядел так, будто мог ранить, и, хотя обычно она защищала бы своего близнеца, она решила, что лучше остановить малыша с оружием. Она подбежала и обхватила его за талию, прежде чем он успел ударить Шейру по голове; его ноги брыкались, а руки размахивали, когда он кричал, что должен защитить свою леди. Именно эту сцену застали Джекейрис и Люцерис: старший устроил своему младшему брату хорошую взбучку, просто чтобы дать мальчику немного деру. Но как только они увидели, что происходит во временных покоях их семьи, все шутки между ними прекратились. Шейра пыталась наигранно задушить Рейну, которая вцепилась в волосы Шейры и, хихикая, тянула ее вниз. Бейла кричала Джоффри, что все в порядке, что с Рейной все в порядке, но он изо всех сил пытался вырваться из хватки девушки. — Может быть, нам стоит… — прошептал Джекейрис своему брату, который медленно кивнул в знак понимания. — О, нет! — воскликнула Бейла, встретившись с широко раскрытыми глазами своего жениха. — Ты должен помочь мне, Джекейрис Веларион! Он указал на себя. — Я? — одними губами произнес он. Бейла закатила глаза. — Да, ты, болван! Иди сюда! Люк! Останови свою сестру! — Как, по-твоему, я могу ее остановить? — Люцерис был похож на Шейру тем, что был тихим и, конечно, менее склонным к физической силе. Ему никогда не нравились бои на мечах, тем более что в детстве Эймонд, Эйгон и Джейс всегда дразнили его. Сир Кристон тоже никогда не отличался мягкостью. Люцерис махнул рукой на хаос на земле. — Просто позвольте им… позвольте им… позвольте им выпустить пар? Кажется, они в порядке? Джекейрис подошел к Бейле и быстро выхватил меч Джоффри из его рук, чем вызвал гнев мальчика. — В самом деле, Бейла, — усмехнулся он, — что Шейра может сделать Рейне? Что бы она сделала? Бейла фыркнула, опустив Джоффри на землю. — Задушить ее? — выкрикнула она. — Шейра? Нашу сестру, Шейра? — Джейс взглянул на жалкое зрелище перед собой. Он фыркнул. — Я готов поставить десять золотых драконов на то, что все закончится ее плачем в… Боль пронзила его ногу. Джейс вскрикнул и на секунду подпрыгнул, когда покалывание прокатилось по всей стопе, лодыжке и вверх по ноге. При этом он выронил игровой меч Джоффри, и, к его огорчению, маленький проказник поднял его и бросился на него. — Умри, злодей! — закричал Джоффри. Он набросился на Джейса, с размаху ткнув мечом в ноги брата, словно это была единственная задача его жизни. — Эй! Эй! Ты, болван! Прекрати! Прекрати… — Это то, чего ты заслуживаешь, Джекейрис Веларион! — Умри, умри, умри! — Джоффри гонялся за братом по комнате, держа меч над головой, готовый нанести смертельный удар. Люцерис подошел к своей сестре и вежливо похлопал по ее плечу. — Шейра? — он попытался привлечь ее внимание. Принц прочистил горло. — Шейра, может… может быть, отпустишь… Шейра резко крутанулась на месте, усевшись сверху на Рейну. Люцерис вскинул руки в знак капитуляции и сделал шаг назад, а Шейра медленно обменялась взглядом с Рейной. Девушки ухмыльнулись. — Ооооо, Люцерис? — пропела Рейна, поднимаясь с земли. — Ты что-то хотел сказать, мой дорогой суженный? Люцерис при этом покраснел, его щеки запылали, и даже кончики ушей, торчавшие из-под его каштановых кудрей, заметно потемнели. Он разинул рот, словно рыба, запинаясь на словах и пятясь назад. Шейра и Рейна рассмеялись – без насмешки, о, конечно, – и набросились на него, повалив его на ковер и ехидно смеясь. Сквозь смех он умолял их отпустить его, но они не поддавались. Бейла взглянула на царящий перед ней хаос и медленно опустилась в кресло. Она открыла книгу, зная, что сможет по крайней мере немного почитать, в то время как остальные вели себя словно стадо животных, выпущенных из клеток после долгих лет взаперти. Когда вошла Элинда, с Эйгоном за руку и Визерисом на бедре, Бейла одарила верную служанку неловкой улыбкой – поскольку драка теперь превратилась в кучу, а Джекейрис и Джоффри заключили перемирие и пытались вырвать Люцериса из рук Шейры и Рейны – и посадила Визериса к себе на колени, оставив Эйгона сидеть со своими игрушками на полу. Элинда бросила обеспокоенный взгляд на детей Таргариенов и Веларионов. — Стоит ли мне позвать Ее Высочество…? — Моя мачеха все еще со своим отцом? — Элинда кивнула, и Бейла махнула ей рукой. — Тогда не волнуйся, Элинда. Спасибо, что привела моих братьев. Наслаждайся остатком дня. — Спасибо, принцесса, — прошептала Элинда, уходя. Бейла улыбнулась вслед девушке и повернулась к маленькому Визерису, укачивая его на своей ноге. Эйгон попытался съесть одну из своих деревянных лошадок, но сестра быстро выхватила игрушку у него изо рта с предупреждением, которого он, конечно же, не понял. Когда она откинулась в кресле, Джекейрис вскочил и без предупреждения перегнулся через спинку ее кресла и поцеловал ее в щеку, прежде чем забрать Визериса. Щеки Бейлы запылали, и она задыхалась от негодования, как будто он оскорбил ее. Как будто она не наслаждалась этой мимолетной привязанностью. Как будто она не старалась изо всех сил не излучать радость. Она солгала, когда Шейра спросила, думала ли она о своем свадебном платье. Бейла всегда думала о свадебном платье. В каком платье она выйдет замуж за Джекейриса. В конце концов, какое платье она наденет, когда он будет коронован и примет фамилию Таргариен, а она – станет его королевой-консортом. Но, пока она отвлеклась, Джекейрис крикнул Джоффри. — Хватай ее, Джофф! К несчастью для более спокойной и собранной дочери Деймона Таргариена, ее втянули в хаос, а ее книга осталась лежать забытой на стуле. Визерис остался в объятиях Джейса, а Эйгона вскоре подхватила Шейра. Восемь детей Рейниры и Деймона Таргариенов представляли собой дикий беспорядок, смеясь, крича и плача от веселья. Их щеки болели, животы сводило, а легкие жаждали воздуха. Солнце начало садиться, и, истратив все силы, дети остались вместе, растянувшись на полу. Все они пообещали, что не будут спать, но, под треск огня и опускающуюся ночь, сон завладел измождёнными телами довольно легко. Именно на эту сцену наткнулись Деймон и Рейнира, наконец-то оставив Визериса наедине с его маковым молоком и потребностью в отдыхе. Ближе всех к камину лежал на спине Джекейрис, громко храпя, а рядом с ним – Люцерис, свернувшись калачиком у него под боком и положив руку на умиротворенное лицо Джейса. Протянутую руку Джейса держала Бейла, а над ее рукой примостилась Рейна. У второй близняшки был открыт рот – во сне она дышала ртом, – и пускала слюни, обвив руками и туловищем своего близнеца. Рядом Шейра лежала на спине, склонив голову набок, Визерис крепко спал у нее на груди, а Эйгон прижимался к ее руке. Джоффри лежал на животе поверх ее ног, его руки бесцельно хватались за подергивающиеся пальцы Рейны. Дом дракона был несокрушимым, когда его окружала любовь.——————————————
Зеленые Драконы
——————————————
По другую сторону Красного замка Эймонд перевязывал пальцы матери маленькими полосками ткани, пропитанной припарками, пока в главных покоях семьи потрескивал огонь. Хелейна вышивала зелено-золотую сороконожку, напевая себе под нос и время от времени любуясь своей работой. У ее ног хихикали друг с другом Джейхейра и Джейхейрис – близнецы не слишком буйствовали в угасающем свете дня, но и не были настолько близки к тому, чтобы вскоре уснуть. Мейлор спал на коленях Алисенты, его светлое лицо выделялось на фоне ее зеленого корсета. А Эйгон, вынужденный пить воду, пока проводил время с братом и сестрой, страдал от скуки в обитом бархатом кресле, подперев рукой недовольное лицо. Он лениво перевесил кубок с водой через подлокотник кресла, и никто бы не удивился, если бы он уронил его и помчался за новым кубком – на этот раз с вином. Эймонд закончил перевязывать пальцы матери, и она запечатлела поцелуй на его лбу. — Спасибо, мой дорогой мальчик, — прошептала она, — откуда у тебя эта паста? Великий мейстер Орвиль дал ее тебе? Одноглазый принц застыл, ставя почти пустую чашу на стол. От которой все еще пахло календулой. Он не мог сказать, что это был Орвиль. Если бы он это сделал, то его мать отправилась бы к мейстеру с расспросами о том, не мог ли он приготовить еще для ее пальцев. Если бы он это сделал, то солгал бы своей матери. Эймонд не лгал Алисенте. Просто скрывать от нее правду было не в его характере. Но он совершенно точно не мог сказать ей, кто именно вручил ему чашу. Которую он экономно использовал на костяшках пальцев, возможно, даже слишком экономно после недавнего… случая на улицах Королевской Гавани, потому что струпья формировались медленно и зудели гораздо сильнее, чем обычно. Но он не мог просить Шейру о большем. Да он и не стал бы. Ему не нужна была ее помощь. Он наконец-то освободился от нее. Зачем приглашать ее обратно в свою жизнь? Он бы не стал этого делать. (Его гордыня сильно пострадает, если он это сделает). Хелейна оторвалась от своего вышивания, слегка принюхиваясь к воздуху. — Это календула? — спросила она. Эйгон бросил на свою сестру-жену такой взгляд, словно хотел сказать: «Как, черт возьми, ты это поняла?» Ему нужно было вино, чтобы вытерпеть все это. Чтобы вытерпеть очевидную благосклонность, которую их мать оказывала Эймонду. Чтобы вытерпеть странное бормотание своей жены, которую он не желал. Чтобы вытерпеть то, как его младший брат залез так глубоко в свою пафосную задницу, что любой мог заметить одинокий глаз, торчащий прямо из его горла. Эйгону нужно было вино, чтобы вынести сам факт дыхания. — Да, — хмыкнула Алисента, довольная тем, что ее дочь наконец-то присоединилась к разговору, — тебе нравится календула, Хелейна? — она бы заказала их горшки за горшками, если бы это означало, что она могла видеть улыбку своей дочери – своей единственной дочери, единственной женщины, разделявшей с ней этот большой мир мужчин. Хелейна скривила губы и пожала плечами, снова опустив взгляд на свою сшитую сороконожку. — Шейра всегда пахнет календулой. — Ха… неужели? — улыбка Алисенты быстро угасла, и хотя она не задумывалась о том, что это может означать, Эймонд задумался. Он полностью застыл, устремив взгляд на почти пустую чашу с припаркой. И Эйгон, в кои-то веки протрезвевший, заметил странную реакцию брата. — Похоже, нам стоит поблагодарить нашего дорогого брата за спасение девушки, — вздохнул Эйгон, отпивая немного ужасной воды, — кто знает, сестра, возможно в благодарность она наполнит залы… календулой. Умора, подумал он про себя. Но с вином – по его мнению – он был еще смешнее, потому что всегда пил ровно столько, сколько нужно, хотя мог бы обойтись и трезвым. — Мне бы это понравилось, — сказала Хелейна, удивив всю свою семью, но на этот раз она даже не подняла глаз от своей работы. Ей нравилась простота вышивки. Это занимало ее мысли. На какое-то время отгоняло видения. «Возможно, Шейра снова будет вышивать вместе со мной», — сказала она себе, и улыбка украсила ее тонкие губы. Эймонд забрал Мейлора у матери и, закатив глаза, встал из-за стола, за которым он устроился, чтобы исполнять обязанности целителя. Алисента улыбнулась инициативе своего сына и откинулась на спинку зеленой кушетки, изо всех сил стараясь не теребить ткань, защищавшую ее ногти. Подойдя к кушетке Хелейны, он сел рядом с ней, но не слишком близко. Он знал, что так будет лучше. Он прижал Мейлора к груди, позволив малышу приспособиться во сне по мере необходимости, пока его голова не оказалась под подбородком Эймонда. — Дай этой незаконнорожденной девчонке хоть немного свободы в замке, — усмехнулся Эймонд, — и она доведет нас до греха. Хелейне это не нравилось. Ей это совсем не нравилось. — Она очень добра ко мне, — напомнила она брату, замедляя движение рук, когда ее фиолетовые глаза метнулись к нему, — она очень мила и с тобой тоже. Мы все должны быть добры к ней, — она нахмурилась, когда череда образов пронеслась сквозь туман ее сознания, и прошептала, — серый саван. Зеленый в ярости. Остерегайся зверя под досками. — Всегда такая добрая, моя дорогая Хелейна, — похвалила Алисента свою дочь. Но в ней таилась пустота. Так было всегда. Как она могла иметь это в виду, если не понимала бредней своего второго ребенка? Хелейна была хорошей, да. Доброй, невероятно доброй. Алисента любила ее больше самой жизни. Однако она не… она совсем не знала свою дочь. Эймонд взглянул на сестру и вынужден был отвернуться, не в силах вынести вида ее недовольства. Ради Хелейны он был готов на все. Он отдал бы за нее свою жизнь. За ее доброе и странное сердце. Поэтому, когда она проявила хотя бы малую толику того, что Эймонд принял за разочарование, он отпрянул точно так же, как и она, когда прикосновение к ее коже стало почти ощутимым. Но он не ошибся в своих словах. Шейра была незаконнорожденной. Девушкой греха. Разве она не навлекала на себя неприятности? Нет. Не навлекала, но определенно сама их искала! (Казалось, что если он не напомнит себе об этом, то погрузится во что-то туманное. В туманные образы ее улыбки. Ее смеха. Он ненавидел это. Он не мог впустить ее призрак обратно). (Даже если жестокость ощущалась едкой на его языке). Эйгон склонил голову набок, удивленный поведением Эймонда. Возможно, он был слишком трезв – ужасная трагедия, – но был ли это… дискомфорт на его резком лице? Эймонд? Дискомфорт? Его челюсть была напряжена, брови нахмурены, а губы сжаты. Эйгон знал своего брата, даже очень хорошо. Так долго они были друг для друга всем – до того, как благосклонность их матери начала действительно проявляться, до того, как она однажды так сильно ударила Эйгона, что у него помутилось в глазах и зазвенело в черепе, до того, как все вокруг начали вопить, что он законный наследник, что ему предназначено стать королем. Он не хотел трона. Короны. Меча предков. Он хотел вина. Женщин. Мужчин. Кто бы ни проявил к нему хоть каплю… желания. Надобности. Тот, в ком он мог бы высвободиться. Выпустить всю ту многолетнюю боль, которую он подавлял. Боль, которую он предпочел бы утопить в выпивке, чем когда-либо столкнуться с ней лицом к лицу. Эймонд был тем, кто желал. Кто желал внимания. Кто желал трона. Короны. Любви и одобрения отца – Эйгон давно отказался от этого, или, по крайней мере, он так думал. Эймонд был тем, кто хорошо владел мечом благодаря Кристону. Кто умел читать, писать и говорить на высоком валирийском гораздо лучше, чем Эйгон когда-либо пытался – его хватало только на то, чтобы говорить с Солнечным Огнём, единственным существом, которое он по-настоящему любил в своей жизни. И единственным, которое любило его в ответ. Эймонд всегда был уверен в себе, даже после того, как потерял глаз из-за мальчишки-бастарда, который был на четыре года младше него. Эймонд был тем, кто держался с гордостью и уважением. Кто ожидал, что люди знают его имя. Знают его мастерство. Эймонд тренировался с Кристоном не для турниров. Эймонд готовился к битвам, как только мог. Эйгон знал эту сторону своего брата. Он хорошо ее знал. Так почему же – почему? – Эймонд съежился при упоминании Шейры Веларион? Идеальный Эймонд Таргариен, вздрагивающий и уклоняющийся от ответа при упоминании девочки-бастарда? Эйгон просто не понимал этого. И если бы он мысленно вернулся к затуманенным воспоминаниями, то, возможно, вспомнил бы моменты со схожим поведением. То, как Эймонд всегда резко реагировал на упоминание своих племянников, особенно Люцериса, но Шейра? Да, Эйгон вспомнил день, когда он назвал Шейру глупой маленькой сучкой с кроличьими зубами после того, как она рассказала матери о шутке Эйгона в адрес Джекейриса, а Эймонд наступил ему на ногу и велел заткнуться. Это было много, много, много лет назад. На самом деле, он бы забыл об этом. Наверное, следовало бы. Но он не забыл. Он вспомнил хмурый взгляд Эймонда – один из последних случаев, когда у него были оба глаза – с поразительной ясностью. И он понял, что это случилось потому, что сейчас у Эймонда было точно такое же лицо, только с кожаной повязкой, прикрывающей огромный шрам. Любопытно. Эйгону было любопытно. — Она хорошенькая, — сказал он, лениво отхлебывая воду, — наши дорогие племянники скоро поженятся, а у нее все еще нет пары… какой позор. Жаль, что я уже… — он взглянул на Хелейну и его голос затих, зная, что Эймонд клюнет на эту приманку. Поймет смысл, стоящий за его словами, — возможно, наша сестра права! Может быть, нам следует сделать так, чтобы наши племяннички и племянницы чувствовали себя более желанными гостями! Алисента была удивлена внезапным интересом своего старшего сына. Как наивно. Она была слишком захвачена притворным великодушием Эйгона и не заметила, как рука Эймонда легла на подлокотник дивана, а пальцы с поразительной силой впились в зеленую ткань. Эйгон откинул голову назад, одновременно размышляя о поступке брата и о Шейре. Он не лгал, когда сказал, что она хорошенькая. Он никогда не был разборчив в том, как выглядели его партнерши в постели, и он не был слеп, когда речь шла о красоте его племянницы. Она действительно выросла за последние девять лет. Он думал, что в какой-то момент ее мать, возможно, предложила ее Эйгону в качестве попытки консолидации, а когда это втайне провалилось, Джекейрис был предложен Хелейне. Эйгон не был уверен, кто знал о первом предложении, но он определенно сетовал об упущенной возможности. Ну, не совсем упущенной, напомнил он себе. Он еще может получить от нее кое-что взамен, если ему повезет. (Ему не везло). Она действительно была красива, даже несмотря на свою бастардскую простоту. Если бы Эйгон не был женат на Хелейне, он, возможно, умолял бы свою мать женить его на Шейре, и будь проклят вопрос ее рождения. Ему никогда не было дела до всего этого – с Джекейрисом было весело общаться, когда они были младше, с Люцерисом тоже. Она раздражала, когда они были детьми, но Эйгон был великодушным и всепрощающим человеком, когда его убеждали. А она могла легко убедить его, что теперь она прекрасна. Одного взгляда на ее грудь было бы для принца достаточно. — Раз уж у нашей племянницы нет дракона, — размышлял Эйгон достаточно громко, чтобы Эймонд слышал его ясно как день, — может быть, я предложу ей прокатиться со мной на Солнечном Огне на этой неделе? Ее братьям, похоже, нравится летать на своих драконах, и, чтобы укрепить наши семейные… узы, я мог бы проявить добрую волю, предложив ей это? — ему показалось довольно забавным смотреть на свою мать с такой мыслью. Он уже чувствовал, как напряженный взгляд Эймонда прожигал дыру в его черепе. Ответ был так близок, что он мог ощутить его на вкус. — Ты пытаешься наладить мир в нашей семье, да, матушка? Как ты думаешь, это было бы уместно? — Я… ну… я не уверена, но… — она была застигнута врасплох! Насколько она не была готова к тому, что Эйгон вообще пытался что-либо инициировать. Когда-либо пытался исполнить свой долг старшего сына. Да, она хотела, чтобы что-то было… не исправлено, возможно, но собрано по частицам. С тех пор, как она была ребенком. Ребенком, которому подруга пообещала, что они смогут летать на спине дракона, увидеть все чудеса света и есть только торт. «Я никогда не шучу по поводу торта». Ее рука в руке Рейниры. Единственный человек, способный уберечь кожу вокруг ее ногтей от царапин и крови. Алисента знала, что не все можно и нужно было исправить, но она надеялась на перемены. Перемирие было близко, слишком маняще, чтобы продолжать бороться. Бороться с умирающим мужем. Бороться со слухами о том, что она сумасшедшая, слухами, которые ходили в течении девяти лет. Бороться со слепым принятием четырех незаконнорожденных детей. Бороться с очевидной правдой о том, что Рейнира и Деймон составили заговор с целью убить Лейнора Велариона, чтобы эти двое могли пожениться по обычаям своей семьи. Борьба, борьба, борьба. Алисента была измотана. Она встала с дивана и подошла к Эйгону. Ее ужасный, безжалостный, жестокий и безразличный Эйгон. Никакой он ей не сын, сказала она ему однажды, дав пощечину после того, как очередная служанка была обнаружена рыдающей. Точно так же, как Алисента после тех ночей с Визерисом, когда она смотрела на балдахин его кровати и мечтала о драконе по имени Сиракс, странице из книги по истории и серебристых волосах, рассыпавшихся по ее коленям. Она искренне жалела каждую девушку, которую ее сын так жестоко насиловал в очередном приступе пьянства. Но… но могла ли она позволить себе надеяться? Надеяться на то, что, возможно, он решил начать новую жизнь? Во имя мира? Ради нее? (Надежда была ужасной вещью для женщин). Она схватила его руку и слегка сжала. Это не было прощением. Никогда. Но сейчас это что-то другое. Что-то, что позволяло ей мягко улыбнуться. — Я была бы очень признательна тебе за это, Эйгон, — она говорила серьезно. Даже если она не выносила Шейру Веларион, она бы ухватилась за любую возможность… протянуть оливковую ветвь Рейнире. Даже если это означало еще раз поступиться своей гордостью – она уже делала это столько раз, не так ли? — Нет. Алисента была озадачена тем, что ее второй сын отказался от этой идеи, чего он никогда ранее не озвучивал. — Почему нет? — спросила она. Однако Эйгон ухмылялся про себя. Его брат, возможно, был лучше во всем, но не попадаться на удочку никогда не было тем, в чем он был особенно талантлив. Не то что Эйгон. Эймонд примостил Мейлора на груди и наконец посмотрел на мать, его сердце сжалось, когда он увидел ее… не разочарование, но, может быть, что-то похожее на него? Он знал, что надежда забрезжила в ее голосе при мысли о возможности наладить отношения, а теперь он подавил ее так же быстро, как она зародилась в ее груди. Каким же ужасным сыном он был. — Шейра боится высоты, — отмахнулся он от этой мысли, — скорее всего, она в панике упадет с седла Солнечного Огня, и чего мы тогда добьемся? Убив единственную дочь Рейниры? — Эймонд покачал головой с невеселым смешком. Он уже видел это. Шейра дрожала как осиновый лист, в ее глазах стояли хорошо знакомые ему слезы, и она изо всех сил пыталась изобразить эту добрую маску, пока не могла больше этого выносить. Катастрофа, которая только и ждала, чтобы случиться. — Если мы хотим каким-то образом заслужить ее расположение, то это случится через Хелейну, книги и песни. Они двое могут сблизиться. — Ах… — Алисента отстранилась от Эйгона, поднеся руки к губам, но она не могла укусить свои ногти. Не так, как ей было нужно. Это заставило ее кожу неприятно зудеть, — возможно, ты прав… она довольно тихая девочка по сравнению со своими братьями и сестрами. Хелейна? Ее дочь подняла взгляд, хотя и мельком. — Ты будешь проводить больше времени с Шейрой, да? Станешь ее подругой? — Я и так с ней дружу, — пробормотала Хелейна. — Конечно… конечно, — Алисента прочистила горло и почувствовала желание подойти к своей дочери. Желание обнять ее, как Рейнира обнимала Шейру в тронном зале. Желание поцеловать Хелейну в лоб, как она делала это с Эймондом, и чтобы девушка не отшатывалась от нее в ярости. Она бы довольствовалась тем, что положила свою руку поверх руки Хелейны, большим пальцем поглаживая костяшки пальцев, прежде чем отступить, — твоя доброта высоко ценится, моя дорогая Хелейна. А теперь, — вздохнула она и целомудренно поцеловала Эймонда в щеку, прежде чем удалиться, — я пожелаю вам троим спокойной ночи. Пожалуйста… пожалуйста, давайте завтра все вместе позавтракаем. Она смотрела на Эйгона. — Конечно, матушка, — весело пропел старший сын. (Он будет слишком пьян для этого утром). — Эймонд? — Хм? — Ты сопроводишь меня на молитву? — Как всегда, матушка. — Хорошо. Это хорошо. С этими словами Алисента попрощалась со своими детьми – ее сердце заболело при мысли о своем дорогом Дейроне, который так долго отсутствовал, оставшись один в Староместе, – и троица осталась в тишине, как только двери с грохотом закрылись за их королевой-матерью. Эйгон предпочел бы не общаться с братом и сестрой дольше необходимого, к тому же ему требовалось вино. Поэтому он встал, потянулся и допил остатки воды, освободив кубок для вина. Он подошел к сестре и брату и в порыве доброты – он чувствовал себя великодушным после того, как подзадорил Эймонда, — прижался поцелуем к щеке Хелейны. Она не ощетинилась, но и не пожелала большего. (Иногда Хелейна ловила себя на том, что наслаждалась моментами ласки Эйгона, какими бы редкими и далекими они ни были. Она ненавидела ощущения секса. Она ненавидела сам акт поцелуя. Она находила все это утомительным. Но иногда мелочи заставляли ее сердце биться немного быстрее, даже если это был Эймонд, или, когда Шейра так нежно держала ее за руку. Этими моментами она наслаждалась больше всего). — Матушка оставила нас, — Эйгон похлопал Эймонда по плечу, на котором не спал Мейлор, — а значит, пришло мое время побаловать себя. — Ты слишком много пьешь, — сказал Эймонд. — Вообще-то, брат, — пропел Эйгон, пританцовывая к кувшину с вином, стоявшему в другом конце комнаты, — я пью ровно столько, сколько нужно! — он налил сладкую жидкость в свой кубок и вздохнул в экстазе, когда она наконец-то коснулась его языка. — А теперь, если вы двое меня извините, я собираюсь… — Не проси Шейру летать с тобой на Солнечном Огне. Эйгон медленно повернулся на пятках, на его губах заиграла улыбка. Неужели до сих пор? — Ты довольно… непреклонен, брат. Эйгон редко оказывался под пристальным взглядом своего брата. Да, были времена, когда он, возможно, заслуживал этого. Времена, которые он не совсем помнил сквозь туман пьяного ступора. Но сейчас? Трезвый и не сделавший ничего плохого? Эйгон не мог сдержать смех, который так и бурлил у него в горле. — Ты действительно непреклонен насчет этого, — медленно произнес он между приступами смеха и подошел к Эймонду, раскачивая голову взад-вперед, — интересно, почему же, младший брат? Но на этот раз Эймонд не поднялся. Жалость для Эйгона, победа для одноглазого дракона. — Наша мать пытается… все исправить, и как бы мы ни были с этим не согласны, мы должны слушать ее и помогать ей, чем можем. Что включает в себя не убивать Шейру Веларион, будучи чертовыми идиотами. (Эймонд говорил правду. По крайней мере, в его сознании так оно и было). (Хелейна внимательно наблюдала за ним, нахмурив светлые брови. В ее голове промелькнуло еще больше новых образов. Образов, которые она чаще всего видела в своих видениях). (Она знала, что Эймонд говорит неправду). Эйгон поймал его. Веларион. Не Стронг. — Ха! — усмехнулся он, отпивая еще вина. — Ну, мать уже оставила эту задачу Хелейне. Не было нужды повторять это, младший брат. Я не буду… разрушать планы нашей матери! Они меня мало интересуют, — однако он решил, что мог бы еще немного позабавиться над братом, и Эйгон ухмыльнулся, глядя на Эймонда уголками глаз, — я имею в виду, что испытываю большой интерес к нашей племяннице, какой бы простушкой она ни была, но я… — Ты не станешь ничего делать, — прошипел Эймонд так же быстро, как змеи захватывают свою добычу. — Хмф. Конечно, конечно. Как бы сильно Эйгон ни любил выводить своего брата из себя, он знал, когда ему стоило остановиться. Стоило ему сказать лишнее слово, и Эймонд срывался. Мейлор, вероятно, был единственной причиной, по которой Эймонд не вскочил на ноги и не схватил Эйгона за горло, если судить по его взгляду. Его губы дрожали от того, как тонко он их растягивал. Его острая и длинная челюсть была сжата так сильно, что Эйгон подумал, не порвет ли его брат мышцы. И его нос был раздут. Классическое зрелище, которое Эйгон наблюдал много-много раз за годы их жизни. То, что обычно могло вызвать лишь упоминание о Люцерисе Веларионе. Мальчике, который лишил его глаза. Но упоминание Шейры? Возможно, было нечто большее, чем просто «добрая воля», побудившая Эймонда помочь ей пробраться через город. Что-то, что заняло больше времени, чем следовало, если верить слухам в замке. Насытившись, Эйгон склонил свой кубок в сторону младших брата и сестры, погладил своих близнецов по голове и ушел. Ему нужен был хороший трах. Еще немного вина. Может быть, еще и поспать. В комнате остались только Хелейна, Эймонд и трое ее детей. Потребовалось совсем немного времени, чтобы их охватила уютная тишина, и еще меньше – чтобы Джейхейра и Джейхейрис забрались на диван и свернулись калачиком рядом с Эймондом. Принц лишь смотрел перед собой, пытаясь подавить огонь в своей крови из-за смысла слов Эйгона. Он не мог сжать руки в кулаки, если не хотел причинить вред своей племяннице и племяннику. Поэтому он мог лишь смотреть вдаль, пытаясь не допустить, чтобы в его голове вспыхнули какие-либо образы. Образы Шейры и Эйгона. Но в основном Шейры. Он и раньше заставал Эйгона в компании людей, каждый из которых лежал на кровати обнаженным, как в день своего рождения. Нетрудно было догадаться, как выглядел его брат, и все же этот образ было забыть легче, чем девушку с темными волосами, темными глазами и веснушчатыми щеками. Волосы окружали ее лицо как гало, такое яркое на фоне белой подушки. Он уже видел ее спящее лицо раньше – в библиотеке – и знал, что ее губы были бы слегка приоткрыты, а ресницы время от времени подрагивали. Но что еще? Укрыла бы она свое тело одеялами? Или она делала так же, как и он? Сбрасывал одеяла, когда ночью становилось слишком тепло, даже когда на нем было так мало одежды. Лежала бы она на спине или на боку? Стала бы она искать больше тепла в постели, выгибаясь, словно кошка, и обвиваясь вокруг его руки или груди в попытке забрать его тепло, как паразит, которым она и являлась? Предпочла бы она остаться обнаженной, или натянула бы сорочку через голову, как только они… Эймонд кашлянул. Когда мужчина рядом с Шейрой превратился в человека с длинными серебристыми волосами и одним глазом? Почему его сердце бешено колотилось, а на шее выступили капельки пота? Эймонд расстегнул воротник и усмехнулся. Это была не его вина. Семеро послали ему именно то, чего он должен избегать. Если бы он предался этому вожделению, то провалил бы свое испытание. Любой мужчина был бы… любой мужчина поддался бы искушению! Хотел бы он дольше думать о таком образе, но Эймонд остановился прежде, чем смог зайти дальше. Прежде чем успел подумать о ее пальцах на своей груди, о ее руке, обхватившей его шею и слегка надавившей на нее, о ее губах у его уха, когда она шептала свои заклинания, которые бы удерживали его связанным с ее призраком, о ее мягком теле поверх его, погружавшемся, погружавшемся все глубже и глубже… — Ты в порядке, брат? — оборвала его мысли Хелейна. Она заметила это. Она заметила его растущий гнев. Заметила, как он был близок к тому, чтобы сломать подлокотник дивана своей побелевшей хваткой, — спой песню для детей, а потом ложись спать. Утоли свое разочарование. Эймонд напряженно кивнул. Он сделал долгий вдох, откидываясь на спинку дивана. В покоях королевского крыла его семьи. У потрескивающего огня, рядом с племянницей и племянниками, спящими у него под боком. Детей, которых он любил, как своих собственных. С сестрой, которой он нежно дорожил. Здесь. Не в тех ядовитых фантазиях похоти. Не в постели с грешницей. Вздохнув, Эймонд откинул голову назад, закрыл глаз и запел ту песню, которая первой пришла ему на ум. Ту самую на валирийском. Руки Хелейны замерли в вышивании. Iā Zaldrīzes Ēdrugon. Она не очень хорошо знала валирийский, но эти слова она уже слышала. От кого-то другого. От девушки, которая пахла календулой. Хелейна нахмурилась, глядя, как ее дети засыпают. Как ее брат, казалось, расслаблялся с каждым словом, которое он пел. То, что она видела однажды ночью, когда была маленькой девочкой, теперь сбывалось. Деревянный дракон переходит из рук в руки. Черное сердце завернуто в зеленую катушку. Зеленый цвет перетекает в красный. Хелейна уколола палец, когда ее скрупулезная рука соскользнула, и, когда капля крови запузырилась, на ее глазах навернулись слезы. Глаза, которые устремились к ее детям. Она оплакивала то, что должно было произойти.