Summary: срезы календулы
———————
Шейра
———————
Шейра одной рукой держала дедушку за руку, а другой переворачивала страницы книги рассказов, медленно читая ему вслух. Единственными звуками, кроме ее голоса, были треск свечей и ритмичный хрип, вырывавшийся из открытой щеки Визериса – зрелище, от которого прошлой ночью у нее скрутило живот. Но теперь, вместо золотой маски, льняная повязка надежно закрывала гниющую часть его лица, и это казалось гораздо более удобным. Он был спокоен, глаза закрыты, и Шейре хотелось бы думать, что он спит. Однако по тому, как он сжимал ее руку при каждом перелистывании страниц и как слабо улыбался, обнажая гниющие зубы, она поняла, что он бодрствовал из последних сил. Правда, иногда ее взгляд останавливался на маленькой чашке, стоявшей на тумбочке рядом с ней. «Пусть пьет только тогда, когда ему это совершенно необходимо, — шептала ей мать, — это слишком сильно затуманивает его разум». Шейра нахмурилась. — Что… что происходит не… Визерис начал кашлять и стонать, отчего Шейра забилась в панике. Она схватила один из его платков и помогла ему поднести его ко рту. «Дай ему выпить, только если ему это абсолютно необходимо», — в ее голове снова и снова звучали эти слова, когда ее дедушка хрипел и стонал. Прикусив зубами губу, она разодрала ее до ранок, переводя взгляд с дедушки на чашку. Неужели именно сейчас он так в ней нуждался? Было ли жестоко с ее стороны не дать ему чашку? Расстроилась бы ее мать, если бы она это сделала? Или если бы не сделала? Боги, что она должна была делать? Что она… — Шейра, моя… дорогая. Принцесса потянулась за чашкой, уверенная, что ее дед собирается попросить ее, но он остановил ее. Его кашель прекратился, и хотя его тело обессиленно опустилось на кровать, он улыбался так мило, как только мог. — Я в порядке, дорогая, — прохрипел он, — просто продолжай… продолжай читать, ладно? — Ты уверен? Он кивнул. — Да, Шейра. Дочитай историю, а потом… потом я лягу спать. Хм? Справедливо? Шейра нахмурилась от компромисса деда, но вздохнула и кивнула в знак согласия. Он взял у нее платок и махнул рукой, чтобы она продолжала читать. Он откинул голову назад, возвращаясь к роли тихого зрителя, и взгляд Шейры снова устремился к чашке. Однако она не потянулась за ней. Она не потянулась за ней, но, конечно, держала ее поблизости. На всякий случай. На случай, если боли ее деда снова начнут одолевать его. Однако, боги были милостивы, она закончила рассказ, и у Визериса больше не было приступов. Крепко закрыв книгу, она встала с кресла и прижалась поцелуем к щеке деда. — Отдыхай хорошо, дедушка, — сказала она ему, — мать обязательно придет к тебе сегодня. И Деймон тоже. — Хм, хорошо, хорошо, — он сжал ее руки в своих, — спасибо тебе, мой самый милый внук. Воистину, ты лучшая из детей твоей матери, — он смахнул с ее лица выбившийся черный локон, — и твоего отца. Настоящий Таргариен, да? Когда он говорил это, думал ли он о Лейноре Веларионе, или он видел правду о некогда лорде-командующем городской стражи? Шейра всегда задавалась вопросом, знал ли ее дед – ведь он должен был знать, не так ли? – и просто игнорировал это. Ради Рейниры. Ради ее детей. Что бы это ни было, кого бы он ни увидел в лице Шейры, юная принцесса была ему благодарна. Вечно. Она полагала, что он любил ее, ее мать и ее братьев больше всего на свете, учитывая, с какой готовностью он боролся за них. Шейра никогда бы не смогла его возненавидеть. Ее умирающий дедушка навсегда займет большую часть в ее сердце. Сердце, которое он защищал, несмотря на кровь Стронга, бурлящую в ее жилах. — Спасибо тебе, дедушка, — прошептала она, — может, мне почитать тебе и завтра? — Я думаю, это было бы прекрасно, Шейра. Но… у меня просьба… — Да? — Почитай мне историю о толстом деревенском лорде, который любил свою жену. — Хм… — тогда Шейре придется посетить библиотеку. Она не была уверена, есть ли там подобные истории, но она могла бы проверить. Что угодно для ее дедушки, — тогда до завтра, дедушка! Он слабо усмехнулся и помахал ей на прощание. Как только двери в его покои закрылись, умирающий король Визерис I с болью потянулся к своей чашке и выпил столько макового молока, сколько смог, после чего погрузился в сон, наполненный мечтами о своей Эймме. Что-то прекрасное, лишь бы избежать гнилостной агонии, в которой он пребывал.***
Шейра грызла ногти, барабаня угольной палочкой по стопке бумаг. Ей никак не удавалось найти рассказ, подобный тому, который просил ее дед – в библиотеке ей было трудно ориентироваться, и, хотя она не хотела признаваться в этом, она быстро прекратила поиски, – и поэтому теперь она сидела рядом с Джоффри, отчаянно пытаясь написать рассказ. Его, конечно, больше интересовал его деревянный меч, которым он беззаботно размахивал так и эдак, не заботясь ни о чем на свете. Деймон велел ей присмотреть за ним, пока Джейс и Люк упражнялись в бою на мечах во дворе. И хотя ей отчаянно хотелось возразить против того, чтобы спускаться на тренировочный двор, она знала, что это бесполезно. Кто-то должен был следить за Джоффри, а он хотел увидеть, как тренируются его братья. Поэтому она смотрела только на свои бумаги и иногда на Джоффри, когда он отходил слишком далеко. — Джофф, — предупреждающе окликнула она брата. Он закатил глаза и надулся, как ребенок, которым и был, и потащил меч за собой, возвращаясь. Шейра взяла его за свободную руку, пытаясь заставить его снова сесть рядом с ней, — почему бы тебе не помочь мне написать что-нибудь для дедушки вместо того, чтобы сбегать? — Я не сбегаю! — Ммм, а я думаю да. — Нет! Шейра усмехнулась. — Тогда что же ты делаешь, маленький рыцарь? Это, казалось, оживило его, и он отпрыгнул назад, размахивая своим оружием. Он старался выглядеть как можно серьезнее, но вместо этого казалось, что он почуял что-то неладное. — Я должен защитить принцессу от людей в воздухе! — Людей в воздухе? Джоффри размахивал мечом вокруг и около, издавая негромкие звуки удара металла о металл – по крайней мере, так показалось Шейре. — Не волнуйтесь, принцесса! Я позабочусь о Вашей безопасности! Шейра отложила свои бумаги и театрально ахнула. — О, мой заклятый защитник, ты должен спастись! — Я не могу, миледи! — Джоффри, милый мальчик девяти лет, на мгновение повернулся к ней лицом, прижав руку к сердцу. — Я дал клятву и поклялся защищать Вас! Я буду сражаться до последнего вздоха! Она подумала, что ее брат прочитал слишком много историй о рыцарях. — Я боюсь, что нас могут окружить, добрый сир! Джоффри издал шипящий звук. — Не сегодня, миледи! — он поднял свой меч в воздух и начал с легкостью рубить своих воображаемых врагов. — Мой пылающий меч пробьет их оборону! — Мой герой! — Миледи, осторожно! Враг пробрался внутрь! — О, что же мне делать, добрый сир? — Я защищу Вас! Джоффри совершил дерзкий побег из вражеских рядов, и Шейра издала притворные крики страха. Он подбежал к ней, как будто это была реальная угроза. — Пригнись! Она повиновалась, и, сделав последний взмах, он, казалось, одержал победу, зарубив человека, пытавшегося причинить ей вред. — Ты победил его? — спросила она. — Да! — О! — Шейра сияла, глядя на Джоффри, довольная тем, что он был в таком восторге от своей маленькой мечты наяву. Она раскинула руки и позволила ему упасть к ней на колени, покрывая поцелуями его пухлые щеки. — Мой храбрый рыцарь! Чем я могу отплатить тебе за то, что ты спас меня? Джоффри захихикал и попытался оттолкнуть ее, но смех не дал ему вырваться из ее крепких объятий. — Прекрати, Шейра! — громко рассмеялся он. — Щекотно! Девушка обиженно вздохнула. — Неужели тебе не нравится моя благодарность? — Я не ребенок, Шейра! Она ухмыльнулась и притянула его еще ближе к себе, не обращая внимания на то, что его каштановые кудри щекотали ей щеку. — Ах, но наша мама не согласилась бы, малыш! Ты все еще драгоценный ребенок! Мой любимый младший брат. Джоффри освободился и спрыгнул вниз по лестнице, направив на нее свой меч. — Моя принцесса – не моя сестра! Ты, должно быть, поменялась с ней местами! Помахав Джоффри пальцами, она облокотился на колени и злобно усмехнулся. — Да, это правда, милорд! Я – королева-ведьма, что правит в этих залах! Я пришла, чтобы съесть твое сердце! — Нет! Нет! Только не королева-ведьма! Шейра вскочила на ноги и побежала за младшим братом, смеясь над его криками. Они бегали по кругу, иногда он оборачивался, чтобы ударить мечом по ее юбкам, впрочем, никогда не слишком сильно. У Шейры от этой игры кружилась голова, но казалось, что Джоффри упадет первым. Он рухнул в грязь, смеясь так сильно, что на его темно-карих глазах навернулись слезы, и Шейра нагнулась к нему, дико щекоча его. Он брыкался и вырывался, его полные щеки раскраснелись и приподнялись от широкой улыбки, в которой сейчас не хватало пары зубов. — Я поймала тебя! Теперь твое сердце будет моим, маленький рыцарь! — Разве тренировочный двор – это место для игр, принцесса? Шейра знала этот снисходительный тон. Она хорошо его знала. — Боги будьте милостивы, — прошипела она, закрывая глаза, чтобы не потерять самообладание, и заставила улыбнуться молчащему Джоффри. Он смотрел мимо нее и, конечно, не выглядел этим довольным. Она поднялась с колен и протянула руку младшему брату. Усадив его рядом с собой, она пристроила его под руку и немного позади себя, и повернулась, чтобы поприветствовать некоего королевского гвардейца, который презирал Рейниру Таргариен. На нем были не серебряные доспехи и белый плащ, а мягкая униформа, в которой он мог тренироваться. На боку у него висел меч в ножнах. Шейра на мгновение взглянула на него, а затем на руку Коля, лежащую на рукояти. — Сир Кристон, — вежливо поприветствовала она. — Принцесса. Ее пальцы сжали рукав Джоффри. — Я не знала, что принцессе и принцу запрещено проводить время на тренировочном дворе. Его темные глаза метнулись к ее брату. В них мелькнуло что-то жестокое. На его губах расцвела усмешка. — Я полагаю, — он снова перевел взгляд на нее, — что это не место для игр, — он наклонил голову, — принцесса. — А я думаю, — твердо сказала она, — что пока мы никому не мешаем, это не должно иметь значения. Мой брат и я – Таргариены, сир Кристон. Я очень сомневаюсь, что кто-либо из мужчин в этом дворе будет против нас, а если и будет, — она изо всех сил старалась не дать ему пощечину за тот взгляд, которым он сейчас сверлил ее череп, — я уверена, что они не стали бы озвучивать это после вчерашнего… выступления моего отчима. Ее сердце бешено колотилось. Ладони вспотели и дрожали. Она поджала колени, чтобы не упасть. Если бы она достаточно крепко сжала челюсть, то смогла бы держать подбородок высоко, а не ежиться под напором его хмурого взгляда. Ее мать рассказывала ей лишь одну вещь о Кристоне Коле. Одну вещь за последние девять лет. Он – человек, который, получив хоть что-то в жизни, почувствовал, что достоин абсолютно всего. Поэтому, если он добьется от нее хотя бы намека на капитуляцию, она уверена, что он позаботится, чтобы это было все, чем она когда-либо впредь занималась. И хотя ее мать могла испытывать неприязнь ко многим людям – особенно к Отто Хайтауэру – ни один из них, казалось, не вызывал таких эмоций, как упоминание о Кристоне Коле. Что бы он ни сделал с Рейнирой… с матерью Шейры… Принцесса тоже ненавидела его за это. Кристон сделал шаг ближе, положив руку на свой меч. — Это угроза? — Я не занимаюсь угрозами, сир. Нет, нет, это не было угрозой, но ей хотелось, чтобы это было так. Ей казалось, что она может упасть в обморок от того, как близко он был. От того, с такой ненавистью от смотрел на нее. С такой язвительностью. Если она когда-либо думала, что Эймонд ненавидит ее, она ошибалась. Его взгляды были улыбками по сравнению с Кристоном. Если она думала, что Эймонд может убить ее, то знала, что это сделает Коль. И это заставило ее дрожать. Ее тошнило. Он насмешливо произнес. — Прямо как Ваша мать, не так ли? — Это честь, я бы сказала. — Честь? — эта усмешка наконец-то появилась на его темных чертах. — Я бы удивился, если бы Вы и Ваша мать… — Сир Кристон! — Мой принц, — жестко. Сдержанно. Гораздо добрее. Шейра закрыла глаза. Какие бы боги ни существовали, им определенно нравилось испытывать ее терпение. — Моя мать, — ухмылка тронула губы Эймонда, когда он присоединился к королевской гвардии, — желает нас скоро видеть, и я хотел бы снова повалять тебя в грязи, пока солнце не поднялось слишком высоко. Эймонд перевел взгляд на Шейру. Она встретила его пристальный взгляд. Кристон прочистил горло и кивнул. — Конечно, мой принц. Он сказал это с уважением. Даже с почтением. Как будто называть Эймонда по его титулу не было насмешкой для рыцаря, как это было, очевидно, для Шейры. Выпрямившись, Коль бросил свирепый взгляд на Шейру и откланялся, на волосок разминувшись с ее плечом, когда направился к стойке с оружием. Шейра на мгновение проследила за ним взглядом и обернулась к Эймонду, ожидая, что он сделает ехидное замечание по поводу ее рождения или неспособности противостоять Кристону – хотя ей показалось, что она справилась с этим на удивление хорошо. Одноглазый принц сжал челюсть и направился вслед за рыцарем, но, проходя мимо нее, на мгновение остановился, чтобы прошептать на валирийском: — Не раздражай его. — Я… Однако он уже прошел мимо, бросив взгляд на Джоффри, который уставился на него, дрожа от страха. В его руке был его деревянный меч. — Не перенапрягай запястье, — сказал он мальчику, не сводя глаз с меча Джоффри, — держи его так, словно пожимаешь чью-то руку. А затем он ушел, оставив Шейру пристально смотреть ему в спину, когда он подошел к стойке вместе с Кристоном и еще несколькими рыцарями. Ей не нравилось, что она могла видеть разницу между ним и Колем. Что она продолжала наблюдать, как он взял тренировочный меч и несколько раз повертел его в руке, полностью сосредоточившись на клинке. Что она почти хотела поблагодарить его снова. Что она почти и сделала. Ей это совсем не понравилось.———————
Эймонд
———————
Шлюха. Именно это почти сорвалось с языка Кристона. Эймонд не знал, почему он остановил рыцаря раньше, чем тот успел произнести это слово. Прежде, чем Коль успел сказать Шейре правду о ее матери. Прежде, чем он смог сказать ей это в лицо, когда за ее спиной стоял младший лорд Стронг. Он должен был позволить Кристону сказать это. Но он видел это. То, как сошлись ее брови. То, как ее зубы касались нижней губы. Как она старалась держать подбородок высоко, но он опускался с каждым произнесенным словом. То, как она отступала назад, когда Коль приближался к ней. То, как с ее щек сошел всякий румянец, и она выглядела такой же болезненной, как его отец. Боги сочли нужным сжать его сердце и принудить к расплате. Боги сочли нужным сжалиться над ней через него. В тот момент он был их марионеткой. Возможно, это было потому, что он видел, как она смеялась со своим братом. Щекоча его, как будто ему было пять, а не почти десять. Играя во дворе, где мечи и сталь, определенно, не были развлечением. Возможно, именно из-за того, что ее темные глаза выделялись на веснушчатых щеках, и солнце сочло нужным разогреться сегодня, несмотря на тучи, проплывающие высоко над головой. Возможно, боги видели в ней воплощение невинности, несмотря на ее грехи. Несмотря на витиеватый вырез ее платья. Несмотря на свободное серебряное ожерелье, которое спускалось по ее груди и между ними. Несмотря на мелькание чулок, когда она бегала с братом, хихикая, как будто она не обнажала часть своих ног. Несмотря на то, что ее темные волосы в некоторых местах начинали выглядеть взъерошенными, как будто она только что основательно развратничала. Несмотря на ранку на ее губах от укуса зубов, на которую Эймонд уставился, стоя рядом с Кристоном, точно околдованный. Ввергнутый в оцепенение. Королева-ведьма, как она сама себя называла, стоя со своим братом, пока Эймонд наблюдал за ней из дверей во двор. Конечно, она должна быть ведьмой, если смогла на несколько мгновений лишить его рассудка. Она наложила на него заклятие, намереваясь осадить его своими еретическими манерами. Прежде чем вмешаться, он попросил у Воина силы противостоять ей. Помочь ему в этой битве за игнорирование выпуклости ее грудей. Ее распухшую нижнюю губу, покрытую синяками и кровоподтеками. Ее растрепанные волосы, не убранные назад ни арселе, ни заколками, ни косами. Воин, конечно, услышал его мольбы и не дал ему запнуться о свои слова, когда он направился к Колю. Когда он стоял рядом с Шейрой, глядя на нее сверху вниз – не на ее грудь и не на ожерелье, хотя он видел маленькие рубины, вплетенные в серебряные звенья цепи, и на то, что находилось между ее грудей, он не смотрел именно на них – когда сказал ей не раздражать Кристона. Когда он захотел остаться рядом с ней, потому что в воздухе витал аромат медовых сот, когда он наклонился, чтобы прошептать ей. (Он не признался бы, что в тот момент задышал немного глубже). Когда увидел ее младшего брата и то, как Шейра заботилась о нем, защищая Джоффри, как Алисента защищала Эймонда в ту ночь девять лет назад. Когда он почувствовал непреодолимое желание просто поправить хватку мальчика, не ради благодарности или одобрения Шейры, а потому, что это сломало бы мальчишке запястье, если бы он продолжал держать меч неправильно. Это бы обеспокоило Эймонда. Если бы его волновало, что подумает Шейра, он бы оглянулся на нее, чтобы уловить выражение ее лица. Но он этого не сделал. И когда он был у стоек и готовился к спаррингу, снимая дублет, он пытался найти ее в группе людей, которые присоединились к ним. Ему было все равно, смотрит ли она. Ему было все равно. Однако он хотел, чтобы она увидела, насколько он опасен. Что он был настоящим Таргариеном. Что он был лучше ее и ее братьев во всех отношениях. Что он не только оседлал самого большого дракона, дракона-завоевателя, но и мог постоять за себя в поединке на стали. Ее племянники, тренирующиеся у сира Гаррольда, уже знали об этом, но что насчет нее? Знала ли она? Видела ли она его в бою раньше? Знала ли она, насколько он опасен? Эймонд стоял напротив Коля со щитом в одной руке и мечом в другой. Он ухмыльнулся, вращая клинок, уже чувствуя, как его охватывает возбуждение от поединка. Волнение. Обещание неминуемой победы. Кристон напал первым, размахивая сегодня мечом вместо своего любимого моргенштерна, и Эймонд поспешил отступить в сторону, позволив оружию скользнуть по его щиту. Эймонду нравилось подпускать врагов близко. Все ближе и ближе, пока они не подумают, что он вот-вот проиграет. Пока они не подумают, что он решит сдаться. Пока они не почувствуют вкус победы на кончике языка. И тогда он берет лидерство в свои руки, принимая на себя ведение танцем с жестокой силой, которая ломает их волю и втаптывает в грязь. И сегодняшний поединок с Кристоном ничем не отличался от других. Он всегда был самым сильным бойцом из всех, с кем ему приходилось сталкиваться – если не считать одного поединка с сиром Гаррольдом, который решительно поставил Эймонда на колени, – но принц уже привык к усталой тактике Кристона. Он увернулся от дугообразного замаха, и крутанулся на месте, едва не закончив поединок быстрым ударом в спину Коля, но рыцарь уклонился и развернулся, парируя удар. Пока они обходили друг друга, Эймонд заметил Шейру в толпе. Она не смотрела. Она сидела на лестнице с братом, записывая что-то на своих бумагах, в то время как маленький лорд Стронг играл мечом у ее ног, бормоча что-то, над чем она смеялась. Почему она не наблюдала за ним? Вращение. Блок. Разве она не должна? Разве она не должна быть сосредоточенной на его борьбе? Из благодарности? Страха? Любопытства? Ее братья наблюдали за ним, так почему же не наблюдала она? Уклон. Контр. Эймонду было необходимо, чтобы она узрела его победу. Чтобы увидела, каким жестоким он может быть. Увидела, насколько он стал сильнее с тех пор, как Люцерис Веларион искалечил его. Отражение. Поворот. Замах. Что ее так забавляло, что она, черт возьми, даже не удосужилась посмотреть на него? Удар. — Очередной прекрасный поединок, мой принц, — сказал Кристон, подняв руки в знак сдачи и улыбаясь. Гордость явно сквозила в его комплименте, но Эймонду было все равно. Он был слишком сосредоточен на Шейре. Не на ней. Нет. На том, что она игнорировала его. Что она была настолько слаба и самонадеянна, что не удосужилась взглянуть на врага, стоящего прямо перед ней. Королевский гвардеец, казалось, уловил рассеянность своего принца и проследил за его взглядом. Он усмехнулся, и, когда Эймонд опустил меч, Кристон хлопнул его по плечу. — Не обращайте внимания на эту испорченную дрянь, — прошептал он, — несомненно, она такая же, как и ее шлюха-мать, — он фыркнул, — интересно, она такая же, как… — Она все еще принцесса, сир Кристон, — жестко прервал рыцаря Эймонд, медленно поворачиваясь к нему лицом, — и моя племянница. Рейнира – моя сводная сестра. Возможно, будет лучше, если мы… не будем говорить о них на такой манер. Брови Кристона нахмурились, а тяжелый взгляд лег на его лицо, но он все равно кивнул. — Конечно, мой принц, — медленно сдался он, — иногда легко забыть, что все женщины, даже такие, как они, созданы по образу и подобию Матери, не так ли? — Хм. Эймонд смотрел, как его наставник уходит, чтобы поупражняться с несколькими молодыми людьми, готовящимися к службе в городской страже. Нет, он не смотрел. Скорее, он уставился на него, прожигая дыры в спине Коля. Что-то раскаленное докрасна лизнуло его разум и грудь, когда он услышал, как Кристон отзывается о Шейре. Это был не гнев. Это не было разочарованием. Он не был уверен, что это было, но знал, что единственный способ избавиться от этого чувства – это помешать Колю закончить свои слова, какими бы они ни были. Хотя у него было представление о том, что это могло быть, и оно не было красивым. Это заставило огонь внутри него стать синим, почти белым, и он мог бы поклясться, что его разум и сердце расплавились вместе с его костями. Он знал, что Кристон ненавидит Рейниру. Все ненавидели, но Эймонд особенно. Он слышал об этом многое от своей матери. Однако Шейра? Кристон не имел права. Вообще никакого. Шейра была предметом ненависти Эймонда. Его предметом для оскорблений. Предметом, чтобы мучить и пугать. А не гребаного Коля. В этот момент Эймонд кипел; гнев практически вырывался из его головы потоками пара. И, к сожалению, любой, кто вставал на пути Эймонда «Одноглазого» Таргариена, когда он был близок к срыву, обязательно испытывал его гнев. — Ты видишь ее? — Кого? — Принцессу, ты, гребаный ублюдок. — О… да? Уши Эймонда навострились, как только он услышал разговор в нескольких футах от себя. Он выпрямился, крепко обхватывая рукой обтянутую кожей рукоять меча, и оглянулся через плечо. Двое молодых мужчин, несомненно, из городской стражи, стояли рядом; один, очевидно, смотрел на Шейру, а другой неловко переминался с ноги на ногу. Шейра наклонилась, заправила волосы за ухо и подняла с земли палочку древесного угля. — Как там зовут ее мать? Более неуклюжий из них пожал плечами. — Отрада Королевства? — Да, точно! — он хихикнул и покачался взад-вперед. — Боги, какое наслаждение могла бы доставить мне эта прелестная штучка, — пошутил он, толкнув локтем своего товарища с похотливой ухмылкой, — как думаешь, она трахает своих братьев? Или брата короля? Или… Эймонду надоело слушать эти гребаные извращённые бредни. Он схватил мужчину за воротник и дернул его на себя, игнорируя сдавленные от удивления вздохи и намереваясь заткнуть ублюдка. Эймонд подтащил его ближе и швырнул вперед. — Служащий городской стражи всегда должен быть готов к схватке, хм? — спросил он, его пальцы чесались от желания вступить в бой. На настоящих мечах. Если Деймон Таргариен мог обезглавить человека за то, что тот назвал его жену шлюхой, а пасынков – бастардами, то, конечно, Эймонд не преминул бы отрезать язык человеку, говорящему о Шейре в столь унизительной форме, в такой, что даже Эймонд не осмелился бы сказать или подумать. Он не был таким болваном. Как его брат. Это было то, что мог бы сделать Эйгон, и, вероятно, уже неоднократно делал. Матерь, конечно, не стала бы отвечать на его молитвы, если бы он был хоть немного похож на своего пьяного брата. — Ну же! Покажи мне мастерство почтенной городской стражи, охраняющей наши улицы! — тихо прошипел он. Мужчина потер горло, переводя взгляд с Эймонда на своего друга. — Мой принц, — пробормотал он, — я не уверен… я не уверен, что это… Эймонд склонил голову, на его губах появилась ухмылка, и он поднял меч. — Не уверен в чем? Хм? — он сделал несколько шагов и увидел, как мужчина, спотыкаясь, отшатнулся назад, когда люди начали наблюдать за ними. — Твой принц велит тебе продемонстрировать свои умения, сир; разве это не то, что ты хотел бы продемонстрировать? Или, может быть, — он искоса взглянул на мужчину, хотя нет, грязь на его ботинке – более подходящее слово для человека, стоящего перед ним, — у тебя нет ничего, что ты мог бы показать? Мужчина неловко откашлялся. — Твое имя? — Ион Гастингс, мой принц. Ион Гастингс… Эймонд подумал, что это слабое имя для еще более слабого человека. — Ну? Ион вздохнул и переступил с ноги на ногу, держа меч наготове. — По вашему приказу, мой принц. Эймонд усмехнулся и стал ждать, пока мужчина не начнет волноваться. Пока руки стражника не задергались от слишком сильного предвкушения. Пока мужчина не начал разминать ноги, надеясь снять напряжение в своих слишком жестких коленях. Он подождал, пока тот не подошел к нему. Ион бросился на Эймонда, и принц легко уклонился. Служащий городской стражи был левшой, что было редкостью и когда-то могло поставить Эймонда в невыгодное положение, но этот человек не был фехтовальщиком. Возможно, племянники Эймонда даже смогли бы одолеть его. Он легко поймал еще один небрежный замах и повернул их клинки так, что заставил Иона отступить назад, и тот споткнулся от силы, с которой Эймонд парировал удар. Эймонд пожал плечами. Это было слишком просто. Ему нужно было унизить мужчину. — Ты собираешься нанести удар, сир? Ион сжал челюсть, голубые глаза сузились. — Конечно, попытаюсь, мой принц. — Тогда старайся усерднее. Ион снова, и снова, и снова пытался нанести точный удар, но каждый раз его меч отскакивал от меча Эймонда или он вовсе промахивался. Он был слишком медлителен. Слишком слаб. Слишком неуверен в себе. И Эймонд был готов наконец прекратить свои игры. Он продолжал заставлять его отступать. Все дальше, дальше и дальше. Люди отодвигались с дороги, большинство из них были слишком восхищены мастерством Эймонда, чтобы по-настоящему увидеть, что происходит. (Эймонд не знал, что его лицо исказилось от гнева. Стало свирепым. И Кристон заметил. Он заметил, что обычно спокойный и собранный принц внезапно втаптывает – не бьет, нет, это было бы совсем нечестно – этого стражника в грязь без всякой на то причины). Ион осекся, пытаясь парировать удары Эймонда, и споткнулся, ударившись о землю так сильно, что его голова стукнулась об нее. Но принцу было все равно. Он продолжал замахиваться. Он не мог остановиться. Его кровь была горячей. Раскаленной, огненной и дикой. Ему нужно было продолжать. Продолжать биться и сражаться. Его руки не выпускали меч. Его руки не переставали напрягаться и сгибаться с каждым мощным взмахом. Он не мог остановиться, пока тупой тренировочный меч Иона не треснул и не раскололся, попав на его лицо. — Я уступаю! Я сдаюсь! — вскрикнул Ион, протягивая руки в знак капитуляции. Люди хлопали и шептались об Эймонде. Он знал, что это так. Он знал, что они поздравляют его. Снова говорят о том, как хорошо он справился. Но он тяжело дышал. Сердце колотилось в голове вместе с болью, которая пронзила его искалеченную глазницу. Уступать было нельзя. «Боги, какое наслаждение могла бы доставить мне эта прелестная штучка!» Ион не был похож на того, кто был готов обмочиться, когда говорил это. Он был самодовольным. Таким уверенным в себе. Таким вульгарным и похабным. Но теперь Эймонд смотрел на него и видел лишь ребенка в теле подобия мужчины. Он видел лишь вонючий кусок дерьма на ботинке. Однако этого было недостаточно. Эймонд протянул мужчине руку, чтобы поднять его на ноги, и Ион поколебался, но принял ее. Принц ухмыльнулся и похлопал мужчину по плечу. А затем ударил его. Под костяшками пальцев раздался треск, и он почувствовал, как кожа разошлась от силы, с которой он сломал Иону нос. Кровь хлынула моментально. Была ли она первой у него или у Иона, ему было все равно. Что-то высвободилось в тот момент, когда он увидел, как Ион принял удар, когда тот рухнул, схватившись за лицо с криком, пытаясь остановить кровь. Затем Эймонд, выпрямившись, почувствовал, что огонь остывает. Его дыхание выровнялось. Его руки больше не чесались. Отец направил его к справедливости, а Воин дал ему силы для ее осуществления. (На другом конце двора Джекейрис и Люцерис прервали свои тренировки с Гаррольдом и наблюдали за поединком принца. Они оба чувствовали, что им стало немного труднее дышать, глотать, двигаться. Злость словно сгустила воздух, как патока, и не позволяла делать ничего, кроме как стоять на месте. По другую сторону, Шейра отводила глаза, изо всех сил стараясь не поворачиваться в сторону лязга металла и потасовки, но когда она услышала болезненные крики, то вздрогнула и, наконец, посмотрела). Рука Кристона опустилась на плечо Эймонда – тонкое предупреждение, и принц стряхнул его хватку. Он бросил взгляд на Иона. — Еще раз скажешь что-то подобное, и следующим будет твой язык, похабник. Сквозь кровь и боль на лице Иона проступило узнавание. Эймонд протиснулся мимо Кристона, внезапно раздраженный звяканьем мечей и больше не заинтересованный в тренировках, и направился к лестнице. Какой был смысл оставаться? Он был лучше их всех. Он намного превосходил их в мастерстве. В умении. Во всех аспектах их жалкой жизни он был лучше. Так же, как он был лучше своего брата. Лучше, чем эти… Шейра пристально смотрела на него снизу вверх. Когда он перестал шагать? Она была бледна, и так же быстро, как взглянула на его кулак, она снова перевела взгляд на его лицо. Ее темные брови нахмурились, и болезненное выражение омрачило ее красивое лицо. Обыкновенное. Обыкновенное лицо – поправил он. — Твои костяшки, — прошептала она на валирийском. Как будто он не знал. Как будто он был слишком глуп, чтобы понять. Неужели она действительно считала себя умнее? Лучше? Неужели она была настолько убеждена, что должна говорить с ним так, будто он глупее всех? Он не потрудился взглянуть на них. Он пытался понять, почему он все еще стоит там. Смотрит на нее. Не двигаясь. Она убрала с лица прядь волос, и Эймонд понял, что ей потребовались все силы, чтобы не смотреть на кровь. Слабая. Она была слабой, несмотря на свое сильное имя. Он ненавидел ее. Он ненавидел ее. Он ненавидел ее. Эймонд наклонился и левой рукой, не раненой и покрытой лишь мозолями, схватил ее за запястье и заставил подняться на ноги. — Пойдем со мной, — сказал он, не давая ей возможности возразить. Она вздрогнула от неожиданности, уронив свои бумаги. Шейра вырвала у него свою руку. — Если ты желаешь моего присутствия, дядя, то можешь просто попросить, а не, — она опустилась на землю, чтобы собрать свои вещи, — обращаться со мной так грубо! Ее глаза вспыхнули негодованием, но Эймонду было все равно. Абсолютно. Она сложила свои бумаги и, наклонив голову, спросила: — Итак, что же это такое, что ты считаешь уместным… Неужели она не может просто замолчать и пойти с ним? Эймонд снова схватил ее за запястье, но на этот раз не дал ей времени протестовать и потащил ее за собой. — Джоффри! — позвала она мальчика, который остался позади них. — Джофф, оставайся со своими братьями и не отходи от них, хорошо? Эймонд закатил глаза. — Ну же, племянница, — пробормотал он, потянув ее за собой, пока она не оказалась рядом с ним, — твои братья… достаточно сильные. Они могут постоять за себя. — Джоффри все еще ребенок, дядя, — возразила она. Ее тон задел его, и он понял, что она уловила его колкость. На его губах появилась ухмылка. Вот она настоящая. — Насколько я помню, в его возрасте мы могли свободно разгуливать по этому замку, разве нет? — И к чему это нас привело, хм? Эймонд сделал паузу, придвигая Шейру ближе к себе. Его взгляд скользнул по ее лицу, и он наклонился. Медовые соты. Сирень. Ягоды – он не мог точно сказать, какие именно, но они были сладкими с нотками терпкости, и он знал, что чувствует этот запах в воздухе вокруг нее. Ела ли она их? Похоже, ей нравились виноград и апельсины, если судить по вчерашнему вечеру. Какие ягоды она предпочитала? Нравились ли ей дикие ягоды, растущие в Королевском лесу? Прямо на деревьях, среди высоких кустов с древесными тростниками и зелеными продолговатыми листьями, с которых свисали гроздья синих ягод? Он стиснул челюсть и отпрянул от нее. Она была слишком близко. — Я бы сказал, что мы оказались именно там, где нам предназначили боги, — сказал Эймонд, ведя ее мимо удивленных лордов и леди вверх по лестнице. — Ты и твои боги, — пробормотала она. — Возможно, тебе бы не помешало обрести веру. — А тебе, возможно, не помешало бы прекратить этот бессмысленный разговор! — Но это не я после смерти буду гореть в Седьмом пекле. — И не я тоже. Невыносимая. Она была совершенно и полностью невыносимая. — Возможно, тогда Отец обречет тебя на черную яму. — Если твой драгоценный Отец, — прошипела она, — существует, то я охотно последую за ним в какую-нибудь… какую-нибудь черную яму! Но пока твои боги не встретят меня лицом к лицу, боюсь, я никогда не обрету в них веру. — Грешница. — О, прошу прощения, дядя, — насмехалась она, — стоит ли мне молить о прощении на коленях у твоих ног? Должна ли я возложить корону на твою голову, о Верховный септон? Должна ли я поклоняться каждому твоему слову и движению, потому что ты утверждаешь, что знаешь волю богов? На коленях. У его ног. Молить у него прощение было бы, конечно, хорошим началом. Но на коленях. У его ног. Щеки раскраснелись. Глаза расфокусировались и стали тяжелыми. Грудь начала быстрее вздыматься. Каково бы было чувствовать, как она находится в его власти? Или любая другая женщина? Его рука в ее волосах – темные кудри – когда он направляет ее губы – розовые и полные со слегка кривоватыми зубами спереди – к своим… Эймонд резко прочистил горло и проговорил молитву, прося прощения за такие мысли. Он был выше этого. Он не поддавался искушению так легко. — Куда мы идем? — спросила она с раздражением. — Если бы ты замолчала и перестала раздражать каждого встречного мужчину, с которым сталкиваешься, то возможно, ты бы уже догадалась. — Раздра….Раздражать? Я? — Да, непутевая девчонка. Это прозвучало резче, чем он хотел, потому что их постигла тишина. Такая, что он мог слышать легкую запинку в ее дыхании. Шейра слегка кашлянула, когда Эймонд привел их в свои покои. Он толкнул двери и только тогда, когда оглянулся на нее, понял, что произошло. Понял, что держал не ее запястье, а ладонь, переплетая ее пальцы со своими. К тому же, его рука была намного больше. Тверже. Грубее. А ее рука была маленькой, нежной, гладкой, такой мягкой, что он не думал, что она хоть раз в жизни работала. Но когда он повернул их руки, то увидел ее ногти. Вместо идеальной чистоты, которую он ожидал увидеть, они были неровными, как будто она обкусала их настолько глубоко, насколько это было возможно без появления крови. Однако по бокам, в основном на больших пальцах, были крапинки ржаво-красного цвета. Она их ковыряла. Как его мать. Шейра отдернула руку, словно его прикосновение обожгло ее – возможно, так оно и было, – и поднесла большой палец к губам, покусывая кожу вокруг ногтя. Эймонд задался вопросом, отслеживала ли она вообще, что делает это. Потому что она смотрела куда угодно, только не на него, осматривая его покои, но не поднимая глаз. Тех самых глаз, которые теперь не переставая моргали. — Чего ты хочешь, дядя? Она была тихой. Пропали ее сарказм и язвительность, и Эймонд боялся, что это его вина. Разве не он назвал ее жалкой прошлой ночью? Что же изменилось теперь? Почему его это вообще волновало? «Отдай ей статуэтку дракона и покончи с этим», — напомнил ему голос. Да. В этом и была проблема. Дракон. Пока у него была статуэтка, чувство вины не позволяло ему испытывать к ней то, что, как он знал, он должен был испытывать: безграничную ненависть и презрение. Он был слишком непостоянен, когда дело касалось этой девчонки-бастарда. В один момент ему захотелось посмотреть, как она выходит из себя и показывает всем, какая она на самом деле. В другой, его руки дернулись, чтобы оттянуть палец от ее зубов. В третий, он почувствовал, что она была лишь фальшивой маленькой девочкой, ничуть не лучше своей импульсивной матери. А затем, он хотел дать ей фрукт взамен, подарить ей ее собственную оливковую ветвь, хотя бы для того, чтобы она перестала хмурить губы. Ее губы, покрытые синяками и ранками. Эймонду нужно было отдать ей эту чертову статуэтку. Сейчас, пока он не сошел с ума. До того, как он начнет ненавидеть ее чуть меньше, чем она того заслуживала. — Я… Я должен кое-что… — О, боги! Твоя рука, я совсем забыла! Эймонд поднял раненую руку и наблюдал, как Шейра выбежала в коридор из его покоев, поймала служанку и торопливо дала молодой девушке указания. Он поднял руку. Да, у него немного разбились костяшки, но это было не так уж страшно. Бывало и похуже. Для него это была всего лишь царапина, не заслуживающая ее внезапного беспокойства. Фальшивого беспокойство, напомнил он себе. Она, конечно, не стала бы беспокоиться из-за нескольких разбитых костяшек. Не из-за него. Она всего лишь стремилась немного разрушить его защитные стены, ровно настолько, чтобы в нужный момент ударить его по больному месту. Но Эймонд был умнее, и не поддался бы на подобные уловки такой девушки, как она. Шейра поспешила вернуться и с минуту осматривала комнату, прежде чем подвести Эймонда к одному из диванов. — Я не смогу слишком долго на них смотреть, — пробормотала она, — но я могла бы попробовать прочистить рану, как только Рамона вернется со всем необходимым, — она снова взяла его за руку, — а теперь сядь и… хм, у тебя есть какой-нибудь кусочек ткани? Носовой платок… ох, подожди! Эймонд медленно сел, не в силах оторвать взгляд от девушки-бастарда, когда она потянулась в карман юбки и достала простой черный платок с красной нитью на подкладке. В углу был изображен маленький дракончик. — Если ты собираешься бить мужчин, — она вздрогнула от этой мысли, и Эймонд начал задумываться, насколько слабым на самом деле было ее сердце, — то должен, по крайней мере, попытаться не задевать их кости или зубы. Служанка постучала в дверь, и Шейра взяла у нее чашу и тряпки. Она что-то прошептала и вернулась к Эймонду, поставив вещи на стол, когда двери в его покои со скрипом закрылись. Он вдруг почувствовал себя в клетке. Здесь. В своих покоях. С ней. Она была в его покоях. Это должно было быть быстро. Легко. Он привел ее. Он отдаст ей дракона, чтобы облегчить чувство своей вины. Она бы ушла. Тогда он был бы волен ненавидеть ее как угодно, и она покинула бы его разум. Но она все еще была здесь. Он все еще не отдал ей дракона. И теперь она помогала ему промывать рану, которую он, конечно же, знал, как залечить. Шейра села рядом с ним и наклонилась к чаше с водой, чтобы обмакнуть в нее свой платок. — Дай мне руку, — приказала она. Нет, отдай ей дракона. Заставь ее уйти. Эймонд беззвучно повиновался. Шейра глубоко вдохнула и закрыла глаза, одной рукой сжимая руку Эймонда так нежно, что он не был уверен, что она вообще держала ее, а другой прижимала влажную ткань к его разбитым костяшкам. Эймонд мог только наблюдать за ней. Он мог только наблюдать, как она вслепую протирала жгучие порезы – когда жар его крови наконец-то улегся, появилось это резкое жжение, но он не хотел этого признавать. Ее ловкие пальцы скользнули по порезам, и она вытирала их, очищая его кожу от крови, как могла, не глядя. — Прошу прощения, — прошептала она, — если это не очень приятно. От вида крови у меня болят голова и желудок. Он не смог удержаться, чтобы не спросить: — Почему? Шейра пожала плечами. — Мне никогда не нравилось видеть ее, но… но в ту ночь, когда… — ей не нужно было заканчивать, Эймонд все понимал. Он понял слишком хорошо, — полагаю, что этого было достаточно, чтобы полностью отвратить меня от крови и насилия. Эймонд насмешливо хмыкнул. — И все же ты позволила своему брату искалечить меня. — Позволила? Мы были детьми, дядя, — кратко возразила она, кладя свой платок на стол и открывая глаза лишь для того, чтобы найти маленькую миску с чем-то, чего Эймонд не узнал. Она взяла тряпку и, не открывая глаз, положила ее на костяшки его пальцев. Только когда порезы были закрыты, она позволила себе открыть глаза. Но теперь она обратила свой темный взгляд на него, — насколько я помню, я умоляла всех вас остановиться. Я плакала и умоляла, но ты так сильно хотел назвать меня и моих братьев бастардами и ударить моих сводных сестер, прежде чем взял камень и пригрозил убить Джейса и Люка. Если тебя и покалечили, то только потому, что мои братья защищались. Конечно, она бы так подумала. Конечно, она была настолько самонадеянна, чтобы утверждать, что это была его вина. — Что я сделал не так в тот день, племянница? — огрызнулся он, возмущение поднималось в его горле. — Я заявил права на дракона без всадника; Вхагар выбрала меня, и тем не менее, я подвергся нападкам со стороны своей собственной семьи за то, что сделал это? Насколько это было справедливо, а? Пять на одного? Какой у меня был выбор, кроме как защищать себя? Только потому, что твои братья не смогли оправдать надежды своего отца… — Перестань беспокоить моих братьев и сестер. — Что? — Рейна и Бейла потеряли свою мать, которая сказала Рейне, что, возможно, однажды Вхагар станет ее. Она потеряла не только мать, но и дракона, а ты насмехался над ними за это. Я знаю… знаю, что драконы сами выбирают, с кем быть связанными, и в ту ночь мне было грустно, но я смирилась с тем, что произошло. А затем ты был так… так… так жесток в своих словах! Шейра выглядела на грани слез, когда зачерпнула какую-то припарку и начала накладывать ее на тряпку. Эймонд внушил себе, что поморщился от боли, когда зелье просочилось в его порезы, а не из-за девушки рядом с ним. — Только Джейс и я зна… Я имею в виду, насмехаться над смертью человека, который помогал вырастить меня и моих братьев? Человека, который умер так мучительно, но так бережно о нас заботился? Который защищал нас? Который защищал моих мать и отца? Ты насмехался над ним и над потерей, которую мы пережили, чтобы оправдать свою жестокость. Эймонд сжал челюсти, не зная, что ответить. Конечно, это было потому, что она была настолько невежественна в своих грехах и грехах своих братьев, что Эймонд даже не мог придумать, что на это ответить. Как человек, повидавший мир, может убедить человека, жившего только в пещере, что мир существует? Невежество было красивой завесой. И высокомерие тоже. Она была покрыта и тем, и другим. — Мне жаль, что ты потерял глаз, дядя, — вздохнула она, взяв другую тряпку и положив ее поверх припарки, — но я никогда не буду сожалеть о том, что ты сделал. Как ты и сказал тогда: это стоило того, чтобы получить Вхагар. Да. Да, он сказал это, не так ли? И да, теперь у него самый большой дракон. Конечно, именно у него. Но у него не хватало глаза. Части самого себя. Вхагар была лишь продолжением. Сам Эймонд никогда не смог бы стать целым, не с зияющей дырой в черепе, которую он заполнил сапфиром только для того, чтобы почувствовать, что там все еще что-то есть. Девушка-бастард закончила перевязывать костяшки его пальцев, и как только ее прикосновение покинуло его, пальцы Эймонда дернулись. — Итак, что же такого важного ты нашел, чтобы тащить меня в свои покои, дядя? — спросила она почти устало. Румянец с ее щек исчез. Под ее карими глазами была тьма. Эймонд счел бы ее уставшей, словно она только что пережила неделю без сна, оплакивая кого-то. Взгляд Эймонда метнулся между ее глазами, а его рука медленно опустилась на колени. Дракон. Ему нужно было отдать ей дракона. Избавиться от своей вины, покаяться, и тогда он мог бы – в идеальном мире – никогда больше не думать о ней. Но он все еще чувствовал, как кончики ее пальцев касаются его руки. Он все еще чувствовал, как она нежно прижимает влажную ткань к его порезам. Он все еще чувствовал вкус винограда, который она дала ему прошлой ночью. Он слышал, как валирийский слетает с ее губ. Он все еще чувствовал запах медовых сот, сирени, черники, а теперь еще и календулы. Была ли это календула, из которой она сделала припарку? В воздухе витал сладковато-горький и слегка терпкий аромат. Теперь на его руке. Его руке, которую она держала. Дракон. Отдай ей дракона. Эймонд поджал губы и отвел взгляд. — Мужчины на тренировочном дворе плохо о тебе отзываются, — сказал он вместо этого, почти небрежно по своей природе. Нет, нет, отдай ей дракона. Освободись от нее! — тебе было бы лучше избегать их и двора в целом. Сир Кристон тоже часто там бывает. — А… и эта информация потребовала… привести меня… сюда? — Будь благодарена, что я рассказал тебе, или не будь, — отмахнулся Эймонд, — мне все равно. Отдай ей дракона, сейчас же. — Я, — она прочистила горло, — я благодарна. — Хм. Шейра встала и разгладила свои юбки, прихватив чашу и лишние тряпки. Но платок и припарку она оставила. — Если это все, дядя, — сказала она, — то я должна вернуться к братьям. Джоффри сегодня на моем попечении, и я достаточно долго пренебрегала им, — она кивнула на ткань и припарку, — верни мой платок тогда, когда очистишь его от крови. В благодарность за мою заботу о последствиях твоей глупости. Держи припарку несколько часов, дай порезам подышать и тщательно промой их, а на следующий день снова нанеси припарку. Повторяй это в течение нескольких дней. — Мне не нужно… — Не за что, дядя. Шейра пронеслась мимо него, унося с собой аромат медовых сот, сирени и черники. Она исчезла прежде, чем он успел сказать что-то еще, и Эймонд понял, что его рука все еще протянута к двери, пальцы раскрыты и готовы схватить ее и потянуть назад. Но ее там больше не было. Он был один. В своих покоях. С деревянным дракон, лежащим на его столе, и календулой, подслащивающей воздух.———————
Шейра
———————
Шейра не осознавала, что у нее дрожат руки, а сердце подступает к горлу, пока она не увела Джоффри с тренировочного двора под неубедительным предлогом своего внезапного возвращения и не вернулась в крыло их семейного замка. Джоффри был доволен тем, что поиграл, а потом задремал на ее кровати. Но она не могла уснуть. Она могла только сидеть на краю, глядя в кованые железные окна, когда ее руки дрожали, а сердце бешено колотилось. Она не знала, почему она это сделала. Почему позволила ему взять ее за руку, когда он бесцеремонно тащил ее в свои покои. Почему она не стала сопротивляться. Почему она велела Рамоне сбегать в ее покои и взять припарку, которую она приготовила прошлой ночью для нескольких порезов на руках Джоффри от расколотой игрушки, с которой он играл. Почему она сидела и помогала ему, несмотря на тошноту в животе. Почему она терпела его раздражающую жестокость. Почему она все еще чувствовала, как мозоли его рук вдавливаются в ее ладонь. И почему ее волновало, что, возможно, в его бархатном голосе прозвучал оттенок грусти, когда он пытался оправдать свои действия той ночью девять лет назад.