Защитная мимикрия

Кроноса нельзя было недооценивать. Остроте ума его могли бы позавидовать многие – выкованная тысячами лет заточения, она не знала равных в мире людей. Перси жил на грани жизни и смерти. Однако, это самая «смерть» - попадание в руки Кроноса – вовсе не оказалась такой, как он предполагал. Ему сохранили жизнь. Когда прихвостни титана принесли его в огромной клетке из ржавого металла, Кронос только покровительственно прошептал в сознании Джексона: - Теперь твой дом здесь. Кастеллан присутствовал на обряде «заселения» Перси – у входа охрана в лице двух титанов с отсутствующим выражением лица, в спальне – камера. Да, здесь была спальня. А еще маленькая кухня и санузел. И выглядело это все далеко не худшим образом – собранный за пару дней дом обещал стать золотой клеткой. Лука не сказал ему тогда ни слова. Взгляд его вечно упирался в пол, носы собственных ботинок или окружающий пейзаж. Долина Смерти – так символично. Подальше от воды, подальше от Посейдона, который бы непременно дал сыну возможность выбраться. Здесь было по-настоящему красиво – величественные скалы вдалеке, позолоченные светом заходящего солнца, аккуратные дюны, заботливо уложенные ветром, белый песок под ногами. Друзья даже предположить не могли, какое место станет пристанищем для Перси в руках Кроноса. Надежда на спасение еще теплилась слабым голубоватым огоньком в сердце Джексона – он был уверен, что придумает что-нибудь. Его сила ему поможет. Его вера. Но Кронос не был бы Кроносом, если бы все было так просто. Убежать из домика посреди пустыни? Легко! Перси не собирались брать измором. Титан придумал более извращенный способ. Никому из греческих богов даже в голову бы не пришло использовать достижения современной науки для своих целей – это было бы для них слишком низко. «Мы же боги», - подумали бы они, - «У нас есть способы божественной силы». Но титаны – это не боги. Галоперидол. Каждый день. Внутривенно. Нормальная доза – одна инъекция в четыре недели. Метадон. Флунитразепам. Ни один психиатр не рискнул бы использовать все эти препараты вместе. Таблетки можно не глотать, а потом, когда доктор уйдет – выплюнуть. Выпустить препарат из своей крови нельзя никак – он расползается по всему организму, а последствия его применения видны уже через полчаса. Врач в черных брюках и белой рубашке приходил каждое утро с целым чемоданчиком шприцов и лекарств, осматривал Джексона и, сделав ему уколы, уходил. Перси не уставал сопротивляться – титаны, уменьшившиеся до размеров высоких увальней, привязывали его к огромному столу с резиновыми ремнями и натягивали их так сильно, что потом у юноши оставались белые следы на теле от давления вдобавок к посиневшей вене на сгибе правой руки. Он даже не представлял, что с ним будет. Если бы Луку спросили, чего бы он хотел больше всего, он бы не ответил. Не ответил никому, кроме себя. Отмотать время на несколько лет назад, бросить всю эту затею, быть довольным своей жизнью – и не важно, злится он на богов или нет. Беречь то, что у него было – друзей. То есть людей, которые считали его, Луку, свои другом. По-прежнему водить весь состав одиннадцатого домика за собой – на обед, на вечерний костер или на тренировку. Беззаботные воспоминания о прошлом лились патокой на тусклые мысли о настоящем. Если бы. Но уже ничего не будет так, как раньше. Он зашел слишком далеко. Титаны считали Кастеллана настоящим наместником Кроноса здесь, в Долине смерти, и всегда расступались перед ним, когда он приходил навестить Перси. Они точно знали, что он хладнокровно изводит его воспоминаниями о друзьях. Они точно знали, что Лука истязает его тело ножом или Коварным мечом. Если бы они только знали, что в людском мире ничего нельзя было знать точно. Сын Гермеса стоял на пороге низкого дома, а Перси смотрел на него, сидя на кровати. Вечер – солнце садится прямо за горы. Прячется. Лука выглядел в вечернем свете простым черным силуэтом, но за ним – высокомерная красота пустыни. Белые стены, белая постель, белая футболка на Перси. Даже кожа его побледнела. На фоне стены ярко выделялись только лохматые иссиня-черные волосы. «Защитная мимикрия», - подумал про себя Лука. Сердце его упало, когда он снова не увидел в поблекших глазах ничего – ни презрения, ни остатков любви, ни ненависти, ни просьбы в глазах. Пустой взгляд, зацепившийся за нашивку на пиджаке Кастеллана, перекинутого через руку, – больше ничего. Он просидел у его кровати два часа. Перси оставался спокойным, смотря в одну точку, потом резко вставал и начинал ходить по комнате туда-сюда – к единственному окну, выходящему на бескрайнюю песчаную долину, в кухню, он ложился на пол и резко вскакивал, прыгал на кровати и начинал плакать. Он обратил внимание на присутствующего в комнате Луку только один раз: хрипло, едва различимо сказал: - Принеси воды, пожалуйста. Кастеллан послушно подошел к раковине, плеснул в стеклянный стакан воды из-под крана, а затем, в который раз подумав, что водопровода здесь просто физически быть не может, достал из своей сумки целую бутылку воды и протянул ее Перси. Точнее, тому, что от него осталось. Парень мгновенно осушил бутылку, после чего залез под матрас. Он снова плакал. На стене Лука заметил зарубки. Четыре, перечеркнутые одной, и еще три рядом. Всего восемь. А это был девятнадцатый день. Уже одиннадцать дней в этом теле бился только метадон, вот-вот обещающий остановить бешеное сердце. Кастеллан ушел, не попрощавшись, а парень на кровати даже не заметил этого. Лука вернулся в свою временную обитель – домик в маленькой деревушке прямо у горного хребта. Дорога до охраняемого титанами дома занимала два часа, и Кастеллан возвращался уже ночью, пряча себя в темноте. Обрушившись на узкую кровать, не раздевшись, сын Гермеса еще раз доказал себе, что за эти девятнадцать дней – его собственные зарубки были над его головой – слезы в нем еще не пересохли. Светло-голубое постельное белье было покрыто белыми разводами от соли, подушка превратилась в слипшийся ком синтепона. На тумбочке стояла упаковка венлафаксина – это единственное, чем Лука питался последние три дня. В эти ночные бессонные часы он хотел только одного – умереть от передозировки. Но дрожащая рука рефлекторно выбрасывала только одну таблетку, и парень тут же отставлял упаковку дальше, убеждая себя пожить еще немного. Если бы его спросили, за что он себя винит, он бы отвернулся и сжал бы кулаки так, что ногти впились бы в ладонь. Да за все. Один полубог в масштабах целого мира. Он – всего лишь игрушка в руках отца всех богов. И в то же время – идол, которому поклоняются. Молодой парень, такой дружелюбный на вид. Отличное прикрытие. Сердце мальчика, на id-карточке которого значилось имя «Персей», перестало биться через три дня – передозировка флунитрозепамом. Или метадоном. Он попросту не проснулся. Тело было сожжено, а пепел развеян по пустыне. По крайней мере, Луке так сказали. Еще две недели назад… Уверенность в том, что все наладится. Беспокойная вырывающаяся улыбка, которую так тяжело спрятать от камеры. Расширившиеся от удовольствия зрачки, когда он видел своего гостя в дверях. Любовь в самой толще кожи и на кончиках ресниц. Лука вернулся в Нью-Йорк. Небо было по-прежнему голубым, деревья – зелеными, воздух не был раскален до предела. В мире не изменилось совершенно ничего, все продолжало идти своим чередом. В первую ночь после смерти Перси Луке все-таки удалось уснуть, выпив львиную долю снотворного. За эту ночь он, казалось, прожил целую жизнь. Лагерь, одиннадцатый домик, Джексон, Талия, Аннабет, сад Гесперид, «Принцесса Андромеда»… Не было места тревоге, Лука просто читал дневник своей жизни и переживал все заново. Последнее, что он видел – первый день Перси в Долине Смерти. Он пришел тогда с самого утра, и врачу пришлось уйти, чтобы не беспокоить Господина ожиданием. Джексон завтракал, найдя в здешних припасах целую упаковку шоколадных хлопьев. Он выглядел как самый настоящий ребенок – сидевший за столом, подогнув одну ногу под себя, он черпал из потемневшего от шоколада молока хлопья. Кастеллан закрыл дверь, чтобы до звуковых датчиков камеры не донеслись их разговоры. - Как ты здесь? - Нормально. Тут даже совсем неплохо спится. И еда есть, - довольно ответил Перси. – Будешь что-нибудь? - Нет, не надо. Я позавтракал уже. Ты мне расскажи лучше, как ты собираешься отсюда выбраться. - Ага, обязательно. Не забывай, Лука, формально ты мой враг, а сейчас ты занимаешься тем, что убиваешь мою личность. Ну, титаны должны так думать. В любом случае, тебе лучше не знать, потому что в этом деле ты мне не помощник. Кронос сразу же узнает, если ты соберешься мне помогать. А тогда нам обоим «крышка», - Перси говорил так спокойно, будто обсуждал погоду за окном. – И вот еще что. Ни в чем не вини себя. Я вижу, что не спал сегодня ночью. Бросай с этим. Все наладится. Все обязательно наладится. Лука почувствовал себя маленьким мальчиком в кабинете у классного руководителя. Тогда он порезался о страницу учебника, и на большом пальце его появилось три крохотные капли крови. Учительница тогда успокаивала его, гладя по голове, и говорила, что все будет хорошо. - Когда я выберусь отсюда, мы явно нескоро увидимся. Поэтому просто давай побудем вместе, ладно? – Перси отнес миску с ложкой в раковину. – Что ты об этом думаешь? Что он об этом думает? Лука ответил бы, если из океана слов в голове он смог бы вырвать хотя бы одно. Все смешалось в сознании от ощущения нереальности – они правда сейчас находится в Долине Смерти? Перси в заточении? Да быть такого не может. Это простая кухня, простое утро, это совсем не фантомный Джексон. Живой, осязаемый, из плоти и крови. Кастеллан встал со стула и подошел к Перси, обняв его. В этом жесте было что-то от их отношений с Талией в детстве – доверие, полное понимание, теплота. Сын Посейдона ответил ему тем же. Жара в пустыне не распространялась на дом, живущий по другим законам, но руки Перси были именно горячими, будто опущенными в термальный источник. Перси сам схватил Луку за воротник поло и притянул к себе. В поцелуе его, чувственном и глубоком, было что-то от лебединой песни, что-то особенно жертвенное. Он прикрыл глаза, а ресницы его слегка дрожали, будто он хотел подглядеть, смотрит на него Кастеллан или нет. Тот не смотрел – он включился в процесс со всей чуткостью, и все, что его сейчас заботило, стояло здесь же, напротив. Сын Гермеса прижался к стене и увлек Перси за собой. Тогда он не знал еще, что эти губы целуют его в солнечное сплетение в последний раз. Лука закрывал глаза все чаще и давал рукам все большую свободу. Все, что он мог запомнить зрительно, он уже постиг. Теперь – изгибы. Узкие плечи, острые локти, совершенная спина с искусно вычерченными лопатками. Воспоминания, которые просто невозможно выкинуть из своей головы. Джексон хватался за одежду Луки, сдергивая ее, словно за последнюю надежду. Надежда эта летела на пол к неприветливому белому линолеуму и собиралась в бесформенную кучу. Зачем-то Перси обхватил запястья Луки пальцами и отпустил гораздо позже, когда Кастеллан встал на колени, чтобы сделать то, чего не делал еще никогда. Каждый понимал реальность тупика, но они пытались убедить друг друга в обратном. Лука ушел только вечером, когда сумерки начали сгущаться над пустыней. Перси напоследок, прижав его к двери этой проклятой кухни, которая была свидетельницей всех их последних встреч, поцеловал его в шею и попросил не думать ни о чем плохом. В аквамариновых глазах была преданность и бесконечная грусть, прощание – все, что угодно, только не обвинение. Кастеллан предпочел бы, чтобы его обвинили во всех смертных грехах. Если бы Луку спросили, какой момент в жизни он хочет повторить, он бы не ответил просто потому, что не знал бы ответа. Не момент. Всю жизнь с возможностью изменения. Сейчас он – главный герой этого фильма, но заветная мечта – стать его сценаристом. Единственный, ради кого стоило жить, был уже глубоко под землей, у своего дяди. Ничего в мире не стоило этих аквамаринов в оправе насмешливого, но доброго лица. Из сна этого Луку вывел голос Кроноса, внезапно раздавшийся в его голове. Парень мгновенно разомкнул глаза, но не увидел ничего, вдохновляющего жить – только телевизор на стене и платяной шкаф. Вернуться бы в этот сон. Навсегда. «А что это мы грустим? У нас еще столько дел! Возвращайся в боевое настроение, вставай, ищи музу-любовницу», - от отца богов такое было слышать странно, но этот был тот самый голос, привычный и ничуть не изменившийся. - Метадон – мой новый любовник, - прошептал Лука. Лечиться тем, от чего умерла Мечта. «Да что ты». Черный сатин отвлекал Луку от слов Кроноса. Он невольно глянул на себя – он лег спать в черных брюках и черном поло – том самом, что было на нем в тот день. Черная кровать, черная одежда, темные мысли. «Твоя защитная мимикрия тебя не спрячет», - с иронией сказал Кронос. И он был чертовски прав.