«Врач сказал, у него слабый иммунитет…»
Медленными, неторопливыми шагами Скарамучча ступает по хорошо изученной каменной дорожке, ведущей прямиком ко входу в двухэтажный загородный дом, куда Дотторе привёз его, хотя ещё год назад обещал больше никогда этого не делать. Он обещал, что Скара никогда в своей жизни больше не увидит дверей этого дома, никогда больше он не ступит на его крыльцо, никогда больше не пройдёт сквозь стеклянные двери, никогда больше ему не придётся идти по холодному полу, минуя просторный гостевой зал, который с виду кажется почти нежилым: в помещении царит полная тишина и некая стерильность, будто картинка из каталога мебельного магазина.«Я понимаю, что ты хочешь ему помочь, но…»
Скарамучча прекрасно знает, что всё это окружение — этот интерьер, выполненный в светлых тонах, широкие окна с лёгкими гардинами, искусственные цветы на террасе — всё это иллюзия и макет для отвода глаз. Всё это не имеет смысла и толка, всё это лишь декорация — маленькое, незатейливое вступление перед началом серьёзного, основного действа, что скрывает под собой тяжёлый деревянный люк в полу террасы, который с ловкостью открывается, предоставляя путь вниз. Глубокий лестничный спуск в шестнадцать коротких ступеней. Скара так часто сбегал по ним, что знал их точное количество, а также время, которое затратит на подъём наверх. — Я сделал небольшой ремонт. Надеюсь, тебе понравится. Скарамучча старается не придавать значения словам Дотторе: он изо всех сил пытается сохранять спокойствие, стоически выдерживая напряжение и отгоняя от себя тревожные мысли о предстоящем будущем, в котором его скорее всего ждёт очередная пытка холодом или удушением, а возможно, что-то похуже. Под «ремонтом» Дотторе может иметь в виду вообще всё что угодно.«Но оставлять его на холоде? Тебе не кажется, что это жестоко…?»
Как и любому человеку, Скарамучче боязно от осознания приближающейся расправы, однако больше всего его пугает кое-что другое: почему, когда они ехали в машине, Дотторе всячески старался сдерживаться? Он никогда подобным образом не осторожничал, ему ничего не стоило ударить Скару или влепить пощёчину, но сейчас… Сейчас, пока Дотторе ведёт его к люку, в этот проклятый подвал, к этим чёртовым ступенькам, он идёт сзади, зачем-то аккуратно обходя юношу, словно преграждая ему путь, но не делая ничего такого, что могло бы его удержать. Он не тащит Скару волоком, не толкает его, он просто идёт позади… Что с ним происходит…? В какой-то момент юноша решает обернуться, чтобы взглянуть на Дотторе и распознать хоть какую-то эмоцию на его лице, но всё, что он видит, это как мужчина, чуть отстраняясь от него, подходит к столику у дверей террасы и прячет в маленький ящик ранее отобранный мобильный телефон. И, заметив, как Дотторе оборачивается, Скарамучча сразу же отворачивается следом, чтобы не быть замеченным. Он совершенно не понимает происходящего. И это начинает волновать его куда серьёзнее, чем ожидаемое впереди…«Знаешь, мне постоянно говорят, что я болен и мне нужна помощь…»
Может, Дотторе затеял что-то настолько ужасное, что всё происходящее прямо сейчас — это затишье перед бурей? Может, он сейчас аккуратен и осторожен для того, чтобы не спугнуть Скарамуччу раньше времени? Однако пускай это и начинало серьёзно беспокоить юношу, он, как и всегда, не собирался отступать. Как бы ему ни было страшно или больно, он обязан это выстоять.«Я смогу. Я выдержу. Я справлюсь…»
Спускаясь по ступеням, Скарамучча слышит, как люк позади него с хлопком закрывается, вместе с тем перекрывая основной источник света. В помещении становится слишком темно, однако Скаре хорошо известен этот спуск вниз, поэтому он, ни разу не оступившись, продолжает идти дальше ровным шагом, всё ближе и ближе подбираясь к металлической, с виду очень тяжёлой и громоздкой двери — похожей на такую, какие маньяки держат в своих подвалах… Ха-ха… ха… ха… — Не спеши, милый. Я не хочу, чтобы ты покалечился.Скарамуччу в момент напрягает услышанное, и даже не из-за отвратительного ласкового обращения, а потому что Дотторе, говоря нечто подобное, зачем-то намекает ему на «осторожность»… Блять… Скарамучче уже совсем не нравится то, что происходит. Дотторе ведёт себя очень странно, и это пугает его всё больше и больше. Куда больше, чем этот чертов подвал, из которого Скара, к слову, знает все выходы. Он изучил каждую комнату в этом проклятом месте, потому что побывал в каждой, потому что провёл здесь не одни сутки, потому что был здесь прикован, измучен и истерзан множество раз… … хотя нельзя сказать, что отчасти ему это не нравилось. Однажды он спустился сюда по своей воле и продолжал спускаться ещё множество раз… — Надеюсь, ты соскучился. Дверь с гулким, тяжёлым рокотом начинает медленно открываться и демонстрировать путь дальше: длинный коридор с несколькими дверьми, каждую из которых Скарамучча слишком хорошо знает. И пока парень, по установленным в этом месте правилам, разувается, оставляя обувь у двери, он беглым взглядом проходится по знакомому помещению на предмет «изменений», о которых Дотторе упоминал ранее.
«Нельзя оставлять ребёнка одного в темноте…»
Коридор в момент освещается тусклым белым светом, постепенно заливающим пространство — лампы под низким потолком понемногу накаляются, распуская неприятный зеленоватый оттенок, создавая атмосферу больничного помещения. Скарамучча не обращает никакого внимания на всё это: он привык, поэтому смиренно продолжает идти вперёд, позади себя слыша шаги Дотторе и глухой, едва различимый хлопок — звук закрытия тяжёлой двери, как знамение о подоспевшем неизбежном. Рано или поздно Скара бы в любом случае оказался в этом подвале. Поэтому он пришёл сюда добровольно, прекрасно осознавая, что иначе его бы ждал другой вариант — тот, в котором Дотторе тащил бы его сюда насильно.«Ты подвергаешь его пыткам…!»
— Какой ты сегодня послушный, Скарамуш, — подходя к юноше сзади и укладывая на его плечи ладони, шепчет Дотторе, — если бы ты только всегда был таким… — с мечтательным придыханием протягивает он, медленно усмехаясь, словно довольствуясь представленной в голове картиной. Больной ублюдок… — Я говорил, что сделал здесь небольшую перестановку, — приподнимаясь, сообщает Дотторе, — ванная теперь находится отдельно, — поясняет он, убирая от Скарамуччи руки. Юноша никак не реагирует на его действия и слова. Он хоть и внимательно слушает мужчину, но не выказывает никакой реакции. Дотторе этого попросту недостоин. — Пойдём, я тебе всё покажу. Продюсер обходит Скарамуччу и, уложив ладонь на его талию, притягивает чуть к себе, чтобы повести дальше вперёд. От ощущения тяжёлой ладони на своём теле парень слегка вздрагивает и сжимает губы, стараясь изо всех сил подавлять в себе отвращение.«Тогда перестань это делать! Дзуши ни в чём не виноват…»
Дотторе ведёт его до самой крайней двери и, открыв её, являет парню ванную комнату, которой раньше в этом самом месте и правда не было. Но зачем…? Пройдя следом за мужчиной, Скара беглым взглядом осматривается в помещении, в момент находя его слегка… странным. Оно было вполне обычным, с хорошей, дорогой отделкой, акриловой ванной, душевой кабиной с матовым стеклом, небольшим зеркалом над раковиной и парочкой узких шкафчиков — ничего примечательного или своеобразного, но от чего-то это место казалось каким-то жутким, словно наполненным неприятной атмосферой, которую юноша никак не мог определить. Будто что-то очень знакомое… такое, что Скарамучча видел прежде, что-то с отголосками из увиденных им когда-то картинок. Может, дело было в голубоватом цвете керамической плитки или приглушённом, холодном свете… — Раздевайся. С негромким хлопком закрывающейся двери, Скара в очередной раз слышит приказной тон голоса Дотторе, который ни на мгновение не пугает его. Не боится он и внимательного, едкого взгляда алых глаз, обладатель которых садится на бортик ванной, оказываясь почти лицом к лицу с юношей. Ему не боязно чувствовать на себе пристальное внимание в момент, когда он начинает медленно и плавно стягивать с себя одежду: хватаясь пальцами за воротник длинного пиджака, Скара снимает его с худых плеч, сбрасывая дорогую вещь прямо на пол. Он догадывается, что, скорее всего, Дотторе захочет выбросить всю его одежду, что сейчас на нём надета… — Поторопись. Я не хочу ждать. Слегка сдвинув брови, вдруг требует Дотторе и складывает руки на груди, словно пытаясь унять внезапно пробивающийся в его поведении лёгкий оттенок раздражения. Скарамучча вновь подмечает эту странную особенность в сегодняшнем настроении мужчины: помимо того, что он ведёт себя вполне обходительно (не считая достаточно грубых и резких высказываний), он продолжает выглядеть так, словно пытается… удержать в себе приступы агрессии. Что в машине, когда он замахнулся, но так и не совершил удара рукой, что сейчас, будучи раздражённым, он старается подавлять в себе эмоции и терпеливо ждать…«Просто перестань мучать его…!»
Это продолжает вызывать у Скарамуччи подступ тревоги: ему совершенно не нравится мысль, что Дотторе осторожничает, хотя ещё месяцем ранее, стоило ему услышать имя Кадзухи, так он срывался с цепи и вёл себя как откровенный психопат, а теперь… Да что, блять, происходит…? Пока парень терзался размышлениями, он продолжал расстёгивать рубашку, игнорируя въедливый взгляд мужчины, которым тот очень пристально следил за каждым движением тонких пальцев, поочерёдно расстегивающих маленькие пуговички. В какой-то момент Скарамучча осёкся, слегка задержавшись на одной из петелек, из которой почему-то не удавалось вытянуть пуговицу. И пока парень разбирался с этим, он вдруг услышал со стороны короткий, едва различимый агрессивный вздох — как очередное напоминание о том самом нетерпении, что Дотторе всячески пытается сдерживать. И это наталкивает Скарамуччу на одну рискованную затею: он вдруг решает замедлиться снова, чтобы спровоцировать Дотторе на ещё более гневную реакцию. Эта маленькая хитрость помогла бы парню понять, действительно ли мужчина пытается себя сдерживать или всё-таки причина была в чём-то ещё… Скара начинает имитировать неудачные попытки расстегнуть пуговицы, для вида пытаясь дёргать пальцами чуть быстрее — и спустя несколько секунд Дотторе и в самом деле начинает заметно мрачнеть от очередной заминки. — Тц. Скарамучча отчётливо слышит, как гневный тон в чужом голосе становится всё очевиднее, что не может не вызывать некоторое мимолётное ликование, однако, понимая, что долго мучить Дотторе ожиданием из-за дурацких пуговиц ему не удастся, Скара решается наконец покончить с ними и, «с трудом» расстегнув последнюю пуговицу… — Уродство. … он вдруг осознает, что куда больше этой раздражающей заминки мужчину взбесит кое-что другое. Услышав оскорбление, Скара замечает, как взгляд Дотторе опускается прямо на его обнажённые плечи, вдоль и поперёк осыпанные следами от укусов и засосов, не говоря уже о синяках на его предплечьях и талии, по которой мужчина скользит взглядом особенно долго…«Сейчас же иди в ванную…!»
И в его глазах, что постепенно наполнялись каким-то просто неистовым бешенством, и в движении линии его сжатых от злости губ Скарамучча видит свою маленькую победу — удавшуюся попытку довести ублюдка до того состояния, которое он не сможет удерживать в себе, и поэтому… Юноша внезапно даже для самого себя решается вдруг усмехнуться — коротко, одними лишь уголками губ, в движении которых сквозило явное довольство происходящим. И чтобы добить Дотторе окончательно, парень чуть оборачивается в сторону зеркала, чтобы самому с напускным наслаждением рассмотреть себя: свою шею, что опоясывают полосы от чужой руки и свои искусанные, зацелованные плечи, вдруг решаясь кончиками пальцев коснуться усыпанной метками кожи, будто подобным движением касаясь воспоминаний о вчерашней ночи с Кадзухой… — Ах ты…! Краем взгляда Скара успевает заметить, как Дотторе вдруг приподнимается и резким движением руки тянется к парню, чтобы схватиться за его волосы, больно сжав загривок в ладони. Переживая сладкое чувство победы, Скарамучча улыбается, рефлекторно жмурясь от дискомфорта, предвкушая, как прямо сейчас его окатит ещё большим приступом колкой боли от удара по лицу или телу — неважно, главное, чтобы Дотторе сорвался, чтобы… — Паршивец, думаешь, я не вижу, что ты делаешь?! …но вместо ожидаемой расправы Скара слышит насмешливый тон голоса, который сквозит холодной, жестокой издёвкой. Юноша с уколом испуга раскрывает глаза и встречается с лицом Дотторе, на котором вместе с проступающим гневом отображается ещё и некое сумасшествие, выражаемое в движении его губ, что растягиваются в слегка нервной улыбке. Нет, нет, нет… В этот самый момент до Скарамуччи доходит осознание: Дотторе специально сдерживается, он не позволяет себе нанести заметных увечий, не позволяет сорваться, потому что… Почему? Неужели он понял? Неужели маленький план, в котором Скара и не был уверен до конца, рушится ещё в самом начале? Чёрт, чёрт… — Раздевайся! Оглушив парня громким приказом, Дотторе с силой одёргивает голову Скары чуть назад, снова оттянув его за волосы. Это движение отдаётся несильной болью, под напором которой юноша ещё сильнее сжимается и, тихо шипя, с недовольством продолжает снимать с себя одежду, цепляясь за ремешок на своих шортах, чтобы стянуть их с себя. — Быстрее. Скарамуччу не пугают грубые действия продюсера; его не пугает то, с каким пренебрежением и даже проскальзывающим отвращением Дотторе выхватывает из его рук одежду, от остатков которой Скара старается как можно скорее освободиться; его не пугает нарастающее напряжение и гнев, с которым мужчина, вновь хватаясь за волосы юноши, грубо ведёт его и вталкивает в душевую кабину: — Дрянь! Скара впечатывается в холодную керамическую стену, касание к которой почему-то вызывает какое-то внезапное омерзение, из-за чего юноша в одно мгновение отстраняется, убирая руки от гладкой поверхности плитки. И стоит ему только услышать короткий «щёлк», оповещающий о закрытии двери кабины, он вдруг осознаёт… Блять… Скара коротко выдыхает, на мгновение закрывая глаза, предвидя, как прямо сейчас Дотторе дёрнет кран где-то в ванной, и из лейки душа хлынет вода. Ледяная, колкая, болезненно обжигающая… Ха-ха-ха-ха… ха… ха… Она стремительным потоком начинает окатывать Скарамуччу, разбиваясь неприятными касаниями капель к его волосам и коже его искусанных плеч, которые начинают слегка подрагивать от охватывающего его тело сильного холода. Колющая влага мгновенно пробирается слишком глубоко — прямо до костей, до боли в висках, что заставляет юношу рефлекторно отстраниться в попытке уйти в сторону, вжаться телом в стену душевой кабины в надежде хотя бы так ослабить переживаемые болезненные ощущения. Ощущения, к которым Скарамучча привык с детства.«— Что происходит? — серьёзным тоном спрашивает Аякс, аккуратно выпуская из своих рук чужие плечи, — блять, и почему ты такой холодный…?! — рыжий аж передёргивается, — я знаю, что ты у нас теплокровный, любишь холод и всё такое, но ты нахрен заболеешь здесь!
Теплокровный?
Ха…
Ха-ха-ха-ха-ха-а-а…»
Скарамучча никогда не любил холод, он просто привык к его ощущению на себе, привык к пыткам, в которых его окунали в ледяную воду, а затем заставляли сидеть на улице или в холодном помещении — таким образом кое-кто хотел «закалить» его, почему-то веря в то, что подобные процедуры смогут сделать его… сильнее.«Он ненавидел тёплую погоду, тёплые вещи, ненавидел ощущать всё это потому, что… привык.»
Он не просто свыкся с ролью мальчика для битья, он перенял всё, чему его научили, что вбили в его голову, что до сих пор он старается забыть и отречься — его мутное, неразборчивое прошлое, то, которое он отрезает от себя до момента, когда сбежал из родительского дома.«— Почему ты такой холодный? — спрашивает Кадзуха, оказываясь сверху, отчего Скара весь напрягается, — ты принимал контрастный душ?
Солист лишь кивает, чуть упираясь подбородком в подушку. Не может же он сказать правды, что он поехавший и что он пытал себя холодной водой, как напоминание о…»
… о тех страшных годах его жизни, сопровождаемых гиперопекой, психологической травлей, потерей близких друзей и пытками.«И всё это лишь половина из того отвратительного, чем был наделён богатый жизненный опыт Скары — такого никому не пожелаешь, о таком никому не расскажешь и не признаешься.»
Нескончаемыми, постоянными пытками, вещами, которые Скарамучча вольно или невольно старался забыть. Он не вспоминал о том, что ему пришлось вытерпеть, не жалел себя и всегда старался бороться даже с мимолётными отголосками своего прошлого…«Незакрытый родительский гештальт, о котором Скарамучча не расскажет никому даже под дулом пистолета…»
Даже самый свой большой страх — ощущение холода, который Скарамучча ненавидел, он смог обуздать. Постепенно, медленно вытравив из себя эту странную боязнь, которую ему привили родители. Когда Скара сбежал из дома, он перестал бояться этих слабостей, о которых, однако, вскоре узнал Дотторе. Он заметил, что Скарамучча слишком легко одевается, любит контрастный душ, и в холодную погоду он не жалуется на дискомфорт.«Кадзуха смог осмотреть парня, обратив внимание, что он очень легко одет для прохладной осенней погоды…»
Узнав о том, что родители вытворяли с собственным ребёнком, Дотторе, как последний ублюдок, решил, что эта пытка, которую он проворачивает прямо сейчас — одна из самых болезненных вещей, которую Скарамучча с трудом может вытерпеть. Но он вытерпел. Каждый раз терпел, каждый раз не позволял Дотторе пользоваться его слабостью, его психологической травмой, потому что…«— Это удобно, — пожимая плечами, отвечает Скарамучча, — к тому же я не люблю закрытые и тёплые вещи…»
Он научился с этим жить. И даже сейчас, пока он стоит под колющим потоком ледяной воды, постепенно переставая чувствовать пальцы ног, ощущая, как холод сковывает рёбра, как становится тяжело и невыносимо дышать, как к голове подбирается новый приступ боли — будто кто-то пронзал его бесконечным количеством осколков…«Я смогу. Я выдержу…»
Скарамучча терпит. Это было ожидаемо. Это и в самом деле одна из самых любимых пыток Дотторе, та, которую он использовал, когда не желал оставлять на юноше очевидных, заметных увечий… Блять… Он весь содрогается, понимая, что его план рушится. Всё, очевидно, идёт не так, как Скарамучча задумывал. Момента с тем, что Дотторе внезапно будет сдерживаться, чтобы не нанести явных увечий, Скара никак не ожидал. Он знал, что продюсер захочет отомстить, возможно, даже догадывался, что ублюдок привезёт его сюда, в этот чертов подвал, хоть и верил (и очень зря), что он не сделает этого снова… Но что делать теперь? Был, конечно, вариант самому себе наставить синяков и порезов, но, во-первых, умышленное причинение себе боли — это не так просто, как может показаться, а во-вторых, если дело дойдёт до полиции и расследования (такова была изначальная цель), почти любой криминалист сможет отличить увечья, нанесённые самолично, от следов борьбы и насилия. Вариантов у Скарамуччи оставалось немного: он не очень понимал затей Дотторе на данный момент. Зачем-то он привёл Скару сюда, в эту новую, оборудованную ванную комнату, хотя раньше душевая располагалась рядом со спальней — там, где юноша и проводил большую часть времени, находясь в этом подвале. Какой смысл менять одно помещение на другое, если цель остаётся одна и та же? С каждой минутой, проведённой в душевой кабине, стекло которой покрылось пеленой из-за слишком низкой температуры воды, Скарамучче становилось всё сложнее думать. В какой-то момент вжиматься телом в стену стало ещё более болезненным и неприятным, чем находиться под потоком воды. Тело больно скрипело от подбирающейся слабости, от охватывающей дрожи, которая постепенно превращалась в лихорадку — ощущение, к которому Скарамучча был также готов. Он терпел этот ужас, стоически выдерживая боль, не тратя драгоценные силы на то, чтобы попытаться открыть дверь кабинки. Он прекрасно знал, что это бесполезно, так же как и кричать, просить о помощи или плакать — это всё лишь растратит тепло, которого, на самом деле, уже давно не было в его содрогающемся теле. Блять… Скара закрывает глаза, ощущая, как по векам стекают капельки холодной воды, причиняя боль даже ресницам, кончикам волос. Любое движение превращалось в откровенную пытку: пальцы рук начинали деревенеть от холода, а ноги тряслись, не выдерживая больше леденеющее с каждым мгновением тело, позволяя Скарамучче медленно сползти по стене… Дотторе… Он делает последнее движение руками — обхватывает себя, ладонями проводя по плечам, касание к которым отдаётся едкой болью. Скара старается сохранять хоть какой-то рассудок, не поддаваясь отчаянию — он знает, что если сейчас сдастся, то потом…«Я смогу…»
Он и не такое переживал. Не такое выдерживал. Пока в ванной есть свет, пока он слышит отдалённые шаги и хлопки двери, пока ощущает присутствие кого-то за стеной, ему не страшно. Ему не страшно, не страшно…«Пожалуйста, выпусти меня…»
Скара устало упирается лбом в холодную керамическую плитку, уже не чувствуя тупой боли в голове, не чувствуя как его руки опускаются, как его сознание мутнеет, он перестаёт слышать шум стекающей воды… Хватит… Нет. Он не позволит Дотторе пользоваться его слабостями и страхами, потому что их просто нет. Их не существует. Скара их искоренил, уничтожил, отрезал от себя, словно вырезал из себя часть — часть своей жизни до семнадцати лет — того самого года, когда он сбежал из дома. После всего… После того, что отец сделал… После того, что он сделал с…«Мой драгоценный…»
Скара вдруг вздрагивает, переставая слышать шум воды, а затем до него доносится приглушённый знакомый «щёлк», после которого дверка душевой кабины слегка приоткрывается… Юноша с трудом открывает глаза, видя неразборчивый, смутный силуэт за размытым стеклом. Мерзкий ублюдок… Теперь Скарамучча ещё больше ощущает желание посадить его в тюрьму, пускай Дотторе его хоть изнасилует или убьёт — он сделает всё, чтобы об этом узнала полиция, чтобы психопата посадили за решетку. Этот уверенный в себе мудак даже не думает, что Скара сможет выдержать его дурацкие пытки с холодом? А он выдержал и даже готов встать и… А…? Пока Скара делает слабую попытку приподняться, он вдруг вздрагивает, слыша, как дверь ванной комнаты снова закрывается, а затем… В помещении резко выключается свет. Что…?! Юноша, едва держась на ногах, раскрывает дверцу душевой кабины, взглядом почему-то сразу же обращаясь влево — в сторону двери, на которой находились крючки для полотенец. Нет… Скара проводит руками по лицу в попытках смахнуть прилипшие к коже волосы, чтобы те не мешались ему вглядываться в плотную, кромешную темноту… Не может быть… Этого просто не может быть…. Скара кое-как выбирается из душевой кабины, стараясь аккуратно ступать по кафельному полу, чтобы случайно не упасть из-за воды, что стекает по его ногам. Парень на ощупь, постепенно привыкая к темноте, находит раковину и зеркало, пытаясь руками найти полотенце, тряпку, одежду — хоть что-то, что Дотторе всегда оставлял после, чтобы хоть немного согреться, но… В этот раз там ничего не было. Не было ни коврика на полу, ни хоть какой-то вещи, потому что… Отец делал тоже самое. После пыток холодной водой он выключал в комнате свет, оставляя Скарамуччу в холодном помещении совершенно одного. Дотторе никак не мог знать об этом, но именно это он и делал прямо сейчас. Подвергал Скару, пожалуй, самому большому страху его детства, к которому он уже никак не был готов.___
Маленький Куникудзуши, весь сотрясаясь от пробирающего его худое тело холода, тщетно пытается открыть не поддающуюся его рукам тяжёлую дверь, что отделяет его от родителей… — Пожалуйста, выпустите меня! Он уверен, что они его слышат, потому что даже сквозь горячие, горькие слёзы, что расчерчивают его лицо, до него доносятся знакомые громкие голоса, иногда срывающиеся на откровенно агрессивные крики. — «Прекрати это! Сейчас же выпусти его!» Куникудзуши слышит голос мамы, что просит… нет, требует отца открыть дверь ванной комнаты, которую тот по обычаю запер, заключив сына в холодном, тёмном помещении; в этом ужасном, маленьком пространстве, что сдавливало худого, дрожащего мальчика, который отчаянно пытался выбраться из этого страшного места: он царапал дверь, бился маленькими ладонями и изо всех сил дёргал металлическую ручку, что неприятно обжигала кожу его мокрой после душа руки… — «Заткнись! Я сказал, что буду делать то, что считаю нужным!» Горячие слёзы — те, что продолжали градом стекать по его лицу — были тем единственным, что хоть немного согревало его. Тем, что не позволяло ему окончательно потеряться в потоке из холодного и пугающего — из того, что сковывало сознание ребёнка, до ужаса напуганного всем происходящим. — Папа, пожалуйста, выпусти меня… Сколько бы Куникудзуши ни старался, сколько бы он ни пытался привыкнуть к тому, что отец время от времени запирает его здесь, подвергая страшной пытке — холоду, что расстилается по всей комнате из-за плохо спроектированной вентиляции — всякий раз мальчик переживает это событие одинаково: с последующей травмой его психики, которая не в состоянии была защититься от всего этого, позволяя ему испытывать этот ужас снова и снова. — «Ты угробишь нашего ребёнка!» Мальчик не прекращает попыток выбраться, он продолжает колотить по двери руками, горько и протяжно воя, ему невероятно, непосильно страшно в этой кромешной темноте, в этом удушающем холоде, в практически полном одиночестве — он словно пытается кричать, но его голос, почти осипший… его просто никто не слышит. — «Просто признайся, что ненавидишь его!» С каждым новым ударом, с каждой новой попыткой открыть дверь Куникудзуши чувствует, как его тело слабеет — как липкое чувство страха, что подкашивает его худые ноги, подбирается к мальчику так близко, что заставляет его наконец обессилеть и упасть на пол, сжавшись и уткнувшись головой в собственные колени, обнажённую кожу которых он опаляет горячим дыханием, пока продолжает тихо плакать… — Папа… Он не чувствует больше ничего, кроме боли — бесконечной, страшной, невыносимой боли — той, которая, словно иглы, касается его слабеющего тела, его ног и рук, его дрожащих плеч, по которым стекает ледяная вода после душа в той самой маленькой кабинке, в которой отец постоянно запирал его и включал холодную воду, заставляя мальчика переживать ужасный дискомфорт. — «Ты прекрасно знаешь, что он болен! И ему нужна помощь!» Дискомфорт, который, как считали его родители, пойдёт ему на пользу. Они оба были убеждены в том, что их единственный сын, «чудом» оставшийся в живых после рождения, нуждается в помощи — в особенных, по мнению отца, процедурах, которые он называл «закаливанием». — «Я всё больше убеждаюсь, что болен здесь только ты!» Мать не очень охотно, но всё же пыталась отгородить Куникудзуши от воздействия его отца. Ей было крайне тяжело идти против него, в том числе ещё и потому, что она очень много лет разделяла мнения своего супруга… — «Ты ведь знаешь, что мне не пришлось бы заниматься всем этим, если бы…» Если бы в этом сложном, невероятно запутанном мире, устройство которого неведомо маленькому созданию — человеку, не понимающему, за что ему приходиться расплачиваться прямо сейчас… За какие грехи или ошибки он вынужден сидеть здесь, на холодном полу, и тихо скулить, позволяя остаткам слёз скатываться по его лицу…? — «Если бы только Макото была жива…» Куникудзуши, в очередной раз находясь здесь, в закрытой ванной комнате, чувствует странное, такое неразборчивое помутнение, тяжесть во всём теле, которая спустя несколько минут начинает расслаблять его, и… — «Вы что наделали?!..» … позволяет мальчику ослабеть окончательно, потерять равновесие и упасть, ударяясь головой прямо о кафельную плитку… — «Госпожа Кудзё, что с ним такое?! Что происходит?» … и в момент ему становится тепло, мягко и липко — он перестаёт чувствовать боль и страх, в очередной раз оказываясь прижатым к полу ванной комнаты. — «Что происходит?! Вы! Вот что с ним происходит!»… больше никакой темноты…
— «Но вы сказали…»
… больше никакого холода…
— «Я сказала, что у него слабый иммунитет, а не призывала вас пытать его!»… больше никакой боли…
— «Райдэн, вы что, сумасшедшие?!»… больше никакого Куникудзуши…
— «Вы потеряли одного ребёнка, а теперь пытаетесь угробить ещё и второго?!»… так должно было быть всегда…
— «Я звоню в полицию…!»… его не должно было существовать…
— «Госпожа Кудзё, ради безопасности вас и вашей семьи остановитесь сейчас же.»… если бы только Макото была жива.
___
— Блять… блять… Едва не упав на пол, Скара хватается рукой за столик у раковины, едва держась, чтобы не рухнуть на скользкую плитку: ноги его совсем не слушаются после долгого пребывания в холодной воде. — Дотторе… Скара едва держится под гнётом разрывающих его болезненных воспоминаний: они с каждой секундой накатывают на него, сдавливая его вместе с кромешной темнотой, в которой он, кажется, начинает просто сходить с ума от внезапной, начавшейся паники: он будто слышит голоса, он будто слышит собственные крики, он будто слышит звуки воды — колкой, холодной, той, которой отец обливал его прежде чем, чем впустить в ванную холод… доводящий тело Скары до лихорадки. — Ублюдок… Сжав трясущиеся от холода губы, Скара вдруг сгибается над полом, ощущая как ноги дрожащие с болью сгибаются в коленях. Он чувствует невыносимую боль, которая отдаётся неприятным хрустом, раздающимся слишком громко в его голове. — Кх…! Скара срывается на крик, пытаясь удержать в себе собственный голос, который кажется ему осипшим из-за холода. Блять, блять… Он ощущает холод везде: саднящими коленями и ногами, которыми касается кафельной плитки, словно сидит на острых осколках битого стекла. Он чувствует, как прохлада забирается под кожу, словно его пронизывали десятками игл, вбиваясь прямо в кости. — Кх… Скарамучча прикладывается головой к тумбе из-под раковины, рукой пытаясь вытереть лицо — ему плохо удаётся передвигаться из-за ужасного дискомфорта и боли во всём теле, которая вскоре сламывает Скару окончательно, заставляя его согнуться над полом, упираясь лбом прямо в поверхность холодной, скользкой кафельной плитки, которую он от безысходности начинает агрессивно царапать, раздирая собственные пальцы до крови… — Кха… ха… ха… Её едкий, неприятный запах забивается прямо в нос сквозь горечь крупных, обжигающих, истеричных слёз, громких всхлипов, которыми заполнялась проклятая ванная комната всякий раз, когда Скара оставался там один по воле своих родителей. — Ха-ха-ха… Скара переживает не просто физическое истязание, которое кажется не таким уж тяжёлым, сейчас он испытывает настоящий, природный страх — ощущение утягивающей пучины отчаяния и ужаса, то, что на протяжении многих лет в него вселял отец. — Ха-ха-ха-ха-ха… Скара начинает протяжно и громко смеяться, ощущая подступ паники, которая сковывает его и без того похолодевшее тело. Юноша весь трясётся, словно оказываясь несколько лет назад в той же ванной комнате… Ну конечно… Вот почему эта комната показалась ему такой знакомой. Потому что это была такая же ванная: такой же голубоватый оттенок плитки, такой же душ, зеркало — всё как один в один из самых страшных детских воспоминаний. Ублюдок, больной, сумасшедший ублюдок… Дотторе не просто пытал его, не просто запер его в ванной, выключив свет. Он рвал глубокие раны, то, что Скара так отчаянно старался забыть. Он пытался отрезать от себя прошлое, в котором его собственный отец подвергал подобным пыткам. Он называл это профилактикой, думая, что так Скарамучча сможет стать крепче здоровьем и телом, которое с рождения казалось его родителям больным и немощным.«Ничтожество…»
Так родители защищали его. Они всегда пытались «спасти» его, оградить от всех болезней и бед, но в какой-то момент отец воспринял это слишком… слишком… — Дотторе… Скарамучча, переживая невероятно страшнейшую тяжесть в груди — боль от разрывающих его воспоминаний и страхов, постепенно заполняющих всё его естество будто кто-то пронзает, словно плюшевую куколку, безжалостно затыканную булавками. Будто кто-то или что-то рвёт его изнутри, будто кто-то пытается вытащить наружу всё самое болезненное, самое сокровенное, то, от чего он пытался скрыться и сбежать…«Мне лучше знать, что с тобой происходит…!»
Скара безостановочно пытается сделать себе больно: он пытается разодрать собственные пальцы, старается затмить физической болью панику и удушье, что подбирается к его глотке, не позволяя больше охрипшему голосу сорваться на очередное: — Ненавижу… Скарамучча начинает задыхаться, продолжая истошно пытаться кричать, переживая самую настоящую истерику, лёжа на холодном кафельном полу, крупно вздрагивая от этой ужасной психологической пытки, он словно находился в неконтролируемой панической атаке, которая никак не сходила, не отпускала его дрожащее от холода и ужаса тело.
«Я так много сил вложил в тебя…»
В его голове не было места хоть каким-то мыслям, кроме тревоги и страха, кроме воспоминаний лиц, голосов, жестов — и большинство из них принадлежали одному человеку, тому самому, который ломал и без того больного ребёнка.
«И где твоя благодарность…?!»
— Ненавижу тебя…! Ненавижу! Скара не понимал, к кому он обращается, к отцу, который нанёс собственному сыну тяжёлую психологическую травму, или к Дотторе, который, откуда-то узнав обо всём этом, решил повторить события, только…. В этот раз всё было хуже. В этот раз за дверью он не слышал голосов родителей, он был совершенно один — сам с собой, наедине, в глубоком одиночестве переживая постепенно отходящую на второй план панику, которая заменялась сильнейшей дрожью — ответом околевшего от холода тела на подгоняемую вентиляцией прохладу, что очень медленно заполняла ванную комнату.«Что? С кем? С этим выродком?!»
Скара с трудом обхватывает себя руками, ощущая, как его плечи невольно вздрагивают, как с его мокрых, холодных волос, прилипших к лицу и шее, стекает ледяная вода, доводя юношу до судорог… Всякий раз, когда ему было особенно плохо, когда он едва выдерживал пытки отца, он думал о…
«Этот парень, как там его? Нива?!»
Он вспоминал лицо человека, который показывал ему мир, который открывал глаза на удивительные, прекрасные вещи, на то, что помимо холодной ванной комнаты, больниц, врачей, вечных криков отца, слёз матери и безразличия сестры, есть что-то ещё…«Хорошо — это весьма мягко сказано. Скара давно не ощущал себя настолько комфортно где-либо… Ни дома, ни в каких-то местах для отдыха ему не было так тепло и так уютно, как здесь. В этом приятном полумраке, в слегка скользящем аромате чая, сигарет и… Кадзухи…»
«Не смей с ним общаться, понял меня?!»
Есть что-то такое, что заставляло его проживать день изо дня, не задумываясь о плохом. Что-то, что поднимало его с колен, что-то, что внушало ему хоть какую-то веру в себя и силы…«Кадзуха…
Рядом с ним Скарамучча чувствовал не декорацию, не пустую иллюзию, а настоящую, вполне ощутимую свободу…
И, возможно, волю к жизни…»
Скарамучча вдруг открывает глаза.«Иначе я собственными руками придушу его…»
Дотторе, как и отец когда-то, истязал Скарамуччу, пытаясь окончательно сломить, подавить волю или, может, что ещё… Он не вникал в их мотивы — он был занят выживанием. И несмотря на сложности, слёзы и боль… Кое-кто научил его…«Как будто вместе с чувством свободы, наполняющим каждую клеточку его тела и каждый самый укромный уголок его сознания, он желает ощущать полюбившееся тепло и то самое неведомое ему чувство — то, которое он уже так давно отвык испытывать…»
Скара не позволил отцу удержать его рядом с собой, он не позволил себе простить его и мать, не позволил себе сдаться и вернуться к ним после того, как сбежал, после того, как подписал контракт с Дотторе. Он не позволил этому ублюдку забраться настолько глубоко, чтобы полностью подчинить себе его волю, он не позволил себе сломаться под пытками и извращениями, он не позволил ужасным мыслям о суициде догнать себя, он позволил себе поверить в то, что сможет выбраться и стать свободным.«Скарочка, может, ты станешь новым солистом «ANEMO»?»
Он доверился, потому что хотел бороться и отчаянно пытался вспомнить, каково это: быть живым, настоящим человеком, любящим тепло в холодную погоду.«Парень продевает руки в мягкий кардиган, сразу же согреваясь в чуть прохладном помещении: он не особо чувствовал холода, особенно сейчас, садясь прямо на тёплый, мягкий пол, но, видимо из-за дождливой погоды, царящей за окнами, Кадзуха захотел позаботиться о том, чтобы Скарамучче совершенно точно было тепло. И ему в самом деле было тепло, пока он слегка обнимал себя, одетый в просторный, мягкий кардиган, приятно пахнущий чем-то знакомым…»
Благодаря кое-кому он голыми руками хватался за собственные страхи, чтобы их преодолеть. Может, это было наивно и глупо, слишком сентиментально, Скара уже не помнил ни причин, ни деталей, он просто хотел бороться и идти дальше. Даже когда Нивы всё-таки не стало.«Хотелось сделать себе больно, хотелось задушить себя, хотелось наказать за то, что посмел надеяться на тепло объятий Кадзухи, на ласковые взгляды его красивейших и глубоких алых глаз…»
— Ха-ха-ха… — Скарамучча с трудом проводит ладонью по своему лицу, смазывая кровь, что подтекает из его расцарапанных пальцев. Он не чувствует горечи, он уже ничего не чувствует, кроме желания встать. Кроме желания подняться на ноги. И сейчас, пытаясь унять страшнейшую боль в груди и дрожь во всём теле, Скарамучча, громко всхлипывая, вместо паники, начинает ощущать… желание вновь увидеть его.«Я буду ждать…»
Скарамучча делает неуверенное усилие: он поднимается с саднящих колен, скользящих по холодному, мокрому кафельному полу, к которому ещё несколькими минутами ранее его прижимало тяжестью окатившей его паники. Он не позволит себе сломаться даже под гнётом столь ужасной мерзости, что Дотторе затеял. Психологическая пытка страхами из прошлого? Пожалуй, это было самым ужасным из всего, что ублюдок делал с ним…
«— Ты — моя муза, и ты меня очень вдохновляешь…»
Он больше не позволит никому и ничему поломать его… Он обещал, что выдержит всё.«То, что очень редко кому-то удавалось заслужить. То, что заставляло Скару постепенно открываться Кадзухе. То, благодаря чему он хочет постараться. То, что станет ключом от его золотой клетки и, наконец, освободит его.»
Он не смог спасти Ниву. Он не смог защитить его от своего отца, но…«Скарамучча сможет. Он выдержит любые последствия ради Кадзухи, ради того, чтобы защитить его. Неважно, что будет дальше. Неважно, сколько придётся вытерпеть. Наплевать.»
Скара делает ещё одну попытку встать на ноги, ему крайне тяжело удаётся совладать с собственным телом, пережившим паническую атаку и настоящую лихорадку. Но он находит в себе силы и поднимается, руками хватаясь за стену, царапая её и через боль прижимаясь к ней спиной, чтобы снова не упасть… Как вдруг… Он слышит какой-то хлопок, будто закрытие тяжёлой двери, что раздаётся откуда-то из-за стены. Он ушёл…? Тяжело дыша, Скарамучча снова проводит ладонями по своему лицу и, не давая себе больше ни секунды на промедление, вдруг начинает оглядываться в поисках решения. Он должен сбежать. Должен добраться до телефона, должен, должен… хоть что-то сделать. Ему нельзя здесь оставаться. Если Дотторе продолжит пытать его вот так, психологически, он никогда не сможет доказать этого. Привыкнув к темноте, Скара оборачивается к зеркалу, чтобы взглянуть на себя, а затем вдруг в отражении замечает шкафчик, что находится позади него. Хм…? А что если…? Он вспоминает, что иногда в шкафчике в детстве он находил полотенце. Это была редкость и, скорее, просто случайность: он понятия не имел, откуда оно там бралось, но подозревал, что это дело рук мамы… Скара делает несколько аккуратных, не очень уверенных шагов к противоположной стене, чтобы добраться до шкафа и, открыв его, и в самом деле находит там… одежду. Его нижнее белье, которое он стянул с себя, пока раздевался перед Дотторе. Ублюдок… Из груди Скары внезапно прорывается громкий кашель, который юноша старается побороть и вытерпеть. Он одевается, с большим трудом удерживаясь на собственных ногах, которые то и дело норовили снова сложиться в коленях. Я убью тебя… Но теперь ничего, кроме желания сбежать и отомстить, Скарамучча не чувствует. Он выберется. Он будет защищаться, даже если и в самом деле убьёт Дотторе — наплевать. Скара пробирается к двери, желая не просто открыть её, с силой дёрнув за ручку, желая встретиться лицом к лицу с любой проблемой, чтобы ответить, чтобы ударить, чтобы сбежать, чтобы выбраться…«Мой драгоценный…»
И внезапно, неожиданно для Скарамуччи дверь с лёгкостью поддаётся его рвению — она запросто открывается, являя перед собой пустующий, полутёмный коридор. Что…? Как давно она открыта…? Не веря собственным глазам, он аккуратно продолжает открывать дверь, осторожно и бесшумно стараясь ступать по полу, не создавая лишних движений, что временами практически невозможно было контролировать. Руки слегка потряхивало от остаточного холода, а ноги предательски дрожали, почти не сгибаясь. Скара упирается ладонью в дверной косяк, удерживаясь на месте, чтобы попросту не рухнуть на пол. Какого чёрта… Где Дотторе? Он и правда ушёл? Ему с трудом удаётся сделать шаг в коридор, который почему-то освещался темнее обычного: вместо мерзкого зеленоватого оттенка холодных ламп в помещении был странный полумрак, перебивающийся слабым миганием лампы над главным входом в подвал — железной дверью, за которой располагалась лестница наверх. Если бы Скарамучча был здесь впервые, он бы побежал прямиком к двери, в надежде её открыть, но он уже несколько раз проходил подобное и прекрасно знал, что единственный способ отпереть дверь — это воспользоваться ключ-картой, которую Дотторе носит с собой. Но этот вариант Скара сейчас даже не рассматривал: это бесполезно и только потратит его драгоценное время, которого… Он даже и не знал, много его или мало. Ему нужно просто как можно скорее действовать. Оставляя размышления, парень спешно проходит аккуратными шагами по коридору, взглядом сверля дверь впереди. Он знал, что открыть её не получится, но она была не единственным выходом из подвала. В одной из комнат была вентиляция. Скара однажды выломал решётку, чтобы попытаться сбежать, но… это фактически было невозможно. И даже несмотря на это, Дотторе всё равно заделал вентиляционный люк, заколотив его металлическим пластом. Это была потраченная в пустую попытка и, дабы не совершать похожей ошибки, когда Скара случайно заметил в одной из комнат, что была кабинетом Дотторе, небольшое окно под потолком, которое мужчина часто закрывал, чтобы не пропускать в помещение свет, он не стал пользоваться этим «выходом», оставив его на «особенный», действительно серьёзный случай. Именно такой, какой происходит прямо сейчас. Скарамучча помнил, что дверь этой комнаты находится совсем рядом с главным выходом, и, пока он добирается до нужной двери, молясь на то, чтобы она была не заперта, юноша оглядывался в поисках какого-нибудь тяжёлого предмета, чтобы либо выбить окно, которое, скорее всего, он просто так открыть не сможет, либо ударить вернувшегося Дотторе и, украв у него ключ-карту, выбраться через нормальный, рядом располагающийся выход. Идеи приходили сами по себе, они отчасти были слегка безумными, но в той суматохе, в той панике, в которой Скара пребывал, ему было всё равно: он просто должен как можно скорее выбраться отсюда и добраться хоть куда-нибудь: до телефона, чтобы позвонить Кадзухе или в полицию, наплевать. Главное — выбраться, главное… Чёрт…! Юноша подбирается к нужной двери и с силой пытается дёрнуть за ручку, которая, однако, с коротким, почти едва слышным лязгом внезапно поддаётся, позволяя Скарамучче открыть дверь. Что…? Не веря собственной удаче, Скара с пару секунд медлит, а затем, совершенно не думая, резко раскрывает дверь, напоследок зачем-то оглянувшись в сторону коридора. Может, чтобы убедиться, что там действительно никого нет… Стоит Скарамучче шагнуть вперёд, он сразу же подумывает запереться в комнате, в которой оказывается, однако стоит ему только нащупать выключатель сбоку от двери, чтобы включить свет, потому что в помещении было слишком темно… Как вдруг… Ярко-красный, бьющий прямо в глаза свет, внезапно заливший комнату алым, насыщенным цветом, в один момент являет Скарамучче… Чт… Что… ? Юноша поначалу жмурится, переживая дискомфорт из-за странного освещения, однако стоит ему пройти чуть вперёд и совсем слегка оглядеться… Что… что это…? Небольшая комната, когда-то служившая кабинетом Дотторе, была до потолка завешана фотографиями. Нет… Десятки, сотни различных фотографий, стикеров, рукописей, банковских чеков и всего остального, размещённого в каком-то особенном, будто выверенном порядке, было развешано на каждой стене, не оставляя ни одного, даже крохотного, пустого места. Нет, нет… Скарамучча замирает на месте, пока испуганным взглядом в немом ужасе осматривает вереницу разных кадров: всевозможных сцен и ракурсов, некоторые из которых были слишком… Нет… Скара вскрикивает от ужаса, закрывая рот ладонью, в момент начиная в панике трястись, потому что… каждая чёртова фотография, каждый кусочек, каждый фрагмент, каждая картинка, которую Скарамучча наблюдает — это был… …Кадзуха. Он был на каждом фото: на сцене, с друзьями, где-то на улице, в баре, в универе… Везде он, местами красиво улыбающийся, смеющийся, такой счастливый, влюблённый, красивый, такой… Нет… Каждая фотография была особенной: не было плохих, смазанных или странных кадров, хотя снимков было так много, что Скара едва мог осмотреть каждый, однако взглядом он цепляется за слова, написанные на некоторых из фотографий. Время, даты, числа, какие-то заметки. Нет, не может быть…«Редко ночует дома»
Написано рядом с одной фотографией, на которой Кадзуха стоит рядом с Хэйдзо у самого входа в студгородок. Приписка: адрес.
«Много курит»
На фотографии Кадзуха курит, стоя на балконе какого-то клуба или бара, попутно о чём-то переговариваясь с рядом стоящим Сяо. Приписка: Сяо, «Алатус», 23 года, бывший гитарист «Yaksa», Венти?
«Часто ходит в книжный магазин»
На фотографии Кадзуха стоит рядом с Итэром недалеко у книжного магазина.«Хэйдзо и Горо? Друзья? Живут вместе?»
Кадзуха говорит о чём-то с мрачным Хэйдзо, пытаясь у него что-то спросить, пока тот отмахивается от него с недовольным видом. Приписка: Сиканоин Хэйдзо, 20 лет, барабанщик «ANEMO».
«Он знает про Ниву?»
Фотография моста, на которой Кадзуха находится рядом со Скарой, крепко обнимая его…
«Банковский чек №…»
Кадзуха стоит в парке рядом со Скарой, задорно улыбаясь, пока приглашает парня сесть на велосипед. Приписка: романтик.«Стал чаще появляться на квартире»
Кадзуха в окружении своих друзей во дворе своего дома. Приписка: адрес.«Важно: плохо переносит крепкий алкоголь»
Кадзуха в баре на «Заводе».«Заключение о смерти: Каэдэхара Кагэхару»
О господи…
«Номер страховки…», «Номер телефона…», «Группа крови…», «Размер одежды… (широковат в талии)»
Нет, пожалуйста…
«Томо?», «Сара Кудзё?», «Он знает про Райдэн?»
Нет, нет, нет… — Нравится…? Пока Скарамучча старается перебороть ужас от всего, что он сейчас видит, его вдруг окатывает непосильным чувством отвращения — он слышит знакомый тихий голос позади себя. — Я старался. Скара не может двинуться с места. Он не просто сбит с толку, он чертовски напуган. Ему страшно от мысли, что всё это время Дотторе, оказывается, был в городе, и он… следил за Кадзухой? Зачем? Чтобы что? Чтобы показать это страшное место, чтобы… — У тебя всё такой же прекрасный вкус, Скарамуш. Что…? Юноша чувствует, как на его дрожащие плечи опускаются чужие ладони, ласково поглаживая их. — Он такой же замечательный. Такой же добрый… Нет… Скара вздрагивает, просто цепенея от ужаса, от страшной догадки, кого именно Дотторе прямо сейчас имеет в виду. — Он будет так красиво смотреться рядом с нами… — опускаясь к парню, низким шёпотом проговаривает Дотторе, — …в нашей с тобой спальне. Нет, нет… нет… — Давай пригласим его?