All that's left

Хакон обиженно надувает губы в ответ на очередную подъебку Эйдена, не находя что ответить. Почему это так сложно вдруг?.. Или. С Эйденом так было всегда, с самой первой встречи. Юноша так легко выстреливает подколы с совершенно непроницаемым выражением лица и широко ухмыляется в следующее мгновение, получив ровно ту реакцию, на которую рассчитывал. И кто Хакон такой, чтобы обижаться на эту совершенно детскую непосредственность? — Осторожнее, я могу подумать, что тебе нравятся мои подколы. Тогда мне придется держать марку и продолжать в том же духе. — Не грози мне приятностями, Эйден, или придется брать замуж и исполнять обязательства, пока смерть не разлучит нас. — шумно выдыхает Хакон и в упор смотрит на бывшего пилигрима. Эйден беззвучно усмехается какой-то мысли в голове и на провокацию не ведется, лишь пожимая плечами. — Два раза в одну реку не войдешь. Привыкай к жизни после развода. Хакон возмущенно давится воздухом и всплескивает руками. Так и знал же, что шкет так просто не спустит все колкости и провокации, прозвучавшие в церкви. Впрочем, юноша меняет тему и вроде как не держит обиду. Святой мальчишка, Бог свидетель, Хакон готов молиться на него. Может, даже на коленях. Но это мысль на потом, для одинокой тихой ночи в удаленном убежище в компании левой руки. Хакон ничего не может с собой поделать, хотя пока что затрудняется дать характеристику тому, что происходит внутри. Давно забытое желание спасти, помочь — не то чтоб всему миру — но целому миру в лице Эйдена выходит на неопределенно новый уровень. Заочно Хакон винит мальчишку в излишнем альтруизме, который, мать его, заразен. Разум цепляется за слова как утопающий за спасательный круг, хотя, наверное, лучше б тонул. Хакон умеет читать между строк, пусть даже от этого внутри словно миксер проворачивается. Да, все встало на круги своя — и шутки, и близость, и вот эти легкость и энергия между ними. Вот только немного мешает невидимая стена, очерченная словами «привыкай к жизни после развода». Шутливо, честно, по-эйденовски. Конечно, это не отчаяние его переполняет. Какие глупости, они ведь даже не были вместе по-настоящему, не могли быть — не с тем количеством секретов, что держал за пазухой Хакон. Но он хотел, жаждал, ведь он лишь мужчина из плоти и крови. А Эйден — это Эйден. Эх. Но что вздыхать об упущенных возможностях? Да и незачем давать лишнее оружие в руки окружающим. И Эйден не оценит дополнительный груз в виде «ты мне нравишься, залечи мне мои душевные раны, а я обещаю не делать тебе слишком больно и не сразу». Сомнительная радость, скажи. Хакон молча набирается бражкой, как это уже стало заведено, пока Эйден изображает социальную бабочку в противоположность Хакону, асоциальному пауку. Ситуация-то патовая, как не посмотри. Им надо вертеться в одних кругах, и даже если Маттиасу осточертеет быть хмурой тенью местного спасителя, щенячьи глазки этого самого спасителя превращаются в страшное оружие, если Эйдену надо. Надо, чтоб Хакон был рядом. И на задании. И в пьянке. И храпел через стенку по ночам. На расстоянии руки, не дальше, но и не ближе. И это явно изощренное кармическое наказание, уготовленное персонально ему за совокупность всех когда-либо совершенных ошибок. И Хакон бесконечно за него благодарен — оно стоит того, каждый раз окупаясь во сто крат с каждой улыбкой, прикосновением и даже подъебом. Юноша стряхивает с себя поклонников, как яблоня листву по осени, и уже привычно отбирает недопитую бутылку, отхлебывая. — Ты специально самую пакостную бадягу берешь в баре? Я терпеть не могу эту дрянь. — Это напиток смирения, юный падаван. Да пребудет с тобой сила опьянения. — Это многое объясняет. Эйден максимально туманно отвечает, будто мысленно он уже где-то далеко. — Развод не пошел тебе на пользу, — с издевкой добавляет юноша, но исправно дохлебывает напиток, шипя и морщась. — По больному бьешь, Пилигрим. Хакон едва сдерживает грустную ухмылку. И конечно же следует за приглашающим жестом. Эйден наобщался, устал и готов на боковую, а значит, и Маттиасу пора. Каморка на отшибе Рыбьего глаза, старый спальник через стенку с Пилигримом. По накатанной не задумываясь они расходятся по своим углам. — Хакон? Голос из-за стенки звучит неожиданно устало (обреченно? но это, конечно же, эмоции самого бегуна), и Маттиас поворачивается всем корпусом в его сторону, хотя обычно старается держаться спиной к разделяющей их стенке. — Почему мы так крепко держимся за то, что приносит нам боль? — Потому что не держаться еще больнее, — Хакон вздрагивает от скрипа деревянных полов, но тут же расслабляется, ощущая как рядом опускается на спальник Эйден. — Я тоже так подумал, — тихо шепчет в изгиб плеча юноша. Крепко сцепленные ладони быстро согреваются, пока Хакон мягко гладит подушечкой пальца мозолистую ладонь.