Чужая

      Травинки медленно и небрежно перебирались сквозь пальцы. Ручей рядом тихо журчал, а птицы щебетали ему в такт. Какучо глубоко вздыхал и неспешно выдыхал, наслаждаясь моментом — только здесь он может расслабиться и остаться наедине с мыслями. Здесь, в небольшой чаще.       Рана на плече, полученная на последней миссии, так и ныла, напоминая о себе. Юноша боль старался игнорировать, хмурился, но не спешил что-либо делать. Не важно, что случилось бы с ним, ведь тогда чуть не пострадала она.       Какучо хватается за голову. Не стоит об этом думать, тем более, когда все обошлось. Он снова пытается успокоить себя, опуская травинки и погружая руки в холодный ручей.       — Каку-тян? — Нежный голосок еле слышится. Какучо поворачивает голову и видит перед собой её.       Хрупкая рука держала в одной руке плетёную корзинку, напичканную фруктами и ягодами, в то время как другая рука так и стремилась удобнее поправить чёрное кимоно, украшенное мелким повторяющимся узором; такое юная Госпожа любила одевать на обычные прогулки. Её слегка волнистые чёрные волосы аккуратно падали на плечи, хорошо сочетаясь с одеждой. Обычно на голове девушек должны и были различные прически, тот же стандартный конский хвост, но кто ей что скажет?       — Каку-тян… — Она снова обращается, присаживаясь рядом, ставя корзинку на землю. Огромные голубые глаза так пристально наблюдали за юношей, будто пытались прожечь в нём ещё одну рану или залезть в голову, узнав все мысли, обитающие там. — Как..как ты? Как твоя рана? — Её лицо меняется в эмоциях, отражая грусть. В голове вспоминается та ситуация, в которой чуть не пострадала она и Какучо.       Тонкие пальцы пытаются дотянуться до места ранения, но Какучо шипит, перехватывая холодную руку в последний момент.       — Всё хорошо. Не беспокойтесь, Такемичи-сама.       — Я же тебе говорила, чтоб ты называл меня просто Мичи!        Какучо ничего не отвечает; отворачивается, стараясь не смотреть на Госпожу. Она была так близко — так и лупила своими глазами, что до жути смущало. Какучо чувствовал, как всё тело охватывает странное, приятное и волнительное чувство, напоминающее возбуждение. Но это было не совсем оно.       Мичи так и продолжала сидеть и смотреть, будто ждала, пока Какучо перестанет выпендриваться и ответит на поставленный вопрос.       — Всё хорошо. — Скупо отвечает юноша, но Мичи не верит, тяжко вздыхая. На самом дне корзинки она находит мазь, доставая её и обходя парня, садясь с другой стороны, к раненому плечу.       — Дай мне посмотреть. — В её голосе не чувствовались стальные нотки власти, не чувствовался жалобный скулеж, её просьба была обычной до чёртиков, но Какучо не мог и не хотел ослушаться. Он стягивает шелковистое одеяние, оголяя плечо. На место ранения женские пальцы нежно соприкасаются и растирают травяную мазь. Так нельзя...нельзя быть так близко с женой своего Господина, их дружба заходит слишком далеко…       — Тебе больно..? — Мичи пытается заглянуть в глаза, прочитать чувства и эмоции по лицу. Она заметила дрожь, проходящее по телу и неровное дыхание.       — Да. — Какучо врёт. Ему страшно, страшно от того, что их дружба приведёт только к гневу Господина. Но показывать и признавать свой страх он не хотел, особенно перед девушкой. Тем более, такой желанной… той, чье мнение ему важно. — Мне нужно идти. — Какучо быстро поправляет своё кимоно, сразу же, как мазь заканчивают растирать. Стоит признать, ему и вправду стало легче, но поблагодарит за это он как-нибудь потом.       Встав на ноги, он быстро кивает на прощанье и покидает чащу, оставляя юную Госпожу совсем одну. Она выглядит растерянной, она не понимает в чём дело, но и сам Какучо не мог ответить за свои действия. Просто так ему будет легче.       На обратной дороге он много думал. Всего лишь год назад его жизнь была другой. Его предыдущий Господин…первый и единственный, кого он может так называть, скончался по его же ошибке. По-хорошему, Какучо тогда должен был умереть вместе с ним. Но просьба позаботиться о его младшем брате удержала такую грешную душу в этом мире. А вместе с братом появилась и она. Его жена.       Тогда ему казалось, что во всём мире остался он один. Ни господина, ни друзей, ни семьи. Брат Изаны-сама никак не отреагировал на знакомство с Какучо, и тому казалось, будто он был призрачной тенью, на которой всем плевать. Какучо слонялся по окрестностям в одиночестве, молча переживая тоску по Изане и параллельно пытаясь отогнать навязчивые мысли о суициде.       В тот вечер, пока все ужинали, Какучо предпочел уединиться на веранде, перекусывая паровой булкой, вместо полноценного принятия пищи. Тогда он и заговорил первый раз с ней.       Мичи подкралась сзади, окликая его по имени и присаживаясь рядом. Она протянула ему тарелку риса с мясом и овощами. Смотря на еду и горячий пар, в животе заурчало. Отнекиваться смысла не было. Какучо принял тарелку с едой, отблагодарил и начал уплетать так быстро, будто не ел неделями. А Мичи сидела рядом и улыбалась, пытаясь вытянуть из парня хоть одно словечко. Такие встречи повторялись день за днём.       На пятый раз разговорить Какучо удалось, и даже было место шуткам, от которых Такемичи звонко и искренне смеялась, заставляя Какучо краснеть. Тогда он впервые почувствовал в себе новые, необъяснимые и незнакомые ощущения. Наверно, это была радость от того, что у него впервые появился друг, или же, наоборот, от того, что он впервые начал чувствовать то самое чувство любви, которое может быть к женщине.       — Эй, Какучо. — Из приятных мыслей юношу окликают. У входа в деревню он встречает своего «коллегу». Харучие как раз и был самым главным телохранителем Манджиро-сама. Но его он знал ещё задолго до этого. Этот бесячий мальчишка в своё время крутился и возле Изаны; между ним и Какучо сразу пробежала черная кошка. Харучие для Какучо казался невероятно тупым, но при этом, он будто слишком хорошо читал ситуации и знал того, чего не знают другие. Иногда Какучо казалось, что Харучие знает о всех чувствах и мыслях, связанные с ним и Мичи.       — Тебя Манджиро-сама зовёт. Не смей его заставлять ждать! — Противное ворчание доносится из уст парня. Какучо угукает и направляется к месту встречи, держа в себе раздражение от того, как пристально за ним следит и следует Харучие.       Манджиро дожидался юношу в небольшом, скромном доме, выполненном в традиционном японском стиле. Черные глаза медленно, будто мешки под глазами имели тяжесть, были подняты, заостряясь на пришедшем Какучо.       Наверно, это был первый раз, когда Манджиро напрямую сам решил заговорить с Какучо. Тот не спешит садиться, оставаясь стоять у входа, крепко держась за цуку.       — Спасибо, что защитил мою жену. — Когда Манджиро начал свою речь про Мичи, он слабо, почти незаметно улыбнулся. Но почти сразу же вернул лицу привычные эмоции. — Но не смей с ней больше разговаривать, — грубо продолжил Сано. — никому из мужчин нельзя приближаться к ней. Тебя я уважаю, поэтому прислушайся. Свободен.       Манджиро мигом теряет весь свой интерес к пришедшему, возвращаясь к своим делам. Какучо кивнул в знак согласия и понимая, покидая чужую территорию под взор Харучие, который, скорее всего и донес на него.       Скрывшись в деревьях, Какучо уселся на пыльную землю, потирая рукой раненое плечо.       «Совсем не болит...» — думается ему. — «и все благодаря Мичи...»       Какучо переваривает в голове слова Господина. Он вспоминает его улыбку, он думает о том, какие отношения между ними, представляет, как Мичи шепчет слова о любви, пока Манджиро ласкает её тело…       Кровь будто мигом начала бурлить в жилах. Какучо понимает, как глупо злиться на то, что сам же и придумал. Только есть доля вероятности, что это может быть чистой правдой.       «Неправильно». — Всё происходящее хочется объяснить одним словом. Но не плевать ли? У Какучо не возникло тех чувств к Манджиро, которые у него были по отношению к Изане. Зато появились иные, по отношению к Мичи, и очень даже сильные.       «Хочу быть с ней. Почему я не имею права быть счастливым в этой жизни?».       Рука так и продолжала сжимать цуку. Красные глаза переводят взгляд на катану. И тут мысли юноши начинают течь в одно, не очень правильное русло…       — Вот ты где! — Мичи появляется буквально из ниоткуда. Она хмурится и сжимает кулачки, шутливо ударяя парня по голове.       Одновременно хотелось убежать и остаться; оттолкнуть и прижать к себе; послать и признаться в любви.       — Ты наверно ничего не ел за весь день… — Мичи протягивает ягодку, а Какучо не сопротивляется, поддаваясь вперёд и пробуя. Он снова смотрит на свою катану, постепенно переводя взгляд и внимание на девушку.       — Мужа любишь?       Вопрос ввел девушку в ступор. Её руки опустились, а сама она покраснела, забегав глазами.       — Что..?       — Любишь? — Какучо повторяется и впервые сам двигается навстречу. Сейчас он был так близко, девушка могла поклясться, что чувствовала кожей его горячее дыхание.       — Конечно люблю… — Неохотно отвечает она.       — А меня?       И тут девичье лицо окончательно вспыхивает, полностью окрашиваясь в красный цвет.       — Это неправильно… — Мичи отвечает той фразой, которая постоянно крутилась у Какучо в голове, когда он думал о своих чувствах к девушке. Для него все становится ясным.       — Хочешь быть со мной?       Голубые глаза стыдливо смотрят на землю, не имея права смотреть наверх. Руки сжимают шёлковую ткань, помогая найти сил на ответ.       — Хочу… — Тихо шепчет Мичи.       — Тогда жди. Бери все необходимые вещи и иди в самый дальний сарай, расположенный на окраине. И жди меня.       В глазах Мичи читается испуг. Она дрожит, но всё равно послушно кивает, вставая на ноги и держась за свою корзинку.       Какучо берется за катану, глядя на своё отражение в ней.       На лице расплывается улыбка. Жуткая и кровожадная.