Дис`Ландия Белых Дюн

Небо. Яркое, безоблачное, лазурное небо расцветает перед зажмуренными глазами, и где-то справа слепит заходящее красно-розовое солнце. Красота азури мешается с отсветами заката, переливаясь в перламутрово-лиловый, выжигающий сетчатку, и хочется смеяться от восторга, смотря на удушливую, в своих пестрых красках, красоту природы. На эту атмосферу и то, что находится за ней… Интересно... волшебная чернота такая же красивая, как это небо? Медленно облизывая губы, чувствуя на нижней сладкий привкус, от которого и хорошо, и вновь хочется блевать; настолько надоел, опостылел. Приелся, в своем спиртовом послевкусии и безнадежном повторении из дня в день. Она разлепляет глаза, нехотя окидывая мутным взглядом реальность. Эту явь. Мир, от которого тоже хочется блевать, попутно выхаркивая остатки прогнивающих органов. Раскрашенные ярко-красным губы растягиваются в паскудную улыбку, а острые красные ногти царапают мягкий подлокотник, и этим же моментом по широкому удушливому залу прокатывается сладкий стон боли. Её новый подлокотник столь… несговорчивый, упрямый в своей тщедушной надежде прекратить пытку. Посмевшая издать звук вещь, при необходимой медитации, взвизгнув тут же, начинает трястись от боли, когда двухсантиметровые ногти загоняются в незащищенную податливую кожу, почти доставая до позвоночника. Не быть этой вещи… новой марионеткой, слишком уж слабенькая. Дурочка. Голый труп шестнадцатилетки, изувеченной достаточно, чтобы остальные отвадили понурый взгляд, скатывается с высокого постамента через пару минут, с некрасиво сломанной шеей приземляясь на гранит. Свысока ей забавно наблюдать, как глаза очередной вещи стекленеют, а из носа забавно вытекают струйки густой, почти черной, крови. Никудышные в последнее время куски мебели попадаются: не выдерживают даже пару дней и ломаются, не удовлетворяя её нужд. Досадно, что приходиться выбирать из меньшего и слабого. Но о утомляющем думать не хочется. Хочется вернуться под лазурное небо, мечтая о черноте за ним, лаская тело в лучах кораллового солнца... — Г-г-госпожа… — посмевший прервать её трип новым возгласом заикающийся смертник не получает пулю в лоб только потому, что держит в руках на подносе новую красненькую дозу, дрожа и не смея поднять взгляд, — С-с-с позволения... И с-с подарком от самого З-золотого… Его безропотный тон, впрочем, как и любой из них, не колышет ни одну струну в её пропащей душе, и девушка игриво склоняет голову влево, с ухмылкой хищницы наблюдая, как хилый скелет страшась поднимается к ней, чтобы вручить новую порцию улетного хоррора, или наоборот… счастья. Новый микс от «Хранителя Снов», и не знаешь, какие приключения ждут тебя через пару секунд, после того, как красная жидкость смешается с кровью. Она забирает стеклянный шприц острыми коготками, цепляя в быстрой хватке хищной гарпии, и скалиться испугавшемуся скелету, обнажая удивительно ровные белые зубки. Хочется чего-то нового. Яркого. Крышесносного. Дальше угнаться за хвостом дракона, больше почувствовать очередной приход и, задержав дыхание, более никогда не видеть этот ебаный мир. Хочется хоть чего-то нового! Глотка чистого, свежего воздуха. Там… Где-то в другой вселенной, где можно заботиться и дарить подарки маленьким человечкам, следя за их сном, приглядывая за памятью самых маленьких… Глава фракции Фейрис — Дева Алф или же Пёстрая Фрей, сидящая на хромированном троне, где подлокотниками служат сломанные марионетки, в основном девушки до восемнадцати. Ей, что немного за двадцать восемь, чудом или же благодаря нейробиотикам дожившая свой срок и выглядящая до сих пор на девятнадцать, едко улыбается, наконец-то это чувствуя; с возбуждением ощущая, как вставленная толстая игла в последнюю на этой неделе непорченую вену, впрыскивает в кровь микс из синтетических нейротоксинов, так надеясь приобрести иную ипостась. Стать снова, хоть на пару часов, беззаботной, счастливой… забывшей, где она живет. Что она такое. Она живет по правилам Пустошей, ведет договоры с другими фракциями, и с удовольствием охотится на редких диковинок, но почему-то никогда не получает желанного спокойствия… Это огорчает её, приводит в трепетную, как ей кажется, ярость, что приходится срываться на марионетках, заставляя беззащитных девочек танцевать на раскалённых углях или же железных шипах, и наиграно жмурится и стонать, когда их подкладывают до охочих смертников — на каждую по три ублюдка. Это так весело смотреть, медленно побуждая старые воспоминания, с придыханием замирая, когда очередная заходится в диком беззвучном крике, когда её разрывают, следить за искаженными лицами и спускаться красными коготками вниз, чувствуя, как намокает меж ног. Она так любит такие представления, до тех пор, пока очередная «вещь» не потеряет себя, с остекленевшим милым кукольным взглядом, принимая свою судьбу, бессознательно раздвигая ноги перед любым желающим. Или… когда настроение не столь поганое, наблюдать, как девочки трахают друг друга, в изнеможении желания, будучи под слоновой дозой афродизиаков и возбудителей… Это порой забавит, когда в попытке добиться большего, получить более яркий оргазм, они начинают калечить себя, засовывая внутрь шипованные имитаторы членов, или лошадиные размеры, разрывая нежную розовую плоть, но воя от удовольствия при том. Её ненасытные сладкие крохи. Мечтательная улыбка расползается по красивым алым губам, и она откидывается на спинку трона, поведя плечами и вжимаясь в мягкость накинутых шкур. Самых настоящих, звериных — древних. Но чего-то не хватает. Чего-то вечно не хватает. Взгляд и без того уставший, мутный, поддёргивается пеленой воспоминаний, унося Деву в молодость… детство, и фарфоровое юное лицо через секунду трескается, уродуется безумной улыбкой. Горло дергается в спазме, рефлекторно сокращаясь в сухом глотке, и когти скребут по оставшемуся подлокотнику. Она не слышит полузадушенный крик ни то боли, ни то удовольствия, как тело под её рукой прогибается, а после ногтей остаются кровавые глубокие борозды на спине. Всё что ей видится — ненавистно и так желанно одновременно, так, что становится душно, до хрипа, вырывающегося из глотки… — Госпожа… Отвлекают! Вновь! Выдергивают из долгожданного, того, что дает глоток позабытой боли и свободы. Она моргает, и пелена безумия спадает: острый аметистовый взгляд окидывает очередного раба, что дрожит у подножия её величия. — К-к… к вам… к вам явились, Госпожа! Фрей переводит недовольный взгляд, чтобы в следующую секунду едко, но так довольно усмехнуться, понимая почему её раба небрежно вывели из строя пулей в голову. Обыденно и так знакомо по характеру пришедшего со своей личной свитой позади. — Кто пожаловал… — соблазнительный прокуренный голос Алф окутывает хромированную устрашающую залу, наполовину засыпанную песком, однако интонация явной усмешкой ложится на пришедшего, — Добро пожаловать, мой сладкий. Как… Охота? Кого на этот раз пытаешься заарканить? И какого хуя явился без приглашения? — Ещё не в курсе, наркоманка? — его голос лёд, смешанный с битым хрусталем — слишком изящный, чтобы быть настоящим, и приторный одновременно для этого подыхающего мира. Невозможный серебристый взгляд скользит по Деве, и его не доебывает при взгляде на её открытые прелести, делая лишь акцент на кровавых подтёках на запястьях, — Этот злоебучий… Эта су-у-ка! Этот Бессмер… — Бессмертный?! — перебивает и оканчивает за него Фрей, она тут же вскидывается, даже дергает со своего места, и холодные аметистовые глаза сверкают неожиданным живым блеском, — Серьезно, Лу?! Сам Мгла? Бессмертие всего Мира? Ты, твою мать, последнее похерил в той кровавой жиже?! — Мальчишка! — ощетинивается сам Белый Лик, скидывая светлый капюшон из тончайшей продуваемой ткани и выплевывая злые слова: — Мальчишка сбежал! А он… Эта… Тварь!.. Его себе забрал! — Попал ты, да? Сам Лик! Тот, кто хотел сам мышеловку поставить, да? — Ирония нынешнего пиздеца в жизни непревзойденного Пепельного поднимает ей настроение как-никогда, и Фея смеется, так искренне впервые, запрокидывая голову назад и не желая останавливаться. Пожалуй, это лучше трипов и приходов в тысячу раз. Лик пошел на самого Бессмертного! Проебал своё хвалёное «оружие»!.. А что самое любопытное… Алф резко останавливается в своих смакующих ситуацию эмоциях, и как кукла на шарнирах, вновь вскидывается на пришедшего бледноликого красивого мужчину; её взгляд становится острым, даже диким, когда она изменившимся детским голосом забавно спрашивает: — Он его не убил, да? — в подтверждение догадки Лик шипит, как заблудший из мутантов, и из матов нихуя не понятно, что он сказал, но контекст подтверждения, как на ладони, потому Фрей продолжает: — Да-а. Верно, мой сладкий… Ведь с его умом и опытом сучьим — понял на раз что это и кто. Да и не думаю, что весь его культ не успел донести, какую хуйню ты устроил в Пустошах и на «Пятой широте», на отьебисть так смело ещё и располагая Цитадели. Следовательно, у Бессмертного теперь живое оружие, полные сведения, какую ебань ты вытворял, и абсолютное право тебя и твою фракцию вырезать, как нехуй делать! Ну и подарочек ты мне подогнал, сладкий! Умничка!!! Фейрис хлопает в ладоши и вновь заходиться звонким ребяческим смехом, с блестящим взглядом осматривая кислую мину истощённого на вид молодого мужчины. Как же ей не хватало такого масштабного драйва и движа в последние года! А тут — раздолье! Понаблюдать за метаниями самого Лика, увидеть возможно вновь, если она решится вмешаться, самого Мглу... Этого невозможного, охуенного Бессмертного, на которого не просто все Пустоши дрочат и поклоняются, но и даже сам этот белобрысый пиздюк, который сейчас стоит злющий… даже он когда-то дрочил и обожествлял того. Алф едко улыбается, чуя, как дремавший азарт и безумие поднимают свои головы из глубин, и ебанца так и сквозит в её мыслях, а желание поддастся и заварить более крупную заварушку так и подмывает. — Если выёбываться решила — поебать, — пропуская насмешки удолбаной в край наркоманки, злобно шипит Лик, — Но мне нужны загонщики. Плачу тройную ставку за каждый день. Ему не резонно ссориться или приструнить Фрей именно сейчас, не резон от слова вообще. Уж слишком высока цена победы, и тем более велика её шиза на Бессмертного; ёбаная помешанная фанатичка, которая спит и видит в своих трипах, как… Он цыкает и прерывает мерзкие, грязные даже для него мысли. Не ему об этой погони думать. Ярость прельщает больше. — Ты хочешь на него напасть? Серьезно? — она привлекает внимание, заинтересованная Алф приподнимает тонкую черную бровь в вопросе, явно веселясь от дибилизма самого Лика. Неужели это действительно его последняя Охота? — Я хочу его выкурить, ебаная ты стерва! — срывается Пепельный, подстреливая второй «подлокотник», чтобы девушка потеряла равновесие. Но этого не случается и она удачно, слишком грациозно и четко встает прежде, чем лысая девчушка валится на пол с простреленным горлом. Фрей до этого расслабленная и не способная подняться под наркотой, показывает себя в истинной красе: изящная и верткая, настолько быстрая, что не уследить, Алф оказывается внизу, в полуметре от Лика слишком молниеносно, чтобы он успел среагировать или его охрана позади. Пёстрая склоняет голову чутка набок и в наступившей парализующей тишине перезвоном стучат пластинки золота на её сережках и в переплетённых косами разноцветных волосах. Она паскудно сыто ухмыляется, приставляя к его глотке два закруглённых ножа, опасно проходясь лезвием по белоснежной тончайшей коже. — Осторожнее, мой дорогой... Иначе, я могу посчитать, что ты намерено меня расстраиваешь, — некогда припизнутый с хрипцой голос истерички изменяется, становясь спокойным, тягучим и томным; Фрей заглядывает ему в глаза и беззвучно смеется над его отличным проёбом. И даже в этом положении ей будет плевать сколько у него охраны, если решит пойти дальше и вырезать. Не таким ущербным десятком она когда-то косила… — Прости, — выдыхает Пепел, в его блядском серебристом взгляде нет ни капли раскаяния, но четкое понимание и разграничение эмоций присутствует; он решает подумать о уязвлённой гордости некогда после — с Алф такая херня, как унижения, не выгорит. — Нервы ебут. Так, загонщиков организуешь? — А ты пообещаешь, если… Допустим… У тебя, мой сладкий, хоть что-то получиться, то... Мгла достается мне? Весь, без остатка?! — два аметиста горят бешеным блеском, и её лик заново изменяется — сменяя маску — перед ним вновь ебанутая на всю голову сука, готовая на всё ради своей мечты. Такую Алф нельзя назвать адекватной. А от её озабоченности Бессмертным всё цитадели уже более десяти лет ахуевают да и страдают дикие кланы. — Ты знаешь, что мне от него нужно, — понимая что спорить сейчас — дороже, и поплатится Лик собственными оставшимися нервными клетками, отступает, отчасти говоря правду: — Получу это и мальчишку обратно, и забирай. Если только удержать сможешь эту тварь. — О, мой дорогой... — правильно очерченные красные губы растягиваются в зловещую предвкушающую улыбку, и Фрей отставляя ножи от шее Пелельного, медленно слизывает кровь с лезвия, — ...Я смогу. Будь уверен. В этот раз уж точно смогу. *** Зачем? Сейчас это не кажется всё с такой предельной упоительной охуенно, как пару часов назад, а кислотные, разъедающие черепушку и самосохранение вопросы выводят на неподдельную сухую ярость. Нахуя? — задается в очередной раз. Но вместо ответа, он единственным точным выстрелом дробовика разьёбывает морду, вместе с черепушкой оголодавшей твари, что последней из троих посмела приползти и напасть. За выстрелом и грузным грохотом тела в песок, что скользит ещё по инерции назад не слышно даже испуганного выдоха позади. Хотя он чувствует этот ебаный ошеломленный взгляд на своем загривке, где волоски встают дыбом, — существо позади него непозволительно близко. Рефлексы не подпускать к открытой спине можно считать проёбаными, Бессмертный? Проглотить собственный проёб, — который уже за эти сутки?, — и недовольно въебать тяжелый дробовик в песок, направляясь к дергающейся твари и доставая попутно нож. Не хватало пиздеца, как ещё это гребаное убежище! Блэк морщится, но не выражает до сих пор ублюдство ситуации в слух. И дело не в состоянии новизны… Наконец решил выйти из зоны комфорта и надрачиваемого мазохизма, да? Он уже не обращает внимание на поёбаные мысли подсознания, и не то растеряв запал, не то не желая подавать тот ещё хуевищный пример коммуникации уникуму стоящему позади, не бесится показушно, умалчивая попадалово их ситуации, переключаясь на другое и с наслаждением вгоняя тридцать сантиметров стали в горячую тушу. Уебанское убежище — старый сколоченный на соплях, но с внутренним подвалом бункер, на их «везение» разграблен, растащен внутри, и разьёбан снаружи тварями в хлам. Даже от бури не укрыться, которая через час будет здесь. А отдохнуть как-то от того марафона надо, равно и скоординировать дальнейшее на более спокойную холодную голову, раз он решил ввязаться по полной. Остается после небольшого перерыва и подсчета резервов выстроить новый маршрут по серверным тропам, обгоняя бешеную бурю, которая их тупо сожрет на этом бронике, как нехер делать. Но до этого… — Даже не утруждайся анализировать, чем это было до мутации, и меня расспрашивать... — на перед грубо обрывает Блэк, слыша, как позади подошли ближе и почти стоят над душой, чем-то озабоченные и заинтересованные. Он вообще уже не в настроении на лишний трёп, но последний кого бы он винил и срывался — этот белоснежный пиздюк. Удивительно, не находишь? Он цыкает лишь, вспарывая бок под костной броней мутанта. Остается надеется, что это были последние две твари, которые сбежались на свет, после того как он возле убежища, окруженного небольшими барханами, развел минимальный по размерам костер. Ещё не хватало этих тварей здесь больше, если те, оголодавшие, решили зайти так далеко и поискать жрачку возле света. — Оно… — голос мальчишки заново заставляет внутренне подобраться, жадно ловя столь сиплые нерешительные интонации, но то что он начал говорить — до сих пор охуеть достижение, — ...Оно было чем-то «до»? Человеком?.. — Вполне. А может крупной псовой… — Блэк морщится, обернувшись и наткнувшись на пиздец охуевающий и явно не догоняющий взгляд альбиноса, — Забей, пока что. Животное могло быть крупное. Мутация на заражённых территориях подкреплялась двумя факторами, — мужчина объясняет ему достаточно разжёвано, реально, как для ребенка, и заодно кивает мальчишке на место возле костра, давая понять, что последняя угроза устранена и больше опасностей нет, стоит отогреться и отдохнуть. — Радиация и что-то вроде… Заразы. Вирус, очевидно... — монотонно, словно по заученным чьим-то словам дополняет Джек тут же, но без выебонов следует приказу, скидывая свой капюшон и пройдя пару метров, садится около огня. Он с неким понравившимся ему жестом вытягивает руки к огню, грея замёрзшие пальцы, и явно не обращает внимание на потрошение только что сдохшего мутанта, но решается через минуту задать слишком сложное и интересующее его: — Я тоже… что-то из этого? Вот не этого ждет Питч, совершенно блядь не этого. И вроде была риторика, пусть и пацан этого сам явно не понимает ещё, но и ответить… хуевая реакция. Если Блэк сам не может до сих пор понять что есть пацан, кроме альбинизма, то куда уж в херовые предположения? А что Джек сам о себе знает? Разглагольствовать не хочется, хоть и вопросов хочется задать дохулион, про всё сразу, но сил и желания у него нет — ни одного ебаного грамма энтузиазма. Хочется жрать, забыться под очередной синтетикой, и на удивление — выспаться, не смотря на реген и тонус клеток. Мозг всё же загоняется отдыхом повторно, и охуевания от своей слишком продуктивной работы за последние сутки уж точно. Блядская, ни с хуя, взявшаяся тяга «пожить ещё» и защитить проклятого альбиноса играет паскудной шуткой и выводит из строя привычный автомат поведения. Со всей ненавистью и отвращением Бессмертному приходится принимать факт, что мозг, тело и сознание соскучились быть… живым. Он жалеет, что не подорвал тех распадников вместе с собой и мальчишкой. Сейчас было бы так же — никак. Серо и уебищно похуй на всё — без тыканья иглы под напряжением в оголённый нерв. Питч, обернувшись, не спрашивает голоден ли мальчишка. И так видно по заинтересованному блестящему жаждой взгляду. Шумное голодное сглатывание слюны слышно отчетливо, когда он возвращается к месту стоянки — около бункера, где костер; пока кроме утоления голода беспокоиться не о чем. Со второй стороны убежища стоит броник, как дополнительная, в случае внезапных нападений с бархана, защита. Буря слышна в грозовых вдалеке раскатах, но полчаса ещё точно есть. Блэк, держа несколько кусков вырезанного мяса на лезвии охотничьего ножа, вскользь окидывает кровящее мясо пустым взглядом, небрежно усаживаясь на песок. Всё же… Жрать сырое мясо — такое себе, да и жесткое оно. Время позволяет, значит с учетом захваченных вещей, можно быстро нанизать куски на тонкие шампуры, и наклонив над мелким всполохами огня, поджарить. Бессмертный кидает золотистый взгляд на заинтересованного и предвкушающего подростка, даже если тот сам не может охарактеризовать свое состояние, то ему уж точно всё видно и легко читаемо на фарфоровом лице. Голодный, уставший, но с одурелой жаждой познания всего, что вокруг происходит, с неприкрытым восхищением и... радостью. Ебаный ты Лик, — в который раз в мыслях, всуе. И рыкнуть на альбиноса с конкретным «Рассказывай!» так и просится с языка, но мужчина молчит, только посматривая на Джека периодически, так и не ответив на мальчишеский недовопрос. Время ещё будет, с учетом какой круг по Северу придется дать, чтобы уйти от шавок Лика. Возможно, этот уебок уже у Фейрис, запрашивая дополнительных загонщиков и ищеек… А та — шлюха — свой шанс не упустит. Блэк цыкает тихо, едва ли раздражённый грядущим насыщенным пиздецом. В молчании и тишине ночной пустыни, где отзвуком слышен гулкий шум где-то вдалеке гуляющей бури и гроз, и лишь стрекот и щелчки от костра, Бессмертный косится на убежище, вновь начиная злится. Этот был его идеальный, сука, план. Но сейчас его придется менять на ходу и вновь гнать, не дозаправившись здесь. Ведь тут были и канистры с топливом. Блядство! И давно тебя заботят такие мелочи? Он усмехается мысленно и косится снова на бледное заинтересованное лицо мальчишки. Ты взвоешь с ним. — Констатирует подсознание, и Питч невьебически, как никогда, с собой согласен. Альбинос уникален не только своей силой…Он… асоциален настолько, что не понимает порой простейшего, не понимает себя. Звереныш мелкий, с осознанием на данном этапе как семилетний ребенок в глобальные темы. Придется ему всё объяснять и учить. А судя по непрекращающемуся мыслительному процессу написанному на бледном лице, Джек не знает, что чувствует — тупо не понимает своих ощущений и полутонов эмоций, привыкший к базовому: страху, злости, самосохранению. Никто ему и не объяснил ни черта. Зачем, если всё равно даже такого уникального звереныша в конце угондошат, зарезав, как скот? Бессмертный отводит взгляд, не желая продолжать мысль. Ему похуй на гуманизм и мораль, на то, сколько Лик таких наделал или сколько «до» получились бракованными, но конкретно этот индивид… Он сейчас перед ним, смотрит жадно на обычный жесткий кусок жарящегося мяса мутанта и это для него самое интересное, желанное и невероятное, что он видел за последнее время. Возможно за всю его жизнь в застенках цитадели. «Видимо Бог так решил…» Он не реагирует. Пропускает, не замечая свою же ядовитую констатацию подсознания, и переключается, проводя пальцами по забинтованной всё ещё руке. Саднит. Укус по прежнему заживает медленно. Это отвлекает старой темой — даже надеждой. Однако ничего, как ему кажется, кроме, приятного бонуса не будет. И чтобы навредить, потребовался бы весь масштаб и технология Старого Мира, чтобы вытащить из мальчишки тот самый концентрат смерти, который мог бы его убить. Джек… Непримечательное в прошлом имя созвучно в мыслях синонимом — желанная смерть. Но так просто ты не отделаешься от судьбы, не сбежишь из этого Нового прекрасного Мира. Скорее всего так и есть, и даже он — уникальный альбинос, не понятно как вообще родившийся в этой погани подыхающего миры, не сможет ничего изменить, не сможет забрать бессмертие, каким бы близким и желанным не казалось забвение и абсолютная темнота. *** — И чем этот отброс тебя кормил? — резонно задает вопрос Питч, смотря на ничего не подозревающего мальчишку уже добрые несколько минут, отчасти забывая про свой оставшийся перекус. После некоторой паузы, когда загнанный взгляд Джека возвращается в более адекватный, и он фокусирует внимание на мужчине и на вопросе, а не на своей безумной, впервые такой вкусной еде, он спешно облизывает губы, но даже не собирается отпускать кусок мяса зажатый в руках, и медленно пережёвывая жесткое, но невозможно вкусное мясо, мальчишка тихо отвечает: — Смеси… из тюбиков, серых таких. Такие… скользкие, там не было ничего... по вкусу... — он медлит, словно вспоминает слова, подбирая правильно, каждую секунду отвлекаясь на запах жареного жирного куска перед собой, — Не было даже… минералов, так их Дис называла. А здесь… — альбинос запинается и, словно поняв, что сказал слишком много и не проанализировав, обезоруживающе смотрит на Бессмертного. — А здесь есть, и это называется соленость, — хмыкает Блэк, наблюдая за тем бурлящим энтузиазмом и как альбинос нерешительно кивнув, снова вгрызается в свой кусок, чуть ли не урча, как чертов дикий кот. Даже погладить так же хочется. Клиника… или психушка плачет. Которых, впрочем уже нет. А жаль, седативные и подавители сейчас бы хорошо подействовали. Похуй! — Шипит он в ответ самому себе, не слишком уязвленный некоторыми порывами и мыслями. Мальчишка забавен и слишком… жив для того, кого готовили в смертники всю жизнь. Стремление Джека жить, и его любовь к существованию для самого Блэка, как зараза. Самая настоящая, которая уничтожает прежние заёбы и возрождает его заново. — Ты… — через долгую паузу, не прерываемую за едой, тихо спрашивает парнишка, оставляя мясо на какое-то время в покое, — Ты меня… убьешь? Всё же удивительно мыслит это белобрысое чудовище, — поражается искренне Блэк в мыслях, кидая прожигающий взгляд на замерзшего в ожидании альбиноса. Неужели до него до сих пор не дошло? Или дошло, но он хочет подтверждения? — Убить? — Питч усмехается, и воткнув в песок шампур, пододвигается ближе слишком быстрым слитным движением, перетекает как тень, оказываясь почти вплотную, чтобы пацанёныш дернулся от этого короткого, но неуловимого движения. Мужчина напрямую смотрит в синие от черноты ночи глаза, улавливая ни то всполохи костра, отражающиеся в зрачках, ни то огонёк истиной надежды в будущее... Он медленно, как может растягивая миг, большим пальцем стирает кусочек мяса, оставшийся в уголке губ мальчонки, сразу слизывая это с пальца, с самой хитровыебистой ухмылкой на которую способен, и продолжая в упор смотреть в его глаза, отвечает: — Нет… Убивать собственную Смерть… Такой роскоши даже я себе позволить не могу. И… не хочу. Гроза вдали затихает, словно тоже охуевшая от слов самого Бессмертного. Впрочем такой же тихий пиздец и в его голове, и не понятно с какого хуя он кинул эту фразу, правда ещё хуже, что отказываться от слов как-то тоже не хочет. Абсолютно. Но мальчишки нахуй не стоит это знать или задаваться глубоким эмоциональным и логическим анализом того, что сейчас здесь произошло. Оказывается, он творит хуйню рядом с этим альбиносом не только будучи пьяным. Удивительная реакция разъебаного в хлам сознания и психики, надо же... — А сдавать в дальнейшем... обратно? — слишком уж показательно последнее слово стихает надтреснутым хрипом, давая понимание, как Джеку было там невозможно. — У меня уже была возможность, если бы я захотел от тебя избавиться, ребенок, — резонно успокаивает Питч, следя внимательно за эмоциями появляющимися на белом лице не испорченным ни одним шрамиком, изъяном или морщинкой. Словно реально идеальный тончайший фарфор. — Обстоятельства меняются, — не в силах дальше держаться холодно, испугано выговаривает Джек. Впрочем, он равно не упускает возможности разглядывать мужчину, подмечая для себя каждую деталь, но фокусируясь больше на яркой невероятно красивой радужке золотых глаз. — Обстоятельства да. И возможно в будущем будет тот ещё тотальный и жесткий трэш, по сравнению с которым пережитое тобой за эти пару суток — сущая хуйня и простота. Но сдавать тебя обратно у меня нет желания и резона. Будешь со мной, пока сам не захочешь уйти. Но дам совет на будущее, Джек, — он чуть склоняет голову в бок, цинично ухмыльнувшись, — Проще будет, если это желание тебя посетит после того, как о тебе забудут или после того, как я вырежу всю эту ебаную фракцию Пепельного. Если они продолжат доебывать дальше. Обвыкнись, переберись дальше и изучи правила Пустоши и всего этого ублюдского жестокого мира, а после и делай что угодно со своей жизнью. — Это странно и слишком просто... — явно не такого ответа ждавший и готовившийся к худшему, парень недоуменно моргает и хмурится, наверняка в своем представлении не понимая логику и причину такого снисхождения; его недоумение и одновременно облегчение слишком быстро просчитываются Бессмертным, и это бы скорее забавило, если бы Блэк не знал частично, через что прошел мальчишка. — Это нормально. Даже в этом ебаном подыхающем мире. И нормально для меня. Мне нет толка тебя держать в заложниках или рабах. А на счет твоего просто... Нет, пацан. Научиться жить заново и почувствовать эту жизнь — это нихуя не просто. Особенно за такой сжатый кусок времени, что выпадет тебе. Так что я бы не стал считать это простым. Главное, что, скорее всего, до сих пор настораживало альбиноса озвучено, но он не расслабляется, как хотелось бы, скорее озадачен тем, почему его действительно не возьмут в рабы, снова... Он, мечтавший об абсолютной свободе, получил её наконец. Он, со слов этого мужчины, вправе уйти хоть сейчас, однако ему и предоставляется возможность повременить, чтобы научиться выживать. Он, черт возьми с прямых слов является под защитой самого Бессмертного, о чем и помыслить не мог неделю назад! Но вместо облегчения и радости, как представлялось до, Джек ошеломлен скорее, находясь в мысленном ступоре. Питч внимательно следит за этой реакцией, ожидая равно более бурного проявления эмоций, но шок тоже эмоция, и скорее здесь положительная, нежели отрицательная. Поэтому разговор на эту тему окончен. Джеку этого на первых порах хватит. И мальчишка не будет доёбывать своими опасениями ещё минимум пару суток, наверняка переваривая этот разговор. Блэк всё же отодвигается от него всего на десяток сантиметров и мимоходом переводит внимание на кусок, зажатый в руках парня. — Всё, завязывай, — тихо отвлекает Мгла и устало тянет руку к мальчишке, чтобы забрать у того его недоеденный ужин, но тот возвращается из своих мысленных чертогов и вновь в своей дикой манере дергается назад и чуть ли сразу же не рычит, вцепившись в мясо и одергивается назад с ошалевшим осуждающим взглядом. Словно его доверие завоевали и тут же сразу предали. Забыл, кем он был, и его только что сказанные слова? У него всю жизнь всё отнимали. — Тебе. Нельзя. Сейчас. Много. Есть, — сталью и по словам поясняет заебавшийся Питч, даже не реагируя на агрессию пиздюка, — Охуеешь от боли, дебилёнышь… — добавляет он уже мягче и без жесткости. — Ч-то? Почему? — Джек недоуменно смотрит то на свой первый наилучший ужин, то неуверенно на мужчину, чувствуя внутреннюю обиду, и кажется ещё какое-то чувство, странное, пока не идентифицируемое. — Не жадничай и не бесись, — видя всё на его лице и определяя эмоцию, с довольной усмешкой говорит Бессмертный, — Если действительно, по твоим словам, тебе ничего не давали кроме той хуевины мерзкой, то от плотной, из животных волокон, пищи твой желудок охуеет и загнется. Блэк не успевает передвинутся как хочется, замечая недоверие и неверие в синих глазах, так что с усталым вздохом, приходится разбираться на берегу ещё и с этой темой: — Я не собираюсь тебе экзекуции устраивать или уж тем более голодом морить, придурок мелкий. Тебе привыкать к такой еде нужно дольше, организм не понимает что за херню ты в него впихнул. Мясо тяжелое по своей структуре и усвоению. Ты должен есть чаще, но порция должна быть меньше и всё это постепенно. Дошло, голодный ты наш? — Почему... наш? Мы здесь одни же… — выдыхая до жути обижено и не скрывая этого, Джек с самым ярым нежеланием и тоской во взгляде всё же выкидывает в огонь кусок оставшегося мяса. Не смотря на раздраженное разочарование, он понимает, что каждое слово сказанное Мглой правдиво, да и сам чувствует, как желудок тяжело принимает нынешнюю пищу: его даже слегка мутить начинает. Ещё одна жирная галочка — какого хуя нужно убить Лика — ставится мысленно Блэком. Он встает и отряхивает чуть штаны и встряхивает свой плащ, кинутый неподалеку, как только они здесь остановились. — Это выражение речи. Забей. Пододвинь лучше железную фляжку с водой к костру, к прогоревшим углям, через шестьдесят секунд можешь пить, — мужчина накинув плащ, возвращается за дробовиком, вытаскивая тяжелый трехствольный из песка, когда его настигает недоуменное: — Зачем? Семилетний ты, сука, ребенок. — Блять… — прикрывая глаза, тихо шепчет Блэк, но тут же оборачивается и переводит недовольный взгляд на альбиноса. — Чтобы проще было организму после твоего первого нормального ужина, если вообще в условиях этого блядского мира можно назвать нормальным ужин из мутанта, тебе не стало более хуевее. Мясо слишком жирное. Джек так и не поймет в чем разница между холодной и горячей водой и причем здесь жирное мясо, но доверившись чему-то внутри, кажется интуиции, делает, что сказано и прислушивается, косясь чаще прежнего на Бессмертного, который начинает собирать остатки вещей вытащенных из броника и закидывать обратно. — Снова уезжаем? — наконец не опасаясь задавать вопросов, хоть само наличие диалога для него безумно ещё непривычно, тихо интересуется Джек, но пока сам попыток встать не делает: он кажется начинает любить тепло живого огня. — Убежище никакое, — поясняет раздраженный Бессмертный, закидывая свой дробовик на заднее сидение; пока будут гнать по тайным тропам, он и нахуй ему не сдался. — Здесь песчанки нас разъебут, как нехуй делать. Даю тебе ещё две минуты. Потом в машину, мелочь. Гнать придется до следующего нормального убежища, а это охуеть как долго и быстро, почти на пределе выносливости этого броника. Поэтому следующие пару часов будут достаточно веселыми и насыщенными. И если до северной точки второго убежища мы успеем к рассвету, и успеем укрыться, это будет ебаным благословением.