Дис`Ландия Белых Дюн

Под защитой укрепленных стен горных пород и дополнительных наземных — железобетона и армированной стали, поликарбонатных окон… Он отражается на сетчатке, под склерой выгравированный точечно, будто лазером, расцветая выжигающей погибелью за бронированным стеклом, в пустой уже зале, наполненной ярко-зелёной дымкой от проявляющегося испарения, под твою долгожданную обезумевшую улыбку. Сколькие тебя проклянут в эту ночь? Инстинкт самозащиты впервые так четко дает толчок проснуться, скидывая проклятие сна и одновременно наставляя ствол на подошедшего слишком близко скелета почти в упор. Зрачок сокращается, гранича превратиться в кошачий и узкий, а рычание закономерно по утру с такого пиздеца яростное и неконтролируемое. Распадник, в меру своей бледности, сереет с перепугу, отскакивая и поднимая руки вверх, с дрожащей, зажатой в левой, бумажкой. — Про-с-тите! Простите, Мгла! Я… — Цыц, — низким рыком приказывает Питч, за эти секунды полностью возвращаясь в реальность и вспоминая где он, что к чему и что было вчера. Теплое тело позади него, нагло обнявшее поперек груди, свидетельствует что всё же это не дорвавшееся до безумия воображение. Дикая в своем ехидстве явь. Однако разбудить мальчишку он не даст. Блэк опускает револьвер, ставя на предохранитель и поднимает бровь в немом вопросе, смотря на трясущейся вместе с рукой кусок обклеенный желтым скотчем бумаги. — У нас проблемы, г-господин, — сиплым голосом тихо мямлит смертник, делая один шаг ближе и протягивает карту. В состоянии пока у него всё ещё болит голова, хотя скорее гудит, и не отошедший от приснившегося мельком емкого ебаного прошлого, мрачный Блэк не обращает внимание на такое нозящее «господин», протягивая руку к карте, и медленно садится, убирая с себя ладонь мальчишки. Того будить вообще не резон. Пусть отоспится. На карте же по скотскому предвидению уже обозначены красным и черным круги в радиусе десяти квадратов, где они находятся. — Красные точки передвижения групп Пепельного. Все ищейки на усиленных брониках. Эти твари загнали наш утренний патруль, но пока к этой точки лагеря не наметились. Но они шерстят! Вчерашнее разозлило, когда мы перебили их вынюхивающих паскуд. Они узнают и будут здесь… Мы-мы не сможем в оборону даже со здешним арсеналом, — запинаясь и переходя на шепот скороговоркой объясняет бедный скелет, надеясь, что за хреновую весть ему не вышибут мозги в эту же минуту. — Сколько в конечном? — вглядываясь в красные отметки замеченных на разных квадратах, возле этого могильника, чужаков, которые судя по всему будут брать в кольцо быстро подбираясь к складам, Питч прикидывает; уйти ли сейчас незаметно или хитровыебисто выследить откуда эти твари набежали такой группой? Хотя, территория квадратов его, явно сам Лик отдал приказ влезть. — Пока только с десяток, может больше, но они лезут, как жуки из-под песка. Отстреливаешь, и появляются новые! — Где-то рядом склад? — Дальше нейтральная, а после ищейки из наших не заходили, дикари объясняли, что охрана сильная: патрули, бешеные гоняют на облегченных и вкаченных… Он цыкает, понимая, что дальше либо склад, либо вовсе цитадель. А если последнее, то там больше сотни одинаково отмороженных фанатиков. То, что Лик и вовсе охуел от наглости в более подтверждении не нуждается. Однако, возможно играет фактор сбежавшего, мать его, оружия. Заметь… Которое ты спас, предлагал нахуярится, а после и вовсе домогался, полностью облапав и вылизав этой ночью. Ебаный ты стыд… Питч с чистой совестью посылает на ментальный хуй все свои мысли, впрочем, не отмахиваясь от вчерашней импровизации — врать себе, что не понравилось, он не собирается. Но на повестке вовсе другое, потому мужчина переключается, пытаясь на тяжелую голову рассчитать план дальнейших действий с учетом минимальных потерь. — Что нам делать? Послать загонщиков? — Толку, если они шныряют, выучив эти квадраты. Вы в меньшинстве. Перебьют по одиночке вас, а у них подмога. Даже если заберете с собой тяжей и вкаченных четверть, хуй они отступятся. У них еще будет. Где-то даже не схрон. Скорее всего цитадель, учитывая их напичканность. — Тогда нужно подорвать всю точку! Только, как узнать где она за нейтралкой? Хороший блядь вопрос. — Проверяли третий квадрат на юг? — Блэк указывает на карту в испещрённых от руки маршрутах, и слышит только тихие маты с отрицательным ответом. Слепая, мать его, зона. — Может нам… Дальше он не вслушивается, потому что проснувшийся от шума мальчишка абсолютно наглым образом садится точно за ним, с просони ещё толком не понявший где он или кто рядом, но нагло, и как будто каждый день так делает, кладет сначала руку на плечо мужчины, а после и вовсе облокачивается на спину, укладывая подбородок на плечо и заглядывая через него в карту. Замерший на секунду Блэк, впрочем, как и охуевший смертник от таких действий, приходит в себя первым, предполагая либо о полной ассоциализации и нормах личного пространства у мальчишки или о мсте за вчерашнее. В любом случае, он забивает на такое вольничество парня и переключается на карту, просчитывая ходы. — Нам не узнать, если не собрать отчаянных на разведку. Вы ведь… — набирается смелости и переключает снова на себя внимание распадник. — Не резон, — грубо осекает Бессмертный, злясь от того что частично похерил те места и память о них, — Их перебьют, если уж вы точно знаете что у них ищейки на вкаченных патрулируют. Питч прищуривается, припоминая разброс территории по тем местам. Он не был в тех широтах лет десять, если уж не больше, часть потёрлась в бесконечных локациях пустыни и сливается в одну большую, без обозначений, пустошь. А жаль. Мужчина едва поворачивает голову к повисшему на нем сонному мальчишке и тряхнув картой, испытывает удачу вновь: — Может ты, белобрысое чудовище, знаешь, где их гребаная цитадель? Откуда тебя гнали? Озадаченный шумный выдох становится не то согласием, не то новым охуеванием. Питч глушит паскудную ухмылку, и позволяет мелочи поудобнее устроится и закинуть на себя с другой стороны вторую руку. Альбинос думает недолго, дотягивается пальцами до карты, клацает зубами как-то слишком озадаченно, и Блэк интуитивно догадывается; указывает на большую черную точку почти по середине желтоватой бумаги: — Мы здесь. Могильник — вот это пятно. Ангар, где тебя нашли — вот здесь, чутка севернее. Отсюда до слепых зон, нейтральной территории… — показав на карте красные средние круги, Блэк ведет пальцем чуть ниже, — …Минут двадцать, если при сотке гнать. До территории фракции Лика тридцать на юг. Разобрался? Ответом служит короткий кивок, когда паренёк надавливает подбородком ему на плечо. И замерев на несколько секунд, тонким белоснежным пальцем над этой точкой ангара, поняв, что-то для себя, мальчишка ведет сначала чуть восточнее, а после резко вниз. — Уверен? Вновь кивок. — Цитадель, укомплектованная там? И снова утвердительный. А это хуево. — Мы проглядели? — стараясь не нарушить пиздец аллюзивную картину происходящего, смертник всё же тихо подает голос, молясь Новому Богу, чтобы Бессмертный не разозлился и не пристрелил за не вовремя вякнутую фразу. Но и на этот раз смертнику везет: — Там было что-то ранее? — Старый оружейный, собранный вторым поколением двадцать лет назад и принадлежавший Голду. Но их разорили. А после территории меняли. Мы не думали, что Пепельные создадут цитадель почти на вашей границе… А я почему-то думал. Но было похуй. — Без разницы. Нужно подумать, — цыкает недобро Блэк, прикидывая сразу несколько разных вариаций развития хуевых событий, и почему-то все они ему не очень-то уж нравятся своей импровизацией и финалом. — Может плюнуть и через этот Могильник вглубь? Вновь на северо-восток? Встретить в центральном ещё группы, организовать, через дикарей, и после… — И при первом же проходе через этот Могильник пожрут почти всех. Это старый мегап… могильник, засыпанный, просевший почти на десяток метров, часть тварей под песками. Они ждут пока такие долбаебы, как вы, зайдут чуть дальше в высотники, а после окружат. И там их не меньше сотни, — мужчина щурится, окидывая разброс зон на карте и приходит к выводу о более глобальном пиздеце нежели он предполагал, а значит нужно будет все же включить нихера неработающий мозг и подумать более осознанно и серьезно, потому он отдает новый приказ, — Выложи всё остальным и приведи мне из ваших пиздострадальцев одного думающего детальщика, если таковой имеется. Пошел! Скелет испаряется за секунды, даже забыв о карте, быстро сбегая по лестнице и лишь слышно, как он гаркает остальных, начиная импровизированное собрание и отдавая приказ найти детальщика. А Питч остается в мнимой тишине, нарушаемой лишь тихим сопением ему на ухо. Дикарёныш хренов. Он дергает уголком губ и едва поворачивает голову вправо, к мальчишке: — Так и будешь молчать? Ответом служит почти обиженное отстранение, мальчишка сползает с него, отстраняется и надувшись с прищуром смотрит в пространство, когда-то называвшееся окном. Питч же, обернувшись полностью, смотрит на чудище — крайне растрёпанное, недовольное и всё ещё осоловевшее. Мгла видит, как разнится вчерашнее и сейчас. Вчера — там в ангаре — это был пусть напуганный, но расчетливый маленький хищник, неопытный и импульсивный, но все же с отличным анализом, скоростью реакции, силой и свободоволей. В меру опасный своим диким ебанудством и одновременно непостижимый в своем таинственном безмолвии. Эдакий скрывшийся в блестящей на солнце броне щитовых пластин детеныш броненосца-альбиноса, мать твою. А сейчас же перед Бессмертным сидит одичалый, но до слащавого паскудства доверившийся простой подросток, потерявшийся так тупо в новом для него мире, не понимающий ничего толком, уязвимый, слишком хрупкий после нормального и спокойного, наверное, за все это время, сна. Питч, недолго думая, тянет руку вперед, чтобы подцепив край капюшона, натянуть на голову альбиноса, почти до носу, не то чтобы специально провоцируя, скорее проверяя границы. Новые и старые. — Будь здесь, мне нужно понять, как выбираться из этого пиздеца, устроенного Ликом, с нашими минимальными затратами времени и ресурсов, — да, ему ведь слишком лень на такую-то падаль как Лик и его пешки тратить силы. С этим наказом и полной уверенностью что мальчишка от него сбегать и не планирует, Блэк спокойно поднимается, разминает шею и руки, поведя плечами, и все же напоследок кинув нечитаемый взгляд на мальчишку, уходит вниз, спускаясь почти вальяжно по лестнице, оставляя озадаченного альбиноса сидеть в тишине и одиночестве. *** «Возомнил!.. Возомнил себе!» — дурное, ничем не подкреплённое возмущение, но откуда-то возникшее, пугает сначала логические стопора. И Джек, сидя тем же молчаливым глупо хлопающим большущими глазами истуканом, замотанным в тряпки, как в веревки, прислушивается, отвлекает себя внешним, не прислушиваясь к шуму внутреннему, игнорируя глупое недоступное почти ранее возмущение. Его рационализм сжигается под интересом, озадаченностью и зудящей раздражительностью, стоит этому новому дню в диком мире начаться. И первое ясное осознание, что это не замысловатый сон, пожирающий его сознание, а вполне такая фаталистичная реальность, раскаленной спицей колет в мозгу, пока парень позволяет себе оставаться на месте, привыкая к ощущению отдохнувшего, не болящего нигде тела и чувства самого комфортного и продолжительного сна, который он только может припомнить за свою короткую дряную жизнь. Его ощущение внутреннего раздрая разнятся с расслабленным покоем внешнего, заставляя дергаться, проверять каждую минуту, а не отнялись ли конечности, потому-что ничего не тревожит саднящей болью или ломкой после ампульной дряни, которую вкалывала Диси. Он словно заново родился… Фрост пребывает едва ли в состоянии шока, бегло анализируя себя и свои ощущения, но не пытаясь даже упорядочить сумасшедшие мысли, когда через пару десятков минут спускается вниз. Он остается в стороне, в тени около лестницы, привыкая к своей свободе и новому дикому дню, который никак нельзя назвать статичным и бездушным. Пока все остальное накаляется общим драйвом и жаждой ни то всклоки, ни то бойни. Всем им не до него — здешние скелеты его не трогают, не дергают, даже кажись не замечают, охваченные ни то предчувствием новых гиблых приключений, ни то мести чужакам. Все кипит бурной безумной жаждой драйва, а после и вовсе смывается последующим кипишем и шизанутыми окриками от фанатиков скелетов, что ускоряются, переёбывают свой план до основы и семенят бешенными загоняемыми насекомыми везде и кажется все сразу, под приказами одного конкретного Бессмертного. А Мгла… не такой каким предстал вчера. Эта тварь сегодня холодна и расчётлива: слишком выверена в своих последовательных действиях и спокойна для того, кто вчера с таким усердие старался освободить и разговорить его, похерив свой контроль. К тому же и до неприличия слишком живая тварь для того, кто вчера упарывался психотропными и наркотическими в таких дозах, которые, наверное, всех этих скелетов бы на тот свет отправили одномоментно. Джек, на самом деле, обезоружен от этого контраста больше всех остальных впечатлений, обезаружен и тупит настолько, что подчиняется по первой беспрекословно; когда его ещё через полчаса выдергивают из тени, и лишь на полпути к выходу из убежища тихо объясняют, что нужно валить в другом направлении, а таки хвост за ним всё же был. Паренек ошарашен и парализован не то тем, как его хладнокровно макнули вновь в жестокий старый мир, подобно той кислоте, что вчера разъедала ошейник, и напомнили что он беглый мать его экземпляр, не то тому, как с ним говорят и обходятся… Как, выйдя в жаркий начавшийся безоблачный белый день, ему в руки суют тот самый револьвер в кобуре с ремнем и пристегивающуюся флягу с водой, кивая на один из стоящих легковых вкаченных байков, говоря этим мол — лови момент и не смей разочаровывать. Джек ебнулся скорее всего окончательно, раз не ценит такой размашистый жест, и думает, что это слишком опрометчиво — давать свободу тому, кто, вроде как, был ещё вчера пленником — был пленником всю жизнь. Был и остается номинальным и пока единственно-существующим «оружием». Парень косится в выхваченные в адреналиновой суете секунды на мужчину, окидывая того прищуренным взглядом и сомневается уже, что сам хоть каким-то боком — даже если из его тщедушного тела выкачать всю кровь и перелить Бессмертному, это сможет тому навредить. Вчерашнее теперь в подсознательном укладывается под табличку «редчайших явлений Нового мира», когда Мгла был таким… вольным. Ныне до Джека доходит в полной мере, почему Мглу обожествляют и ненавидят, и даже Лик произносит его имя с долей страха и неразбавленной жаждущей зависти. Парня едва передергивает, словив чужой золотой взгляд, и он спешит вновь натянуть капюшон посильнее, пока сменяющиеся смертники огибают его, намерено держась в стороне и седлая свои вкаченные байки и залезая в броники. Но и он в сложившейся ситуации ничем не отличается от них, равно беспрекословно, анализируя и списывая на шок или наоборот на инстинкт самосохранения, подчиняясь словам Мглы, услышав краем уха какой новый план нарисовали распадники. Но возможно лишь интуицией чуя, что этот пиздец-до-вынужденной-точки-подкрепления лишь кажется наметанным белыми нитками, и в дальнейшем шанс на следующий свободный новый день придется выгрызать у тех, кого сутки назад он ещё считал единственными знакомыми тиранами. Однако шанс оторваться или отбиться есть, неплохой такой процент к желанию жить и узнать дикий мир, пусть даже одна тысячная из всевозможных проигранных. Индифферентное чувство, что его намеренно увозят, стараясь спрятать, грызет и не дает покоя, когда Фрост второй раз в жизни заводит железного монстра, вслушиваясь в рев мотора и настраиваясь на новую гонку. Новый день — новый мир, новый шанс понять себя и само Бессмертие. *** Солнце — невозможная яркая и огненная звезда, в лучах которой он так всегда мечтал погреться, оставаясь подольше на открытых участках, когда его мели через цитадель по внешним переходам. Но сейчас же, Фрост проклинает и ругает это гребанное светило. Солнце не щадит: оно слепит и жарит его так, будто он рыбешка на огненной сковородке, пойманная из холодного прудика и закинутая сразу живьем в каленое мало. Джек словно нагой пред пастью плавильни, в которой бурлит белое железо под тысячу градусов Цельсия, а он не защищенный никакой тяжелой ватной одеждой с толстой прослойкой термоотражателей. Воздух, твою ж, тоже не помогает, не остужает. Блядских сухой и въедливый, воздух режет его даже через два слоя платка, которым замотано сейчас лицо, но в носоглотку всё равно будто засыпали с горсть стеклянной крошки, и глаза слезятся от постоянно ветра в лицо, но солнце — солнце беспощадно поджаривает его дальше, безмолвно и беспрестанно разогревая и обжигая чувствительную белую кожу. На адреналине оказывается он этого не заметил, а его тело, ослабевшее и лишь изредка в пару лет видевшее настоящее яркое солнце, и то в промежутках от силы по минутам, не привыкло быть под постоянным восходящим над пустошами белым светилом, даже с учетом закрытой наглухо светлой плотной одежды. Упрямство или желание доказать — вновь — толкает разгонять железного монстра, выжимать гашетку сильнее, подкручивая вкаченные баки с ускорителями и гнать наравне с остальными, порой вырываясь вперед, выстраиваясь острым клином. Потому что даже с ветром в ушах, ревом мотором и криками скелетов на периферии, позади отзвуком или эхом с ветром разносятся, в первые тринадцать минут выезда, отдаленные гулкие ревы моторов и стрельба чужих-своих загонщиков. И Джек в полной мере, на гребаной своей бледной шкуре чувствует себя зверем, почти загнанным в угол, но индифферентно не желающим обратно в застенки. Он позволяет разуму осыпать воспоминания холодного цилиндрического ада и забывать, лучше — захлёбываться раскаленным воздухом, глотать микроскопическую пыль, но вдавливать газ сильнее. Ведь мозг умнее, быстрее осознавая перспективы свободы — не позволяет даже задумываться, дабы поменять свое решение, любопытство же вовсе ликующее и агрессивное не позволяет хоть на секунду испугаться перспектив, где он окажется завтра — главное окажется, это всё чем полны яркие мысли. И Джек соглашается с новыми правилами, с погоней, с бегством, с уходом от своего мерзостного холодного прошлого; он включается в эту игу и драйв. Он прибавляет скорости и гонит наряду с остальными, не отставая, полностью привыкнув к здоровенному полутоннику, научившись лавировать и маневрировать на скорости за сотку, и позволяя лишь одному ездоку обгонять себя. Неважно насколько его хватит, главное скрыться, все дальше уносясь от того, что его ждет позади. Быть оружием, быть чертовым альбиносом, быть уродом с каким-то там геномом — он наглотался этого за всю жизнь, так что в глотку уже не лезет; и Фрост прекрасно осознает, что заново такого же становления вещью или дополненным оружием не переживет. Два дня назад он взахлеб мечтал наяву и бредил во снах, завидуя смертникам, ныне он превосходит их по свободе, не пугаясь ни этой свободы, ни нового одуряющего мира. *** Джек не снимает платок с лица, но видно по его закутанному в плащ облику, как он тяжело дышит, как пытается надышатся все того же удушливого сухого, но уже без пыли и ветра в лицо воздуха. Он, теперь не обращая внимание на спешившихся смертников, что вновь наводят кипишь, бегая, выкрикивая что-то и договариваясь с местными распадниками, сидит на байке, низко опустив голову и просто вдыхает, давая телу нужный, более чистый кислород, насыщая легкие, чтобы они после насытили кровь. Сердце, стучащее по началу в глотке, постепенно опускается чутка ниже и отбивает теперь в трахее, бухает, болью отдаваясь о ребра. Задней мыслью парень рад, что посторонних окриков и рева чужих вкаченных и броников наконец не слышно, а это значит, что пусть ненадолго, но им удалось уйти, удалось добраться до новой точки и пока он будет жить. Еще хоть день? Мозгу приоритетно выживание, Джек здесь полностью согласен и не возражает. Парнишка поднимает голову спустя несколько минут, вдыхая глубоко и медленно — тяжело в последний раз, прикрывая слезящиеся глаза и сразу же их распахивая, снимая платок с лица, стягивая медленно вниз, но пока только с уровня глаз, чтобы прищурившись проморгаться и увидеть давно заброшенные и покорёженные каркасы от старых, наверное времен старого мира, ангаров, с продырявленным словно от бомбёжки раскуроченной крышей, и прострелами крупнокалиберного по хромированным стенами, однако ведущим вниз ручным подкопом. Словно зная, что внешне укрепление крыши давнее и не спасет, местные сделали эдакий небольшой полуподземный плацдарм, уходящий максимум на три метра ниже уровня земли, но широкий и длинный, чтобы было удобнее оборудовать там склады и пережидать палящую жару. От этого склада их временной дислокации тянет сыростью, самой натуральной и землистой, не воняющей ржавчиной или горелой резиной; просто живой и приятно-прохладной, и запах глиняной земли, смешанный со сквозняком, задуваемым меж покорёженным стенами ангара, заставляет его горло окончательно пересохнуть, дернувшись в спазме. Жажда тут же глотнуть чистой воды настигает, чему Джек непременно идет на поводу, перемещая руку на пояс и спешно снимает фляжку. Пока он раскручивает крышку, взгляд переводится чуть дальше — в темень, под каркасный сложенный из арматурин и балок потолок внутреннего плацдарма, откуда поднимается внушительных размеров тень человека, и уже будучи над землей оказывается двухметровым накаченным фриком. Бугай мрачно осматривает приехавших, но понимая видимо ситуацию, не возражает, наоборот, направляется прямо к ним спешно. На свету видно, как играют все мышцы на его теле при ходьбе размашистого четкого шага, слишком уж перекаченные и возможно даже чем-то искусственно увеличенные, он будто специально показывает себя таким огромным и мощным, не утруждаясь ни в чем из одежды кроме пятнистых пепельных брюк с тяжелым ремнем, по бокам которого естественно свисают стволы в черной клёпаной кобуре. Здешний наместник, как Джек слышит от шепчущихся скелетов за своей спиной, не нравится ему от слова совсем: шизанутый, что видно по блекло болотным глазам с расширенным зрачком, под чем-то вкаченный, и воинственный — это ощущение вокруг него — не дает некогда улегшегося спокойствия альбиносу. Смутное, масляное, грязное — от наместника так и тянет поганостью вкупе с шизой. Джеку хочется передернуть плечами наглядно, когда бугай слишком пристально и дольше нескольких секунд смотрит на него не отрываясь, пригвождая к месту неясным агрессивным взглядом, при том не замедляя шаг и направляясь к первому байку и тому, кто возле него стоит. Конечно он прется встречать Мглу, но заприметив нетипичного представителя среди распадников, не может не оглядеть, недовольно и одновременно жадно осматривая чужака в светлом лахмотистом плаще. Маслянисто и дико, не в пример нахально. Блэк щурится затаенным пониманием и агрессией, следя за каждым движением наместника, пока тот спешно преодолевает последние пару метров до него. Обдолбанный, как и всегда, не внушающий ничего, кроме голого страха и подчинения у местных, этот пиздюк никогда не был в приоритете на жизнь у Бессмертного. Но ныне обстоятельства диктуют другой расклад, и на ближайшие сутки им нужно запасы местного оружия, грубой силы и номинального согласия этого долбоеба, чтобы в случае набега чужаков, повыносить их всех нахуй и с концами общей массой. Выражение морды фрика едва ли меняется, когда он что-то там для себя додумывает и переводит наконец взгляд на самого Блэка, мрачно кивая в знак приветствия и уважения. — Мгла, — наместник повторяет свой кивок, остановившись в метре от него, словно привлекая внимание к себе полностью, но теперь более уважительно, однако взгляд тут же отводит, не смея выдержать прожигающее ядовитое золото на себе. — Слыхал от своих загонщиков. Лик значит и впрямь выжег нахер себе все мозги, раз полез на тебя. — Полез, да? — Питч едва переводит взгляд с накаченного фрика за его спину, туда — на подземный плацдарм, освящённый дизельными гернерами и каким-никаким светом ламп, где и местные, и свои теперь что-то собирают в виде загон отрядов и отрядов ищеек, пока в голове на ебаное скотство ни одного нормально накинутого «что дальше?» — штиль долбоебизма и отрешенности, когда это не приоритетно, но снова заговаривает Блэк так, будто план естественно есть, — Что по резервам твоих задохликов? — Сможем вычистить их, если пожелаешь, объединим два лагеря, — сразу находится качек, проведя широкой ладонью по своему выбритому виску и словно прикидывая наперед, — Однако наши — ночные жители, привыкли загонять добычу в черной пустоши, да и пока они вынюхают след по квадратам сюда, израсходуют половину вкаченных и резервов на воду и дозаправку. Вымотать бы, по ложному следу их через нескольких ищеек на облегчённых. А ночью, когда подберутся ближе, перебить подрывными, на квадрат с ловушками их, или через колья пустить… Идея вроде как пиздатая со всех сторон. Однако интуиции уже что-то не нравится, и пусть она у Блэка стерва избалованная, но никогда не вякает просто так. Он ещё придет к выводам, с какого хуя план пусть и кажется пиздатым, да в реальности все пойдет по хую. Однако сейчас стоит вспомнить и тот факт, что не они одни такие умные, и загонщики и ищейки у Лика по пизже могут план накидать — больше охотились и завоевывали, больше стратегий заучили. Ранее его это мало волновало, не саднило априори, и банальное — пустить дробью в еблет, чтобы голова разлетелась в разные стороны мелкими шматами мозга и осколков черепа — решало все проблемы. И с таким подходом любой бы, будь в подчинении Лика, Голда или той же Фейрис не пискнули бы, удирая даже самой матерой группой. Сейчас же их гонит совершенно другая мотивация; как бешеные псы на последнем издыхании, с пеной у рта знаюче, что обратной дороги нет — не пустят без законного трофея, а значит похерят последнее силы, но будут выгрызать победу и лезть до последнего живого. И у кого спрашивается, выгрызать собрались? — Ночью накидаем детальный, а пока отправь нескольких ищеек или загонщиков, пусть вымотают чужаков, — Блек кивает своим, чтобы окончательно разгружались и объединялись с местными, а тем даже не нужно и слов, чтобы начать молниеносно выполнять. Сам же Бессмертный решает переждать раздражающую пятидесятиградусную жару в более прохладном нижнем, пока вокруг разворачивается шизанутая муравьиная деятельность. — Ты привел чужака, — останавливает голос наместника, грубый и недовольный; тот словно запамятовал какую формулировку нужно толкать дальше, но Блэк специально останавливается, всего миг, чтобы многозначительно, через плечо повернуть голову, кидая косой злобный взгляд на пока ещё полезного пюздюка. Зарывается, сучонок, и это Бессмертный показывает одним взглядом. Наместник затыкается так и не договорив, прикидывая остатками серого вещества и прекрасно зная, что, против самой Мглы попереть не удастся ни в одном раскладе. Питч же, недовольно цыкнув, но не находя на ком ещё сорваться, делает всего несколько шагов назад, дабы кивком приказать мальчишке следовать теперь за ним, который до этого внимательно, но равно тихо сидел на байке, рассматривая и слушая. Прилежный, блядь, какой! И на кого ты сейчас бесишься больше? На это недочудо природы, мать её — эту природу? Или на свой шикарный — во всех смыслах! — план переждать заварушку у первого попавшегося на пути следования растаможенника-дикаря? Или же… Да его бесит сам факт, что Лик посмел рыпнуться в его сторону! Что его гонят, как блядь зверя, а его трофей смеют, огрызаясь, пытаться вырвать из рук. Деланный похуизм ещё вчера уступает место злому и скребущемуся внутри бритвенными когтями, постепенно набирая обороты, не доходя ещё до абсурдного, но явно нозя своим присутствием в разъёбаной вхламину менталке. Блэк криво ухмыляется, зная, что ещё более ебнутся невозможно, и переводит внимание на виновника всего кипиша. Он чувствует, как мальчишка выверено поравнялся с ним по правую сторону, копируя темп шага, впрочем, по-прежнему молча и до бесячего послушно. И если бы эта была покорность из-под страха, не-е-ет, это осознанный выбор самого альбиноса. Питч кидает вскользь взгляд на паренька, замечает, как тот сжался даже под слоем своего мешковатого балахона, и наскоро прикидывает, насколько пустынное пекло изжаривает непривыкшее к такому подростковое нежное тело. Едва слышно рыкнув, Блэк подгоняет альбиноса, пихнув его не грубо ладонью в спину, чтобы шагал быстрее в тень и сырость подземного плаца. На косые взгляды местных и прожигающий наместника он кладет хуй, не считаясь со здешними правилами. Не считаясь вообще с любыми правилами Нового Мира. Поебать. Что не устраивает — перепишет. *** Его дивный-безумный новый мир предстает в дневном отрезке жутким хаосом и пыльным переполохом местных и приезжих вместе с ними. Джек, медленно закручивая крышку на фляжке, к которой только что прикладывался, стараясь лишний раз не шевелиться и не сдвигаться с места, наблюдает жадным взглядом за беготнёй и криками распадников, отойдя от гонки, и сейчас не веря заново, что он часть этого нового мира, он здесь и это не его последняя галлюцинация умирающего мозга. Парень забился в один из непримечательных и самых дальних углов подземного плаца, меж складских старых коробок с железом, стараясь не отсвечивать, но так, чтобы с другого ракурса постоянно видеть окружение и тех, кто окружает — страх быть всегда на чеку не отпускает ни на миг. В плюсы: здесь жара и удушливый пыльный воздух не достает до такой степени, так что вечно напряженные мальчишеские плечи немного расслабляются, опускаясь, пока он сгорбленной бледной фигурой сидит в одиночестве. Голубой острый взгляд переводится на спину того, кто сидит в трех метрах он него чуть поодаль, и Джек поправляет себя, — не в полном одиночестве. Хотя и прошло три часа с их приезда, Мгла не заговорил с ним, лишь указал на это самое место, где попрохладнее, сам выдав пару наказов своей группе распадников, игнорируя местных завороженных смертников и устроился не так далеко он самого Джека, копаясь в каких-то коробках непонятных деталей железа и проводков, и постоянно сверяясь со схемами коряво начерченными на старых пожухлых кусках не то ткани, не то чей-то кожи. Фросту по-прежнему не ясна причина своей оставленной жизни и столь явно дозволительной привилегии в свободных действиях и передвижениях. Равно логические выводы по субъективному поведению мужчины и интуитивный компас нашептывают, что его стараются также оградить от опасностей. Трофей самого Бессмертного — это понятно даже без ярлыков и нового предположительного ошейника на шее. А вот на кой черт этот же бессмертный чёрт демонстративно и не вербально всем показывает, что Джек, как существо, под его личной защитой — до сих пор не поддается разбору и понятию. Социальные правила поведения Джек изучил плохо: что изучишь на Диси или тех распадниках, которые его водили туда-сюда в цитадели? Беловолосый передергивает плечами, встряхивая пеплом покрытые воспоминания своего детства и юности, и упираясь ладонью в утрамбованную серую землю, сдвигается всем весом назад, забиваясь вовсе в угол, опираясь спиной на прохладную шершавую стену, и приваливается плечом на те старые коробки с железом. Он не думает вырубаться, лишь прищурено из-под капюшона следя все так же за всеми и ни за кем одновременно, но зрение то и дело выделяет одну конкретную фигуру, почти неподвижно сидящую на земле скрестив ноги, замершую как будто, но порой оживающую; и Джек может наблюдать, как мышцы спины и лопаток мужчины приходят в движение, под тонкой облегающей тканью, когда росчерки от руки на схемах дополняются новыми записями, более резкими и быстрыми чем следовало бы, как едва двигаются ребра, и расширяясь при вздохах и выдохах, что говорит о наличие дыхания… Хотя непонятно вообще, а нужен ли воздух бессмертному существу или это старая привычка, а если последнее — то сколько по настоящему ему лет? У него интерес не то ученого, не то ребенка — Джек не идентифицирует в чем разница — наблюдение сейчас важнее, и он жадно следит, такое никогда не видев, не контактируя ни с кем настолько, насколько за эти сутки с этим мужчиной. Пусть сейчас они даже не касаются друг друга — оно и к лучшему — Джеку привычней быть наблюдателем издалека, не прекращая следить и изучать, подмечать детально, как это существо всё же отличается от остальных. Даже неприятный ему наместник смотрится бледно и мелко по сравнению с Бессмертным — Мглой. Дело даже не в габаритах, росте, цвете кожи из-за загара. Слишком хорошо Джек запомнил людей и их главную отличительную черту в этом мире — бледность, изможденность, каждый которого он видел до этого дня был болезненным, на постоянной подпидке наркотой, чтобы поддерживать энергию и разум, драйв в крови, — выживающие, цепляющиеся тщедушно за остатки сил и здоровья. Ныне перед ним сама жизнь; мужчина, в чьем теле течет насыщенная живительной энергией кровь, без всей той бледности, озлобленности из-за хронической усталости, выеденных ресурсов организма. Такой настоящий, не похожий на всех остальных, противовес над всем вымирающим родом человеческим… Потому Фрост не отказывается за ним наблюдать даже так — из-под тишка, жадно поглощая каждое чужое движение, узнавая и подчеркивая для себя, как должен по идее выглядеть нормальный человек — Джек умышленно забывает о бессмертии данного индивида. Неужели когда-то все были такими? Живыми? Без болезней? Сильными и выносливыми? Не боящимися смерти? Пытливый ум пытается впитать всё, найти нужные слова, обозначить, изучить, довести до абсолюта знание или восполнить пробелы неизученного. Однако разумному и изучающему, на удивление Джека, мешает вторая сторона медали — эмоции. Он как слепое новорожденное животное, тыкается носом в пустоту, сбитый с толку тысячами запахов и звуков, поглощая их все, но не понимая, что и половина их значат и как их нарекать. Пугающие волны эмоций и чувств нахлынывают, смывают правильные точные мысли и вычисления, оставляя парня безоружным перед самим собой. Фрост зависает вновь над упорядочиванием логики и непонятных чувств, вздрагивает тут же, понимая, что вновь смотрит в никуда перед собой, встряхивается и выдыхает более нервно, чем следует. Анализ эмоционального диапазона остается за пугающей чертой неизученного, и приходится поежиться, возвращая мысли в выверенное русло. Парнишка сдержанно мотнув головой, переключается на себя, дабы вновь глаза не разбегались на происходящее вокруг, а его волнения не бередили неокрепшее к таким потрясениям сознание. Сложное тело, сложный мир, сложно изучить всё и сразу. Почему мозг не может просто вычислить, как те древние вычислительные машины и выдать понятный результат? Пару раз, пока Фрост пытается собрать себя в единое целое, мимо их временного размещения проходит туда-сюда наместник, и только в последний раз Джек успевает увидеть, как этот накаченный передозник кидает на него недовольные косые взгляды. Спектр мимики при том для Джека не совсем понятен на чужом грубом лице, и парень сам хмурится, понимая, что скорее всего дело в том, что он странный чужак, урод, так ещё и украденный или сбежавший у самого Лика, а ныне, по непонятной причине, оставленный подле самого Бессмертного. Та самая неизвестная, но важная фигура, которую все хотят изучить, ну или прибить, чтобы не было больших проблем. Джек понимает недовольство этого главного, равно и остальных местных распадников — логичнее убить причину склоки и замять конфликт. Так бы поступил любой живущий, не желая кликать на себя лишние проблемы и разборки с другими фракциями. Потому сложнее Джеку уловить намерение и цель поступков Мглы, который наотрез отказываться идти самым логичным и простым путем. Более того ты знаешь, нежели все они вместе взятые — ты для него враг, пусть и номинально, но тебя выращивали, дабы однажды противопоставить оружием против Бессмертного. Он первым из всех представленных должен был тебя ликвидировать. И всё было бы так, если бы поступки этого самого Бессмертного поддавались логике. Фрост ещё раз кидает пронзительный долгий взгляд в спину мужчины и не может со всем своим рациональным понять, причину почему всё иначе: почему он сейчас здесь, почему жив и за его жизнь номинально всё ещё ведут борьбу? Разве у всех нет более важных дел и целей в жизни? Ебанутство местных посему остаются загадкой, но интуитивно не нравятся мальчишке, и он настороженно поглядывает в сторону мелькающего порой наместника, пока тело против воли медленно и слишком показательно расслабляется в этой спасительной прохладе. Даже запах металла и глины не смущает, чуясь чем-то приятным и новым. На очередной внезапное появление и новый уход наместника, который под видом обхода появляется в относительной близости, и так же стремительно исчезает, парень вздрагивает и неохотно, в защитной реакции, кутается в свой белый балахон, пряча кончики бледных пальцев в мешковине рукавов, стараясь и вовсе слиться с темнотой своего угла. Он чует неприятный осадок и ждет от этого ебанутого фрика какой-нибудь выкинутой хуйни, однако пока затишье и парнишка старается всё списать на свою шизу или нервы. Джек не ожидает, копаясь по-прежнему в себе и пытаясь понять происходящее и новый мир, как через минуту его настигает голос до более знакомый со вчерашнего вчера: — Не дергайся так при нем. Забей хуй и не обращай внимания, — Бессмертный даже не оборачивается к нему, продолжая сидеть над схемами и вычерчивать что-то непонятное, — …Лучше вырубись на время. Никто из местных уебков не подойдут к тебе и не тронут в любом раскладе. А вот вечером ты возможно понадобишься более соображающий, нежели сейчас. Джек чувствует острый кол пронзивший его насквозь и ошарашено хлопает глазами на мужчину добрые пару минут, не понимая новая ли галлюцинация или ему действительно дали совет поспать и при том не волноваться о безопасности? Он с трудом сглатывает, хоть и не чувствует слюны в пересохшем горле и едва недоверчиво щурится. Но к нему по-прежнему не оборачиваются, продолжая свои дела. Переспросить? Впервые заговорить с нарицательным всего Нового Мира? Спасибо, Фрост ещё не настолько ебнулся в этом мире! Да почему-то ему кажется, что не сможет — просто стопор в голове не позволяет до сих пор вымолвить хоть слово в ответ. Фрост лишь тихо выдыхает и вновь ежится, кутаясь в ткань, — не от холода, скорее защитная реакция. Правда, от чего? Слишком сложные реакции в мозгу. Сложно понимать и становится цельной личностью с эмоциональным сектором не живя на привязи, как оказалось. А сил и энергии на это уходит больше, нежели при вчерашней драке. Только выбора особо у парня нет, и по сути ему дали хороший совет. Интуиция нервная, но на удивление доверившаяся словам мужчины молча сворачивается клубком под солнечным сплетением и засыпает. Джек же недоверчиво всё ещё держит глаза открытыми, лишь более удобно умащиваясь, притираясь плечом к коробкам и по началу вовсе не собирается вырубаться. Но время и усталость берут свое, общий кипишь и шум отходит на второй план, взгляд следит уже не так остро, и последнее на что, почему-то, у него падает взгляд — дробовик лежащий с левой стороны от Бессмертного, на удивление или уже по привычке снятый с предохранителя.