Серебряный пёс

Это была настоящая пытка, и она не доставляла Уэнсдей никакого удовольствия. Цветные гирлянды слепили ей глаза, играла веселенькая музыка, люди возбужденно толкались у прилавков, а в воздухе витал запах глинтвейна, свежих елей и рождественской суеты. Пагсли, в забавной шапочке и в три оборота замотанный полосатым черно-белым шарфом, уже стянул где-то большой кулек разноцветных монпансье и уплетал их за обе щеки. Уэнсдей с легким злорадством думала, что от такого количества сладостей к вечеру у брата разболится живот. Чтобы не терять Пагсли из виду, Уэнсдей прохаживалась вслед за ним вдоль палаток, разукрашенных так пестро, что глаза слезились от обилия и яркости цветов. Она старалась ни в кого не врезаться, чтобы ненароком не упасть посреди ярмарки в припадке, распугивая людей и узнавая чью-то печальную участь. К тому же у нее был четкий план на сегодняшний день, который не предполагал привлечения чрезмерного внимания к собственной персоне. Пару раз Уэнсдей замечала в толпе знакомые и не очень лица учеников Невермора. Какой-то бледный парнишка в темных очках, явно из вампирского племени, приветственно кивнул головой. Девчонка, видимо из оборотней, с короткими беспорядочными светлыми кудрями проводила ее узнавающим взглядом. Юноша из компании Аякса с огромным тюрбаном на голове даже махнул ей рукой. Пагсли, который уже успел раздобыть горячий шоколад в пару к своим конфетам, моментально заметил это. — Кажется, у тебя появились друзья, — простодушно заметил ее брат. — Хоть слово скажешь родителям, и я сломаю твой любимый электрический стул, — угрожающе прошипела Уэнсдей. К счастью, никого из более близких знакомых они не встретили. Пагсли, наконец, нашел несколько палаток с елочными игрушками и занялся поисками подарка. Уэнсдей отошла чуть подальше от брата, устало прислонившись к деревянному столбу, украшенному менее цветастыми флажками, чем остальные. Вещь, что до этого спокойно сидел в сумке, оберегая свою нежную кожу от мороза, вдруг вскарабкался ей на плечо и стал активно жестикулировать, указывая на соседнюю палатку. Уэнсдей повернулась туда и почувствовала себя так, будто ей в глаза сыпанули перцем. — Хочешь лишить меня зрения? — болезненно поморщившись, она повернулась к своему безмолвному собеседнику. — Это выглядит так, будто там взорвалась парочка радужных единорогов. В палатке, на которую указал ей Вещь, продавали разноцветные мягкие игрушки. И некоторые из них действительно выглядели слишком вырвиглазно. Вещь снова принялся жестикулировать, желая объясниться. — Я не собираюсь кормить эту раздутую индустрию праздничного надувательства и покупать подарки на Рождество для кого-либо. Даже для Инид. Чашка эспрессо здесь стоит столько, что я могла бы за те же деньги пить кофе целую неделю в кафе через дорогу. — Что насчет подарка для Ксавье? — движения пальцев Вещи почти излучали надежду. — Определенно нет. — Юджина? — предпринял еще одну попытку ее друг и, заметив, что она колеблется, тут же добавил аргументов в свою пользу: — Я могу стащить что-нибудь, чтобы твои карманные деньги не раздували «индустрию надувательства». Уэнсдей, сдаваясь, закатила глаза, и Вещь тут же улепетнул от нее. Уэнсдей принялась прохаживаться мимо приглянувшихся прилавков, делая вид, что рассматривает товары, пока маленький добытчик сновал туда-сюда, перетаскивая свои трофеи в ее сумку. Вскоре в рюкзаке за плечами Уэнсдей болтались значок с пчелой и засушенный цветочный богомол, пришпиленный к картонке под стеклом, для Юджина, маленькая плюшевая зебра и набор разноцветных лаков для Инид, моток темной капроновой ленты с серебряной окантовкой и рулон черной оберточной бумаги. Уэнсдей на мгновение с сомнением замерла, увидев вдали палатку с принадлежностями для рисования, но потом здраво рассудила, что вроде как должна Торпу ответный подарок. Вещь почти дрожал от нетерпения и, пока она отвлекала незадачливого продавца, ловко стянул кисти в дорогом старинном футляре. На самом деле Уэнсдей думала подарить что-то не настолько претенциозное, но с ее стороны определенно было бы глупостью попасться и загреметь в полицию из-за нелепого спора о подарке для Ксавье. Так что она изобразила вежливый книксен для продавца кистей и, пообещав обязательно вернуться, ускользнула на поиски брата. Пагсли встретил ее искренней радостной улыбкой, от которой у Уэнсдей едва не свело челюсть. Он бережно держал в ладонях искусно сделанного стеклянного паука размером с небольшой апельсин. — Caribena versicolor. Довольно похоже на живого для елочной игрушки, — сдержанно похвалила она. — Хотя я предпочитаю Acanthoscurria geniculata. Этот чересчур миловиден. Тщательно прорисованные красные, бирюзовые и насыщенно-синие волоски на теле стеклянного птицееда мягко мерцали, переливаясь от света гирлянды за спиной Пагсли. Он ласково погладил игрушку кончиком мизинца, пропуская слова старшей сестры мимо ушей. — Как думаешь, Мэгги понравится? — почти с придыханием спросил он. — Она очень любит пауков. — Надеюсь, она задохнется от восторга. Пагсли просиял, и Уэнсдей со вздохом прикрыла глаза. Она надеялась, что никогда не потеряет разум из-за какого-нибудь мальчишки. Со стороны последствия влюбленности выглядели почти что как результат неудавшейся лоботомии. К тому же даже легкий романтический интерес к Тайлеру значительно ослабил ее когнитивные способности в этом году, и Уэнсдей совершенно не хотелось проверять, что случится с нейронами в ее мозгу, если она когда-нибудь влюбится по-настоящему сильно. — Пошли, — сказала она, расправляя лямки рюкзака. — Теперь твоя часть сделки. Ларч завел катафалк и повез их к кофейне, которую Уэнсдей выбрала заранее. Пока Пагсли любовался стеклянным пауком, она высыпала содержимое своей сумки на сиденье. Помимо приобретенных на ярмарке подарков, из рюкзака выпали пилочка, набор отмычек, упаковка черной жвачки, провода, небольшой пузырек с белым порошком, который она одолжила у брата, кошелек, упаковка влажных салфеток, складной нож, карманный электрошок, губная помада, моток веревки, плотная изолента и еще куча всякой мелочевки. Сверху на эту внушительную гору предметов упал телефон. Уэнсдей подняла подарок Ксавье двумя пальцами, держа за самый краешек, словно важную улику очевидного предательства, и повернулась к Вещи, грозно сверкая глазами. — А это еще откуда? — спросила она. Вещь в ответ неопределенно взмахнул пальцами. Он был самым невыносимым из всех, кого Уэнсдей знала. Она покачала головой и, закинув пару подушечек пряной жвачки в рот, принялась снова собирать вещи в сумку. Уэнсдей оставляла все лишнее в машине прямо на сиденье. Подумав немного, она закинула в сумку помаду, но оставила телефон, и Вещь протестующе забарабанил пальцами. — Мне это не нужно, — твердо заявила Уэнсдей. — Он может зазвенеть в самый неподходящий момент. — Ты можешь отключить звук, — встрял Пагсли. — Слева есть кнопка. — Знаю, — огрызнулась Уэнсдей, хотя на самом деле эта информация была для нее в новинку. Как раз в это время Ларч припарковал катафалк около входа в кофейню, и Пагсли тут же выскочил из машины, натянув шапку почти что до глаз. Вещь выпрыгнул вслед за ним. — Парковка за этим домом, — Уэнсдей указала рукой на противоположную сторону улицы. — Жди нас там, Ларч. Дворецкий, по своему обыкновению, полупромычал-полупрорычал что-то невразумительное, и Уэнсдей вышла из машины. В последний момент перед тем, как закрыть за собой дверь, она зачем-то схватила телефон с сиденья автомобиля и засунула его в карман пальто. Едва Уэнсдей подошла к своим спутникам, Вещь ловко вскарабкался по ее ноге и залез в сумку. Если у напарника и были комментарии насчет ее импульсивного поступка, он благоразумно промолчал. Пагсли застыл посреди тротуара и с удивлением смотрел вверх на вывеску над входом в кафе. Над выкрашенными нежно-сиреневой краской дверьми располагалось розовое облако с подсвеченной неоном надписью, гласящей «Cotton Candy». Сквозь витринные, во всю стену, окна, густо увешанные к празднику розовыми гирляндами, был виден незатейливый интерьерчик в пастельных тонах. — Ты уверена, что нам сюда? — с сомнением протянул ее брат. Уэнсдей сморщила нос в отвращении. Она еще не переступила порог этого заведения, но ее уже начинало подташнивать. — К сожалению, — буркнула она в ответ и поторопилась к дверям, пока не передумала входить в это логово сиропно-зефирной нежности. Зайдя внутрь, Уэнсдей огляделась в поисках самого неприметного и темного угла, но, кажется, в этом помещении не было ни одного местечка, куда бы не проникал вездесущий мягкий свет. Голубоватый потолок был усеян мелкими лампами, светящимися точно золотистые звездочки, а над каждым столиком нависали разноцветные абажуры. Вместо стульев гостей ждали плюшевые диванчики с множеством подушек, таких же пастельно-разноцветных, как и все остальное здесь. На каждом столе стояла рождественская композиция с розовыми и серебристыми искусственными елочками. Все было зефирно-мягким, точно сделанным из маршмеллоу. И нежным, буквально готовым задушить в сладко-сахарных объятьях. До смерти. — Инид была бы в восторге, — пробормотала Уэнсдей, стараясь, чтобы верхняя губа не поднималась в слишком явном отвращении. Она глубоко вздохнула и прошествовала внутрь к самому дальнему столу у окна. Пагсли уселся напротив с видом приговоренного к казни. Официантка в миленьком нежно-розовом платьице и с нелепой шапочкой в виде облака сахарной ваты, покоящейся на ее белокурых волосах, немедленно возникла возле их стола и, лучезарно улыбаясь, протараторила стандартное приветствие, после чего удалилась, оставив им два меню в сиреневой плюшевой обложке. — Это совершенно не смешно, Уэнсдей, — проворчал ее брат, брезгливо придвигая одно из них к себе. — Абсолютно жуткое место. На самом деле она тоже была не в восторге. Но, к несчастью, именно кафетерий «Cotton Candy» находился в одном здании с редакцией «Сплетника», в которой работала Эмбер Шерил, написавшая статью о Ксавье. Уэнсдей приоткрыла сумку, выпуская Вещь наружу. Она вытащила изо рта мягкую жвачку и передала ее своему подельнику. Вещь тут же убежал в сторону туалетной комнаты, быстро перебирая пальцами. — Если ты хотела мести за то, что произошло в ту ночь, то это слишком изощренная пытка, — продолжал бубнить Пагсли. — Я этого не планировала, ясно? — пояснила Уэнсдей, бегло просматривая меню. — Это неудачное стечение обстоятельств. В качестве компенсации можешь заказать столько сладкого, сколько пожелаешь. Кажется, это слегка приободрило ее брата, и он принялся листать меню с гораздо большим энтузиазмом. Через некоторое время их чересчур улыбчивая официантка, напоминавшая ожившую куклу Барби, вернулась к ним с розовым блокнотиком и ручкой с пушком на конце. Пагсли заказал целых пять десертов и двойную порцию горячего шоколада. — А что из напитков предпочитает мисс? — повернувшись к Уэнсдей, прощебетала девушка. — У вас есть квад? — ни на что особо не надеясь, спросила она. Официантка в замешательстве захлопала ресницами. — Эспрессо? — О, — на ее барби-личике снова расцвела сахарная улыбка. — Мы не делаем кофе. Только кофейные напитки. — Разве это не кофейня? — с каменным выражением лица уточнила Уэнсдей. — Да, конечно! — официантка, кажется, абсолютно не уловила ее сарказма. — И у нас лучшие кофейные коктейли в городе. Желаете попробовать наш фирменный? Уэнсдей скривилась, но утвердительно кивнула. Вряд ли что-то из местных напитков хоть сколько-нибудь съедобно. Тем не менее она предпочитала чем-то занять руки, пока Вещь не вернулся за ней. — Чудненько! — воскликнула официантка и удалилась восвояси, захватив с собой меню. Через несколько минут она вернулась с большой дымящейся чашкой для Пагсли и чем-то абсолютно ужасающим в высоком стакане. Поверх карамельно-розовой жидкости возвышалась огромная шапка взбитых сливок, украшенная клочками разноцветной сахарной ваты и просто невероятным количеством кондитерской посыпки. Уэнсдей сглотнула, пытаясь подавить рвотный рефлекс. — Почему это розовое? — с недоумением спросила она. — Это кофе с клубничным молоком и двойной порцией сиропа бабл-гам, — с лучезарной улыбкой презентовала напиток официантка. — Потрясающе на вкус! Уверена, вы будете в восторге! К счастью, именно в этот момент Уэнсдей заметила, что Вещь помахивает пальцами из дальнего угла, привлекая ее внимание. — Я ненадолго отлучусь в уборную, — бросила она, обращаясь к Пагсли, и быстрым шагом направилась в сторону дамской комнаты. Заметив, что Уэнсдей приближается к нему, Вещь метнулся в нужную кабинку. Уэнсдей вошла вслед за ним. Уборная в этом до тошноты слащавом заведении была под стать всему остальному интерьеру: розовая кафельная плитка, светло-салатовое сиденье на унитазе и зеркало, отделанное разноцветной мозаикой. В воздухе пахло приторно-конфетным освежителем воздуха. — Как все прошло? — спросила Уэнсдей, осматривая люк вентиляции почти под самым потолком. Вещь показал большой палец и вскарабкался на ее плечо. Уэнсдей, встав ногами на крышку унитаза, открыла люк и, ловко подтянувшись, забралась внутрь. Вещь закрыл за ней дверцу и, быстро перебирая пальцами, побежал вперед, показывая дорогу. Налево, прямо, направо, вверх по скобам, вбитым в стену, и снова направо. Вентиляционный коридор был тесным и пыльным. Уэнсдей пару раз чихнула, зарываясь лицом в рукав пиджака, стараясь погасить звуки в ткани. Наконец, Вещь указал на выход из шахты. Уэнсдей толкнула крышку люка и выскользнула наружу, оправляя одежду и отряхивая ее от пыли. Редакция газеты «Сплетник», в которой трудилась Эмбер Шерил, была небольшим офисным помещением открытой планировки. В светлой комнате стояло около десятка рабочих столов, разделенных невысокими перегородками. Уэнсдей осмотрелась. Под потолком висела парочка камер, которые Вещь предусмотрительно залепил жвачкой. Кроме выхода из комнаты вело еще три двери: в рабочий кабинет главного редактора, в переговорную и в небольшую столовую для персонала. — Начнем оттуда, — сказала Уэнсдей, указывая на последнюю. Она надела перчатки, чтобы не оставлять отпечатков. Они с Вещью действовали слаженно и быстро, открывая шкафчики и осматривая их содержимое. — Нашла! — торжествующе воскликнула Уэнсдей. Общие сахарница и солонка идеально подходили для осуществления ее плана. Она достала из сумки пузырек, который одолжила у Пагсли, и насыпала по чуть-чуть яда в обе емкости. Конечно, Уэнсдей не собиралась никого убивать. Это было бы слишком вульгарно. Яд был изобретением ее брата, имевшего настоящий талант к синтезации веществ для изощренных пыток. Он имел свойство накапливаться в тканях мозга жертвы и вызывать нестерпимую головную боль в течение нескольких недель. Без цвета, без запаха, яд превосходно растворялся в воде и не оставлял следов и ненужных улик после отравления. Идеальное орудие мести. И гораздо более изощренное, чем мышеловка, которую она когда-то посылала в издательство, отказавшееся от ее книги. Когда с этой частью дела было покончено, она отправилась на поиски рабочего места самой Эмбер Шерил. И если с ядом Уэнсдей действовала тихо и незаметно, чтобы ее шалость никто никогда не обнаружил, то лично автору колонки она хотела показать, что журналистка вовсе не находится в безопасности, строча свои ядовитые, притянутые за уши сплетни. Стол Эмбер располагался в самом лучшем месте общего кабинета: у окна, там где было солнце и не было кондиционера, дующего тебе в спину. Наверное, редакция «Сплетника» весьма ценила таланты миссис Шерил. На столе царил полный порядок. Ноутбук, табличка с ее именем, канцелярские принадлежности, даже маленькая серебристая статуэтка собаки и фотография в простой деревянной рамке были выстроены точно по линейке. Сидя на комфортабельном кожаном кресле журналистки и скручивая провода, Уэнсдей рассматривала ее семейное фото, изображающее миловидную брюнетку средних лет в объятиях мужа. Внешность Эмбер была настолько аккуратненькой и благопристойной, что было очевидно: в ее характере обязательно таилась какая-то мерзкая червоточинка. Замыкая провода так, чтобы журналистку хорошенько тряхнуло электрическим током, когда она попытается открыть верхний ящик стола, Уэнсдей торжествовала. Все складывалось куда как нельзя лучше. В субботний день здесь даже не оказалось какого-нибудь трудоголика, которого пришлось бы обезвреживать электрошоком. Уэнсдей почти что овладело веселье, когда она представила, как аккуратно уложенное каре миссис Шерил встанет дыбом, а слегка подведенные глаза вылезут из орбит от нестерпимой боли. Хотела бы она увидеть это воочию! Хотела бы она, чтобы Эмбер Шерил знала, что ей не стоит больше писать грязных сплетен о ее друзьях. Или упоминать в своих мерзких статьях ее саму, пусть даже стыдливо спрятанную за заглавными буквами У.А. Было бы забавно оставить журналистке небольшую записку-предостережение. Она могла бы даже подписаться своими инициалами. Мало ли на свете людей с именем и фамилией, начинающихся на те же буквы, что и у Уэнсдей? Никто и никогда не докажет, что это ее рук дело, ведь она не оставит ни одной улики. В поисках листа бумаги, Уэнсдей открыла еще пару ящиков стола Шерил и вдруг замерла. Внутри одного из них лежала стопка фотографий: точно тех, что приходили ей на телефон. На них была изображена она сама: одна, вместе с Тайлером или Ксавье. Уэнсдей бегло просмотрела остальное содержимое ящика. Под фотографиями лежал конверт, в котором их, очевидно, прислали в редакцию. Естественно, он был от анонимного отправителя. На дне ящика Уэнсдей нашла листы бумаги с напечатанным текстом, представляющим из себя довольно подробное, но буквально вывернутое наизнанку под углом предубеждений и ненависти к изгоям описание того, что случилось в Неверморе в конце прошедшего семестра. В черновике статьи, датированной тремя неделями назад (почти сразу после тех событий), не упоминалось о хайде-Тайлере (или о хайде-Ксавье), зато детально рассказывалось о личности Лорел Гейтс, убийстве Уимс и об ожившем Крэкстоуне. Если Эмбер Шерил разузнала так много скандальных сплетен об одной из самых крупных и престижных школ для изгоев, то почему вместо этого она опубликовала проходной текст про сына какого-то иллюзиониста? Уэнсдей поспешно сложила содержимое ящика на место. Идея с запиской была забыта. Вещь нетерпеливо барабанил пальцами, подгоняя ее. — Мне нужно кое-что проверить, — сказала она своему напарнику. — Это быстро. Уэнсдей собиралась осмотреть кабинет главного редактора в поисках ответов на свои вопросы. Но когда она повернула ручку двери, произошло две вещи: сработала сигнализация, и Уэнсдей ощутила уже знакомый болезненный разряд нахлынувшего на нее видения. Это видение представляло собой скорее мелькающие картинки, чем полноценную историю, за которой она могла наблюдать. Она видела происходящее со стороны, будто через выпуклую линзу старого телевизора, на экране которого один сюжет сменял другой, не задерживаясь, чтобы рассказать о себе более подробно. Сначала Уэнсдей оказалась в кабинете главного редактора, куда она пыталась зайти наяву. Эмбер Шерил, которую Уэнсдей узнала по фотографии, хлопнула толстой папкой бумаг о стол своего шефа. Она была явно рассержена. — Я собираю компромат на чертовых изгоев в течение семи лет, Грег! И когда я нашла что-то действительно стоящее, ты не даешь мне пустить это в печать? Шерил оперлась о его стол двумя руками и тяжело дышала, как после ожесточенного спора. Ее лицо раскраснелось от гнева. Представительный мужчина с пышными усами, над которым она нависла, поднял руки в успокоительном жесте. — Ты знаешь, Эмбер, что мы действуем сообща, — сказал он. — Если нас просят не публиковать это, значит так нужно. Картинка закружилась, и Уэнсдей упала в бесконечную бездну. Перед ее глазами мелькали люди в серых балахонах с капюшонами, закрывающими их лица. Она ощущала враждебность, которую они излучали. Будто из водоворота ее снова выбросило в кабинет редактора. То, что Уэнсдей видела теперь, явно случилось несколько позже первого видения: пушистая елка, что закрывала половину обзора из широкого окна, была основательно припорошена снегом. В этот раз Эмбер спокойно сидела на стуле для посетителей. Ее шеф нервно расхаживал по кабинету. — Этот дешевый фокусник перешел все черты! Ему абсолютно не место среди таких, как мы! Мужчина в гневе стукнул кулаком по стене. — Он опекает эту изгойскую школу, — заметила Шерил. — Ты мог бы дать ход моей статье. — Я уже отказал тебе. Дважды! Думал, ты поняла, что это важно. Эмбер постучала по столу аккуратными ноготками, изображая задумчивость. — У меня есть компромат на его сына, — произнесла Шерил. — Но он непременно подаст на нас в суд. Лихорадочно горящие глаза ее шефа впились в лицо журналистки. — Публикуй. Я найду деньги на лучших адвокатов. Уэнсдей снова закружило в урагане серых капюшонов, но теперь среди них мелькало лицо Шерил, испачканное в крови и искаженное от ужаса. Это длилось несколько мгновений, после чего Уэнсдей выплюнуло в действительность. Она лежала на полу, сигнализация орала на весь этаж, а Вещь бестолково суетился вокруг, пытаясь привести ее в чувство. Уэнсдей вскочила на ноги, подхватила сумку и метнулась назад к спасительной вентиляционной шахте. За окном уже вовсю выла полицейская сирена. Уэнсдей в спешке залезла внутрь. Едва Вещь захлопнул за ней люк, как в офис ворвались защитники порядка. Уэнсдей замерла на несколько секунд, чтобы не выдать себя шорохом, но полицейские так громко себя вели, что она решилась и поползла вперед. Она благополучно добралась до туалета кафетерия, вылезла наружу, поправила одежду и, сохраняя абсолютное спокойствие, направилась за свой столик. Пагсли сидел на прежнем месте и доедал вишневый пирог. На столе перед ним было еще три пустые тарелки и креманка с огромной порцией слегка подтаявшего мороженого. За окном стояла полицейская машина. Включенные на ее крыше мигалки отбрасывали зловещие красные и синие отсветы, выгодно оттеняя зефирный интерьер кафе. Где-то наверху все еще надрывалась сигнализация. Девушка-Барби, что обслуживала их, прилипла к широкому окну вместе с другими такого же кукольного вида официантками. Они возбужденно щебетали, переговариваясь между собой, словно стайка испуганных птичек. Очевидно, в их тихом районе полиция приезжала по вызову не так уж часто. — У тебя паутина на челке, — невозмутимо заметил Пагсли, отправляя очередную ложку в рот. — Быстро управилась, всего семнадцать минут. Уэнсдей быстрым движением руки расчесала волосы, смахивая с них мусор. Потом обхватила пальцами стакан с недокофейной жидкостью, но отпить не рискнула — слишком уж ужасающе он выглядел даже после того, как шапка сливок, растворившись, прилично осела. Вой сирены наверху затих. Видимо, кто-то из олухов, приехавших по тревоге, наконец-то догадался ее выключить. Телефон в кармане вдруг завибрировал. Уэнсдей достала его и разблокировала. Она все еще не совсем разобралась в управлении, но обращалась с ним достаточно уверенно, чтобы не выглядеть совсем уж странно со стороны. Это было сообщение от Инид. Она рассыпалась в сожалениях, что все-таки не сможет пригласить Уэнсдей в гости после Рождества, потому что родители поссорились из-за ее старшего брата. Сообщение, как обычно, больше чем наполовину было наполнено эмоциональными возгласами Инид, глупыми картинками и содержало чересчур много лишних подробностей. Уэнсдей в ответ написала односложное: «Жаль», — и положила телефон рядом на стол. Пагсли ел свое мороженое ужасающе долго. Полицейские успели спуститься вниз и опросить пару официанток. Сливки в ее бокале совсем растаяли и стекали липкой лужицей прямо на стол. Уэнсдей следила взглядом, как грязновато-бежевая жидкость с расплывающимися в ней пятнами от цветной посыпки медленно подползала к ее телефону, отражавшему сине-красные отблески полицейской мигалки. Теперь, когда после интенсивного планирования своей маленькой вендетты ее мысли пустились в свободное плавание, то, что Пагсли позавчера всколыхнул из глубин ее разума, то, о чем Уэнсдей усиленно старалась не думать, вернулось, чтобы заполнить освободившееся пространство. В ее голове гуляло множество разрозненных размышлений, и, к ее собственному удивлению и разочарованию, они были вовсе не о ее скромном приключении. И даже не о фотографиях, найденных в столе. И даже не о том, что она узнала в своем видении. Ее не особо волновала и судьба журналистки. Очевидно, Шерил перешла дорогу не одной Уэнсдей, учитывая специфику ее работы. Уэнсдей сама не верила в это, но она сидела за столом, смотрела на телефон, который подарил Ксавье, и думала об этом странном юноше. Наверняка он видел эту дурацкую статью в «Сплетнике». Чувствовал ли он что-то по этому поводу? Хотел ли, как Уэнсдей, чтобы Эмбер Шерил тряхнуло током, выбив из ее аккуратненькой головки все гадкие мысли и сплетни? Она не была в этом уверена. Когда Уэнсдей убедилась, что Ксавье не был хайдом, она увидела в нем то, чего не замечала прежде. Он был человечным и милосердным. Он на дух не переносил Тайлера, но Уэнсдей помнила, какими испуганными и сочувствующими были его глаза, когда Галпин ранил сам себя. Она помнила, как он пытался спасти Кинботт, когда ему приснилась ее скорая смерть. И как он помчался защищать саму Уэнсдей от воскресшего пилигрима даже после того, как она засадила его за решетку по несправедливому обвинению. Конечно, сама Уэнсдей никогда не была милосердной к кому-либо. Скорее уж наоборот. Она принимала все эти сентиментальные штучки за слабость, а слабость она презирала. Но почему-то в Ксавье это качество вызывало у нее странное чувство. Что-то вроде уважения к таланту, который был недоступен ей самой. Ей было любопытно, каково это. После всего, что она наговорила ему, после всего, что сделала, Ксавье, кажется, нашел в себе силы простить ее. Для Уэнсдей его поступки были странной и нелогичной головоломкой. И ей хотелось разгадать ее. После того, как Пагсли переворошил все мысли в ее голове, она отчетливо поняла, что ждет, когда Ксавье ей напишет. Ждет почти как глупая и трусливая влюбленная девчонка, которая боится написать первой. Уэнсдей не была ни глупой, ни трусливой, ни влюбленной. Так почему же, в конце концов, она не может написать ему сама, если так этого хочет? Она взяла в руки телефон, спасая его от плывущих по столу сливок. Моргнула. Провела пальцем вверх по экрану. Медленно, словно держала это адово устройство в руках впервые, открыла пустующий диалог с Ксавье. Торп даже поставил свою фотографию, когда забивал в ее записную книжку номер телефона, и теперь его цифровая копия улыбалась ей мягкой доброй улыбкой. Уэнсдей снова моргнула и принялась печатать, вспоминая, что обычно писала ей Инид. Привет, Ксавье. Как проходят твои каникулы? Какая несусветная глупость! Она стерла текст, нажав на специальную кнопку. Это было удобно, но немного непривычно после печатной машинки. Она попробовала заново. Видела статью в «Сплетнике». Надеюсь, у тебя все в порядке. Будто ей не все равно. Будто ее волнует его состояние. Будто она каждый день справлялась о том, что чувствует Инид по поводу ее ежедневных мелких переживаний. Но, учитывая, как до нелепости много времени она уже потратила на эти невообразимо бесполезные размышления, ей и правда по какой-то неизвестной причине было не все равно. Она умела быть честной сама с собой и поэтому нажала Отправить. Ксавье не заставил долго ждать ответа. Через пару минут телефон коротко зажужжал. На экране высветилось: Привет, Уэнсдей! Я в порядке. Отец в ярости, и это довольно весело, когда он злится не на меня. Как ты? Чем занимаешься на каникулах? Самым ярким событием за те две с небольшим недели, что Уэнсдей провела дома, был сегодняшний день. Но она не собиралась описывать Ксавье свои похождения, даже не покинув места своего маленького преступления. Пока Уэнсдей смотрела в свой телефон, к ним подошла раскрасневшаяся официантка, заметившая, наконец, накопившуюся на их столике грязную посуду. — Сегодня просто сумасшедший день! — по ее горящим глазам было видно, что ей не терпится потрепать языком. — Представляете, в редакцию, которая находится практически над нами, кто-то вломился. Никогда не видела столько полицейских сразу! — Я видел в пять раз больше, когда нашего дядю арестовали за ограбление музея, — невозмутимо произнес Пагсли. Официантка глупо захихикала. — Забавно, — сказала она со смешком. Пагсли молчал. Взгляд официантки заметался между братом и сестрой. Глядя на холодные и серьезные лица Аддамсов, девушка заметно побледнела, и улыбка сползла с ее миленького личика. — Это ведь шутка, правда? — в последний раз нервно хихикнув, спросила она. Брат с сестрой недоуменно переглянулись. Официантка испуганно ойкнула, пробормотала что-то насчет посуды и принялась собирать пустые тарелки. Уэнсдей оставила Пагсли доедать мороженое и отошла к стойке, чтобы оплатить счет. Наконец, они вышли из этого жуткого места и направились искать их катафалк на парковке. Когда они сели внутрь и Ларч тронулся с места, телефон в кармане Уэнсдей снова загудел. Она вынула его почти с разочарованием, думая, что Ксавье оказался также болтлив и требователен к получению ответов, как Инид. На экране высветилось сообщение с незнакомого номера. Уэнсдей открыла его и испытала чувство неприятного удивления. Кто-то снова переиграл ее. Неизвестный прислал ей фотографию, сделанную через широкое окно кафетерия «Cotton Candy». На ней Уэнсдей сквозь стекло смотрела на полицейскую машину, припаркованную рядом. Сообщение гласило: «Снова привлекаешь к себе внимание, Аддамс?»