Что захочешь

Арису кажется, будто за последнюю неделю он постарел на несколько лет, будто ему уже не восемнадцать, а все двадцать восемь, будто восемнадцать ему было давно-давно, будто вся жизнь пролетела мимо него слишком быстро, а он не заметил. Чишия, вальяжно развалившись в кресле и откинувшись на спинку, бездумно болтает вытянутой ногой, лениво наблюдая за тем, как дергается свободно сидящий на стопе шлепанец. Арису скользит взглядом по его голени вверх, огибает колено, цепляет постукивающие по подлокотнику пальцы, поднимается по груди к плечу и выше, стараясь не заострять внимание на шее и губах, пока наконец не упирается в полуприкрытые глаза. Чишия почти не реагирует, словно его не смущает такое пристальное внимание, только бровью ведет, как бы интересуясь, какого черта Арису на него так уставился, но не произносит ни слова. Молчание затягивается. Тишина становится оглушительно громкой. — Тебя не пугает то, что тут происходит? — наконец спрашивает Арису, откашлявшись и тяжело сглотнув. — Пугает? — Ну, все эти игры на выживание, неопределенность, безумные правила, визы, — Арису судорожно облизывается, на несколько мгновений снова превращаясь в перепуганного школьника. Чишия пожимает плечами. — Нет. Арису смотрит на него со смесью удивления, недоверия и бесконечного восхищения. Может, все дело в том, что Чишия старше, может, в чем-то еще, но он держится спокойно и уверенно, и это вовсе не ощущается притворством. Наоборот, действует умиротворяюще. — Почему? — Потому что мне все равно, что будет дальше. Чишия поднимает взгляд и усмехается, потому что Арису спешно отводит свой, глядя куда-то в стену за его плечом, за спинкой кресла. — Вот оно что, — тянет он, напрягаясь, будто застуканный с сигаретой в зубах возле школы. — Ты сидишь, выпрямив спину и положив ладони на колени, как примерный ученик, но здесь больше нет тех, кто может отчитать тебя за плохое поведение. Нет тех, кто накажет, отобрав любимый гаджет, или тех, кто позвонит родителям. Потому что здесь нет ни родителей, ни гаджетов. Будущего здесь тоже, кстати, нет, поэтому ты можешь делать все что захочешь. — Что ты имеешь в виду? Что быть кем-то вроде военных нормально? Убивать без разбора, как убивает Нираги? Насиловать? Отнимать последнее? Нормально? — Арису смотрит на Чишию широко распахнутыми от возмущения глазами и даже не моргает, словно боясь упустить момент, когда станет понятно, что Чишия шутит. Потому что воспринимать такое всерьез слишком... не то что сложно, но безумно странно. — Если это не противоречит твоим внутренним принципам — да. Делай что хочешь, только оставайся в живых. Чишия опирается ладонями о подлокотники и поднимается на ноги, пересекает комнату, подходит к окну, едва одергивает занавеску и смотрит на улицу, фыркает, морщится на солнечный свет и тут же отворачивается. — Что хочешь... — повторяет Арису, словно стараясь распробовать на вкус эту установку. — Но?.. Чишия усмехается, преодолевает разделяющее их с Арису расстояние, цепляет пальцами его подбородок, вздергивая лицо на себя, усмехается лукаво и щурится, наклоняясь и прижимаясь мягким влажным поцелуем к губам, обводя их по контуру кончиком языка и несильно прикусывая. Арису замирает, впиваясь пальцами в край шорт до белизны костяшек, и, даже когда Чишия его отпускает, не сразу вспоминает, что нужно дышать. — Все что захочешь, что давно собирался, но откладывал, или что пришло в голову прямо сейчас. Необязательно только убивать и насиловать, — Чишия улыбается расслабленно и лениво, как кот из сказки, про которую все вспоминают при знакомстве с Арису. — Понимаешь? Арису медленно кивает, хотя, кажется, и не слышит чужих слов, лишь реагируя на вопросительные интонации. Чишия садится обратно в кресло и снова вытягивает ноги, наблюдая за тем, как чужое оцепенение постепенно проходит. Арису краснеет до кончиков ушей и подскакивает с места, бросает на Чишию выразительный короткий взгляд, кланяется —видимо, все еще по привычке, — благодаря за совет и наглядную демонстрацию, и убегает так быстро, что пыль вздымается в воздух, потревоженная его спешкой. Чишия подпирает голову кулаком и смотрит, как медленно оседают пылинки, танцуя в луче солнечного света, пробивающегося сквозь неплотно задернутую занавеску. По его губам ползет кривоватая ироничная усмешка, но взгляд постепенно тускнеет, делаясь безразличным. Если Арису кажется, будто за последнюю неделю он постарел на несколько лет, то Чишия ощущает себя уже родившимся старым. Но здесь, в Пограничье, время для него остановилось. Он не живет и не выживает — играет. И только удовольствие от разгаданной загадки или яркая эмоциональная реакция на его поступки заставляют Чишию чувствовать что-то кроме всеобъемлющей внутренней пустоты.