***
А у Виолетты отходняк ебашит полным ходом. Рот сушит. И хочется убить всех и каждого. Блядство. Уже вторую бутылку воды пьёт. И жрать хочет как волк. Вот тебе и отдохнула. Она даже не помнит, как домой попала. Ну, смазанно на самом деле. Помнит, что одевалась и шла по улице. Думала о чем-то. Странно. От себя же странно, потому что раньше бы она ни за что с такой хаты не ушла, а ебашила бы до последнего. Она лежит на своём диване и вспоминает, что было вообще. Помнит, что Медведевой звонила. Это она помнит, и разговор в мелочах. Помнит, что чуть в любви не призналась. Помнит, что фразы всякие говорила, чтоб выбесить слегка. А ещё помнит чужую фразу, которая в голове засела плотно. «Ты не знаешь, через что я прошла.» Фраза теперь крутится в голове. И Вилка гадает, что она значить может. И как она вообще к ориентации может относиться. Ещё она помнит те слова о том, что Кира никогда и ничего не расскажет. И это сбивает с толку. Она не понимает чего-то. Какой-то пазл из виду упускает. Какой только, в толк взять не может. Виолетта лежит и пальцами одеяло гладит, вспоминает Кирину кожу, которая татуировками усыпана. И хочется каждую татуировку потрогать руками, а может языком. Хочется провести по замысловатым линиям своими пальцами, еле прикасаясь. Хочется нежно трогать и чужой кожей дышать, будто та — воздух. Ещё Виолетта помнит, что Кира сказала, что она кончила впервые тогда в аудитории. И это, если честно, бьёт по осознанию. Неужели она никогда оргазм не получала? Неужели у неё были настолько хуевые мужики? Или что вообще с ней не так? Она задаётся вопросами и ни на один ответить не может, потому что Кира — это книга, закрытая на тысячу замков. Она лежит. Думает усердно. И почему-то про Киру. Только не в каком-то лирическом плане, мол, типа люблю. Нет. Ей просто интересно, что всё это значит. К чему были сказаны все фразы. К чему она вообще вела этими своими словами. Виолетта — будущий адвокат, и она до правды докопается всё равно, как бы Кира ни старалась всё на свете скрыть. Только пугает то, что если там будет какая-то информация, которая боль чужую полностью скрывает, то Виолетта себя заживо сожрёт. Потому что одно дело плясать на нервах, а другое, блять, на травмах. А Медведева ведь на травмах Виолетты танцует, и ей всё равно. А Вилка себя в жизни за такое не простит, если что-то затронет такое. Она встает и идёт в ванную. Смотрит в зеркало и видит лишь жалкое подобие той, которую она играет перед всеми. Перед собой она ведь не скрывается и зеркалу себя настоящую показывает. Не очень-то она и выглядит. И вообще, глаза же — зеркало души? Так разбито оно, кажется, и склеено раз пятьдесят уже. На пары Вилка собирается. Знает, что с Кирой встретится там по обычаю. И в курилке вместе стоять придётся. А ей впервые этого не хочется. Впервые Киру видеть и слышать не охота, потому что как-то не по себе после сделанного. Не по себе от того, что позвонила своей любимой, когда чужую девку ебала в туалете наркоманской хаты. Блять. Это же пиздец. Задушить себя охота, потому что она любовь свою и без того ненормально-жгучую осквернила. Выходит из квартиры. Спускается по этажам, ведь лифт, сука, не работает. Закуривает и ступеньки считает под ногами. Спускается, на улицу выходит. А там уже почти тепло. До весны осталось совсем чуть-чуть. А там сессия очередная, и всё, граждане-господа, в расход. Она Киру больше не увидит до следующего курса. И с ума сходить будет опять без неё. Тяжела жизнь того, кто любит невзаимно. И Виолетте грустно на самом деле, что полюбила она именно её. Сама не знает, почему вообще глаз упал на эту гомофобную блондинку. Но жалеет, наверное, что всё вот так. У них никогда всё просто не было, и Виолетта сама не понимает, почему влюбилась именно в неё.***
Кира приходит в универ за минуту до начала пары. Бежит в раздевалку, чтобы снять с себя куртку и спокойно отсидеть две пары. Сегодня у них пара уголовного права и гражданское после. Кира не очень любит гражданское, потому что не её аспект. Не её компетенция. Ей бы в убийствах возиться и с изнасилованиями разбираться, а не с чужими разводами ебаться, честное слово. Она даже не представляет себя как ту, которая будет имущество чужое делить в суде. Вешает куртку на крючок, хватает свой рюкзак и бежит сломя голову на пару, потому что Аристарх Янович не любит опоздания, он считает, что это неуважение. А Кира опаздывает нечасто, можно сказать, практически никогда. Идёт по лестнице и в трехсотый раз проклинает свои прокуренные в усмерть лёгкие. Это пиздец какой-то. Нахуй столько корпусов и этажей в одном университете? Хоть кто-нибудь знает, а? Ей не хватает сил, чтоб до четвертого этажа добраться. Блядство какое-то. Сейчас опоздает, и он будет над ней измываться последующую пару. Мужик-то хороший, да и профессионал с большой буквы. Только характер не сахар. Да а у кого он сахар? У неё самой, что ли? Иногда вся группа шутит, что она его незаконнорождённая дочь. Мол, такая же жёсткая, как сухарь. А Кира считает, что лучше быть сухарем, но профессионалом, чем клоуном, как кое-кто. Хотя Кира уже в чужом клоунизме начинает сомневаться, потому что после всего, что было, видно, что это всего лишь маски красочные. Видно, что Ложка прячется от всего мира, лишь бы её настоящую никто не видел. А Кира видит, и иногда кажется, что они могли бы подружиться, не будь в такой ситуации, какая между ними есть. Ну, они даже похожи где-то, хотя раньше Кира думала, что они полные противоположности. За своими размышлениями не замечает, как доходит до аудитории. Выдыхает будто перед казнью, где её четвертуют. Успокаивает дыхание и стучится. Заходит, а на неё смотрят мужские строгие глаза. Он лишь кивает ей на парту и подходит к слайд-доске. Ну, слава Богу. Пронесло. — Берём ручки и записываем, подающие надежды адвокаты. Хотя из вас тут от силы человека два или три способны практиковать только уголовные дела, ну да ладно. Сегодня на повестке дня у нас статья 120 УК РФ. — Кира сразу понимает, о чем пойдёт речь. Немного поворачивает голову, и надо же… На своём ряду Малышенко. А она что тут забыла? Сидит, пишет. На Киру не смотрит. Чудеса. — Доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего. — Виолетта ручку сжимает так сильно, что боится, что та треснет прямо в её руках. Ненавидит тему самоубийства всей душой, потому что слишком близко к её старым травмам, которые не зажили ещё. — Эта статья может быть раскручена по-разному, дамы и господа. Это зависит от того, какой вы адвокат и способны ли вы своим характером нажать на оппонента в суде, где он, конечно же, будет утверждать, что пострадавший просто психически нестабилен. — Кира усмехается почти что весело, потому что знает, что Янович на своём опыте говорит. И понимает, что тут половина — рохли, которые не смогут быть хорошими юристами. Их потолок — это государственный защитник. — Наказывается принудительными работами на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до семи лет или без такового, либо лишением свободы на срок от двух до шести лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до семи лет или без такового, — зачитывает кодекс, а потом и вовсе отбрасывает на стол. Кира понимает, что сейчас будет весело. — Это, конечно, всё интересно. Но кодекс вы и без меня знаете. А кто не знает, то что вы вообще здесь забыли, дети? Скажу вам одну простую истину: чтобы быть адвокатом, прокурором, судьёй, да кем угодно, нужно разбираться в этих заумных фразах, которыми государство пытается защитить всех нас. Но чёт у них не особо получается, да? Но это не столь важно. Итак, рассматриваем с психологической точки зрения. Суицид — это выход или слабость? — преподаватель пробегается глазами по присутствующим, думая, кого спросить. И знает, что многих — просто бессмысленно, потому что эти дети не предназначены быть представителями закона. Глаза останавливаются на лучшей из всех. — Вы, Медведева, как считаете? — а Кира так и знала, что он её спросит. Ну, конечно же, её. Кому ж ещё выпадет такая честь? Нужно уже запомнить, что на его пары опаздывать нельзя, иначе жди беды. Она сглатывает и пытается думать. Слышит чужую усмешку рядом. Малышенко, черт её дери. — Слабость, Аристарх Янович. — Кира говорит о том, о чем думала всегда. У неё было тридцать раз, когда она могла уйти из жизни. Утопиться. Вскрыть вены. Повеситься. Нажраться таблеток. Заработать алкогольное опьянение. Передознуться. Упасть с крыши. А она почему-то не хочет. Точнее хочет иногда в моменте, но держится изо всех сил. — Ответ принят. Вы, Малышенко, какой ответ мне дадите? — очередь Киры ухмыляться. Виолетта понимает, ради чего он это делает. Опять сталкивает их лбами. Опять делает противниками невольно. Кира это тоже понимает, потому что знает, что Виолетта ответит. Она же, типа, толерантная такая вся. И, конечно, она всех жалеет. — Выход, Аристарх Янович, — мужчина удовлетворённо улыбается. Он знал, что ответы будут таковыми, потому что эти двое — всё-таки противоположности, как инь и янь. Они всегда думают по-разному. И каждая из них особенная в своём аспекте. Медведева буром всегда прёт, а Малышенко крутится змеей. Он уверен в том, что за этими двумя будущее великое. — Следующий вопрос, который всегда должен присутствовать у каждого адвоката, когда тот разбирается с таким делом. А можно ли довести человека до самоубийства? И опять вы, Кира, первая на выражение своих мыслей, — а вся аудитория сидит и слушает. Не понимает, что до них хочет донести этот мужик. Они не копают глубже, им хватает лишь какой-то поверхности. А Аристарху Яновичу нужно, чтоб все копали глубже. — Нет. Нельзя. Это просто невозможно. — Кира отвечает, и этот хитрый лис опять улыбается, как будто он знает все её ответы наперёд. Это напрягает, но в то же время интересует. Неспроста же он это всё затевает каждый раз. — А вы, Виолетта, как думаете? Возможно ли довести человека до самоубийства? — а у неё на зубах скрипят воспоминания из белой ванны, где столько крови. Глаза прикрываются на полсекунды, чтоб от себя это нахрен отогнать. Иначе истерику опять словит. Она не хочет об этом думать. Не хочет и не желает вспоминать. — Соглашусь с Медведевой. До суицида нельзя довести. Просто невозможно, — и опять эта улыбка на чужих устах. А у Вилки шрамы зудят как падлы. Чешутся. Хочется их чесать, пока они нахуй не исчезнут. Бесит всё. Эта тема — не та, где Виолетта участвовать хочет. Но и отказаться она не может, потому что будет подозрительно. Никто не должен знать. Она не хочет, чтоб кто-то знал. Не хочет, чтоб из университета попёрли как психически нездоровую. — Так, так, так… И что мы видим? Впервые эти двое говорят об одном и том же. Сейчас метеорит Землю расколет на две части. Не обижайтесь, девушки, это просто шутка. Но теперь я попрошу каждую из вас пояснить, почему до суицида нельзя довести, — сука, думает Виолетта. Блядство ебучее. Надо было дома остаться, и всё. Не надо было приходить, может и не стоило бы рыться в этой хуйне. Она на Киру взгляд кидает, а у той челюсти сжаты так, что она зубы раскрошит скоро, кажется. Кира тоже в эту тему лезть не хочет. Не хочет даже думать о ней. — Кира Андреевна, начнем с вас как всегда, — он почти галантно уступает ей первое место. Только это вот намёк на то, что, мол, любишь первой быть, а на пары опаздываешь. Любит она этого препода, потому что умный и справедливый. Но характер у него действительно пиздец. До конца жизни будет помнить это опоздание. — Я считаю, что до суицида невозможно довести, потому что любой здоровый и адекватный человек не позволит этого. То есть, как можно быть бесхарактерным чмом, которое побежит из-за кого-то резать вены, к примеру? Если человек покончил с собой из-за каких-то обстоятельств, это значит, что он и до этого не был здоровым. — Кира говорит всё правильно. Как думает, только отчего-то в груди зудит неприятно. Она сама не может понять почему. — Кира, а вы скептик. Делите весь мир на чёрное и белое. Неплохой метод, чтобы жить. Так, а вы, Виолетта Игоревна, как думаете? Отлично ли ваше мнение от вашей будущей коллеги, вы же ответили одинаково? — улыбается. А Виолетта зубы сжимает опять. Он это специально. Она знает, что на это всё нужно отвечать и как себе вести. Но тема — пиздец просто. Ей только от слова «суицид» херово. — До суицида нельзя довести, но не по той причине, о которой говорит Кира Андреевна. Суицид — это всегда выбор. Выбор между спокойствием вечным и обыденной жизнью, которая, извините за выражение, может настоебать. — Аристарх Янович радостно хлопает в ладоши. Ему весело, кажется. И на мат он внимания не обращает, ему важна сама суть высказывания. — И вот мы видим, что ответ один и тот же, но мышление разное. Это то, о чем я говорил. В суде именно так происходить и будет. Только вот теперь вопрос, кто встанет на пост обвинителя, а кто будет защитой? Кира, какую бы вы роль выбрали в таком деле? — вот же… Кира аж ручку сжимает сильнее. Ей интересно, но всё это пахнет керосином. Всё слишком быстро происходит. — Обвинитель. Я выбираю обвинять того, кто довёл до суицида, — ей на самом деле лучше на этой позиции быть. Может, она и не понимает таких людей, но никто и никогда не обязан унижать человеческое достоинство. Никто и никогда не должен переступать рамки морали. — Почему? Поясните, — пояснить ему всё надо, ага. А на них с Малышенко вся аудитория пялится, будто у них антенны на башке. Ой, блять, тушите свет, сливайте масло. Это всё напоминает какой-то юридический сериал, который сняли в Америке. Как будто всё не по-настоящему. — Да, я думаю, что до суицида довести нельзя, но действия человека, который пытается это сделать, переходят рамки закона и морали. Более того, он специально выводит нездорового человека на этот глупый поступок, чтобы самоутвердиться. Кроме того, суицид — это слабость, но всё же смерть. — Кира поясняет всё правильно. И Виолетта с ней мысленно соглашается даже. Но вот только во мнениях они различаются конкретно. И это, наверное, то, почему этот хлыщ к ним прицепился. — Ну, а вы, Виолетта? Кем бы стали вы? Если что, вы всё ещё в праве выбрать любую позицию, мы пока не на практике, поэтому разрешаю выбрать даже пост обвинителя, — а Вилка знает, что не выберет. Знает, что уже в голове совсем другое засело. И это оттуда не изгонишь. Как там говорят? На своих ошибках учишься? Вот Виолетта на них и будет учиться. — Защитник того, кого обвиняют в доведении. Почему? Потому что тот человек, который сам себя убил, сделал свой выбор. Сам выбрал умереть, и не стоит в этом обвинять других. Каждый ломает себя сам. И каждый сам себя убивает. — Кира на Виолетту теперь смотрит не отрываясь. Смотрит и пытается найти в ней что-то. Пока не может понять что. Но старается пиздец. Она впервые хочет быть защитником, и это удивляет. Особенно в таком-то деле. Интересно, почему… Неужели сама в таком участвовала? И кого же довела? Может, мать? Она же о ней так сильно боится говорить, что вопросы сами напрашиваются. Может, она её изводила, а не та — Виолетту?***
Кира и Малышенко синхронно идут в курилку. Надо же, не собачатся даже. Кира сама диву даётся, что они не ругаются прямо в коридоре. Это прямо чудо какое-то, в самом деле. Пара проходила весело всё остальное время. Янович нашёл себе новых жертв, оставив девочек в покое наконец. Ходил кругами возле доски и допрашивал всех с пристрастием. А Кира на Виолетту смотрела. Взглядом прожигала. После звонка ночью Кира на неё смотрит по-другому. Убить по-прежнему хочется. Только вот слова её из головы не выходят. Они были слишком отчаянными. Слишком не похожими на неё. Кира невольно теперь задавалась вопросами о том, почему же Малышенко именно к ней прицепилась. — Сигарету дай. — Кира просит, потому что свои кончились, ну или просто хочет проверить свою небольшую теорию. Знает, что Виолетта не откажет. А той и не жалко. Конечно, даст. Враги врагами, а сигареты для каждой — почти святое. Виолетта тянется к карману, чтобы достать пачку. На ней сегодня свитер объёмный. Раза в три больше неё. Она по-особенному теперь мёрзнет. Протягивает пачку Мальборо. А Кира за руку хватает. — Отпусти, — шипит Виолетта. Чужие прикосновения сейчас аду сродни. Сейчас противно очень давать кому-то к себе прикасаться, будто она — та самая грязь, про которую Медведева постоянно говорит. Сейчас не хочется, чтобы она вообще прикасалась и трогала руки. — Сейчас кое-что проверю и отпущу. Не ной. — Кира держит руку сильно. Сжимает почти до посинения. А Виолетта понимает, к чему всё идёт. Понимает, что Медведева, возможно, догадалась. Возможно, догадалась о том, что никому не предназначалось. Блять, она не хочет, чтобы кто-то видел эти шрамы уродские, которые заставили столько татуировок на руках набить. — Медведева, ты совсем ебанулась уже, да? Что ты собралась проверять? — А Кира лишь ухмыляется. И держит руку, пока Виолетта совсем рядом. Они на расстоянии нескольких вздохов. Виолетту от этого почти трясёт, а Кира этого не замечает. Она слишком делом своим увлечена. — Знаешь… Я бы могла прикинуться дурой и сделать вид, что ничего не замечаю. Но, грязь моя, я заметила, что, как только Янович заговорил про статью, у тебя забегали глаза. Ты чуть с ума там не сошла. И в голове сразу возникает вопрос, а что же тебя так могло напугать? Я сначала даже подумала, что ты свою мать довела. Но потом вспомнила, что ты запястья никогда не показываешь и трогать никому не даёшь. — Кира не дура. Она, может, и не самая умная. Но два плюс два складывать умеет. Ничего проще этого нет. Что-то с Малышенко всё-таки не так. Она никогда себя так не вела, как на этой чёртовой паре. И сейчас дышит загнанно, как лань. Боится. А она никогда не боялась. И всю её колотит, словно замёрзла сильно. — Последний раз прошу — отпусти. Иначе… — Виолетта дёргается в чужих руках. А хватка усиливается. Они теперь друг другу в глаза смотрят. И Кира в свой кошмар, который почти родным давно стал. — Иначе что? Испачкаешь опять? Да уже больше некуда. Пачкай, мне хуже, чем сейчас, уже не будет. — Кира смирилась. Смирилась с тем, что её испачкали. Что с ней сотворили что-то ужасное. Она смирилась, что в жизни больше не отмоется от того, что было и есть теперь. Ложка сделала из неё свинью, которая в грязи купается и живёт так до самого убоя. Кира наконец взгляд на руку переводит. И осторожно хватку чуть ослабляет. Второй рукой рукав задирает. Медленно, почти мучительно для чужой психики, которая в край раздолбана давно. Задирает ткань до самого локтя. Перехватывает руку чуть удобнее и пальцами скользит по коже, чёрными чернилами испачканной. Медленно. Нежно почти. И чужой вздох судорожный Медведева слышит и замечает. Пальцами нащупывает старые раны, которые медики зашивали. Под татуировками не видно, да. Но пальцами ощущаются как будто и не прятали их вовсе. — Я так и знала. — Кира ухмыляется довольно, будто бы миллион выиграла. А на самом деле сама не понимает, ради чего всё это делает. Сама не понимает, зачем лезет в чужое. Никогда же не лезла, а теперь отчего-то важно именно узнать, что с Малышенко не так. Какой-то нездоровый интерес. А ещё Кира понимает, что ей ту совсем не жаль. А у Виолетты слезы в глазах блестят как новое стекло в оконной раме. — Что ты сказала? — Виолетту дрожь бьёт, и рука трясётся. Чужие прикосновения прошлись по самому грязному, что у Виолетты есть. Теперь противно от всего. Хочется убиться нахуй об стену. Бесит до неимоверности, что Кира не в свое дело полезла. — Я говорю, жаль, что ты не сдохла тогда. Зря спасли. Моя жизнь была бы намного проще, — говорит правду, которая сечет по сердцу чужому и приносит боль. Этого Виолетта точно не ожидала. Она никогда такого не ощущала. Это намного больнее, чем невзаимность. Больно слышать от человека, которого любишь уже очень долго в тишине, прячась от всего мира. Ранит и бьёт. Только слезы она сдерживает. И боль свою тоже. — Да пошла ты нахуй, Кирюх, — выдергивает руку из чужой хватки. А сигареты давно в прах превратились. Так сильно она ладонь в кулак сжимала. Ей пиздец, блять. Она сейчас с ума сойдёт. Отходит от Медведевой и почти что убегает, когда слышит чужой смех в спину.***
Виолетта сидит в своей огромной ванной. Там воды горячей много. Она сидит в ней голая и надеется, что сварится. Сидит и думает о многом. Всё в этой жизни она портит. Всё и всегда. Она будто не создана для того, чтобы жить спокойно. Надо было на тусе соглашаться с ветром полетать. Надо было прыгать, как он шептал. Может, тогда бы она не услышала тех слов от Киры? Может, она бы тогда не слышала того, что разорвало на части. Лезвие лежит на бортике ванной кипельно-белой. Мысли крутятся в голове как заведенные. Слезы катятся по щекам, будто так и надо. Жгут кожу, а девушка лишь головой качает туда-сюда. Будто отказывается от чего-то. Кажется, это она от жизни своей отказывается. Кажется, что это она старается всё забыть. Ей больно сильно. Все говорят, что время лечит. А её не лечит, её оно калечит. Ей столько лет было невыносимо, пока она в жизнь, блять, не ворвалась со своей гомофобией на пару. Тогда легче стало плавать в вязком бассейне боли. Она будто бы подарила в миг смысл жизни. Виолетта берет лезвие в руки и вспоминает прошлое свое. Вспоминает, как сидела так же в старой прокуренной квартире. В серой ванне. Вода такая же горячая была. Только тогда она одетой в старую потертую одежду была, а сейчас нага, в чем мать, блять, родила. Лезвие ластится по запястьям души. Течёт кровь красная, алая, красивая, рубины словно. Она перерезает татуировки свои, которыми старалась всё забыть. Которыми старалась всё к хуям закрасить. А теперь их же и вредит. Ей больно. Одна рука, потом вторая. Красиво для сумасшедшего художника. Чудовищно для здорового человека. Опускает руки в воду. Кровь окрашивает кипяток в розовый, в красный совсем чутка. Она откидывает голову на бортик ванной и вздыхает. Вздыхает, потому что ей смертельно надоело. Смертельно она устала. Кровь течёт из ран и всю усталость чужую забирает. Вытекает вместе со всем тем, что она успела натворить. Душа почти что успокаивается. Покой обретает, наверное, наконец. Ей хорошо теперь. Хочется Киру услышать и улыбку увидеть. Вспоминает всё, что с ней связано. Улыбка пробивается сквозь слезы. Она была бы рада не быть слабой, как Кира говорит. Ведь резать себя — это слабость, она так говорит. Она была бы рада быть сильной, лишь бы быть достойной хоть чьей-нибудь любви. Однако, оказывается, всё не так просто. И суждено ей мучиться, потому что она слабая и делает выбор всегда неправильно. Вот ведь ирония судьбы, два ответа в одном смешались.***
Мораль сей басни такова, что резать нужно вдоль, а не поперёк. Так спасти вас не успеют.