Том ненавидит это.
Виноват в этом по большей части Грег, просто потому, что Том не может его разгадать, не может понять, чего именно он хочет. Он гей? Или просто дурак? Ему нравится быть в центре внимания?
Это всё равно, что трахаться с кирпичной стеной. Или наблюдать за комиком, который никогда не выходит из образа, не пытается себя анализировать, не понимает, в чём шутка. С хрена ли Грег вообще стал за ним таскаться? Ему нравится полное отсутствие контроля? А может, он как раз таки понимает, в чём шутка – и наказывает Тома, потакая ему? Очень похоже на то.
Грег всегда предельно, отвратительно вежлив, до и после. Всякий раз, после того, как они заканчивают, Тому хочется побиться головой о лестничные перила в дурацком лофте Грега или прищемить руку дверью автомобиля, но вместо этого каждый раз он просто улыбается, слишком сильно хлопает Грега по спине и уходит.
Он возвращается домой за полночь, просыпается около семи, а затем проводит всё свободное время за компьютером. Когда ему не приходится разгребать кучу электронных писем, он просматривает свежие новости, проверяет Твиттер, поскольку Роману теперь запрещено туда лезть, после чего смотрит на свой банковский счет – каждый раз с детской смесью восторга и ужаса.
Стоимость их с Грегом ужина – садовая овсянка и неоправданно дорогое марочное вино – он списывает на служебные расходы. Само собой, он вдохновлялся сценой из "Миллиардов", но какого хрена – это как пробовать на вкус саму Римскую империю, виноград, нежную дичь и потроха певчей птицы, утопленной в арманьяке. Но самая лучшая часть вечера в Нью-Йоркском ресторане – это наблюдать за другими, и в свою очередь быть у всех на виду: все эти управляющие хедж-фондами и их молодые жены; престарелые миллиардеры и их скучающие дети; матери, разодетые в бриллианты и платья от Прада, с акриловыми ногтями, венчающими длинные узловатые пальцы – одни их наряды и украшения по самым скромным подсчётам тянут на миллион долларов, и это ещё не считая ботокса.
Иногда смотрят и на Тома, как он надеется, без насмешки. Он надеется, что они восхищаются его галстуком, стрижкой, запонками, прекрасной осанкой. Для обычного обывателя он практически ничем не примечателен – очередной мудак в костюме с канала MSNBC. И вот напротив него сидит Грег в блейзере словно из универмага Macy's, раскрасневшийся от вина и имеющий вид не вполне здоровый. Том всегда замечал, что он красив, но так, как бывает красиво дикое животное, застывшее в свете ваших фар. Проведя аналогию, Том испытывает лёгкое отвращение.
Может, ему стоило бы вернуться в Миннесоту? Шутка, конечно; он лучше убьёт себя, совершит ритуальное сеппуку на глазах у семейства Уомсгэнс в полном составе, а затем проведёт остаток вечности в неповторимом скандинавском католическом аду или возродится в прошлом своем воплощении Уомсгэнса XIV века и будет отскребать дерьмо и пахать поля. Если же он всё-таки сжалится над собой и решит продолжить своё существование, он уже не будет Томом Уомсгэнсом – влиятельной фигурой в крупной медиа-корпорации, а будет Томом Уомсгэнсом – жалким гомосексуалистом-разведенцем. Так или иначе, он больше не будет по-настоящему богат. То есть, он всё ещё будет довольно состоятельным по меркам Сент-Пола, но это будет уже не то – бессмысленное существование представителя верхушки среднего класса, которому хватает на загородный дом и аренду яхты, но не обладающего настоящей властью. Что бы осталось от него в таком случае?
Том нередко размышляет об этом по дороге из аэропорта Тетерборо, смотрит на аккуратные ряды частных самолетов, и думает о людях, которые сидят в них, обо всех этих семьях, которые по-своему несчастливы, но в конечном итоге, все абсолютно одинаковы. (Он почти уверен, что это что-то из Толстого.) И в этот момент он чувствует себя одновременно великим и ничтожным – бесполезным, пустым, как элитный особняк, в котором никто не живёт. Он ошеломлён тем, насколько это чувство всепоглощающее; внутренний холод начинает казаться ему почти чувственным, романтичным. И тут же он пугается и заставляет себя ехать дальше.
Когда он только начинал встречаться с Шив и занимал должность пониже, с этим не было проблем. Чтобы выпустить пар, он иногда захаживал на вечеринки в отели, или заказывал с доставкой по целому ящику "Вдовы Клико", сдержанный в своем безрассудстве, но от этого не менее безрассудный. У них был отстранённый секс, часто без оргазма, плохой секс, утренний секс, секс по телефону, секстинг посреди рабочего дня – в те времена они ещё трахались, не прибегая к посторонней помощи. Он больше не обижается на неё из-за Тиндеров, вибраторов, пустых кроватей и свободных отношений. Он знает, что теперь это в порядке вещей; он может делать всё, что захочет, потому что Шив всё равно, а раз Шив всё равно, он может делать всё, что захочет.
Вот почему он ненавидит это. Прежде всего, это предательство, и ему стыдно, но прекратить всё это он не может.
– Я просто хочу сказать, что, типа, если это рабочая система, это не значит, что она неэффективна. Как… мы оба когда-то были маленькими людьми, правильно? С коммерческой точки зрения учитывать интересы маленького человека... это не выгодно, но, вроде как, нормальные люди очень даже...
за маленьких людей. Я имею в виду с политической точки зрения.
Грегори теребит запонку на манжете, лицо у него раскраснелось. Уже поздно, и Том наконец-то влил в него достаточно вина, чтобы тот начал говорить о чём-то помимо Вэйстар-Ройко. Ресторан уже почти опустел.
– Боже, Грег, ты прямо как Тони Кушнер, только без чувства юмора. Ты что, не знаешь о пищевой пирамиде? Это же уровень начальной школы: большой чувак, большая акула, находится на вершине, и ест маленьких акул. Или, по крайней мере, говорит маленькой акуле, что ей нахуй делать, пока маленькая акула не получит повышение.
На самом деле, сейчас Грег понимает эту фишку с властью лучше, чем когда-либо. Обычно, у него неплохо получается угадывать внутренние мотивы людей. Зачем он Тому? Все просто: ему нужен кто-то, за чей счёт можно самоутвердиться. Такие парни, как он, по сути дела все одинаковы, за исключением того, что Том действительно получает удовольствие от ощущения собственного превосходства, в буквальном, физическом смысле; швыряется деньгами направо и налево, как будто пытается что-то доказать. И, как и все они, он внимательно следит за каждым действием Грега, в ожидании первых же признаков несогласия или некомпетентности. Но в случае с Томом всё не так просто. Грег чувствует, что по какой-то причине тот действительно хочет ему помогать. По какой-то причине.
– Ну, – Грег начинает заикаться, голос у него немного хриплый от вина, – вполне понятно, почему ты так говоришь, ведь всё это... всё это тебя...
– Всё это меня
что, Грег?
– Это... очевидно, это заводит... тебя.
– Пожалуйста, поясни, – говорит Том ровным тоном, пытаясь замаскировать тот факт, что его только что раскусили.
– Например, вся эта дедовщина, когда ты спросил меня, поцелую ли я тебя, или когда ты зовешь меня, типа, деревенщиной, или дебилом или кокаиновой шлюхой, а потом платишь за все эти реально, эээ, роскошные обеды, а потом заставляешь меня чувствовать себя виноватым из-за этого, типа, я всем тебе обязан. То, что мы делаем это...
– Грег, ты такой дохуя вежливый, – говорит Том, опрокидывая в себя остатки вина. – Скажи что-нибудь грубое. Прямо сейчас.
– Что, например?
– Не отвлекайся, закончи мысль. Попробуй сказать, что думаешь на самом деле.
– Я не...
– Ладно, давай я сам. "А, я Грег, э, я ненавижу капитализм, но активно принимаю в нём участие, а, боже, Логан Рой – мой отец родной. Э, боже. Поцелуй меня, Том".
– Окей...
– "О боже, Том, отвези меня домой". Окей, кроме шуток, я прошу счёт.
***
Обычно они занимаются этим в его квартире, после чего Том уходит, а Грег лежит в постели и выкуривает косяк. Травка помогает приглушить силу и глубину эмоций, и ему уже не приходится так напряжённо думать о том, что вообще происходит. Глядя в окно на погружающийся в темноту город, он ощущает себя главным героем какого-нибудь великого произведения: мадам Бовари, Таксистом или кем-то вроде, а не просто кузеном-геем, с которым закрутил роман исполнительный директор.
Секс поначалу тоже не особенно-то хорош. Обычно Том просто прижимает его к стенке или к двери, и трётся об него, выдыхая на ухо:
Грег, ты очаровательный неблагодарный сучонок, ты маленький жадный идиот, ты жалкий маленький хуесос, и всё в таком духе.
Грег не понимает всей прелести вербального унижения до того вечера, когда он пытается шантажировать Тома.
Они в офисе одни, и Том стоит к нему невозможно близко. Вначале он думает, что Том собирается его придушить, что для Грегори Хирша всё кончено. Но вместо этого Том наступает на него, расправив плечи, изо всех сил стараясь загнать его в угол (несмотря на то, что Грег, буквально нависает над ним).
– О, – Том почти рычит, его голос отдаётся у Грега в ушах, у него в груди, – ты грёбаный покойник, Грег.
Внутри у него всё обрывается. Том бросается на него, и, сцепившись, они заваливаются в кубикл, целуются прямо там на столе, потом понимают, что то, чем они занимаются, довольно рискованно, поспешно спускаются вниз и ловят такси. Но когда Грег начинает объяснять водителю, как добраться до его лофта в Челси, вклинивается Том:
– Нет, нет, поедем в отель. Будет весело, Грег. Закажем шампанское с клубникой. Типа, неверный муж и его любовница, все дела.
Рука Тома лежит у него на ширинке. Другой рукой он бронирует номер у себя в телефоне.
– Как скажешь, – говорит Грег едва слышно.
Поначалу Грега посещает мысль, что всё это какая-то изощрённая тактика, чтобы вытянуть из него информацию насчет сохранённых копий, но потом он понимает, что это последнее, о чём Том сейчас думает. Всё дело в том, что того возбуждает скрытность, привкус предательства. Всё дело в том, что теперь Том знает, как далеко Грег готов зайти. В том, что у него нет причин следовать за Томом – всё это абсолютно небезопасно – и всё же он за ним следует.
Консьерж на них почти не смотрит – Грег невольно задумывается о преимуществах непримечательности. В лифте они снова целуются, а затем Том приводит его в номер. За те доли секунды, в которые он успевает осмотреться, Грег понимает, что это самый шикарный люкс в этом отеле, такие апартаменты выделяют президентам, саудовским принцам или Роям. В номере имеется люстра, а из панорамного окна открывается потрясающий вид.
– Только посмотри на себя, – говорит Том. Он сжимает запястья Грега у него за спиной – классический прием демонстрации силы, и Грегу в общем-то нравится, только вот Том использует его лишь для того, чтобы обездвижить Грега, сделать его заложником своего взгляда, а вот это Грегу уже не нравится. Из-за этого он чувствует себя глупо и неловко, но признаться в этом означало бы, что Том победил.
– Ёбаный ты Иуда.
– Я бы так не сказал, – говорит Грег, чуть не смеясь.
– Сраный мудак, – выдыхает Том ему в шею.
– Том, – он освобождает свои руки из его хватки, и резко отстраняется.
– Что? – спрашивает Том, нетерпеливо, но удивлённо.
До сих пор у них всё ограничивалось совместной мастурбацией. Не раз и не два Грег пытался невербально намекнуть на свою заинтересованность в том, чтобы отсосать Тому, но неизменно получал вежливый отказ. Что само по себе было довольно странно, если подумать. Даже самые латентные из геев, с которыми Грег спал, не отказывались от минета – но только не Том, он, похоже, был против любых прикосновений.
– Мне просто кажется, что если уж ты собрался этим заниматься, то, может быть, стоит делать это с большей отдачей? Ну, типа, есть тонкая грань между тем, чтобы трогать кого-то и тем, чтобы заговорить его до, хм, оргазма. Но насколько тонка эта грань на самом деле? Понимаешь, о чём я?
– Просто к твоему сведению, Грег, сейчас я тебя, блядь, насквозь вижу, – говорит Том, прощупывая почву. Лицо Грега остается нечитаемым.
– Это не то, что я... Том, я не хочу, чтобы ты думал, что я какой-то… как будто я... я не знаю...
– Мы не так уж сильно отличаемся.
– Это... такой ты вывод сделал? – Грег морщится, хмурит брови. – Просто звучит как клише, вот и всё.
– Мы хотим одного и того же, Грег, – Том берет его за подбородок и проводит большим пальцем по нижней губе, буквально стирая хмурое выражение с его лица; заставляет посмотреть себе в глаза.
Грег нервно сглатывает, но не поддается:
– Я просто... я просто не уверен, что это на самом деле так.
И Том целует его, очевидно, всё ещё ловя кайф от всей этой игры в альфа-доминацию. В действительности же Том – самый эмоционально зависимый человек из всех, кого Грег знает. Грег тоже зависим; может быть, поэтому они смогли так хорошо поладить, заключив взаимовыгодный обмен по базовой системе потребностей.
– Приходилось когда-нибудь сосать член миллиардера? – спрашивает Том. Когда дело доходит до пошлостей, Том не вывозит в девяноста процентах случаев.
– Э-э, вообще-то, нет.
– Значит член представителя среднего класса, – троллит его Том без видимой надобности. – Член посетителя торгового центра Милуоки. Член любителя "Миллер Лайт".
– Я никогда не любил "Миллер Лайт".
– На гордости далеко не уедешь, друг мой.
– Я вроде как предпочитаю "Шок Топ".
– О Боже, пожалуйста, замолчи.
Какого хера я творю? спрашивает себя Том, привалившись к кухонному островку и расстегивая ремень. Грег – больной ублюдок, раз согласился на это, решает он и на этом успокаивается. Он кончает на помятую рубашку Грега и доводит его до разрядки в постели, кусая за шею и закрывая рот ладонью. Потом он выпивает бокал шампанского, принимает душ, такой горячий, что он выходит из ванной весь красный и распаренный.
После этого Том отправляет одежду в химчистку. Когда её приносят обратно, рубашка Грега так безупречно отглажена – без единой морщинки – что кажется, будто она принадлежит призраку.
***
– Ты меня поимел, – говорит ему Грег в номере "Четырех сезонов" , почти задыхаясь. – Я совершил ошибку, когда, блядь, доверился тебе.
– Да, – говорит Том, вешая на дверь табличку "Не беспокоить", – ты совершил ошибку, когда доверился мне. Но знаешь что, Грег? Я по-прежнему единственный, кому ты
можешь доверять, потому что я хотя бы немного пекусь о твоих интересах.
– С какой…
с какой стати я должен этому верить?
– С такой, что ты меня устраиваешь.
– И?
–
И? Это всё, на что ты можешь рассчитывать, Грег.
Грег смотрит на него. Кажется, что он вот-вот разрыдается, но когда Том протягивает руку и обнимает его, Грег начинает молотить его кулаками по спине. Не достаточно сильно, чтобы причинить боль – он просто зол и паникует.
– Грег, – Том не выпускает его. Гладит по волосам. Усаживает на кровать.
Обхватив его руками, он смотрит на него сверху вниз и говорит:
– Грег, перестань дёргаться, чертов ты страус. Конечно, я о тебе забочусь.
И это единственная нежность, которую он может предложить.
