Time Left Today

Инари (III) Время проносилось мимо Северуса. Через приоткрытую дверь на улицу доносилось тиканье часов из коридора: то слишком медленное, то слишком быстрое. Он коснулся рукой своих ребер, словно это могло успокоить сердце. — Вы не можете говорить серьезно, — сказал он. Альбус откинулся на спинку стула, не глядя на него. — Я все еще думаю над этим, — сказал он, как будто Северус его не перебивал,— Я надеюсь, что двух, а может быть, и трех недель летом будет достаточно, чтобы поддерживать обереги. До тех пор, пока Гарри считает это место своим домом и пока его тетя продолжает содержать его. Пока у него есть там свой угол. Кроме того, я знаю, что Молли и Артур Уизли очень хотят, чтобы мальчик навестил их. Более чем уверен, что смогу настоять на том, чтобы они задержали Гарри подольше. Северус прислонился к деревянной балке, поддерживающей навес крыльца. Та заскрипела под его весом. Слава Мерлину, Лини и Кауко взяли мальчика на прогулку, и здесь не было никого, кто мог бы стать свидетелем этого унижения: Северус собирался просить милостыню. Только Дамблдор мог довести его до этого, подумал он. И Лили, конечно, когда-то давно. — Я обещал ему, — мягко сказал маг, — Я обещал ему, что он никогда не вернется. Альбус посмотрел на него. Его взгляд стал стальным.  — Ты не мог этого сделать. На мгновение Северусу показалось, что он не сможет сделать следующий вдох. — Я сказал ему, что во время показаний вы лгали сквозь зубы, — с горечью сказал он, — И я думал, что говорю правду. — Ты бы не был так уверен, если бы додумался спросить меня об этом. Гнев закипал в желудке Северуса, пока желчь не подступила к горлу, и ему пришлось проглотить обжигающую кислоту.  — После того, что я рассказал вам, как с ним там обходились, как вы вообще можете… — Они прибегают к физическому насилию? Его бьют? Прямолинейность этих слов отвлекла внимание Северуса. Он запнулся: — Я… я не знаю, я так не думаю, но… — Они лишают его еды? Или это только словесные оскорбления? — Что это, допрос? — Если хочешь помочь, Северус, выясни, что именно там происходит. Мне не нужны опрометчивые заявления и мне нет смысла вмешиваться в то, что уже прошло. Однако, я могу подкорректировать их поведение. Могу поговорить с ними, могу объяснить или пригрозить. Я могу помочь сделать так, чтобы время, которое Гарри проводит на Тисовой улице, было для него максимально приемлемым. — Приемлемым? — Северус задохнулся,— Ему одиннадцать, ему нужно … ему нужно больше, чем чертова приемлемость! Никакая ваша помощь не изменит того факта, что они не любят мальчика! — Нет, — согласился Альбус, — Но я ничего не могу с этим сделать. Горло Северуса сжалось от рвущегося наружу крика. Теперь он вспомнил тот сон— сон, в котором он забивал Альбуса до смерти собственными кулаками, выбивая из него жизнь. Кровь хлестала через все отверстия, стекала по его запястьям, белки глаз лопались… Он открыл было рот. — Нет, — перебил его Альбус. Северус инстинктивно сгорбился, сработала какая-то старая привычка,— Не смей намекать, что я доволен всем этим, что мне все равно . Я бы хотел, чтобы с Гарри все было иначе. Я хотел бы, чтобы Лили и Джеймс были живы. Я хотел бы, чтобы его крестный не предал их, чтобы его дедушка и бабушка были живы, чтобы его тетя и дядя были хорошими, заботливыми людьми. Хотел бы я, чтобы пророчество говорило о ком-то другом, о ком-то постарше, я хотел бы, чтобы оно говорило обо мне. Я хотел бы быть единственным, кто несет это бремя, чтобы мне не нужно было его с кем-то делить. Его глаза блестели, яростные и злые. Северус не мог заставить себя отвести взгляд. — Мне было поручено сохранить жизнь мальчика и помочь ему справиться с грядущими испытаниями, — заявил он. Это звучало, как клятва. — И это то, что я делаю. Не думай, что мне легко, Северус. — Нет, — прохрипел Северус, смаргивая горячую угрозу слез. — Я знаю, это нелегко. Компания возвращалась, размахивая корзинами, а послеполуденный ветер доносил ликующие голоса. Северус отвернулся к стене дома и зажмурил глаза так сильно, как только мог, пока чувства не превратились в меленький сверток, который он отправил то глубокое и темное место, где лежали все его другие огорчения… Он моргнул, изобразил бесстрастное выражение и развернулся на каблуках как раз в тот момент, когда Гарри поднимался по ступеням крыльца, склонив голову и бормоча приветствие Альбусу. Кауко посмотрела ему в глаза: слишком чутко, вызывая раздражение у Северуса. Она закинула свою корзину на стол, обдавая их палитрой цветов и свежего, насыщенного аромата. — Прекрасная подборка, — говорил Альбус, его улыбка была искусственной, но никто здесь, кроме Северуса, не смог бы ее раскусить. — Лини рассказывала нам о магических свойствах растений, — с гордостью объявила Кауко, — Мята защищает от троллей. Я знакома с ней десять лет и даже не подозревала, что у вас есть настоящие тролли. Гарри пришлось просветить меня. — Я бы посоветовал тебе положить немного в карман, Гарри, но ты, кажется, прекрасно справлялся и без этого, — подмигнул Альбус, что обрадовало мальчика, хотя он старался скрыть этот факт. От всего этого у Северуса по спине побежали мурашки.  Кауко заметила и это, ее глаза были настороженными и любопытными. Лини ничего не замечала, но девушки смогут посплетничать о нем позже, а скоро обратит внимание и Поттер. Мужчина хотел уйти, только все они весело расположились между ним и дверью. Общее веселье проходило мимо него. Ничто из этого не имело к нему никакого отношения. Внезапно маг почувствовал себя чужим. Он словно беспомощно ковырялся в чем-то, что не мог и надеяться понять, и превращал это в настоящий беспорядок. — Калужница Болотная, — сосредоточенно хмурился Гарри, указывая пальцем, — Если положить их под подушку на ночь, это заставит вас мечтать о старой любви. А листья папоротника заставят мечтать о будущем. А еще были лилии, они что-то вроде защитного оберега. — Гарри хотел принести тебе одну, — прошептала Кауко, хотя, конечно, они стояли так близко, что все могли ее слышать. — Но они ядовиты. Гарри слегка покраснел, но переборол себя.  — Лини сказала, что фиалки лучше. Они тоже защищают, но не ядовиты. — Я не хочу, чтобы ты случайно опрокинул растение в напиток, — подтвердила Лини скучающим тоном, — Если вы двое хотите носить с собой цветы, используйте лучше фиалки. Гарри выбрал одну из корзины и отдал Северусу. Он, конечно, знал о защитных свойствах фиалок— они использовались в нескольких зельях. Обычно он попытался бы превратить подобную ситуацию в очередной урок, но сейчас это казалось неправильным, как будто это было не к месту, как будто ему внезапно не хватило уверенности в себе. Мальчик будет раздражён, это само собой разумеющееся, а остальные будут варьироваться от второстепенного смущения до веселья. Прямо сейчас он не мог справиться ни с чем из этого. — Могу я выбрать один? — вежливо спросил Альбус. После быстрого кивка Лини он выбрал один из листьев папоротника и протянул Северусу.  — Мой подарок тебе. Можешь сегодня ночью мечтать о будущем, Северус. Северус взял его. Часть его хотела бросить растение директору в лицо. Другая часть хотела положить его под подушку и надеяться на жизнь, в которой он перестанет того разочаровывать. Мужчина задержался на крыльце, пока все входили в дом. Лист папоротника и фиалка весили в его руке больше, чем это было возможно физически. — Ещё я взял вам лилию. Отвлекшись, он посмотрел на мальчика. Из кармана тот вытащил два зеленых стебля, на каждом из которых было по три цветка, маленьких и белых, как молочные зубы*. Немного смятые, они лежали на ладони Гарри, блестя от пота. — Я думаю, что это лучшая защита, если она вам нужна, — объяснил он. — Примерно так работает естественная магия, а раз цветы растут из земли, а в земле вокруг много магии, я думаю, это должно сработать, правда? Я знаю, что Лини сказала, что они ядовиты, и мне не следует их брать, но иногда нужно причинить кому-то боль, чтобы защитить себя, верно? Он ухмыльнулся своей маленькой шутке. Северус попытался улыбнуться в ответ. — Хм, в общем, вы можете выбрать одну. Другая для меня. Я имею в виду, если хотите. Он хотел. Он взял тот, который был немного больше изуродован мальчиком, и сжал его в кулаке в знак признательности. Гарри улыбнулся и сделал то же самое с другим цветком, как будто это был их маленький секрет. Как будто Северус не играл в чужой песочнице. В ту ночь он не поднялся к себе, как обычно. Звон кружек раздавался в комнате, освещаемой камином и лунным светом, льющимся из окон, глупо распахнутых, словно своими объятиями приветствовали холод: это были владения здешних хозяек, уголок уединения среди суматохи и рутины. Они привыкли делить одиночество на двоих. Каждую ночь их голоса, интимные и небрежные, поднимались по лестнице и проникали в комнату Северуса, пока он читал. Женщины явно наслаждались этими мгновениями покоя. Только сегодня Северус не мог вынести мысли об одиночестве. Лини растянулась на диване в ожидании его ухода, необычайно расслабленная. Сам он не сводил глаз с огня, слишком недовольный этой слабостью, чтобы выразить словами. Кауко поняла первой. Что-то в ее лице дернулось, а потом она ухмыльнулась, сбросила ноги Лини со своих колен и суетливо побежала через комнату. — Сегодня ночью, — загадочно сказала она, открывая стеклянный шкафчик в углу. Северус мельком увидел бутылку темного ликера и три рюмки. — Особенный случай, хотя обычно мы приберегаем выпивку на зиму. — Какой? — искренне спросила Лини, прежде чем Северус успел произнести то же самое, только с примесью сарказма. — Сегодня Северус расскажет нам свою трагическую историю. — Я расскажу? — Заметьте, — Кауко налила напиток Лини и, не глядя, сунула его ей в руку, — Он не утверждает, что у него нет трагической истории, только то, что он не хочет нам рассказывать. — Но он это сделает, — сказала Лини с абсолютной убежденностью. — О, он расскажет, — она зависла над выпивкой Северуса в нескольких дюймах от его лица. — В тот момент, когда он примет напиток, он обречен рассказать об этом. Он некоторое время смотрел на нее. Затем, не прерывая зрительного контакта, выпил. Выпил залпом, от сладкого жжения в горле пересохло. Лини закричала с совершенно неправильной интонацией, как плохая актриса. Кауко присоединилась к воплю, уголки его рта дернулись. — Родители мальчика, — сказал он, — Я презирал его отца, но любил его мать. — Клише, — кивнула Лини, — но мне это нравится. Кауко фыркнула. Он закатал рукав рубашки, чтобы напомнить им о том, что они уже знали.  — Она была магглорожденной. Я предоставил Темному Лорду информацию, которая в итоге привела к ее убийству. Отец мальчика умер тоже. Пытался уберечь. Не вышло. — Меньше клише, — похвалила Лини. — Ты был влюблен в нее и все равно стал пожирателем? —Кауко нахмурилась, — Что это за логика? — Это не было связано между собой, — с горечью сказал Северус, — Не считая наших споров по этому поводу. — Мрак. — Сколько тебе было лет, когда она умерла? — спросила Кауко. — Двадцать один. Она свистнула.  — Совсем ребенок. Мне жаль. Он кивнул, горло сжалось. Это было правдой, не так ли? Она тоже была ребёнком. У нее никогда не было возможности как следует повзрослеть. И ему пришлось сделать это без нее. Какое-то время он не думал о ней, как следует . Думать об этом сейчас было потрясением для сердца, неразбавленные эмоции настигли его внезапно: все равно, что снова увидеть ее после больничного, после уик-энда, после продолжительной ссоры. Самое долгое время, которое он прожил без нее до того ужасного Хэллоуина, было два года. Он, конечно, знал, что все еще любит ее: это повлияло на его выбор, заставило его на коленях просить Альбуса о помощи, это заставило его пройти через те ужасные месяцы обучения окклюменции и растущее безумие Темного Лорда. Но когда он, наконец, вышел на свое первое собрание Ордена, слишком тощий и иссохший от боли и застывшего страха, и когда он увидел ее там — он понял, что совершенно забыл , как сильно … Это было воспоминание, к которому он редко возвращался. Оно никогда не приносило ему никакого утешения. Но алкоголь притупил его края, и ему вдруг захотелось почувствовать боль. Они сидели по разные стороны длинного стола. Альбус заговорил первым. Тогда Северус боялся его, поэтому пытался слушать. Кто-то еще заговорил. Завязалась дискуссия. Северус ничего этого не слышал. Ее волосы были длиннее. Родинка под левым ухом. Подергивание ее брови. Ее зубы. Линия шеи. Теперь она заговорила: — Да, я согласна, — сказала она, и Северус кивал, понятия не имея, с чем они соглашались. Впервые с тех пор, как он сел, она взглянула на него, и их глаза встретились — они вдвоем беспомощно улыбнулись друг другу. Ее губа была в ранках от бесконечных покусываний, запястная кость торчала из-под кожи. Девушка подперла подбородок рукой, что-то темное и отчаянное теперь было в ее глазах, — и она глотала смех, отводя взгляд то в сторону, то назад к нему, не в силах перестать, и так они смотрели друг на друга в течение всей встречи: веселые, меланхоличные, расстроенные, нетерпеливые. Два года изменили все и ничего не значили. Когда собрание закончилось, он задержался у двери, сердце бешено колотилось о ребра. Он не мог позволить ей сбежать. Она не пыталась, хотя ее шаг был неуверенным. — Привет, — голова была склонена набок. Прядь волос убрана за ухо. — Привет, — беспомощно повторил он. — Ты похож на одного из тех африканских детей на листовках о голоде в мире. — Да. Каждый раз, когда она встречалась с ним взглядом, ему казалось, что нечто острое пронзает его легкие; все это время он только притворялся, что дышит. Она рассмеялась. Это было болезненно, а Северус только усугублял ситуацию. — Я не могу об этом говорить, — сказала она, не объясняя контекста. Он не нуждался в этом. — Я не могу… вообще не могу обсуждать это. — Как дела? — вместо этого спросил он, отчаянно пытаясь удержать ее на месте. — Ужасно, — фыркнула она, — Жизненной силы нет , лихорадка, спина болит, мочевой пузырь при родах сморщился. У Гарри режутся зубки. Джеймс остался с ним сегодня, слава Богу. Мы меняемся, так что каждый из нас выходит из дома примерно раз в месяц: разве это не здорово? Если Сам-Знаешь-Кто все равно убьет нас всех, я очень расстроюсь, что зря упустила столько хороших дней. — Не надо, — предупредил он хриплым голосом. — Да пошел ты, — сказала она, — Я могу шутить об этом сколько угодно. Лицо Северуса скривилось в карикатурной улыбке. Старое, знакомое нетерпение поднялось на поверхность. Он увидел в ее глазах, что она это заметила, и нашла это забавным. — Боже, это странно, — пожаловалась она. — Не так странно, как Лили Эванс, ставшая матерью в двадцать лет, — ответил он. — Клянусь Мерлином, Лили, какого черта? Он спросил только для того, чтобы получить возможность произнести ее имя вслух. — Не знаю, — беспечно пожала плечами она, — Я не планировала. Не хотела этого. Но вот захотелось. — Справедливый подход к принятию судьбоносных решений. — Это мой стиль, — она на мгновение посмотрела на него, и ее взгляд стал суровым, — Ты думаешь, я сожалею об этом теперь. Я понимаю. Но я не знаю, как объяснить тебе. Ты не узнаешь, на что это похоже — пока не почувствуешь, я думаю. Это… — она замялась, подбирая слова; она всегда лучше умела быть быстрой, чем точной, — Это словно увидеть близкого человека, друга, брата или сестру, кого-то, кого ты любишь, снова увидеть его после долгой разлуки. Ты забыл, как он выглядит. Его образ размылся в твоих воспоминаниях. А потом вдруг он здесь, и все обостряется — как будто он реальнее, чем кто-либо другой. Весь остальной мир плоский, не считая той части, где этот твой человек, и ты удивляешься, почему все просто не бросают свои дела и не смотрят, потому что ты не можешь перестать пялиться — вот что я чувствую каждый раз, когда смотрю на него. Каждый чертов раз. Он наблюдал за ней. Она фыркнула, выпрямилась, затем посмотрела в ответ: буря в ее глазах, вызов. — Возможно… — он сглотнул, — Может быть, я смогу встретиться с ним однажды. Лицо Лили застыло.  — Возможно, — вежливо сказала она, — Послушай, я не могу … ты только что… это все слишком ново. Я не… — она фыркнула, раздраженная собственной неуверенностью, — Я не доверю тебе это прямо сейчас. Я могу говорить с тобой пять минут о бессмысленной ерунде, и все. Сейчас. Мне просто нужно время. Хорошо? Северус глухо кивнул.  — Конечно. — Не делай этого. Видит Бог, у меня есть время подумать. Это все, что у меня есть, пока я застряла в этом доме. В следующий раз, когда я увижу тебя, мы поговорим снова, не так ли? Но сейчас я не могу… ты же не хочешь, чтобы я сказала то, о чем потом пожалею. Северус задумался.  — В следующий раз, — сказал он, — мы будем говорить шесть минут. Она улыбнулась.  — Конечно. Северус не преградил ей дорогу, но все же отошел в сторону, склонив голову. Она заколебалась. — Ещё кое-что, — пробормотала она вполголоса, — Я… я уже сказала кое-что, о чем сожалею. Наш последний год. Я тогда… я была глупа .Вроде того. Ты понимаешь, о чем я. Ты злишься на меня? — Да, — сразу сказал он, — За все, что когда-либо шло не так в моей жизни. Она рассмеялась. Но это была правда. — Я думаю, тебе нужно добиться некоторой свободы, Северус. Свобода никогда не была сильной стороной Северуса, и он сказал ей об этом. Она улыбнулась ему в последний раз, встретив его взгляд. Они оба были весами, взвешивающими момент, качающимися в поисках баланса. Она неловко похлопала его по плечу. — Ты ужасен, — сказала она ему. Затем она ушла. На следующем собрании Ордена Поттер сидел там же, где и она, но это было нормально. Мучительно, но нормально: она сказала ему, что они поменялись местами. В следующий раз он был охвачен глупой надеждой и болезненным желанием, а затем снова показался Поттер, и Северусу захотелось убить его. Он сказал себе, что никогда больше не заговорит с Джеймсом Поттером.  Никогда. Он подошел к нему сразу после встречи. — Где Лили? — Голос у него был странный, непохожий на него самого. Плечи поникли, словно он пытался сделать себя меньше. Снейп ненавидел этот старый трепет, жжение незаживающего стыда. Он был слишком застенчив, чтобы даже смотреть ему в глаза. — О, у Гарри была плохая ночь. Сегодня она была с ним, так что… — он прочистил горло. Провёл пальцами по волосам снова и снова: он нервничал. Северус ненавидел это еще больше, — Я думаю, она будет здесь в следующий раз. Это… первое ноября, ведь так? У Северуса было тошнотворное предчувствие, что Поттер точно знал, когда это будет. Меньше всего ему хотелось, чтобы Джеймс Поттер был умиротворяющим, примирительным, зрелым : не у всех была чертова роскошь двигаться дальше. — Первое ноября, — тупо подтвердил он. — Да, я так и думал. Тогда она будет здесь. Хорошо. В любом случае, увидимся. За день до следующей встречи он не мог есть. Его первый хэллоуинский пир в качестве профессора Хогвартса, а он мечтал о ней, думая о том, что спросить, как спросить, когда отвлечь, а когда подтолкнуть. Сначала он расспросит о ее сыне, это казалось правильным. Что она читает. Цвет плитки в ванной. Гарри тоже был рыжим? Не было ничего, чего бы он не хотел знать, но после ему понадобится выпить. Его шесть минут, а потом семь, и десять, а потом и всю оставшуюся жизнь. Поздно ночью его вытащили из сладкой, тревожной, ужасной бессонницы и вызвали в кабинет директора. И это было все. — Все? Он забыл, что держит стакан. Покачал головой, потом кивнул. — Она хочет большего, — перевела Лини, — Я тоже. — Расскажи что-нибудь еще, — сказала Кауко. — Еще об этом или… — Нет-нет. — …о другом. Сейчас этого было достаточно. Не было контекста. Кауко принесла нужную бутылку. Северус уставился на плетеную корзину, стоящую на полу у ее ног, и перечислял названия цветов внутри, чтобы сдержать слезы. Безнадежно глупый и нелепый. У них двоих всегда была эта синхронность, понимание. Даже когда они ссорились, даже когда не видели друг друга, даже когда он понял, что это никогда не будет тем, чего он хотел — у них было это. Он нуждался в этом сейчас, чтобы спросить ее, что ему делать с Альбусом, с Гарри, с самим собой; она, вероятно, тоже не знала бы, но тогда это не имело бы значения… Он был бы счастлив знать, что она где-то там, дышит и думает. Тогда он тоже мог бы дышать и думать. Он бы сейчас знал, к каким отношениям они могли бы прийти к настоящему времени. Северус вообразил себе другую жизнь, в которой она была там, на диване в другом конце комнаты, закинув ногу на ногу, с глазами ясными и задумчивыми. У него могла быть эта жизнь, и он чувствовал себя так, будто его ограбили. Мужчина вытер щеку там, где потерпел неудачу. Хозяйки дома не заметили: они смотрели друг на друга. — Спокойной ночи, — неловко сказал он и, пошатываясь, поднялся на ноги. Возможно, было безответственно пить так скоро после сотрясения мозга.  Гарри бы возмутился, если бы узнал. — Подожди, — Кауко чуть не свалилась с дивана, наугад роясь в корзине. Она пошарила в ней, затем протянула руку с увядшим ярко-желтым цветком: бархатцы болотные. — Сладких снов, — сказала она с небрежной улыбкой. Лини толкнула ее ногой в бок. Северус поковылял наверх, где положил цветок на подоконник рядом с листом папоротника, который дал ему Альбус. Старая любовь и будущее. Блестяще. Нужна ли была эта нелепая символика, вот что он хотел знать. Он принял душ и переоделся, выпил полный стакан воды и почистил зубы, но все еще не знал, что сегодня вечером положит под подушку. Это не должно было иметь значения. Конечно, это не имело бы значения, если бы он не был пьян. Погасив свет, он взглянул на свой выбор в тусклом сиянии неба. Они выглядели сверхъестественно, мягко развеваясь на ветру из окна, которое он приоткрыл. Если погода ухудшится, их сдует с подоконника. Он оставил их там. Ему приснилось, что он собирал морошку, чтобы подарить Гарри, но его корзина была с огромной дырой на дне, она никак не наполнялась.