Kyrie Еleison

Боже! Ты знаешь безумие моё, и грехи мои не сокрыты от Тебя.

      — Ты же понимаешь, что теперь порченая? — прошептала Патрикея, аккуратно прикрывая за собой дверь в келью.       Монахиня вглядывалась в пустые глаза Елизаветы, искала в них прежнюю спесь. Не найдя в лице послушницы дерзости, Патрикея спрятала скользнувшую ухмылку за маской сострадания. Она подошла к кровати Елизаветы, села на самый край. Пружины матраса со скрипом просели под её весом.       — Ну ладно, ладно тебе… Неужели так болит? — уже мягче спросила она. Патрикея потянулась рукой к Лизиной щеке и хотела было дотронуться до неё, но тут же, вздрогнув, отскочила. Девушка схватила Патрикею за запястье, хватка была столь сильной, что завтра на этом месте точно появятся синяки.       — Уходи… — осипшим голосом прошипела она. Покрасневшие глаза девушки были полны безумия и холодной ярости. Казалось, ещё мгновение, и она бросится на Патрикею, чтобы выдрать волосы, порвать одежду, расцарапать лицо — причинить ту же боль, которую ощущала сама Лиза. Женщина старалась освободиться из мёртвой хватки, но дрожащая рука крепко держала её. Они смотрели друг другу в глаза, и Патрикее вдруг стало страшно. Тот обжигающий холод проник в её сердце и коснулся души, пробудив инстинкт бежать.       Посмотри на неё? Тебе нравится этот страх? — спросил у Лизы голос.       — Да… Нет… Не знаю…       Когда Елизавета замешкалась, её хватка ослабла, и Патрикея вырвалась, потирая своё запястье. Патрикея кинула быстрый взгляд на послушницу и немедля сбежала из кельи.       Когда дверь захлопнулась, тишину прорезал громкий смех. Девушка хохотала, смахивая разбитой ладонью горячие слёзы. Вдруг тело Елизаветы насквозь пронзило спазмом. Пульсирующая боль в висках, будто железный раскалённый шлем, стискивала голову. От режущих ощущений внизу живота перехватывало дыхание, дрожащими руками девушка прикрыла его, притянула к себе ноги. В позе калачика боль ощущалась не так остро.        На душе вдруг стало так противно от себя, от предательницы Саши, от Патрикеи, того мужика, отца… и вообще… всех…       Слёз больше не осталось, а сердце кольнуло, будто от осколка зеркала, которое разбила Снежная Королева в сказке.       «Они… Они все… Ненавижу… Ненавижу их!» — пронеслось в её голове.       То бессилие, что Лиза испытывала сейчас, выводило её. Она всегда старалась всё контролировать, и строгий режим монастыря был комфортен для её склада психики. И, действительно, Елизавету ничего не тревожило, кроме дерзких выходок мятежной Александры.       Когда старшим дерзила Лиза, матушке стоило строго посмотреть на неё, и девушка тут же прятала глаза, просила прощения. Из капризного ребёнка Елизавета выросла покладистой и спокойной, конечно, не без усилий воспитательниц, которые жестоко наказывали за непослушание. Что же до отца — где-то внутри она боготворила его и в то же время ненавидела; стремилась следовать его примеру в преданности к Богу и презирала за детство, на которое он её обрёк.       Каждый день в душе Елизаветы шла война. Между добром и злом, смирением и прелестью. Битва эта была похожа на войну между богом солнца Ра и богом-змеем Апопом. Каждый день Ра убивал Апопа своим золотым копьём, и солнце снова выходило из ночного мрака, и свет побеждал тьму. Что же, сегодня Апоп взял верх, и душа девы обратилась к мраку. Ей понравилась боль, которую она причинила, страх, который она увидела. Теперь она хотела власти, хотела смотреть в глаза обитательниц монастыря и видеть их трепет, желание выслужиться, потому что именно Елизавета решала бы кого «казнить», а кого «миловать»       Незаметно для себя Лиза заснула, накрывшись краем одеяла.       Когда начало светать, в келью пробрался утренний холод. Лиза поморщилась — конечно, те остатки одежды на ней не могли согреть, а ноги и вовсе были босые. Нехотя она открыла глаза. Одеяло комом лежало у стены. Тело продолжало саднить, но голова теперь совсем не болела. Висевшие на стене скромные старые часы показывали пять утра. «Через час все встанут… Нужно успеть привести себя в порядок…» — подумала она и поднялась с постели. С ужасом она осмотрела свои руки: изломанные под корень ногти, сбитые костяшки пальцев. Из прикроватной тумбы девушка достала зеркальце, подарок Саши. Пробежавшись взглядом по собственному лицу, Елизавета поджала губы. На нижней половине щеки осталась гематома, кожа покраснела и припухла. Она коснулась кожи пальцами и тут же отдёрнула их, зашипев. Апостольник, по идее, должен скрыть эти следы. Главное, проследить, чтобы он не сполз в самый неподходящий момент.       Выдохнув, она сняла с себя рваную одежду, с ненавистью смяла её и бросила прямо на пол. Оставшись в одной сорочке, она направилась в душевую.       Всем на удивление, епископ дал благословение встроить их прямо в здание древнего монастыря. Конечно, сделаны они были из некачественных материалов, а горячей воды и вовсе не было, но кто бы жаловался.       Открыв видавший виды шкаф, девушка достала свежий комплект одеяния и полотенце. На цыпочках, молясь Богу, чтобы никого не встретить, Елизавета пробиралась к душевой, которая находилась в другом крыле монастыря. Девушка поморщилась, когда встала полной стопой на холодный кафель душевой. Она выдохнула, задержала дыхание, готовая к тому, что сейчас её окатит холодной водой. Сначала из крана пошла тонкая струйка, обжигая холодом ступни. Через несколько минут струя воды стала достаточной, чтобы помыться. Некоторое время вода, которую смывала с себя девушка, была коричнево-красной от запёкшейся крови. Но Елизавету будто бы это совсем не тревожило, будто всё, что произошло, было абсолютно нормально. Реакция психики на сильный стресс у каждого человека индивидуальна: кто-то бьётся в истерике, а кто-то продолжает жить так, как привык, прячя в себе эту боль. Этим первый вариант лучше: человек сразу выплёскивает свои эмоции, не копит в себе напряжение. Во втором случае это напряжение, будто резинка, оттягивается до критической точки и потом с треском бьёт в самое слабое место.       Когда Елизавета зашла в храм, служба ещё не началась. Монахини и послушницы устраивались на клиросе, чтобы петь и читать молитвы.       Регент, женщина лет сорока, была в монастыре ещё задолго до появления в нем Лизы. Сестра Августа, как рассказали Лизе, взяла обет молчания, как только пришла в дом Бога. Она о чём-то долго разговаривала с игуменьей и вышла из её кельи в смиренном молчании. Как ни странно, но все насельницы понимали Августу без слов. Взглядом голубых глаз она могла похвалить или одёрнуть ту, что поёт не в ноту. Он был громче любого крика.       Августа посмотрела на Лизу, кивнула ей, что значило: «Становись на своё место».       — Я не буду сегодня, — сказала Елизавета, кротко опустив голову. Регент сощурилась и понимающе кивнула, отвернувшись от девушки.       — Это к тебе? — Монахиня кивнула на ворота, у которых стояла Алиса.       — Видимо, да… — Елизавета оторвалась от работы. — Я ненадолго.       — Спроси, может, хочет покаяться? Батюшка ещё тут…       Пока Лиза шла к сестре, та внимательно рассматривала её, не скрывая пренебрежения к её внешнему виду.       — Привет, Лиз. — Алиса приветливо улыбнулась.       — Христос посреди нас, — ответила девушка, с укором посмотрев на узкие джинсы сестры.       — Ой, начина-а-а-ается, — протянула Алиса и рассмеялась. — Пойдём, мама очень ждёт тебя. Каждый день спрашивала: «А когда ко мне Лиза приедет?». Только переоденемся, я Мишу попрошу заехать в магазин, купить тебе что-нибудь приличное.       — А это не прилично? — Лиза сощурила глаза, поджала губы, будто готовая защищаться.       — Ну… Просто маме, наверное, не хочется видеть свою дочь в… Что это? Рясе?       — Слушай, я тогда не поеду, я одета по вере и не собираюсь…       — Ты издеваешься, блин?! Эгоистка! Всегда была и такая же осталась! Ты поедешь со мной, и я сама переодену тебя в нормальную одежду! — закричала девушка, дергая сестру за рукав в сторону машины. — Снимай сейчас же! — Алиса стягивала апостольник с головы Елизаветы. — Да что произошло?! Нормально общались с тобой! Дура!       Елизавета сопротивлялась, но после всего случившегося она была слаба и, конечно, не могла противостоять здоровой и сильной сестре.       — Лиз, что это… Покажи… — Алиса вдруг опешила, увидев синяк на щеке Лизаветы.       — Ничего… Я не поеду никуда, извинись за меня и всё… — Елизавета потянулась за апостольником в руках сестры, но та убрала его за спину.       Миша, водитель машины, на которой приехала Алиса, терпеливо ждал, не подсматривая за разговором сестёр.       — Нет, стой, подожди. Это ты не упала, это тебе врезали. Кто? Патрикея? — упавшим тоном спросила Алиса. Она взяла сестру за плечи. Серые глаза выражали сочувствие и озабоченность проблемой сестры. — Это же насилие, Лиз. Вера — это одно, а рукоприкладство… Я же всё помню, Лиз, как они издевались. Сколько ты перетерпела за всё это время…       Лиза подняла глаза, встретилась взглядом с сестрой, внутри будто что-то щёлкнуло. Родной человек переживает за неё, искренне, без подвоха, хочет помочь, защитить, как тут не растаять?       Лиза прижалась к сестре всем телом, ощущая её тепло, спрятала лицо, которое покраснело от подступающих слёз. Девушке очень хотелось заплакать на родном плече, но слёзы всё никак не шли.       — Лиз, мы с мамой хорошо живём, слышишь? Ты отучишься, получишь профессию. Будем с тобой вместе жить, я помогу… Только уходи, блин, отсюда, — шептала Алиса в самое ухо сестры, поглаживая сестру по волосам.       — Я не могу… Я боюсь… — на грани слышимости сказала Лизавета. Сердце бешено билось в груди, дыхание спёрло. Она сильнее обхватила сестру за спину, будто боялась, что это тёплое чувство в груди, название которого Елизавета уже забыла, пропадёт.       — Кого? — обречённым тоном спросила Алиса.       — Бога. — Это «слово силы» упало, будто камень, поставив собой точку. Обеим девушкам стало как-то не по себе. Реакция Лизы была обусловлена искренней верой, но Алиса давно была убеждённой атеисткой, и всё равно слово «Бог» было произнесено таким тоном, что даже она на секунду забеспокоилась: «А действительно ли его не существует?»       — Елизавета, немедленно отойди от неё! — словно гром, прогремел знакомый голос