***
Фриз, скульптуры мужчин и женщин, заменяющие колонны, вырезанные стены в идеальные ровные линии, разукрашенные высокие потолки и бесконечные залы, наполненные статуями и картинами… Тут есть зал посвященный Египту и зал греческой архитектуры, со стеклянным выгнутом потолком. И, разумеется, зал с живописными картинами Франции — тут же внимание привлекла картина с женщиной в оборванном платье, несущая французский флаг. Зал с красными стенами, полностью обвешенный картинами. Ну и как же можно посетить Лувр и, при этом, не взглянуть на главное достояние? Мона-Лиза. Опять же, Уэнсдей была рада, что именно сегодня пошёл этот ужасающий дождь. Здесь практически никого не было — можно было спокойно, без лишней беготни, взглянуть на картину. Чёрные глаза изучающе взирают на Лизу, в то же время — глаза Джоконды смотрят внимательно на Аддамс. Эти гляделки продолжаются долго, но по итогу, как и со всеми картинами здесь, писательница уходит без оглядки. Понадобится не один день, чтобы обойти абсолютно все залы от начала до конца, в чем девушка естественно не заинтересована. Дева ни за что не признается, но причина по которой она посетила это место — совсем не в желании насладиться искусством. Нет. Уэнсдей не хотела окунуться в искусство, она хотела найти в искусстве его. — Ксавье… — Томно выдохнула девушка, прежде, чем развернуться и уйти.***
Ключ в замочной скважине поворачивается туго, двери скрипят так, словно хотят своим скрипом достучаться до преисподней. Ясновидящая ступает на деревянный пол, громко хлюпая обувью. Холодные капли стекают по щекам, скатываются к подбородку и падают на пол. Нужно принять горячий душ, сменить одежду, а то она заболеет. Хотя, возможно, если она заболеет он хотя бы посмотрит её сторону? Изгои в Париже уже 3 дня. С момента заселения, Уэнсдей ни разу не видела Торпа. Мало того, что он выбрал страну, в которой проводил каждые летние каникулы, так ещё и сам выбрал, куда они заселятся.***
После душа, Аддамс вытирала волосы полотенцем, параллельно заходя на кухню. Она собиралась заварить себе кофе, как тут начали слышаться странные звуки. Прислушавшись, поняла, что доносятся они из прихожей, а конкретно — из замочной скважины. Бесшумно подойдя, Аддамс резко распахнула дверь и прямо перед ней стоял никто иной, как… — Если ты хотел войти, мог бы и постучать. — С хладнокровным выражением лица, чёрные глаза глядели на Ксавье, — Или, уж на то пошло, просто открыть дверь. — Это же моя… — не понимающе нахмурил брови Торп. А потом его будто бы осенило. — Чёртовая нумерация этажей. Глаза девушки впивались в статуру и, казалось, что за эти 3 дня Ксавье изменился до неузнаваемости, хотя разумеется, это не так. Разве что — одежда была иной. Футболка и джинсы сменились на рубашку, брюки и тёмно-синее пальто, а распущенные русые волосы теперь снова были чуть выше плеч. — Извините, что побеспокоил вас и ваше одиночество, больше такого не повторится, — юноша развернулся и уже собирался подойти к лестнице. — Где ты был? — окликнула Аддамс. Парень мгновенно замер, уже на первой ступеньке. — А мне нужно отвечать? — Да. — Тебе действительно интересно или тебя просто бесит, что что-то происходит без твоего контроля? — он всунул руки в карманы и развернулся к деве. — Одно другого не исключает. Губы парня скривились в улыбке. Именно, что скривились — словно он хотел улыбнуться, но в последний момент передумал. — Я был с друзьями. — Друзьями? — Да, с друзьями. Это такие люди, с которыми приятно проводить время и… — Не нужно мне объяснять лексическое значение слова. Это те, что были в Греции? — Нет, другие. Местные. — У тебя в каждой стране есть друзья? — изогнула бровь Аддамс. — Мы можем закончить этот бессмысленный диалог? Я заскочил только на минуту. Сейчас снова ухожу к ним. — Опять? — Да, опять, — парень снова начал подниматься по лестнице и снова его кликнула Аддамс. — Я пойду с тобой. — Нет. — Да. — Нет, Уэнсдей. — Да, Ксавье. — Ты со мной не пойдёшь. — Нахмурил брови Торп. — Пойду. — Они все художники, тебе будет неинтересно. — А это уже мне самой решать. К тому же, этот пункт прописан в контракте. — Неужели? И где именно? — Пункт третий: «Посещения достопримечательностей. Обе стороны должны присутствовать». — Мои друзья — это достопримечательность? — Ксавье скрестил перед собой руки. — Французские художники эпохи постмодерна. Чем тебе не достопримечательность? — нахмурила брови дева, повторяя его движение. Изгои смотрели друг на друга, очень долго и очень пристально. Между ними летали молнии, температура на площадке повысилась. Такое чувство, что между ними натянулась тетива лука, и стоит только слегка расслабить хватку, как стрела моментально пронзит другого. Ясновидящая заметила, что чем дольше у них происходит контакт глазами, тем расслабленее становится выражение лица художника. Хотя с ним «расслаблено» не подходит, скорее — мягче. — Одевайся потеплее, — сказал Торп, перед тем, как подняться на свою лестничную площадку.***
Дождь закончился. С высоты птичьего полета Париж выглядел, как панцирь улитки. Эти извилистые дороги, узкие переулки и идентичные семиэтажные светлые дома. Однообразный вид скрашивали фонтаны, кафетерии и рассаженные вокруг деревья. В воздухе летал аромат свежеиспечённого хлеба, цветов и неуловимый запах медленно желтевшего листья. Изгои шли уже по знакомому маршруту. Буквально пару часов назад, писательница шла в этом направлении прямиком в Лувр. Между ними тишина и никто не собирается её нарушать, но отчего-то на плечах тяжело. Словно недомолвки, мысли и секреты, которые хотелось прокричать — лежали на плечах тяжестью непосильной. Но терпимой, ведь они до сих пор молчат. Они зашли в ворота и вот, прямо перед ними — Лувр. Но затем парень резко сворачивает вправо, на другую тропу и Уэнсдей следует за ним. Изгои шли вдоль широкой улицы. С обеих сторон их окружали бежевые дома, с огромными окнами, идеально ровными фризами. Жизнь била ключом, нескончаемый поток людей и машин не давал собраться с мыслями. Ксавье и Уэнсдей шли прямо, прямо и снова прямо, пейзаж не менялся — такие же однотипные дома, только на первых этажах добавились: магазины, рестораны, парикмахерские, супермаркеты, даже IKEA. И снова дома — с металлическими чёрными балконами и старинными уличными фонарями. Тут взгляд девушки зацепился за яркий элемент — по правую сторону стоял дом, вдоль которого шли странные синие, белые, красные линии, словно провода. А прямо под этими «проводами» стояла винтажная дверь — жёлтая с красными, зелёными, белыми узорами. Причём разрисовано было неаккуратно, словно дети поиздевались. По обе стороны от двери стояли два современных магазина с чёрными окнами. И на их фоне она ещё больше выделялась, прямо-таки кричала. — Мы пришли, — сказал парень, открывая тяжёлую дверь, так, словно тысячу раз это делал. Торп пропустил ясновидящую вперёд, он зашёл за ней и закрыл дверь. Как и во всех домах такого типа первое, что их встречало — это лестница, ведущая наверх. Да, вот только антураж, откровенно говоря, сбивал с толку. Внутри всё выглядело так, словно это не центр Парижа, а какая-то заброшка, где тусуются наркоманы и подростки. Изрисованные стены — граффити, фломастерами, акварелью, карандашами, прибитые к перилам мягкие игрушки, рисунок змеи, вдоль лестницы. В общем, вандализм в чистом виде. В отличие от Аддамс, юноша вел себя так, словно был здесь тысячу раз, хотя это не исключено. Они поднимались по лестнице, юноша буквально перелетал через ступеньки, пока девушка замедлялась, рассматривая изображения на стенах. И вот, наконец-то, они добрались до последнего этажа. Парень потянулся к ручке двери и уже собирался открыть дверь, но тут, впервые за всё это время, посмотрел в сторону Аддамс. — Ты только не пугайся. Девичьи брови слегка нахмурились, но художник проигнорировал такую реакцию и распахнул дверь. Первое, что их встречает — это громкая музыка, доносящаяся с одной из закрытых дверей. Комната была наполнена солнечным светом, многочисленными деталями и запахом. Уэнсдей узнает этот запах из тысячи других. Так же пах Ксавье — масляные краски, только без этой особой пряности. Словно пустой флакон духов — запах есть, нотки летают в воздухе, но нету глубины. Серовато-синие стены исписаны и разрисованы, на них приклеены стикеры, какие-то фразы на французском. В комнате четыре двери, около стен стопками стоят мольберты. Дверь резко распахивается и из неё вылетает чернокожая девушка, с пышным афро. Она резкими движениями подходит к соседней двери и барабанит по ней. — Assad! Fils de pute! Éteignez votre merde! Девушка в джинсовом комбинезоне продолжала барабанить. В этот момент, дверь открылась и из неё вышел парень. Явно восточного происхождения, с носом, похожим на орлиный клюв. — Ne pleure pas malade! Je t'entends jusqu'à Saint Michel! — Je ne peux pas tracer une ligne droite à cause de toi! La maison tremble! Mes oreilles sont tombantes! Éteignez-le immédiatement Парижане громко спорили, сопровождая крики активной жестикуляцией рук, словно хотели этим самым наложить на другого проклятие. Ксавье смотрел на эту ситуацию спокойно, даже слишком — сразу было понятно, что подобные стычки происходили на регулярной основе. В этот момент, Аддамс заметила движение слева. Другая дверь открылась, из неё выглянул симпатичный юноша с развитой мускулатурой — подобный обзор прекрасно предоставляла обтягивающая футболка. А эти двое всё продолжали. До того момента, пока Ксавье не крикнул. — Hé! Calmez-vous tous les deux. Плечи Уэнсдей вздрагивают. Она никогда не слышала, что Ксавье говорит по-французски. Даже не предполагала, что он может знать другие языки. Хочется ещё раз его услышать. Ощутить на своей коже, как он произносит звук р, не заглатывая его. Хочется ощутить, как изгибаются его губы, когда он говорит слово Amour. Как ночью, на кухне говорит шёпотом. Или в постели. Аддамс вытаскивает себя из порочных дебрей. Мысленно приказывая своим щекам остыть. Парень и девушка тут же перевели своё внимание на зрителей. — Ксавье, скажи ему что-нибудь! — уже более спокойно, отозвалась темнокожая на английском. — Асад, пожалуйста, убавь немного звук. — Без проблем, — кивнул парень. — Вот, так нужно просить, а не орать на всю улицу! — Асад скрылся за дверью, делая музыку тише. — Дааа. Я отлучился на полчасика, как тут уже дурдом. — Протяжно, лениво вздохнул Торп. — Без дурдома здесь ничего не работает, — отозвался голос парня, что всё это время стоял в дверном проёме, оперевшись на него плечом. Кудрявый парень, с удивительно чистыми светлыми глазами. Где-то мы это уже видели. — Мы, кстати, не знакомы. Натаниэль, большинство называют меня просто Натан, — он протягивает руку ясновидящей. Угольные глаза мельком глянули на Торпа. Ксавье смотрит на протянутую руку. Испепеляюще. Словно, ещё секунда и она загорится. — Уэнсдей Аддамс. — Говорит девушка, протягивая руку в ответ. Но вместо того, чтобы привычно пожать, Натаниэль наклоняется и целует тыльную сторону ладони. Писательница, кажется, сама ощутила, как горит лес внутри зелёных глаз. Как её кожа сжигается слой за слоем, под его пристальным взглядом. Ещё никогда пытка не была настолько приятной. С учётом того, что ещё утром она подумывала устроить революцию — лишь бы он просто посмотрел на нее, через экран телевизора. Дева чувствует себя, словно в Эдемском саду. Она поедает этот спелый, сладкий, сочный и, до боли в костях, желанный запретный плод. — А я Лана. Приятно, наконец-то, с тобой познакомиться. Ксавьер столько о тебе рассказывал, но наотрез отказался приводить. — Жизнерадостно щебетала девушка, словно это не она несколько минут назад готова была рвать и метать, параллельно выцарапывая кому-то глаза. Кого-то она напоминает. — Мы уже подумали, что тебя и вовсе нет. И ты лишь больная фантазия Торпа, — снова отозвался Натан. — На словах есть, а на деле… — То же самое можно сказать и о нём. Пропал на 3 дня — ни слуху, ни духу. — Ясновидящая драматично посмотрела на Ксавье, запрокинула голову, заглядывая в лицо юноши. Он был жестокий. Черты лица обострились, пухлые губы сжаты в тонкую линию, глаза смотрят с прищуром. Выглядит, как дикое животное. Но, когда в его лес просочилась её тьма, он стал мягче.***
Оказалось, что это место не заброшенный дом, на последнем этаже которого расположились не привычные наркоманы, а всего лишь художники. Хотя, одно другое не исключает. Это Арт-мастерская, в которой не только создают искусство, но и живут около 30 человек. Но, в основном, конечно же — уже знакомая нам ранее троица. Понятное дело, что и само здание попало под влияние своих жителей. Здесь создают, продают и выставляют на обзор свои работы. И всё это — в 10 минутах от Лувра. Как сказали парижане, примерно через 20 минут они будут обедать и, разумеется, заботливо пригласили Аддамс. А тем временем, девушка бродила по комнатам, рассматривая инсталляции, разрисованные скульптуры, картины склеенные из мусора — всё это казалось чуждым, слишком странным и сложным для её восприятия. Но, что ещё страннее — это то, что через несколько дней большинство из этих творений будут распроданы, если, конечно, доверять словам художников. Хотя, если учитывать, что им нет и 25-ти, они живут здесь втроём, снимают весь дом и умудряются покупать ещё какие-то элементы роскоши, по типу красок — то волей-неволей, начинаешь верить. Ботинки стучат глухо, Уэнсдей осматривает очередную полностью заполненную комнату, в этот момент замирает. На противоположной стороне, вместо привычно увешенной вдоль и поперёк изображениями — стена, на которой висят всего четыре картины. Они одного размера. Холсты одинаково отвратительного качества, на углах потрескавшаяся краска, облезлые нитки, лопнутые мазки краски. — Эти были первые. Уэнсдей не вздрагивает, лишь зыркает чернильными глазами на дверной проём. Лана стоит, спрятав руки за спиной. Она смело делает шаги вперёд, чиркая подошвой кед. — Года четыре назад, мы тогда только начали, насобирали деньги на самые дешёвые холсты, купили в детском магазине карандаши, краску, мелки и принялись творить — результат на лицо. Ясновидящая молчит, продолжает рассматривать картины, абсолютно разные, но у них прослеживается общие черты. Одинаково дешевые материалы. — Сможешь угадать, какая Ксавье? Чёрные глаза внимательно вглядывались в каждое изображение. На одной: французское здание, нарисованное акварелью и чёрной ручкой, довольно правдоподобно, но неаккуратно. На второй изображён силуэт, женский — аккуратные штрихи, сделанные пастелью. Так и хочется размазать. На третьей: птица, детально разрисованная, с чётками линиями и акцентом на изумрудном глазе, что словно смотрит прямо в тебя. А на последней картине изображено большое тёмное здание в стиле готики. Чёрные глаза внимательно вглядывались в каждую из картин. Анализировали, словно под микроскопом. Уэнсдей сделала глубокий вдох, затем — выдох. — Эта…***
Аддамс сидела за столом, задумчиво смотря в окно. Такое чувство, что вся усталость мира упала на плечи, даже дышать было сложно. Плевать, что происходит на улице, ее абсолютно не волнует постоянный шум, что стоит на кухне, она не вслушивается в разговоры художников, гремящие тарелки и морозный воздух. А ещё, она не обращает внимания на высокую фигуру Ксавье, что стоит у прохода и смотрит на неё, вернее — пожирает взглядом. Зелёные глаза цепляются за бледные руки, покрытые гусиной кожей. Он прикусывает губу и зажимает руки, сдерживается, утихомиривая в себе желание пойти за пледом. Вместо этого Торп решил развернуться и уйти в другую комнату, хотя хотелось — на другой край земли. Пространство вокруг пропитано запахом свежего хлеба и цветов. Солнце медленно заходит за горизонт, проникая через открытое окно в кухню, отражаясь на мозаичной плитке, падая пятнами на деревянный стол, даруя последнее тепло. Шум не утихал, даже, когда все сели за стол. Художники разговаривали, чисто на английском, при этом не забывая по-французски жестикулировать. В основном разговаривали Лана и Натан. Асад помалкивал и лишь время от времени вставлял слово. Этим он понравился Уэнсдей. После того, как Аддамс наотрез отказалась пить, в комнату зашёл Ксавье и, разумеется, первым его заметила именно она. Как только парижане заметили своего американского друга, за столом стало в разы громче. — Ты чего так долго? Мы уже думали, ты не придёшь. — Возмутилась Лана, накладывая в тарелку Ксавье побольше буланжер . — Или то, что ты решил оставить нас наедине с Уэнсдей. — Усмехнулся Натаниэль. — Какого, однако, ты плохого обо мне мнения. — Слегка наигранно произнес художник, делая неспешный глоток алкоголя. Взгляд зацепился за чёрные глаза девы. Всего секунду в комнате царствовала тишина. Пока двое изгоев продолжали гляделки. Где ни один не хотел уступать другому. — К слову. Наступил знаменательный момент, — задорно начала Лана. — Уэнсдей отгадала твою картину. На лицах французов отобразилось яркое удивление, словно это было каким-то знаменательным событием, по типу падение Пизанской башни или ещё чего поинтереснее. Что действительно заинтересовало ясновидящую, так это — изменение эмоций Торпа. Словно черты лица смягчились, буквально. Но это казалось миражем в пустыне, когда их взгляды снова соприкоснулись — режущая до крови острота вернулась. — Поздравляю, — Натаниэль поднял бокал, словно собирается сделать тост, — Ты первая, в частности, из подружек Ксавье, кто отгадал его картину. — А затем парень выпил всё содержимое залпом. — Нат! — возмущённо воскликнул Асад, смотря на Ната через стол. — Я не подружка, — размеренно спокойно ответила писательница, смотря прямо в глаза Натаниэлю. — Мы путешествуем вместе — ни больше, ни меньше. Ей не нужно было смотреть — она и без того чувствовала на себе его взгляд. Словно тысячи ножей летят в её сторону. Летят протыкать её кожу до крови. Как солнечные ожоги — стоит прикоснуться, как тупая боль сжигает. Дальше обед проходил спокойнее. Хотя, это было относительно. Французы пылко рассказывали о том, как познакомились, как сначала арендовали, а затем и купили дом. Чем больше алкоголя попадало в их кровь, тем ярче становились детали. Признаться честно, Уэнсдей не особо волновало, о чём они говорят. Ей просто нравилось, время от времени, поглядывать на Ксавье и замечать редкую полуулыбку. А тем временем, в голове ветер из тысячи мыслей. Неизвестное, странное послевкусие — оно процветает мхом где-то в районе шеи. Паршивая эмоция, так называемая «неловкость». Не то, чтобы Уэнсдей хоть когда-нибудь волновало общественное мнение. Она всегда знала, что люди, в лучшем случае, воспринимают её, как «необычную». Просто… Становится горько от одной мысли, что будь Ксавье прежним — такого чувства бы не было. Он бы сгладил углы, ярко улыбаясь и в его глазах цвела бы весна, при одном мимолётном соприкосновении взглядов. В горле не было бы этой тошноты, а на душе не было бы так тошно. — Пойдём со мной, — голос парня прозвучал слишком ярко, слишком резко и слишком… слишком. Угольные глаза моментально сосредоточились на улыбчивом лице Натаниэля. — Что? — Ты ведь заинтересовалась этим местом. Хочу показать тебе свои работы, разумеется, если ты того хочешь, — художник ласково улыбнулся, сделав глоток вина. Пока она с бесчувственным выражением лица смотрела ему прямо в душу. Хотя, кажется, его это совсем не смущало. — На самом деле, у меня есть скрытый мотив, — уже шёпотом сказал Нат. Бровь Аддамс изогнулась. — Мне страшно любопытно посмотреть на выражение лица Торпа. Интересно, какая же у него будет реакция, если ты сейчас со мной уйдёшь? Хитрый лис, он словно прочитал по выражению лица её дальнейший ответ, потому резко поднялся. Тем самым привлёк внимание компании. Нат молча вышел из-за стола. Аддамс последовала за ним. Чёрные глаза цепляются за острое очертание, зелёные очи сжигают на месте, даже без керосина. Каждый миллиметр ее кожи ощущал, как огонь распространился по всему телу. Уголок фиолетовых губ дёрнулся.***
Мастерская Натаниэляя оказалась более «пустой», чем другие. Стены белые, без единого пятнышка краски. Хотя, судя по холстам и картинам, Нат активно работал с красками. Преимущественно с акрилом и масляными. — Добро пожаловать, моё скромное место обитание. — Судя по твоим картинам, не такое уж и «скромное», — сказала Уэнсдей, взглядом рассмотрев картины перед собой. На холстах изображены людские, обнаженные тела — преимущественно женские, молодые, с идеальными параметрами и в весьма провокационных позах. — Какой творец, такое и творение, — пожал плечами парень. Кажется, его совершенно не смутила реакция Аддамс. Художник свободным шагом прошёл по мастерской. — В своё оправдание, могу сказать, что в этом есть и заслуга Ксавье. — То есть? Нат снял с вешалки фартук и, не спеша, принялся его надевать. Его издевательски красивое лицо оставалось всё таким же спокойным, даже когда Уэнсдей сложила руки перед собой и нахмурила лоб, испепеляя его тёмным взглядом. — Знаешь. Раньше он был другим. Приезжал только на летние каникулы, но дебоширил так, что адреналина хватало на весь год. — Ближе к теме, — в голосе Уэнсдей читалась сталь. Ещё немного и ножка мольберта станет холодным оружием. А Натаниэль этим, кажется, только наслаждался. Он сделал два шага к Аддамс так, чтобы они могли услышать шёпот друг друга. — Утром каждой среды, Торп приводил новую девушку. Они закрывались в его мастерской и проводили там часы. Выходили только на обед или вечером, если мы всей компанией куда-то шли. Художник снова отошёл от писательницы, развернулся к ней спиной, начиная копошиться в чём-то. Кажется, даже если бы он сейчас собирал гильотину, ясновидящей было бы всё равно. Уэнсдей смотрела в одну точку, пытаясь проглотить ком и остановить землетрясение в голове. — При чём здесь твои картины? — в отличие от её внутреннего состояния, голос по-прежнему оставался ровным. Как под линейку. — А, это. Видишь ли, все они были абсолютно разные, начиная от внешности и заканчивая предпочтениями в еде. Но у всех была одна общая черта. Натаниэль медленно повернулся к деве, в руках он держал карандаш и канцелярский нож. Медленно и аккуратно затачивал карандаш, оставляя больше грифель, чем само дерево. Натан снова поднял взор на чёрно-белую деву. — Они очень легко соглашались раздеться. Аддамс слышит, как земная кора трещит по швам, отламывается, крошится, как сухарь. Ком не проглотишь, а в ушах звон. Тысячи мыслей крутятся, кувалдой бьют по нервам, бесятся в голове. Девушка была настолько поглощена внутренними ощущениями, что не заметила, как художник подошёл к ней совсем близко. Она успела только поднять взгляд, как Нат спросил: — Что насчёт тебя? Тоже разденешься? Она смотрит на него с таким выражением лица, словно он неожиданно заговорил на другом, инопланетном языке и до неё не дошёл смысл. Дошло только в тот момент, когда дверь в мастерской открылась настежь. Ксавье стоял в дверном проёме, Уэнсдей не вглядывалась в его лицо, не пыталась разглядеть сквозь тёмную пелену бушующий зелёный лес. Она ничего не сказала, даже не ответила на провокацию Натаниэля, просто ушла. Он вслушивается — тяжёлые шаги отдаляются, а потом и вовсе исчезают. — Что ты сделал? — Ничего такого. — Истерически усмехнулся художник. — Я спрошу ещё раз, — он двигался медленно и плавно, настолько, что один раз моргнёшь и вот — он уже стоит перед тобой. Возвышается, смотрит исподлобья, заполняя всё пространство собой. — Что ты ей сказал? — Чего ты так взбесился? — усмехнулся Нат, делая шаг назад, кладя на табуретку карандаш и канцелярский нож. — Раньше тебя не волновало, что я говорил твоим… — Не сравнивай. — Прошипел Торп, снова оказавшись слишком близко. Расстояние между их лицами было минимальным. Зелёный лес горит, сосновые деревья падают, валятся друг на друга. Огонь уничтожает всё на своём пути. — Если ты ещё раз выкинешь что-нибудь подобное… — Что? Что ты сделаешь? В эту секунду, выражение лица Ксавье стало пустым, словно маска. — Я убью тебя. Натаниэль хотел взорваться от смеха, но в это мгновение почувствовал резкую боль. Он посмотрел на свою руку, мирно лежавшую на табуретке. Ладонь Торпа крепко держала канцелярский нож, вонзая его в деревянную поверхность, прямо между пальцами Ната. Натан отдернул руку. Он глядел на дрожащую ладонь и тонкую струю крови, стекающую вниз, между пальцами. — В следующий раз ударю сюда. — Тихо прошептал Ксавье, ткнув пальцем в побледневшую щеку друга. Не отводя взгляд, Торп сделал шаг назад, а потом и вышел из мастерской. А канцелярский нож всё торчал в табурете.***
Крупные капли стекают с серых крыш, падают на землю, разбиваются об каменные дорожки. Подошва ботинок медленно ступает, останавливается прямо в большой луже. Чёрные глаза опускают свой взгляд — Аддамс смотрит в своё грязное, неразборчивое отражение и всем нутром ощущает, как нежная губа начинает дрожать. — Жалкая. — Шепчут пурпурные губы. — Уберись оттуда. Ноги промокнут. — Звучит голос за спиной писательницы. Она стоит на месте, не оглядывается, но поднимает голову, рассматривая перед собой живую улицу. — Это не твоя забота, — глухо отвечает ясновидящая. Замечает перемещение высокой фигуры. Подол синего пальто тихо развивался от притока воздуха, что появлялся от проезжающих мимо машин. — Верно, не моя. Ты права, как и всегда. — Не всегда, — прошептала Уэнсдей. — Сам знаешь. Она на него совсем не смотрела, потому не смогла увидеть, как на лице Ксавье промелькнула ухмылка. Воздух пропитан дождём, сыростью и запахом желтения листвы. Вот бы это мгновение длилось вечно… — Предупреждаю сразу, чтобы ты потом не отлавливала меня на лестничной площадке, — теперь она смотрит прямо на него, прямо в глаза. В какой момент это стало невыносимо сложно? — Я иду гулять с друзьями. — Я хочу… — Нет! Ты не пойдёшь со мной. — Голос Ксавье подобен наточенному ножу — он отрезал её слова. — Почему? — из-под чёрной чёлки виднелись слегка нахмуренные брови. — Потому, что это мои друзья. И я не хочу, чтобы они весь вечер крутились вокруг тебя, — Ксавье спрятал руки в карманы и пробубнил под нос. — В особенности одна конкретная личность. — А если бы я была одной из твоих подружек — ты бы взял? — Что? — Ты слышал, — её голос пропитан холодом, она смотрит на него исподлобья. Она, как зверек. Маленький, внешне безобидный, но стоит только на секунду расслабить бдительность, как она вонзится своими клыками тебе в кожу, пуская свой яд в кровь. С Ксавье это тоже произошло, только, вместо того чтобы распространиться по всему телу, яд проник в сердце и отравил его. — Не лезь ни в своё дело, Аддамс. — Почему ты это делаешь? Почему, как только мы сюда приехали, ты начал себя так вести? — она хрипит, в её глазах бушует гром и молния. — Ответь. — Не обязан. Не обязан говорить: ни о причине своих действий, ни о своих мыслях, ни о своем прошлом. Ничего. — Ксавье сделал медленный шаг вперёд, ступая в лужу и нависая над Уэнсдей. Она чувствует себя некомфортно, незащищённой, но, что в тысячу раз хуже. Слабой. — Мы ведь просто путешествуем вместе — ни больше, ни меньше. — Прошептал Торп, нагнувшись прямо к уху Аддамс. Он сделал шаг назад. Дверь отворилась прежде, чем Уэнсдей успела промолвить и слово. Художники громко смеялись, по одному выходя на улицу. Лана тут же обратила внимание на изгоев. — Ребята! Мы идём в Le Caveau! — воскликнула француженка и парни подхватили её крик. — Вы с нами?! — Да, — голос Торпа спокойный. Звучал слишком контрастно, словно снег в пустыне, — Но Уэнсдей сказала, что устала и хочет отдохнуть. Пухлые губы растянулись в улыбке, и он посмотрел прямо в чёрную пучину ее глаз. — Тебя проводить или сама? — усмехнулся парень. Это не он. Это не тот Ксавье. Не тот юноша, что улыбался, стоило только её миниатюрному силуэту появиться в поле зрения. Не тот, что рисовал её изображения на картинах, измазываясь чёрной пастелью. Её Ксавье не обижал, всегда был рядом, даже когда не просили. Это не он, она просто не хочет в это верить. Чувствует себя так, словно солнце погасло, оставляя после себя лишь тьму — холодную, тёмную, бесконечно глубокую и бесконечно одинокую. — Сама. Хорошего вечера. — Сказала Аддамс, развернулась на 180 и ушла. Убеждая мозг, что ощущение на себе до боли знакомого взгляда ей просто чудится. Торп стоял на месте до последнего. Пока чёрно-белый силуэт не исчез из поля зрения окончательно. Он проглотил чувство разочарования в самом себе. Заткнул рот голосу, что кричал внутри, прося остановиться и ушёл к друзьям.***
Дома с серыми крышами давят. В одно мгновение кажется, что из каждого балкона, из каждого окна на неё смотрят, тысячу глаз прожигают взглядом, насмехаясь. А через секунду её одолевает бесконечное одиночество, словно она последний человек в мире. Вот только Аддамс этому совсем не рада. Какой смысл писать книги, если их никто не прочитает? Какой смысл презирать человечество, если его нет? Какой смысл иметь чувства, если их так легко задеть? Впервые в своей жизни Уэнсдей Аддамс опустила глаза. Она не смотрит в лица прохожих, не ищет в них осуждение или непонимание. Чувствует себя мёртвой — не спокойным духом, что бродит по земле, продолжая страдать и после загробной жизни. Фигура писательницы выходит из бесконечного лабиринта семиэтажных домов. Перед ней: арочный мост, вдоль улицы посажены деревья с идеально обстриженными ветвями в форме квадрата, давние уличные фонари, что через несколько часов снова загорятся, а через несколько минут под мостом будет проплывать пароход. Настоящая идея, в которую Уэнсдей не вписывается. Хотя, навряд ли, найдётся место к которому она была бы под стать. Ясновидящая переходит мост и снова перед ней, вдоль улицы, всё такие же светлые дома. Уэнсдей не знает куда её приведут ноги, она просто идёт, идёт и идёт, параллельно занимаясь самобичеванием и размышлениями. В какой же момент она допустила ошибку? В какой момент её панцирь, под названием «хладнокровие», дал трещину? Дева замирает, стоит лишь ощутить вибрацию в кармане. Писательница достаёт телефон и включает впервые за вечер. Ведьма Не удалось убийство? Угольные брови нахмурились. Указательным пальцем девушка не спеша напечатала:что?
Я не права? Значит расследование зашло в тупик?О чем ты говоришь?
Просто ты так уныло передвигаешься. Вот мне и интересно. Что такого могло случиться с нашей готической принцессой?) Брови нахмурились сильнее. Аддамс подняла голову и глазами принялась сканировать улицу. Вот река Сена, мост, пароход, велосипедисты. Снова вибрация. Справа) Ясновидящая посмотрела направо. Передний дом такой же, как и все остальные. На первом этаже — кафе с тёмно-зелёным навесом и со столиками на улице. Единственным посетителем, что сидел за этим столиками была таинственная фигура, одетая в чёрный брючный костюм с белой рубашкой, красными кожаными перчатками и солнцезащитными очками. — Bonjour, Mercredi — улыбнулась девушка, снимая очки. — Ведьма.***
Тихая игра саксофона обволакивала каменные стены, витражная лампа медленно крутилась вокруг своей оси, то и дело ослепляя своими разноцветными лучами. В этот день в баре было куда более многолюдно, чем обычно. Причём молодых людей было больше всего, что вдвойне странно. Le Caveau de la Huchette — джазовый клуб, основанный после войны, хотя само помещение было возведено ещё в XVI веке и представляло собой подобие катакомб, с кожаными креслами и деревянным полом. Они сидят на их любимом месте — угловой стол, подальше от сцены и танц-пола. Официант принес очередной поднос напитков. Долго не думая, Ксавье берёт свой бокал и залпом выпивает половину. — Это какой по счёту у тебя? — изогнув бровь, спросил Асад. — Третий. — Ответил Торп. — Пятый, — возразила Лана, убирая телефон в карман, — Если ты думаешь опустошить всю Францию от запасов вина, то спешу тебя расстроить — даже немцам это не удалось. Ну, а если думаешь, что алкоголь остановит нас от расспроса — то ты глубоко ошибаешься, Шпала. — Лана, что они тебе подмешивают? — спросил Асад, рассматривая стакан девушки. — За все эти годы, никогда не слышал от тебя таких сложных речевых конструкций. Так ведь, Шпала? Ксавье выдохнул и закатил глаза на старое прозвище. — Не дразните его. В последнее время он стал слишком вспыльчивым, — сказал Натаниэль только что вернувшийся с танц-пола. — С чего бы это? Ксавье, у тебя месячные? — усмехается Лана. — У меня климакс. — Шипит художник, отбирая у Асада стакан и выпивая добрую долю. — И вправду, не в духе. Вот только, в чём причина? — Перестань прикидываться дурой, у тебя не получается, — сказал Асад. — Как ты меня назвал?! — крикнула девушка, уже настраиваясь на очередной словесный поединок, а, возможно, и не только словесный. — Я сказал: не притворяйся. Я не сказал, что ты дура. — Ты только что это сделал! — Успокойтесь оба. Ксавье только и ждёт, чтобы вы отвлеклись от темы. — Усмехнулся Нат, за что получил многозначительный взгляд от художника. В один момент, спокойная джазовая музыка сменилась на резкий танцевальный ритм. В клубе стало значительно живее, по крайней мере, на танцполе туши людей начали двигаться активнее и резче. Сюда бы холодное освещение, побольше ледяных глыб — и будет точная копия Вороньего бала, когда ОНА только появилась в Академии. Тогда она пришла с ублюдком Тайлером. Бесит. До сих пор. — Ладно, давай начистоту, Торп. Кто она? — Кто она? — не особо заинтересовано, переспросил юноша. — Девушка, с которой пришёл. Кто она? — Она моя. — Твоя что? — Она моя. — Да перестань ты издеваться! — прыснула Лана, наморщив лоб. В то время, как выражение лица Ксавье оставалось всё таким же спокойным. — У вас роман? — усмехнулся Натан, изогнув бровь. — Да. «Война и мир» называется. — Юноша прикрыл глаза, а затем сделал ещё один глоток. — Ну, да хватит. Давайте лучше повеселимся на славу, не каждый день так собираемся.***
За окном снова начался дождь, буквально ливень, но несмотря на прохладу снаружи, в ресторане было приятно: тёплое освещение, имитирующие кирпич стены и, что не менее важно, минимальное количество людей. Их столик был расположен около окна. Аддамс без особого интереса наблюдала, как дождевые капли стекают по стеклу, пока неожиданная гостья наслаждалась местной кухней. — Чтобы кто не говорил про французов и их любовь к лягушкам, а все равно — божественно вкусно. — Бархатно шептала девушка, отлипая губами от бокала шампанского. Лёгким движением пальцев, она покрутила шампанское в фужере, наблюдая, как волшебным образом напиток снова заполнял весь бокал доверху. — Я думала, тебе запретили использовать магию вне Академии, — с привычным хладнокровием сказала Аддамс, но при этом расслабила осанку. — У меня были привилегии, сама знаешь, кто мне их предоставил. — Ведьма улыбнулась и на её щеке выступила ямочка. — К тому же, правила работали для учеников. Ну, а теперь — полная свобода действий. Чёрные глаза цеплялись за её движения: как падают русые кудри на лицо и плечи, как серые глаза ловят на себе заинтересованные взгляды молодых людей и как бледные пальцы с длинными, заострёнными ногтями плавно проводят по столовому ножу, плавно берут его в руку, а затем резко отрезают им мясо и, с особым наслаждением, смакуют блюдо. — Марина, — серые очи впились в силуэт Аддамс — Как ты меня нашла? Ведьма всё так же плавно отложила столовые приборы, сосредотачивая своё внимание на чёрно-белой деве. — Думаешь, я за тобой следила? — Это далеко не самое худшее, что ты делала. — Какого, однако, ты хорошего обо мне мнения. — Я думаю рационально. — Скорее категорично. — Нежно усмехнулась Марина. — Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понимать. Если бы я и вправду хотела за тобой следить — ты бы заметила меня ещё в первую минуту. Так что нет, это просто судьба. Девушка подмигнула. Прежде, чем Уэнсдей успела что-нибудь ответить, к ним подошёл официант с новой порцией местной кухни. — Merci — промурчала ведьма, игриво улыбнувшись официанту. — Допустим, ты и в правду здесь оказалась случайно… — В мире ничего не бывает случайного, Уэнсдей. Так или иначе, всех нас связывает красная нить судьбы. — Суть не меняется, — с давлением в голосе, отрезала Аддамс. — Мало того, что почти каждый день строчишь односложные предложения с поводом и без, так ещё — решила на другом континенте меня достать. В чём причина? — Во-первых, — облокотившись на стол, Марина выставила указательный палец вверх, — Это ты мне первая написала. Во-вторых, — она выставила и средний палец вверх. — Мне интересно, как продвигается путешествие. К слову, где Ксавье? Глаза цвета тьмы смотрели на ведьму. Уэнсдей на секунду поджала губу и отвела взгляд. С лица Марины сползла улыбка.***
Громкая музыка ударяется об стены, пёстрые узоры летают из одного угла в другой. Какой это по счёту стакан? Да чёрт его знает! Настроение прекрасное. Хочется шутить, смеяться и подойти к той девушке на танцполе, что уже 10 минут прожигает его взглядом. Но, уже через секунду, настроение меняется на диаметрально противоположное. Зачем я существую? Почему я здесь? Почему трачу время на столь бессмысленные вещи? Интересно, где она сейчас? О чём думает? Чем занимается? Он отгоняет от себя нежелательные мысли, в оборот летит ещё один стакан и Торп, прочувствовав ритм песни, сливается с толпой. Это всё не его слова. Это голос того, кто сидит внутри, под надёжными замками, бетонными стенами и напускной холодностью. Ксавье рвётся наружу каждый раз, когда слышит её голос; каждый раз, когда чувствует на себе её чёрные глаза; каждый раз, когда кожа пропитывается её ароматом. Он рыдает и кричит каждый раз, когда с уст слетает очередная колкость, оскорбление и упрёк в её сторону. Торп тушит этот голос в очередном стакане. Оглушает, заставляет забыться. Сухие губы растягиваются в широкой улыбке. Ноги сами, не спеша, ведут на танцпол. Воздух воняет приторно сладкими духами, перемешанный с запахом алкашки и дешёвых фруктовых ароматизаторов. Десятки голосов, десятки тел, двигающихся неравномерно, безжизненно, по-кукольному. — Salut, beauté — проговаривает Торп, заглушая музыку одним только своим присутствием. Уголки губ тянутся шире, стоило ему лишь услышать тихий, игривый смешок незнакомки. — Tu as un très bel accent. — Говорит девушка, еле шевеля губами, из-за широкой улыбки. — Juste un accent? Ou peut-être autre chose? — шепчет художник, наклоняя голову. — Non, pas seulement. — всё так же улыбаясь, незнакомка опускает пьяный взгляд чуть ниже. — Les lèvres sont jolies aussi — Ils ont bon goût aussi. Постепенно, пьяная пелена перестаёт душить голос внутри сознания, что кричит и ревёт.***
— Я не ффижу пфоблемы. — Ты сначала пережуй, а потом говори, — скрестив руки на груди, строго проговорила Аддамс. — Господи, это просто Божественно! Я готова отдаться тому, кто это приготовил! — А если поваром была женщина? — Ради такого тартара не грех и ориентацию поменять! Но я отошла от темы, — Марина отложила столовые приборы. Её глаза цвета заостренного ножа взглянули на собеседницу. Ведьма смотрит долго и внимательно, словно читает тебя, как открытую книгу. Так было всегда, даже до того, как она стала ведьмой. — Я не вижу проблемы. Мы уже не школьники, которых будут отчитывать, если мы тайно проберёмся в мужской корпус или спишем контрольную. — Ты пробиралась в комнаты парней? — Нууу, разные ситуации бывали, но, не суть. Не сбивай меня с мысли! — ведьма недовольно нахмурила брови. За окном дождь — лило, как из ведра. Пробегавшие мимо прохожие прятались под зонтами, сумками, книгами — всем, что под руку попадётся. Солнце спряталось за тусклыми облаками. Атмосфера пропитана какой-то странной дрожью и зябкостью, и тем временем, пока Уэнсдей наслаждалась гнетущей погодой и видом парижской улицы, им принесли десерт. Фирменный французский крем-брюле. — Ксавье. Чернильные глаза снова вернулись к ведьме. — Волен делать все, что он хочет. Пока это не нарушает ваш контракт и твои личные границы. То, что он делает, с кем и как проводит время — тебя касаться не должно, поскольку вас связывает только совместное обучение и договор. Соответственно и причина, почему он так резко поменял своё отношение к тебе, тоже тебя волновать не должна. Марина задумчиво накручивала локон на палец, наблюдая, как из свежеприготовленного чая струится пар. Над столом повисла тишина. Уэнсдей смотрит на собеседницу, пальцами сжимая ткань штанов. В одно мгновение, ведьма словно просыпается от транса, берёт в руку чайную ложечку. — Однако, ситуация кардинально меняется, если у тебя к нему есть чувства. Девушка резко ударила ложечкой по карамельной скорлупе, а Аддамс ощутила, словно это только что треснуло её хладнокровие. Уэнсдей прилипла взглядом в облик ведьмы, пока девушка прокусывала карамельную плёнку, облизывая засахаренные губы. — Котенок, расслабь лицевые мышцы. Ты пугаешь микробов. — Ты ошибаешься. — Извини, конечно, но твой любящий взгляд может развить, максимум, Ботулизм . — Я не люблю Ксавье. — Напрягая челюсть до скрипа, прошипела Аддамс. В эту же секунду, она успела пожалеть о сказанном. Серые глаза взглянули на миниатюрный силуэт. Движения ведьмы стали плавными, словно хищник, что в любую секунду может сделать рывок и наброситься на свою жертву. — Я не говорила, что ты его любишь, — Марина упирается локтями в стол и складывает пальцы под подбородок, — Чувства бывают разные: ненависть, злость, страсть… А, что ещё хуже — человеческий эмоциональный спектр не ограничивается одной эмоцией. Как, например: злость и боль, страх и гнев. — Меня сейчас тошнит. — Нахмурилась Уэнсдей. — Тошноту тоже часто сопровождают эмоции. Особенно, когда они сильные. — Замолчи. — А ещё хуже, когда эмоции противоречивые. К примеру: любовь-ненависть. Не зря же говорят, что от ненависти до любви — один шаг и наоборот. Впрочем, ты об этом и без меня знаешь. — Да когда же ты уже заткнёшься?! Мне не интересно! Я ничего не чувствую! Мне плевать! Чёрные очи были затянуты пеленой ярости. Литосферные плиты ходили ходуном, вулканы извергались, а моря бушевали. Но всякая злость растворилась в воздухе мигом, как только Уэнсдей заметила и осознала, что всё это время Марина наблюдала за ней, не моргая — она оставалась всё в таком же расслабленном положении, абсолютно спокойной. Только ямочка на щеке снова проявилась. — По тебе прям видно. Сама безэмоциональность. — Прошептала ведьма, с наслаждением в голосе. Брови писательницы взлетают вверх, кончики пальцев мелко подрагивают, дыхание сбито. Её бросает и в жар, и в холод. Она в ступоре, мозг отказывается функционировать. Ясновидящая не замечает, как ведьма подзывает официанта, платит за них обеих, а затем поднимается из-за стола, параллельно накидывая пальто на плечи. — До встречи, котёнок, передавай Ксавье привет. Пиши, если тебе понадобится горькая правда. Ритмичный стук подошвы мартинсов, звук колокольчиков, порыв дождливого воздуха и медленно уходящий силуэт с красным зонтом.***
Квартира наполнена тьмой и только свет уличных фонарей ровными полосами освещает комнату. Уэнсдей не спешит включать свет. Шаги уставшие, вялые. Иной раз было сложно открыть глаза, когда моргаешь, что уж тут говорить про писательский час. Сегодня выходной. Впервые за 3 года. Аддамс не понимала, зачем люди пьют алкоголь, тем более в таком большом количестве, что забывают вчерашнюю ночь? Она искренне считала, что на такое способны лишь идиоты и люди, убегающие от правды — жестокой и конкретной. Но, так как она точно не дура, вывод напрашивался очевидный. Поморщившись от резкого света лампочки в холодильнике, писательница достаёт шампанское, заменив штопор на танто . Особенность Парижа в том, что где бы ты не находился — ты всегда увидишь Эйфелеву башню. Главное — это подобрать лучший ракурс. Зайдя в одну из самых дальних комнат, Аддамс уселась на подоконник, забравшись на него с ногами. Мгновение и самая узнаваемая архитектурная достопримечательность мира загорается тысячами ярких огней. Она горит, как праздничная ёлка, словно звёздное небо. Прямо настоящая пытка светом. Сказать точно, сколько прошло времени нельзя. В какой-то момент Уэнсдей стало невыносимо весело и это было знаком, что пора закругляться. Медленно ступая голыми стопами по холодному полу, Уэнсдей на ходу начала распускать волосы. Когда руки потянулись ко второй косе, взгляд зацепился за яркое пятно. Красная резинка, его резинка. Да твою же… Дева легла в кровать и полностью спряталась под одеяло, в надежде, что так она быстрее заснёт и этот бесконечно долгий день, наконец-то, закончится. Объятия Морфея практически приняли её, Уэнсдей уже чувствовала, как тело освобождается. Но всякая сонливость выветрилась тут же, как только до сознания начали доноситься странные звуки, неразборчивое трещание и скрипы. И это не тараканы в её голове. Аддамс скидывает одеяло и, кажется, встаёт на лёд — настолько в комнате было прохладно. Взяв танто, что около часа назад служил штопором, ясновидящая медленно двинулась к входной двери. Ступала неспешно и тихо, пробиралась практически на носках. Секунда. Дверь открывается. Высокая фигура, буквально, заваливается в квартиру. Пора начать закрывать дверь. Полустоя, полулёжа, силуэт покачивается из стороны в сторону, словно трава на ветру. Он упирается рукой в стену, сильно сгорбившись, позволяя выпавшим из пучка волосам упасть на лицо, прикрывая его бесстыдные стеклянные глаза. — Уэнсдей, — голос его сипкий и невнятный. — Что. Что ты здесь делаешь? — Хотела тебя спросить. — Аддамс убирает нож на тумбу, но достаточно близко, чтобы его резко схватить. — Почему ты в моей квартире? Гааа, — из пухлых губ вырывается звук удивления, вперемешку с истерикой, — Так это не моя квартира. — Твои экстрасенсорные способности с каждым днём становятся всё лучше. — Нахмурив брови, девушка сложила руки на груди, смело заглядывая в лицо художника. Хотя ещё несколько часов назад, только и могла, что смотреть под ноги, когда он рядом. — То есть, мы не в моей квартире? — Нет, не в твоей. — А что мы делаем в чужой квартире? — Ксавье, сколько ты выпил? — Чёрные глаза бегают по покачивающемуся телу Торпа. Верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, развязанный шарф болтается, так и норовит упасть, а сам Ксавье продолжает опираться руками в стену. — Ты такая красивая. — Шепчет одними губами, заглядывая в лицо ясновидящей. Длинные пальцы тянутся к её лицу, самыми холодными кончиками поглаживая щёки, мелкие веснушки, очертания скул. Кожа посылает импульсы. Хочется сделать шаг назад или убрать руки, но мозг отключается. Отказывается работать, когда чернильные глаза встречаются с его. Снова лес, он снова цветёт, он снова знаком ей — хочется заныть от желания погрузиться в пучину и остаться там навсегда. Но потом перед глазами встает картина того, что произошло днем. Холодные глаза, резкие слова и дождь. — Не трогай меня. — Шипит писательница, отхлёстывая от себя нежные запястья. — Га, прости. — Ксавье прижимает ладони ко рту. — Прости, от меня несёт. Да и одежда на мне уличная, а ты в пижаме, тёплая, жасмином пахнешь. Юноша наклоняется вперёд, так сильно, что девушка рефлекторнао делает шаг назад. — Мне надо в душ, — проговаривает Торп нечленораздельно и вылетает в ванную комнату, скидывая пальто и закрывая за собой дверь. Уэнсдей была в ступоре всего секунду, прежде чем рвануть за ним. Аддамс открывает дверь, но затем тут же закрывает. Уж лучше разнесёт комнату, чем будет лицезреть то, что он собирался сделать после того, как расстегнёт ремень. Писательница прокручивает в голове эту ситуацию. Она проклинала пьяного Ксавье, свою неосторожность и это чертовое шампанское! Но это всё может подождать. Сейчас нужно что-нибудь придумать, нужен план действий, от А до Я. Сначала взять художнику одежду. Ясновидящая даже боится подпускать к себе мысль, что: она, не совсем трезвая и пьяный, мокрый Ксавье находятся в одном помещении. Похоже на начало второсортного фильма, что Уэнсдей однажды случайно увидела на компьютере Энид. Осматривая карманы Ксавье, Аддамс быстро находит ключ от квартиры. Накидывая пальто и надевая тапочки, она выскакивает из прихожей на лестничную площадку, буквально взлетает по ступенькам. Перед тем, как открыть дверь она зажмуривает глаза, набирает в лёгкие побольше дыхания и мысленно повторяет свою цель: «найти сменную одежду». Иначе, оказавшись в пристанище художника, дева будет сосредоточена на чем угодно, только не на проблеме в виде пьяного Торпа у себя дома. Вдох-выдох. Аддамс влетает в квартиру. Комнаты мелькают пятнами: неразборчивые, размытые, словно детские воспоминания, что практически полностью исчезли, но всё ещё отображаются на затворках сознания. Идеально убранная квартира резко контрастирует с полностью забитым столом — листы, краски, карандаши, пастель и, разумеется, мольберт, что уже покрывался вторым слоем пыли. Зачем ставить его дома, если шляешься где угодно, только не тут? Вернувшись в квартиру Аддамс не услышала звук воды или вообще какой-либо шум. На этот раз заперев за собой дверь, она тихо прошла по коридору, крепко прижимая к груди взятую одежду. Войдя в спальню, Уэнсдей лицезрела удивительнейшую картину. Ксавье полуголый. Спасибо тебе Господи, что не полностью. Лежал на кровати. Вернее, развалился на ней. — Ксавье. Парень подал признаки жизни недовольным мурчанием и поворотом головы. — Торп, поднимайся. Тебе нужно одеться. Ещё больше недовольного бурчания. Отложив одежду в сторону, девушка подходит к постели, тянет парня за плечо и разворачивает к себе. Русые волосы превратились в мокрые патлы, прилипшие к щекам. Аддамс старается избегать взглядом всё, что находится ниже плеч художника. — Тебе нужно переодеться. — Уэнсдей хватает его за руки и тяжело тянет на себя, заставляя оторваться от матраса. Парень снова бурчит себе что-то под нос. Немного усилий, немного изворотливости и вот, наконец-то, футболка надета. Рассчитывать на то, что сможет выпроводить его из квартиры или хотя бы из спальни Уэнсдей не стала. Потому, она берёт подушку и одеяло, с намерением ночевать сегодня на деревянном диване в гостиной. Но не успевает сделать хоть пару шагов, как деву резко тянут на кровать. Буквально. — Куда ты? — его взгляд всё такой же стеклянный. Уэнсдей одергивает себя от желания засмотреться в эту зелёную пучину. — В гостиную, спать. — Почему не можешь здесь? — Потому, что ты здесь. — И что? Раньше тебя это не смущало. — Раньше ты не был пьяный. — Чёрно-белая дева нахмурила брови — такое чувство, что её отчитывают. — Тебе пора спать, — шепчет юноша, с полуприкрытыми глазами. Торп укладывает Аддамс в кровать и укрывает их обоих одеялом. Поворачивает её на бок, заставляя прислониться спиной к его торсу. Уэнсдей слышит его дыхание в своих волосах. Оно впивается в её мысли, проникая в каждый миллиметр комнаты. Как она до этого докатилась? Каким образом оказалась здесь? В столь малом пространстве, что полностью залито запахом масляных красок и еле ощутимым перегаром. Кажется, что всё, что происходило днём было сном, миражом, не взаправду, в параллельной реальности и… еще колодец синонимов. Аддамс не хотелось дышать, но приходилось. Она старалась делать это медленно и глубоко. Мысленно умоляя Всевышние силы, чтобы Ксавье не услышал её бешеное сердцебиение, в существовании которого он нередко сомневался. Отопление слабое, на дворе осень, а ясновидящей безумно жарко, безумно душно. Чёртово шампанское. Чёртов Ксавье. Чёртов Париж! Прикосновение. Ноги дёрнулись, а глаза рефлекторно открылись. Он только что? Нет. Ну, нет. Просто показалось. Но все сомнения развеялись, как только прикосновение повторилось. — Ксавье. — Её голос предательски дрожит. Говорит полушёпотом, хотя непонятно — зачем? Кого она так боится разбудить? Клопов или тараканов, что беснуются в голове? В ответ Аддамс слышит бурчание. — Целую ушко. — Обжигающе шепчет и повторяет прикосновение губ к раковине. Уэнсдей не успела ничего ответить, как тут последовало ещё… и ещё больше поцелуев. Каждый раз ноги под одеялом подрагивают так, словно у девушки конвульсии. Это точно инсульт или гипоксия, или ещё какая-нибудь болезнь. Она отказывается принимать то, что её тело может так реагировать на простые прикосновения. Хотя нет. Ни хрена, не простые! Бледная ладонь резко прижалась ко рту, когда писательница ощутила губы художника в районе мочек. Ещё никогда мысль о смерти в кровати не была настолько привлекательной. — Ты даже на вкус, как жасмин, — шепчет Ксавье, проводя кончиком носа вдоль алебастровой шеи. Проходится холодными пальцами по рукам, оставляя после себя табун мурашек и желание вскрыть вены — желательно, чтобы именно так: медленно и нежно, его руками, этими пальцами. Юноша резко отрывается, чем вызывает ещё большую бурю эмоций у писательницы. — А второе ушко, — выражение лица Торпа изобразило непередаваемую горечь. Словно у ребёнка забрали сладкую вату. — Повернись, нельзя забывать о втором ушке. Дева не успевает среагировать, как руки Торпа мягко нажимают на её плечо, заставляя, повернуться к нему полностью. И теперь она под Ксавье. Чёртово шампанское. Чёртов Торп. Чёртов Париж! Парень резко наклоняется над Аддамс и снова осыпает уши поцелуями. Быстрыми и сухими, долгими и влажными, прикусывая кожу. Сознание выключается. Руки девушки резко упираются в статуру парня. Одна ладонь на плече, а вторая прямо на лице. Сердце гремит, как гроза летом. Ноги не слушаются и подрагивают. Пожар поражает шею и щёки, распространяясь по всему телу. Уэнсдей ощущает шевеление под рукой. Губы Торпа причмокивают фаланги, целуют, облизывают. Он прикусывает ноготь, а затем и полностью берет весь палец в рот, обводя языком каждый контур. И так — со всей рукой. Парень мягко обхватывает запястье Аддамс большим и средним пальцем и отводит от лица, меняя на другую руку, проделывая то же самое. Чёртов Ксавье. Чёртов Париж! — Ты прекрасна, — бархатно шепчет. Лунный свет проникает сквозь окно, освещая комнату и падая холодными линиями на заостренные черты лица художника. — Прекрасна. — А ты пьян. — Да, пьян. Но на утро я протрезвею, а ты по-прежнему будешь прекрасной. Тишина глубокая, спокойная, обволакивающая — именно такую тишину Аддамс любила, к такой стремилась и превозносила до небес. И если раньше ей казалось, что её можно добиться только находясь в бесконечном одиночестве, то сейчас… — А теперь щёчки. — Тихо проговаривает Ксавье, расплываясь в улыбке и наклонясь к лицу Уэнсдей. Чёртов Париж!***
Утро встретило небом, затянутым тучами. Аддамс вылезла из постели и заглянула в зеркало — выглядит вполне пристойно, за исключением растрепанных волос и укуса на ладони. Значит — это всё-таки было не сном и даже не кошмаром. Хотя очень на это смахивало. Накинув халат на плечи, девушка выходит из комнаты. Шум доносился из кухни. Она ступает медленно, тихо и осторожно, словно это всё не настоящее — дурман, что в любой момент может спасть. Ксавье стоял за конфоркой, спиной к Уэнсдей. Он выглядел всё так же, на нём всё та же одежда, только волосы приведены в порядок, передние пряди завязаны сзади. Торп шуршит на её кухне, не совсем понятно, что именно там делает, ведь в холодильнике кроме вчерашнего шампанского и позавчерашнего авокадо ничего и не было. — Ты долго собираешься подкрадываться? — его голос другой — уже не тот, что вчера ночью. Она чувствует горечь. Эта фраза звучала так, словно взрослый отчитывает ребёнка. Но ещё большую боль вызывал тот факт, что от вчерашнего Торпа не осталось и следа. — Говоришь так, будто я пряталась. — Я бы не удивился. — Сухо ответил художник, поворачиваясь к девушке. Ксавье передает ей кружку с кофе, отворачивается и следует в коридор. — Это всё? — А чего ты хотела? — пробубнил парень, даже не повернувшись к ней. Он наклонился и принялся завязывать кеды. — Ты не хочешь ничего обсудить? — Не особо. — Что с тобой происходит? — Аддамс ставит на стол кофе, а сама подходит ближе к Торпу. — А что происходит? — В том-то и дело, что ничего. С тех пор, как мы сюда приехали, ты сам не свой. — Сам мне свой? Ты имеешь в виду то, что я больше не вешаюсь на тебя, не бегаю за тобой хвостиком? — Ксавье нависает над Уэнсдей грозной тучей. А писательница смело принимает удар и отражает. — Это из-за того, что произошло в Игуасу? — Отчасти. Но, знаешь. Честно говоря, я даже рад тому, что тогда произошло. Благодаря этому моменту, я полностью осознал — до какого безысходного состояния я сам себя довёл. — Ксавье делает несколько шагов к Уэнсдей и становится практически к ней вплотную. А она смотрит так, будто бы и не думает отступать. — Всё «это» от начала и до конца было моей инициативой. Каждый грёбаный раз, когда я делал шаг к тебе — ты отталкивала, ты меня презирала, садила в тюрьму, обесценивала мои чувства и труды! Но, как только ты ощущаешь небезопасность, как только кто-то или что-то появляется между нами — ты сразу же начинаешь беспокоиться и переключаешься на оборону своей собственности. Так было в Греции, и сейчас то же самое. — Его голос надорванный, он говорит то тише, то громче, словно ещё чуть-чуть и всё… — Это не так. — Шепчет Аддамс, ощущая, как ком собирается в горле. На другой части земли происходят цунами. — А что так, Уэнсдей?! Что будет, когда эти 6 месяцев закончатся? Разойдёмся, как в море корабли? Или эти круги ада неопределенности, недосказанности и обесценивания продолжатся? — Я не знаю. — Как мы будем это объяснять другим? Какой у нас статус? «Уэнсдей Аддамс и мальчик на побегушках» — звучит неплохо. Может, назовёшь свою следующую книгу так?! — Ксавье, перестань. — Впрочем, знаешь, ничего нового. Так же всегда было, ещё со школы, а, может, и раньше. В то время, когда ты выпускала в бассейн пираний, я жил и мечтал о том, чтобы встретиться с тобой снова. Показать тебе свои успехи в рисовании. И снова стать друзьями. Я готов был поддерживать тебя во всех авантюрах, рискуя собой и другими. Но, что я получил взамен?! Обвинение в убийствах, камеру в полицейском участке и кандалы на шее, которые висят на мне до сих пор. Ты случилась! И разрушила меня. Ты заковала меня в цепи и не снимаешь их. — Я не хотела этого. — В том и причина! Ты ничего не делаешь. Но каждый раз, сломя голову, я бежал к тебе, прощал тебя, растаптывал остатки своей гордости и тогда, на водопаде, ты окончательно добила меня. Ты показала всеми возможными способами, что испытываешь ко мне только презрение и какую-то невнятную форму жалости, раз позволяешь находиться рядом. — Это не так. — А что тогда так, Уэнсдей?! Скажи мне! Что ты чувствуешь? Какие у нас отношения? Скажи, что ты ко мне чувствуешь сейчас?! В квартире зависла тишина. Тошнит сильно и болезненно. Она не может выдать из себя ни звука, словно тело перестало ей принадлежать. Она может лишь смотреть на ситуацию со стороны. И только голос внутри орёт, бесится и рвётся наружу, царапая ногтями изнутри. Тошнит. — Спасибо, что впустила переночевать. — Говорит парень, делая несколько шагов в сторону двери. Аддамс хватает его за руку, но тут её пробивает ток… Вспышка. Голова резко запрокидывается. Видение. Клуб, тёмное освещение, шумная музыка, много людей, слишком много людей, но среди всей этой толпы она нашла его. Разглядела силуэт, его лицо, он улыбается и смотрит на собеседника. Девушка, что тоже безумно мило улыбается. Ясновидящая не понимает ни слова, что они друг другу говорят, но с другой стороны — а что тут думать? — Уэнсдей. Сознание возвращается. На лице художника отобразилось непонимание и волнение. Дева резко отпускает его рукав, делая шаг назад. Опускает голову, позволяя волосам прикрыть лицо. — В следующий раз не перепутай квартиры. — Шепчет дева. Удаляющиеся шаги, а затем — резкий хлопок двери. Стены задрожали, а вместе с ними и Аддамс. А чашка кофе тихо дымит, отдавая последние остатки тепла.***
— И он ушёл? Так просто? — Так просто. — Хрипло отвечает Уэнсдей. Отросшая чёлка спадает на глаза, мешая миру лицезреть её истинные чувства, что варятся внутри, не давая сделать лишний вдох. — Он достоин уважения. Чёрные глаза впились в расслабленное лицо Марины. Ведьма привычно облокотилась на стол, придерживая лицо в ладонях. Губы её были растянуты в нежной улыбке, а на щеке проявила ямочка. — Достоин уважения? — Ксавье сказал тебе про свои чувства и про то, что его волнует. Да, это было в достаточно грубой форме. Но, это ведь эмоции. Чем больше ты их заглатываешь, тем шире радиус поражения взрыва. Они сидели в кафе. По словам Марины: «Грех побывать в Париже, но не посетить La Closerie des Lilas». Это был разгар рабочего дня, людей здесь было не так уж и много. Место, где они конкретно сидели можно было назвать теплицей, окружённой зелёным травянистым забором и стеклянными стенами, вместе с потолком. Что интересно – прямо в центре кафе росло дерево и даже оно было обрамлено стеклянной стеной. — Представляешь – здесь, прямо за этим столиком Хемингуэй написал «Фиесту», а Поль Фор проводил литературные вечера? — воодушевленно воскликнула ведьма. — Избавь меня от своих влажных фантазий. И без тебя тошно, — шипит чёрно-белая дева, заламывая руки. Мгновение – выражение лица Марины стало сосредоточенным, но не потеряло все той же мягкости. — Что ты ощутила в тот момент? Когда он кричал на тебя, говорил все эти слова. Ты ничего не ответила, да. Но, что ты ощущала? Ты хотела ответить или тебе нечего было сказать? Или ты даже не понимала, зачем что-то отвечать? Чернильные глаза смотрят так, словно ведьма сказала небывалую глупость. Уэнсдей совсем не понимает, к чему этот вопрос. Разве теперь важно? Разве она пришла сюда для того, чтобы… А зачем она пришла? Зачем написала ведьме? Зачем попросила о встрече? Чтобы спросить, что ей делать? Совет? Да чтобы Уэнсдей Аддамс просила советы!? Да ещё на такую тему!? — Я не смогла ничего ответить, потому что… Меня словно переклинило, словно предохранитель сгорел. Слишком… — Слишком много незнакомых эмоций? — Да. В помещении воцарилась тишина. Относительная тишина. Люди за соседними столиками всё так же болтали, а на улице всё так же ездили машины. Но между ними было тихо –каждый был заперт в своей собственной голове, в бесконечном потоке сознания. В один момент, ведьма потянулась к своей сумке и достала из неё нечто. Она поставила это на стол. Это был бутылёк, внешне напоминающий флакон, прямиком из XX века. Но обе девушки знали, что это далеко не духи. — Что это? — Название этому творению: "Alniyl aljafu". Его придумала Клеопатра, чтобы легче переключиться с Цезаря на Марка Антонио – и это было вполне успешно. Ты бы знала, через что мне пришлось пройти, чтобы раздобыть ингредиенты – и врагу не пожелаешь. — Меньше контекста и больше конкретики. Для чего ты принесла это зелье? Марина широко улыбнулась и, облокотившись на руки, наклонилась ближе к лицу Аддамс. — Это зелье поможет исполнить твою главную мечту. Избавит тебя от чувств. Вырвет их с корнем и выкинет к чёрту на рога. Ни жалости, ни злости, ни любви. Ничего. Только один хладнокровный разум. Сплошной цинизм. Писательница молчит, она смотрит на флакон потупив взгляд. В голове пусто, ни единой мысли. А ведьма, тем временем, смотрит на неё, как на открытую книгу. — Зачем тебе это? — Уэнсдей поднимает взгляд на собеседницу. — Зачем тебе всё это? Какая выгода? И снова молчание. Ясновидящая смотрит так, словно хочет убить одним только взглядом, а Марину это, кажется, только забавляет. — Не знаю. Возможно, мне, как стороннему наблюдателю, просто интересно. Возможно, у меня синдром Бога и я хочу повлиять на судьбы людей. А, возможно, я просто верю, что у каждой истории должна быть какая-то мифическая фигура. Тот, кто будет направлять главных героев на их путь. К примеру – крёстная фея. — Или злая ведьма. — Смотря, с какого ракурса посмотреть. Марина потянулась за своим стаканом и медленно прислонилась к нему губами. Но, прежде чем выпить, сказала: — А, возможно, я хочу забрать Ксавье себе. Девушка делает медленный глоток, но когда её серые глаза встречаются с чёрными, она чуть ли не выплёвывает всё содержимое прямо на соседний столик. — Господи, Аддамс, сделай взгляд попроще. Так и до инсульта доведёшь!***
Вернувшись в квартиру, Уэнсдей замерла прямо в прихожей. Несколько часов назад, её кожа ощущала нежные, тёплые, бережные прикосновение его губ. Потом девушка ощущала боль, перемешанную с обидой – где-то внутри, под рёбрами. А сейчас она не чувствует ничего. Ужасающая пустота. Хочется от неё заныть. Дева снимает обувь и разбрасывает её в прихожей, пальто слетает с плеч и падает на пол. Ясновидящая целеустремлённо направляется в спальню и устало падает на холодные простыни, что она так и не застелила с утра. Укрывается плотным одеялом и чувствует на одной стороне подушки запах. Терпкий, приятный, обволакивающий – это тот запах, принадлежащий одному человеку. Одному единственному, которому не нужно было спрашивать, чтобы лечь к ней в кровать. Аддамс прикрывает глаза и просто вдыхает. Медленно и осторожно. Словно, в любое мгновение он может исчезнуть, испариться в окружающем кислороде. Звонок в дверь. Уэнсдей лениво тянется, огромным усилием воли отрывается от постели. Открыв дверь, обнаружила… пустоту. И коробку, чёрную коробку с красным бантиком. А вместе с ней и записку: L'heure du bal de Cendrillon***
Дева в тысячный раз поправляет тонкую лямку на хрупком плече. В такси играет спокойная музыка. Но даже она не спасает от самобичевания. Это было слишком опрометчивое решение. Бледные пальцы сминали в руках карточку. Уэнсдей аккуратно сняла красную ленту и открыла коробку. Внутри оказалось очаровательное чёрное платье ниже колена и с открытой спиной. А, также, там была визитная карта местного ночного клуба. У писательницы был всего один вопрос: На кой чёрт она туда прётся? Машина подъехала прямо к дверям клуба. Уэнсдей делает глубокий вдох и выдох, прежде, чем открыть дверь, разделяющую ее от цели. Ещё бы знать, что это за цель… Громкая музыка била по голове, люди толпились у входа, курили сигареты и, кажется, что-то запрещённое. Свет невинных ламп въедается в глазницы, а от запаха цитрусовых, вперемешку с кальяном, хотелось вырвать прямо на зеркала. Кстати, о них. На всем потолке и вдоль стен висели небольшие отрезки зеркал, из-за чего внешне это место напоминало зеркальный лабиринт – даже, если народу в помещении немного, визуально казалось, что людей здесь раза в два больше. — Асад, хватит пить это дерьмо! Будь ты человеком – хоть бы водку хряпни. — Звучит голос на противоположной стороне бара. — Лана, успокойся, пожалуйста, — тихо и спокойно говорит парень. — Не хочу! Надо веселиться! Асад! Твоё имя означает "лев". Ты должен помочь Ксавье взбодриться, чтобы он перестал хмуриться и портить мне настроение. — Так я лев, а не клоун. — Ты рыбка-клоун! Уэнсдей наконец-то смогла разглядеть силуэты. Лана и Асад стояли возле барной стойки и очень бурно что-то обсуждали. Писательница смогла расслышать только малую часть всего их разговора, но и этого было достаточно. Они здесь и, скорее всего, он тоже. В Аддамс поселились два противоположных чувства. С одной стороны, она безумно хотела убежать на край земли, спрятаться, чтобы Торп и вовсе забыл о её существовании. Но с другой – в голове всплывают воспоминания о прошлой вечеринке, где он был… — Уэнсдей?! Аддамс вздрогнула от резкого прикосновения к голым рукам и рефлекторно сделала шаг назад. — Ты же плохо себя чувствуешь!? — воскликнула Лана, не то спрашивая, не то утверждая. — С чего вы взяли? — Ксавье сказал, что ты плохо себя чувствовала и потому не захотела приходить. — Долучился к разговору Асад. Осознание, что Торп соврал своими друзьями, людям которых он знает не один год из-за неё, почему-то кольнуло её куда сильнее, чем можно было ожидать. Он соврал о ней, он не хотел её здесь видеть и потому уклонился от разговора таким нелепым способом. — Вчера я попала под дождь и слегка простудила горло. Ничего серьёзного, — с большим усилием готка приподняла уголки губ, чтобы показаться более приветливой, — Скажите Ксавье, что я здесь и со мной всё хорошо. Нужно выпить.***
— Твоя грустная мина бесит. — Меня твоё лицо тоже раздражает. Практически постоянно, но я же тебе об этом не говорю. — Отвечает Ксавье, с особым удовольствием наблюдая, как закатываются глаза Натаниэля. — Проехали. Слушай, а как ты добрался вчера до дома? Ты ведь еле стоял на ногах! Они сидели за угловым столиком. Танцующие люди были чуть дальше, в толпе потерялись два силуэта Ланы и Асада. Парень хотел потанцевать, а девушка – выпить, по скольку считала своё состояние недостаточно «приятным» для ночных приключений. Но Торп прекрасно понимал, что на самом деле причина была совсем в другом. — Ты стал таким скучным, с тех пор, как перевёлся в ту Академию. Раньше ты был другим. — Каким? — Другим! Мы гуляли ночь напролёт, ты рисовал картины на разную тематику, а не только эти мрачные зарисовки, знакомился с девушками. — Я помню то время. Прекрасно помню. Особенно, как каждый раз, когда я расставался с девушкой, она чудесным образом оказывалась в твоей компании. — Это называется "делиться", мой друг. Делиться: опытом, материалами для рисования, спутницами. — Ты хотел сказать "донашивать". Использовать мои краски, что уже непригодны, поломанные кисточки, сломанные часы, девушки, которые переставали быть мне интересными. Так ведь было раньше? — художник смотрел на друга с прищуром. Горло горело, а приятная дрожь пробегала по всему телу, стоило только увидеть несносно жалкое выражение лица Ната. — Мы вернулись! — громко запела, только что появившаяся, Лана. В руках она держала несколько стаканов с ярко-пёстрыми напитками, не забывая пританцовывать бёдрами в такт музыки. — К слову, мы встретили кое-кого у бара, — усмехнулась чернокожая, посмотрев на Торпа. — Умоляю, если это опять моя знакомая то… — Уэнсдей просила передать, что с ней всё хорошо, — спокойным голосом перебил его Асад. — Что? — выражение лица Ксавье приобрело искреннее удивление. — Она здесь, просила передать, что с ней всё хорошо, горло больше не болит. — Она здесь? — Ты такой тугодум! Да, она здесь! Как бы мы ещё её встретили, будь она не здесь?! — воскликнула художница. Торп резко поднимается с места.***
Её тело двигалось в собственном темпе. Плавные и спокойные движения, сменялись на резкие и строгие. Мир ходил ходуном – он крутился и вертелся во все стороны. И всё же, третий бокал какой-то невнятной бурой жидкости был явно лишний. В какой-то момент, Уэнсдей останавливается, толпа вокруг неё продолжает двигаться, но что-то не даёт ей покоя. Угольные глаза бегают по залу и в этот момент, встречаются с зелёным лесом. Он здесь, он смотрит прямо на неё, не отводит взгляд и, кажется, даже не моргает. Мир вокруг замирает, больше ничего не имело и не имеет значения. Только два цвета – чёрный и зелёный. Мимо проходит тень, всего на секунду закрывая обзор и вот – Ксавье исчез, растворился в воздухе. Но теперь она ясно чувствует. Жар. Ксавье здесь, он видел её и он смотрит на неё прямо сейчас. Даже, если дева его не видит, она это чувствует. Ясновидящая ощущает его везде: в воздухе, в запахе, в музыке, в лицах прохожих, она ощущает его сквозь зеркала. — Приветик. Не ожидал тебя здесь увидеть. Думал, таким, как ты такие места не по душе. — Таким, как я? — Аддамс заглядывает в лицо нагло улыбающегося Натаниэля. Словно, он совсем не помнил, чем обернулась их прошлая встреча. — Не пойми меня неправильно, просто ты производишь впечатление человека, что не очень любит шумные места. — Ты прав. Но, какая ирония, обычно шумные места меня сами преследуют. Это всё алкоголь. Он развязал ей язык. Чёртов Париж. — Неужели? Звучит интригующе. Может, расскажешь поподробнее? — Его губы растягивается в ещё более наглую ухмылку. Раздражает. — Мне это неинтересно. — Девушка хотела идти, как тут её резко хватают за руку. — Расслабься, я не имел в виду ничего такого, просто хочу с тобой поболтать поближе. — Зато я не хочу, — шипит Аддамс, нахмурив брови. — Отпусти. — Не хочу. Уэнсдей до безумия хотелось воткнуть что-нибудь острое в эту нахальную морду, только здравый рассудок подкидывает напоминание: «это» друг Ксавье и вряд ли художник будет сильно рад покалеченному другу. — Ну же. Я слышал, американки безумно интересные личности. Хотя, судя по твоей внешности, ты скорее смахиваешь на метиску. — Отпусти руку.***
— Ксавье, — к парню в баре подходит Асад, — Ты случайно не знаешь, куда делся Натан? — Нет. — Торп расслабленно делает глоток янтарной жидкости, бросая взгляд на танцующую толпу, — А ты смотрел в игровом…? В эту секунду Ксавье замирает. — Уёбок. — Шипит художник и резко ставит стакан на барную стойку, идя прямо в толпу. — Ты куда?***
Музыка гремит в ушах, Аддамс толком не может услышать свои собственные мысли. — Ой, да ладно. Не делай такое выражение лица, будто бы тебя здесь насилуют. Я ведь просто хочу с тобой поближе познакомиться. — Отпусти руку. — Я же сказал, что не… Резко. Натаниэль меняет положение. На секунду, он пропадает из поля зрения Уэнсдей. — Ты, блядь, оглох?! Какого хуя ты себе позволяешь?! Девушка просто наблюдает за картиной, толком не понимая, что происходит. Рука Ксавье сжата на голове Ната. Торп вбил его в стену, да так, что вдоль зеркала пошла крупная паутина. — Я ведь тебя предупреждал! — орёт художник, с новой силой ударяя голову друга об стену. — Ксавье, хватит! Остановись немедленно! К парням тут же подбегают Лана и Асад, они оттаскивают Торпа от Ната. Но это было только начало разборок. Натаниэль с разбитым носом резко набрасывается на Ксавье.***
Силуэт художника вяло шёл вдоль улицы. Нижняя губа и бровь разбиты и противно покалывают, в голове шумит, а на виске уже засохла кровь. Она уехала. Свалила на такси куда-то вдаль. Ничего не сказав и ничего не объяснив. Как Уэнсдей вообще там оказалась? Да ещё именно в то время, когда они там были? Зачем она приходила? С какой целью? Улица была освещена тёплым светом, что исходил из уютных кафе, расположенных на первых этажах. Даже после заката здесь продолжала бурлить жизнь. Люди бродили туда-сюда – кто-то поодиночке, кто-то компанией. Они смеялись и весело пели какую-то песню на ломаном английском. Шум собственных мыслей резко развеялся, стоило только ощутить вибрацию в кармане. Ксавье тут же поднимает трубку, даже не глядя на дисплей. — Алло? — Алло, это телефон помощи алкоголикам? Художник резко нахмурил брови, затем последовала боль у брови. Ксавье оторвал телефон от уха и взглянул на экран. Уголки губ потянулись вверх, не обращая внимания на жгучую боль. — Алло, так это телефон помощи алкоголикам? — Да. — Как готовится мохито? Из парня вырывается резкий смешок. — И тебе привет, Марина.***
Только миниатюрная фигура появляется в стенах своей квартиры, с неё тут же слетает обувь, а затем – надоедливое платье. Дева валится в душ, в надежде смыть усталость этого дня. Перед её глазами до сих пор стоит эта картина. Разъярённый Ксавье, пятно крови на разбитом зеркале и зелёные глаза, полные ярости, словно ещё секунда и они готовы разорвать на месте любого. Стоя под ледяным душем, чувствует, как уголки губ приподнимаются вверх, а кожа воспламеняется. Уэнсдей определённо довольна этим вечером.***
Как только художник ступил за порог кафе – на него тут же налетело нечто. Ксавье ощутил до дрожи знакомый аромат парфюма, перемешанный с ароматом засохшей листвы. Этим запахом долгое время была наполнена его мастерская, до момента, пока ведьме не выдали специальное место, где она могла готовить зелья. — Ты, кажется, ещё больше вымахал. Слышит Торп её голос в районе своего плеча. — Я тоже по тебе скучал, злюка. — Кто бы говорил, нытик. Они улыбнулись друг другу, а затем обнялись так сильно, что чуть ли не захрустели кости. Изгои переместились за столик, официант принял их заказ и ушёл. Парень и девушка молча сидели, смотря друг на друга. — Кто тебя так приложил? — уперевшись локтями в стол, спросила ведьма. — Да так, отмудохал одного мудака. — Да, время идёт, а ты не меняешься. Посиди спокойно. — Марина поднимается со стула и достаёт из сумки баночку, открывает её. Там находилось какая-то странная жидкость, по консистенции напоминающая крем, только зелёный, болотно зелёный. — Фу. Оно воняет, как помои. — Я тебе больше скажу – это и есть помои. Посиди спокойно. — Рука девушки уже была набита на этом деле и потому она быстро намазала зелёную мазь на лицо художника. Уже через несколько минут все раны вместе с мазью испарились. Буквально. — Раньше это занимало день. — Задумчиво говорит Ксавье, разглядывая своё целое лицо. — Да. Я усовершенствовала формулу, заменила пару ингредиентов, добавила температуру. Но это всё – не интересная хрень. Ты лучше расскажи, что у вас с Уэнсдей? Из губ парня вырвалась сдавленное мычание, он откинулся на спинку стула, показушно закатив глаза. — Такое чувство, что у нас больше нет других тем для обсуждения, кроме, как моя личная жизнь. — Есть. Например, личная жизнь Уэнсдей Аддамс, которая тебя определённо волнует и даже не думай это отрицать. — Угрожающе сказала ведьма, тыкнув указательным пальцем в плечо Торпа. — Ладно-ладно, я тебя понял. Тебе ответить лаконично или по пунктам? — Одно другому не мешает. — Наши отношения с Аддамс – это хрень собачья. — Достаточно лаконично. — Нет, ну я серьёзно. Знаешь это чувство, когда в школе задали групповой проект, но по итогу все делаешь только ты? — Я ненавидела групповые проекты, потому что меня заставляли коммуницировать с людьми. Но, это неважно. Им принесли их напитки и Марина делает неспешный глоток. Она заглядывает в лицо художника, словно пытается найти ответ на собственный вопрос. — Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы всё это прекратилось и больше никогда не видеть её? Или что? — Я не знаю. Между ними воцарилась тишина. Лампы над головой тихо горели, за соседними столиками перешёптывались, а в голове художника царил бардак. — У мне есть для тебя кое-что. — Ведьма достаёт из сумки флакон с неизвестной жидкостью и ставит её на стол. — Что это? — Не важно, что это, важно – что оно делает. Это зелье поможет тебе раз и навсегда избавиться от Уэнсдей Аддамс. Больше никакой зависимости, Ксавье, никаких чувств, сплошное хладнокровие. — Проще говоря, эта штука заберёт у меня чувства к ней. — Да. Достаточно сделать глоток и всё. — Марина драматично развела руки в стороны. — И это всё? Так просто? — Скажи. Столько мучений и такое лёгкое решение. Ну, пей. Торп хмурит брови и осторожно берёт флакон, он легко открывает крышечку и вдыхает аромат. Никакой. Словно вода. Юноша потупил взгляд на бутылочку, а затем, смотрит на ведьму. — И это всё? — А ты хотел обряд? Нет, ну я могу здесь устроить пожар, потанцевать голой с метлой. Но ты не забывай, что во Франции сжигалось практически самое большое количество ведьм. — Я не про это, — спокойно перебивает художник. — Я имею в виду, ты не будешь меня отговаривать? — А зачем? Ты взрослый человек и вправе делать выбор. Я просто его предоставила тебе. — И ты больше ничего не будешь делать? Не будешь говорить, что Уэнсдей не такая плохая, как я о ней думаю? — А разве у неё есть плюсы? — Разумеется! Она талантливая, целеустремлённая, она любит своих близких. Она готова отдать жизнь ради спасения других. Это только кажется, что она бесчувственная и холодная, просто она всё прячет глубоко внутри. — И она тебе нравится. — Нежно улыбается Марина. — Нет. Она мне совсем не нравится, но. Я люблю её. Со всеми её недостатками. — Парень минуту смотрит на бутылёк, а затем ставит его на стол. — Мне не нужно это зелье. Я не хочу. — Тогда, чего же ты хочешь? — Хочу быть для неё единственным. Хочу, чтобы она, если и не полюбила меня также сильно как я её, то хотя бы просто принимала мои чувства. Марина с громким стуком ставит чашку на стол. — Аддамс сложная личность. Когда люди к ней относятся хорошо, она начинает подозревать и отстраняться, словно ожидает предательство. Когда же люди безразличны к ней, она также безразлична к ним. Когда люди её ненавидят, она безразлична к ним, но с привкусом эгоистичности. Ты прошёл абсолютно все стадии. — И, что мне тогда делать? Бегать за ней не правильно, не бегать — тоже не правильно. Что тогда? Ведьма наклонилась через стол и тихо прошептала. — Встань у неё на пути.***
Уэнсдей делает глубокий вдох и глубокий выдох. Она всё просчитала, она всё решила — либо сейчас, либо никогда. И ещё тысяча мыслей пролетели у неё в голове, прежде чем бледная рука, дрогнув, нажала на ручку двери. Девушка ступила в квартиру, медленно и тихо. Ксавье стоял к ней спиной, впервые за столь долгое время он творил у себя дома, впрочем, не удивительно. После того, что произошло в клубе, вряд ли он в ближайшее время сунется в мастерскую. Странно видеть его здесь. В прошлый раз, когда Аддамс заходила сюда, холст, мольберт и кисти покрывались третьим слоем пыли, а сейчас они работают, буквально творят шедевр в руках творца. Уэнсдей словно смотрит на сотворение мира. — А ты всё продолжаешь вваливаться в моё рабочее пространство. — Сказал художник, даже не обернувшись. — Дверь не закрыта. — Это не значит, что ты имеешь право входить сюда, когда тебе вздумается, — словно ножом по коже, отрезает Ксавье, делая резкий мазок на холсте. — Что тебе нужно? — У меня есть к тебе дело, это связано с… — Нет. — Что? — Я сказал, нет. Я не собираюсь тебе помогать. О чём бы речь не шла, — юноша поворачивается к деве. — Погоди. Мне кажется, или это эмоции на твоём лице? Хотя, плевать. Ты не волнуйся, как только эти шесть месяцев закончатся, мы тут же исчезнем из жизни друг друга, как ты всегда и хотела. Теперь проваливай. — Я не уйду. — Тогда я уйду. Мне всё равно нужен перерыв. — Говорит парень, откладывая инструменты и направляясь к выходу из комнаты — Подожди. — Аддамс хватайт его за рукав кофты. — Что тебе нужно? Я же сказал, что мне не интересно… — Я хочу, чтобы ты нарисовал меня обнажённой. В комнате тихо. Слышится только запах не засохших красок, тиканье часов, езда машин на улице и беспорядочное сердцебиение. — Что ты сказала? — Нарисуй меня обнажённой, — она смотрит ему в лицо, высоко задрав голову, облизывает пересохшую губу и выдавливает. — Пожалуйста. — Что ты… — Я ничего не задумала. Пожалуйста, Ксавье, у меня скоро день рождения, сделай мне такой подарок, последний раз, пожалуйста. Я больше ничего у тебя не попрошу. Я оставлю тебя в покое, как ты и хотел. Они смотрели в глаза друг друга бессчетное количество раз, но ему кажется, что впервые он увидел лёгкую влажность на её нижних веках, почти на ресницах. Торп делает надрывистый глубокий вдох и отводит взгляд в сторону. — Разденься за ширмой. Руки его не слушались. Он уже третий раз прочищал кисти от старой краски, дважды мыл руки и пять раз менял холст, потому что не был уверен, что тот подойдёт по размеру. Ксавье то распускал волосы, то завязывал их обратно, но всё это волнение показалось лёгкой тряской, после того, как она сказала: — Я готова. — Хорошо, выходи. — Сказал художник, тут же отвернувшись. Услышал только, как голые стопы медленно ступали по деревянному полу. Здесь ведь чертовски холодно. А она босая… Торп оттолкнул от себя эти мысли и со всей строгостью сказал: — Садись на стол ко мне спиной. — Волосы распустить? — Нет. Ещё несколько шагов и он слышит скрип табурета. Парень опустил глаза в пол и медленно повернулся. Посмотрев на свою модель, лёгкие отказались работать. Раньше он никогда не задумывался, насколько же она худая. Бледная спина с идеально проступавшим позвоночником, острые словно заточённые плечи и две чёрные косы мирно болтаются, словно разрезая её силуэт на три части. — Забери одну косу. Бледная кисть тут же появилась в поле зрения, убрала туго завязанную косу, больше напоминающую верёвку, наперёд. И он приступил к рисованию, стараясь полностью погрузиться в своё искусство, чтобы не погрузиться полностью в мысли о своей голой одержимости перед ним. Время идёт не спеша, только текущие часы разрезают пространство. Как острое напоминание, что с каждой минутой у неё всё меньше времени. — Мне жаль, — как гром среди ясного неба, вырывается её хриплость. — Мне жаль, что я слишком поздно поняла, кто является моим другом, а кто врагом. Мне жаль, что каждый раз, когда ты прощал меня и протягивал руку, я отвечала только колкостью и пренебрежением. Мне жаль, что я делала тебе больно и продолжаю это делать. Мне жаль за все сказанные мною слова. Мне жаль, что я считала тебя монстром. Мне жаль, что я посадила тебя в тюрьму. Мне жаль за каждую минуту, что тебе пришлось пережить из-за моей ошибки. Мне безумно жаль, что я обесценивала твои чувства, твои эмоции, твоё искусство. Мне жаль за каждый раз, когда я разбивала тебе сердце. Я знаю, что не заслуживаю... Я знаю, что не заслуживаю ни прощения, ни одного процента всего, что ты ко мне чувствовал. Я не знаю сможешь ли ты когда-нибудь простить меня. Я просто хочу сказать, даже если это будет слишком поздно. Ксавье, ты для меня не посторонний, ты не такой, как все. Я очень сильно тебя лю… Она не успела договорить. Её голову резко дёрнули назад и она почувствовала чужое тепло на своих губах. До скрежета, до боли, до нежности. Всякая боль, всякий холод, испарились из воздуха, Уэнсдей словно начала дышать. — Прости меня, прости, прости, — шепчет художник, мелкими поцелуя осыпая лицо девушки. — Прости за всё, что я сказал тебе. Моему поведению нет оправдания. Я не заслуживаю тебя, раз заставил пройти всё это. — Будем считать, что мы оба не заслуживаем. Пурпурные губы тянутся вверх и от этой картины на лице художника само собой появилась улыбка. — Ксавье. — Да? — Можно мне чем-то прикрыться? Парень встрепенулся и закрыв глаза ладонями, отвернулся.***
— То есть ты на полном серьёзе мне заявляешь. Что ты сюда пришла и тебе ничего не понравилось? — Его голос разбился об стену Триумфальной арки, звучал удивлённо и настороженно. — Абсолютно ничего. Я не понимаю, почему люди так зациклены на этом месте. — Спокойно ответила Аддамс, проходя сквозь, уже знакомый, пейзаж. Листья за это время значительно пожелтели. — Значит, ты неправильно ходила по Лувру. — Заявляет Ксавье, беря Уэнсдей за руку и ведя её к музею. Оказавшись внутри, юноша с наслаждением делает глубокий вдох и выдох. — Каждый раз прихожу и словно в параллельном мире оказываюсь. Торп поворачивается к настороженной деве и улыбается. — Итак, план действий таков, — парень достаёт из сумки наушники. — Надень наушники и не снимай, пока не скажу. Уэнсдей покорно берёт наушники. — Ты сейчас гуляешь одна по всему Лувру, от первого зала и до последнего на втором этаже. Ты там была? — Нет. — Хорошо, значит поднимаешься на второй этаж. Всё это время ты ходишь в наушниках и не снимаешь, ясно? — Ясно-ясно. — Сказала писательница, натягивая наушники на голову. — Но. — Художник берёт один наушник и приподнимает так, чтобы девушка его точно услышала. — Ты не бродишь, ты гуляешь, рассматриваешь картины, скульптуры. Ясно? — Хорошо. — Прекрасно. Хорошей прогулки тебе. Увидимся на той стороне реальности. Как только силуэт Ксавье исчез из поля зрения, в наушниках заиграла тихая мелодия . То ли благодаря музыке, то ли от возможности не слышать окружающий народ, абсолютно каждая деталь заиграла новыми красками. Она и правда словно оказалась совершенно в другой реальности, где люди живут в картинах, замерев в неизменном образе, в неизменных обстоятельствах. Уэнсдей не слышит ни собственные шаги, ни голоса других людей – она чувствует себя единственным человеком во всём здании. Но, от этого отнюдь не страшно и не одиноко. Как может быть одиноко, когда вокруг столько тайн запертых в слоях мрамора и масляных красок? Сложно сказать, сколько прошло времени. Да и, наверное, бессмысленно, когда тебя окружает столько бессмертного, говорить о минутах. Мелодия заиграла тише и Аддамс услышала голос на другой стороне. — Ты меня слышишь? — Да. — Где ты сейчас находишься? — Живопись Италии. — Отлично, тогда иди в зал, где находится Мона-Лиза. Девушка без особого энтузиазма последовала указаниям. Её снова встретили тёмно-синие стены и толпа народу около картины. — Я ничего не вижу, здесь слишком много людей. — Около Джаконды? — Да. — Тогда отвернись от неё. Ясновидящая ещё больше нахмурила брови, но послушно выполнила указание. — А теперь посмотри, что находится вокруг. Сколько картин ты видишь? Только около других изображений такой же толпы нет. А знаешь почему? — Ну? — Потому, что людям важнее сделать фотографию, чем насладиться моментом. Картина которую ты сейчас видишь называться «Свадьба в Кане Галилейской». Это одна из самых больших картин, которое когда-либо были изображены. Рисовал её итальянский художник эпохи Ренессанса, Паоло Веронезе. Обрати внимание на лица людей, сколько в них жизни, каждый человек был срисован скорее всего из одного натурщика, но насколько же они разные.***
Это длилось целый день. Уэнсдей бродила по этим извилистым коридорам, рассматривала картины всех возможных эпох, всех возможных народов, она вглядывалась в выражение лица каждого нарисованного человека, рассматривала изгибы тела каждой скульптуры, каждую трещину, каждый мазок и вот – преодолев столько залов, людей практически не осталось. Завернув за угол, Аддамс оказалась в последнем зале. Слабо освещённый, без людей –только одна одинокая фигура сидела напротив картины. Было несложно догадаться, кто это был. Ксавье заметил её сразу. Поднявшись на ноги он внимательно всматривался в её лицо, что по мере приближения становилось всё более чётким и ясным. Торп заглядывал в её глаза, чёрную дыру, что затягивала его всё сильнее. А Аддамс в его лес, что снова завлёк её своим светом. Толком не отдавая отчёт собственным действиям, изгои словно прочитали в лицах друг друга сигнал. Уэнсдей впивается в его губы с прикусом, словно наслаждается самым желанным нектаром. Руки Ксавье гуляют по деве, он будто бы хочет обладать каждым участком её тела. Резко, Аддамс не ощущает больше землю под ногами. Торп подхватывает её, усаживает на себя. И они продолжают бесконечное буйство поцелуев, укусов, дыхания, прикосновения чужих и своих рук, прямо там, на лаве среди искусства...