Свет — моя надежда.

Темнота. Она глубока, осязаема, до отвратительной дрожи холодна. В ней нет света. Нет звуков. Нет людей. Сплошной вакуум, который окутывает тебя со всех сторон, мягко, можно даже сказать - бережно - что кажется так для неё не свойственно - он обвивает все твои конечности: руки, пальцы ног и кистей, шея, затягиваясь все сильнее, пытаясь задушить тебя в своих объятиях. Но ты не задыхаешься. Ты и не дышишь. Ты чувствуешь, как вздымается твоя грудь, но не ощущаешь воздуха в своих отравленных сигаретами легких. Возможно, захотелось бы закричать, но из уст не выходит проронить и звука. Ты падаешь. Падаешь. Падаешь. Карие глаза устремляются только перед собой, лишь в непроглядную тьму. Сколько они уже не видели свет? Год, два? А может, и всю жизнь? Да, точно. Эндрю не помнит, когда видел хотя бы отголоски ярких лучей. Может, они были вместе с Касс? Он не чувствует. Может, когда парень смотрел на рассвет? Нет, чувствуется лишь тень: глубокая, промозглая, она уже впиталась в каждую твою клеточку тела, в каждый белесый волосок, в каждую ниточку одежды. Эндрю не видел света. Даже тогда, когда, казалось, он был совсем рядом. Даже тогда, когда было ощущение, словно он чувствует его тепло. С Эндрю никогда не было света. Руки. Руки, противные, сухие, твёрдые, они крепко схватили тебя за запястья, за все твоё тело, и тянут, тянут, тянут, и ещё ниже, и ниже. И в момент снова ничего. Никого. Ни лиц, ни машин, ни домов. Ни тебя. Ты ощущаешь, как стоишь на ногах. Идешь. Куда ты идёшь? Нет, ты бежишь. Бежишь так, словно за тобой гоняться, словно от этого зависит твоя жизнь. Но от кого? Эндрю, от кого ты бежишь? Ведь от себя никуда не деться. Сил не остаётся. Сил бежать не остаётся. Он хочет остановиться. Но все-таки все равно идёт. Идёт в темноту. Зачем? Вокруг одно и то же, так зачем? Ноги гудят, в ушах невыносимый звон, но все, все ощущения, все попытки чувствовать уносит эта мертвая, чёрная, тошнотворная пустота. Ты не хочешь, Эндрю. Я не хочу. Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться! Отчаяние. А вдали надежда. Маленький огонь, совсем невесомый огонь, но такой яркий, такой тёплый, такой ощутимый. Как свеча в дождливый день, как солнце на огненном закате. Надежда. Но она так далеко. А так ли это? Это ведь она. Это свет. Долгожданный свет, несбыточная мечта, это звезда спасения из мрачного закулисья. И ты идёшь к нему. Идёшь, идёшь увереннее, и чувствуешь, Эндрю чувствует, как этот свет согревает его. Согревает сердце, светлые ресницы, волосы, окаменелые пальцы, щеки, нос, колени, душу. Ты протягиваешь к нему бледную ладонь, ты практически к нему прикоснулся, как на сантиметре огонь разрастается, тьма отступает, приходит ослепительная вспышка. ... И ветер бережно играет со светлыми прядями волос. Солнце аккуратно опускается за горизонт многоэтажных зданий, и на небосводе проявляется более выраженная вечерняя синева. Два кофейных глаза смотрят перед собой. Это не тьма. Её больше нет. Очи видят лишь глубокую хрустальную синеву чужих васильковых глаз. Видят белоснежные метки на чужих щеках. Видят, как ветер развивает кудрявый огненный закат. Они видят, как обеспокоенно смотрит на него эта необъятная мечта. Они не разговаривают. Не нужны слова. У Эндрю просто нет сил, чтобы произнести их. Этих важных, трепещущих слов. Он лишь чувствует, как чужая рука аккуратно дотрагивается до его мокрой, нежно - розовой от холода, щеки. И он чувствует, что это нельзя оставить просто так. — Ты самый настоящий свет, Нил. Ты — моя Надежда.