Строя замки

— В смысле проверить ещё раз? — девушка сминает в руке накладную. — Я прислала Вам фотографии по всем правилам договора. В упаковке, со стикером, без стикера, отдельно стикер, с одного угла, с другого, в полный рост. Роза гнилая. Гни-ла-я. Такое ощущение, что её головы просто взяли и хорошенько так окунули в воду перед тем, как нам отправить. Хлоя видит, как с каждой секундой старшая теряет терпение. Тон ледяной, слова выплёвываются в трубку несчастному поставщику. Она ловит себя на мысли, что никогда бы так не смогла. Руководящие позиции требуют твёрдости, которую найти в себе способен не каждый. — …Тогда спишите это с остатков магазина… Да… Говорю же, да… Хорошо, спасибо, — Мэдди откладывает телефон и он тут же тонет в горе бумаг, пока девушка откидывается на спинку кресла. Общение с идиотами здорово её выматывало. — Примут брак? Старшая фыркает. — Примут, куда денутся? Хлоя улыбается, смотря прямо на Мэдди без капли стеснения. У неё есть право — они обе это уже давно признали. Зиглер не выдерживает этого взгляда и этой улыбки. Она просто не может. Особенно, когда блондинка сидит напротив неё в своём новогоднем свитере с оленем, наплевав на то, что на дворе уже середина января. В магазине сильно топят, и у младшей теперь вечно красные щёки. А ещё Кензи подарила ей на Рождество шампунь с запахом ванили, и теперь Мэдди чувствует этот запах в своём офисе даже тогда, когда блондинка работает в зале. И сейчас Зиглер сидит, смотрит и просто не может отделаться от навязчивых мыслей. «Я не хочу быть твоей подругой, я хочу целовать твои губы»* — Не смотри так. — Как? — Хлоя улыбается ещё шире. — Так, чтобы разрушить мой боевой настрой, — Мэдди сдаётся, не в силах сдержать смех. Младшая продолжает смотреть на неё с обожанием и не может ничего с собой поделать. — Ты же уже победила. Как обычно. — И что мне с этого? У нас гора списанки, выручка упала, а теперь ещё и половина поставки гнилая, — Зиглер вдыхает раскалённый воздух душного помещения и ещё долго не может выдохнуть. Тревога всегда берет над ней верх. Шутки шутками, а показатели уже которую неделю оставляют желать лучшего. Она и так отвлекала себя от этих печальных цифр слишком долго. Пора, наконец, поравняться с реальностью и получить от неё по лбу. А реальность такова, что на часах полдесятого, и в подсобке ещё два ящика зелени ожидают перебора, чистки, фасовки и выставления в зал. У Кензи сегодня выходной, поэтому приходится разгребать поставку в четыре руки. — Я так устала. Мэдди говорит, не задумываясь. Ей сейчас слишком плевать. У Хлои сжимается сердце. Она знает, как много старшая вложила в это место. Она помнит, как было здесь при предыдущей хозяйке. Та была милой старушкой, которая много знала о растениях, но ничего — о бизнесе. — Я знаю. Младшая встаёт со своего места, подходит к Мэдди, наклоняется и сцепляет свои руки в замок вокруг излишне напряжённого тела девушки. — Садись, — шепчет Зиглер, не в силах больше сдерживать ком, подступавший к горлу весь день. Хлоя слушается и несмело садится к ней на колени, попутно обвивая руками её шею. Смотрит в упор. В голубых глазах, что сейчас так близко, стоят слёзы. Слёзы усталости, отчаяния и бог знает чего ещё. Мэдди никогда не позволяла себе плакать. Никогда. Хлоя как-то спрашивала у Кензи, видела ли она когда-нибудь слёзы своей сестры. Та ответила, что видела, при разводе родителей, когда их, маленьких девочек, зачем-то потащили в суд. Хлоя знает, что Мэдди может чувствовать и может чувствовать очень многое. Она сама видела это не один раз. Видела ярость, видела паническую атаку, видела сожаление, видела заботу, видела вожделение, видела… любовь. Но никогда — слёзы. Нет, Мэдисон Зиглер не умеет плакать. Сама Хлоя плакалась ей в плечо миллион раз и ей не стыдно за это, потому что эмоциональность это часть её личности. А сдержанность — часть личности Мэдди. Так было всегда и так будет всегда. Но только не сегодня, не в этот зимний вечер. Глаза старшей блестят как гладь реки под солнечными лучами. Есть в этом что-то завораживающее. Хлоя не хочет, чтобы её любимая девушка плакала, но чувствует, что той это сейчас необходимо, поэтому не говорит ей «успокоиться» и «собраться». Да и кто вообще так говорит, когда действительно хочет помочь? Бред полнейший. — Прости, я просто… чёрт, — Мэдди судорожно вытирает рукавом прорвавшуюся-таки наружу тоненькую солёную струйку. — Я просто очень заебалась, — признаётся она, и Хлоя ещё крепче сжимает её в объятиях. Они сидят в тишине. Мэдди не чувствует нужды говорить — Хлоя и так всё знает. И заебалась она не меньше. Старшей стыдно от осознания этого. Стыдно, что тяжело обеим, а сырость разводит она одна. Это совсем не в её стиле, нет. Но это происходит. Здесь и сейчас. В маленьком душном офисе цветочного магазина. Старшая глотает слёзы, ощущая, как нежные руки поглаживают спину, и думает о том, что только Хлоя может видеть её в таком состоянии. Для Кензи нужно быть опорой — всегда сильной и стойкой, для мамы нужно быть любящей и успешной дочерью, которая с лёгкостью со всем управляется, для поставщиков нужно быть леди в стальной юбке, чтобы не давать им спуску, для клиентов нужно быть доброжелательной и исполнительной — настоящим профессионалом своего дела, а для Хлои… Для Хлои нужно просто быть. Хлоя видела её любую, и это не отталкивало её. Она была рядом каждый раз, когда была нужна, а нужна она была всегда. — Я тебе этого не говорила, но перед тем, как ты выкупила магазин, я собиралась уволиться, — нарушает тишину младшая, избегая взгляда голубых глаз напротив. Мэдди знает, что она делает так, когда ей неловко. — Выручки считай не было, целыми днями никто не заходил, но хозяйка всё равно говорила крутить букеты. И где-то там, в тех дождливых днях начал теряться смысл вещей, — признаётся Хлоя, поглаживая старшую по голове. — А потом пришла ты. Как сейчас помню, заходит в магазин такая вот мадама в костюме, на каблуках, — блондинка улыбается. — Я сразу подумала «О, нет. Эта дамочка, конечно, очень горячая, но, наверняка, стерва та ещё», — Мэдди прыскает смехом сквозь слёзы. — Я тогда подумала ровно то же самое. Вот ты стоишь за кассой, такая солнечная, такая прекрасная… Ты выглядела, как человек, любящий цветы и умеющий с ними работать, а я совсем ничего в этом не понимала, — девушки просто смотрят друг на друга и улыбаются. — Да брось, я была в одном из своих комбинезонов и в футболке с каким-нибудь супер идиотским рисунком… — В синей с серебряными звездочками, — выпаливает старшая с такой быстротой и уверенностью в своей правоте, как будто её спросили, сколько будет 2+2. — Да, наверное, — смеётся Хлоя. — Так вот, приходишь ты, с вагоном новых идей и совершенно новым подходом к ведению дел. Мысли об увольнении испарились как-будто их и не было. Начиная с того дня, когда я прихожу сюда, то не чувствую, что работаю. — Иди сюда, — Мэдди не может выразить словами, как она тронута этими словами, поэтому просто притягивает девушку ближе, обнимая крепко-крепко. Они сидят так ещё долго, прижимаясь друг к другу всем телом, и решают поверить в то, что всё действительно может когда-нибудь стать хорошо. Калла, с самого начала наблюдавшая за всем этим с высоты своего подоконника, шипит в сторону этих двух «подруг» и думает о том, что люди — это самые тупые создания на планете.

***

Кензи мнется в дверном проеме с кактусом в руках. Оттягивает край розовой майки, успешно украденной из шкафа сестры. В тысячный раз перечитывает сообщение, присланное ей сегодня утром. Asia Monet: «Жду вечером в нашей комнате и только попробуй не прийти» Зиглер стыдно. Безумно. «Как можно было надраться и написать такое?» На утро было уже поздно. Две галочки — прочитано. Недели тишины. Девушка уже хотела выдохнуть с облегчением, пока ей не пришло это сообщение. Стыдно. Тревожно. Страшно, в конце-то концов. И ведь поговорить об этом не с кем. Мэдди до сих пор ничего не знает да и не узнает. «У неё и своих проблем куча. Зачем ей мои?» Вот и приходится стоять у двери в комнату общежития без какой-либо моральной поддержки за спиной. — Соберись, — настраивает себя Зиглер, поднося к двери кулачок. Стучит тихо. Формально. Открывает дверь и просовывает голову внутрь. — А, это ты. Заходи, — Азия сидит с книгой на «пустой» половине комнаты. На той, где жила Маккензи. Зиглер нервно сглатывает и ставит горшок с кактусом на тумбу. — Подумала оживить интерьерчик, — неловко смеётся гостья, оправдываясь. Азия просто смотрит на неё, не произнося ни слова. Ждёт. — Слушай, прости за те сообщения, я была в хлам, — очередное оправдание. «Боже, почему она молчит». Кензи то и дело косится в сторону двери, намереваясь сбежать. — Сядь, — наконец, нарушает тишину Азия. Её взгляд, как обычно, нечитаем. Зиглер чувствует себя провинившимся ребёнком и покорно садится. — Ну? — Что ну? — Я жду, когда ты плюнешь мне в лицо. Ты же хотела. Кензи как-будто дают под дых. Это её слова. Она действительно так сказала. Точнее, написала. И Азию это задело. Она не показывает, но Мак видит, что задело. — Да не хотела я. И не хочу, — страх уходит куда-то на второй план, сменяясь раздражением. Это её стандартная защитная реакция. — Тогда в чём проблема? — Азия, как будто бы назло, непоколебима. Они молчат. Кензи сама не замечает, как начинает щелкать костяшками пальцев — дурацкая привычка, перенятая от сестры. — К тебе до сих пор никого не подселили? — Как видишь, нет, — Рэй плотнее скрещивает руки на груди, словно пытаясь согреться. Зиглер замечает это и думает о том, что вместо дурацкого кактуса следовало купить плед. В отличие от магазина, в общаге батареи едва тёплые. — А тебе бы этого хотелось? «Интересно, как часто она вот так вот сидит на моей старой кровати?» — Мне бы хотелось услышать ответ на свой блядский вопрос. Азия теряет терпение. Нападение — это и её защитная реакция тоже. — В чём проблема? — чеканит она. — В том, что ты слушаешь Лану Дель Рей, — бурчит себе под нос Кензи, опустив голову. — Что? — Да, проблема в этом. — Да какое это отношение имеет… — Азия начинает повышать тон. — Помолчи и дай мне сказать, — отрезает Зиглер, тоже начиная заводиться. — Ты слушаешь Лану Дель Рей так, что песни доносятся до моей кровати и мне приходится их тоже слушать. — Но… — девушка готова захлебнуться в своём возмущении, но Кензи не позволяет ей вставить и слова. — Ты всегда взваливаешь всю групповую работу на себя. Ты всегда мила со всеми и ты всегда была очень мила со мной, пока я не начала вести себя, как сволочь. Ты и представить не можешь, насколько это может выводить из себя… — Что?! Что из всего вышеперечисленного может тебя выводить?! — рычит Азия, мало что понимая, но всё равно активно защищаясь. — То, что ты заставила меня почувствовать, что я дома, даже находясь вдали от дома. Только с тобой я думала о том, что перемены не всегда означают конец света. Только с тобой я ощущаю это гребаное спокойствие. И проблема? Проблема в том, что ты и такие как ты никогда бы в трезвом состоянии не обратили внимание на меня и таких, как я, — Кензи знает, что дороги назад уже нет. — Для вас, натуралок, это всё очень весело и забавно, вы эксперементируете, веселитесь, хорошо проводите время и забываете об этом, стоит вам протрезветь. Утром вы возвращаетесь к своим идеальным жизням и своим идеальным парням и вас не мучает вина — нет, это была не измена, это не считается, ведь это была девушка, а не парень, — Зиглер близка, очень близка к истерике. Всё, что копилось внутри неё так долго, наконец, выходит буйным потоком, который остановить ей было уже не под силу. — И вы продолжаете общаться с нами так, будто ничего не случилось, хотя прекрасно знаете о нашей ориентации. Вы знаете, но всё равно делаете это. Вот я и съехала. Заебало это лицемерие, знаешь. Кензи дышит. Дышит глубоко и не может надышаться. Ей хочется, очень хочется что-нибудь пнуть или разбить. «Заебало это всё». Глаза Азии бегают по ней, будто изучают впервые. Она долго молчит, обдумывая что-то. Тишина режет слух. Кензи думала, что ей полегчает, но не полегчало. Нет. Всё стало гораздо хуже — она чувствует это кожей. — Уходи, — голос Азии непривычно тихий. Как-будто она не уверена в том, что говорит. Как-будто сомневается. — Чт… — Проваливай! — девушка-таки заставляет свой голос звучать громко и уверенно. — Издеваешься?! Ты меня сюда притащила, чтобы мы поговорили! Так говори. Я со своей стороны уже всё сказала, — Кензи решает дойти до конца — довести девушку до точки кипения, но она не уверена, что готова к последствиям. — Говорить? Ты хочешь, чтобы я тебе ответила на твой красноречивый монолог? Хорошо, я отвечу, — от этого притворного спокойствия тело берёт дрожь. — Ты эгоистка. Ты считаешь, что все люди вращаются вокруг тебя, как планеты вокруг солнца. Ты считаешь, что все спят и видят, как бы сделать тебе побольнее. Только знаешь что? Ты сама делаешь больно всем вокруг. Ты грубишь мне при каждом нашем разговоре, и это я ещё молчу про те твои ночные сообщения, где ты просто в открытую поносишь меня. Я никогда не вела себя так с тобой — никогда не обзывала тебя, не сбегала без объяснений. Я тоже совершала ошибки, да, совершала. И первой из них было отвечать на тот поцелуй. И да, просто так, к сведению, я расценивала это как измену, и да, из-за этого мы с Майком сделали перерыв в отношениях. И это моя вина. И я несу ответственность за последствия своих действий, чего ты делать не умеешь. Вместо этого ты просто уходишь, не желая ничего слушать и обсуждать. Ты ничего обо мне не знаешь, но осуждаешь меня, ставишь штампы. То, что я не размахиваю радужным флагом на каждом шагу ещё не значит, что я натуралка, — Азия жестикулирует активно — даже слишком. Она не может выразить свою обиду только лишь словами. Этого мало. Кензи молча наблюдает за движениями её рук, за тем, как вздымается её грудь под фиолетовой майкой. Она хочет вмешаться. Оправдаться. Защититься. Атаковать в ответ. Но она не шевелится, вслушиваясь в каждое слово и высматривая каждое изменение в выражении лица, позе, жесте. — …Да даже если бы я и была натуралкой, то как ты можешь говорить такие вещи? Это оскорбительно. И ты тем более не имеешь права винить меня в своих действиях. Ты говоришь, что чувствуешь что-то ко мне и что я якобы играю с тобой, но, заметь, я тебя никогда не отталкивала. Это ты сбежала. Это ты оскорбляешь меня при каждом удобном случае. Это ты играешь со мной, — Азия медлит, будто бы собираясь с силами, чтобы решиться поставить точку в своей речи. — Если ищешь здесь задиру, то посмотрись в зеркало, — наконец, заканчивает девушка и отворачивается к окну, набирая в лёгкие побольше воздуха. Кусает губы. Опускает голову. Смотрит в пол. — А теперь я хочу, чтобы ты свалила нахрен из моей комнаты, — слишком тихо и прерывисто по сравнению с тем, как звучал её голос всего каких-то несколько секунд назад. Кензи видит эту перемену, видит колебания, но отказывается углядеть в этом надежду. Отказывается ухватиться за неё и тянуть что есть сил. Азия всё так же не смотрит на неё и только слышит, как с хлопком закрывается дверь.