Может смогли бы?

      Она снова его обидела. Снова наплела кучу всякой ерунды о том, что он совершенно забывает о самодостоинстве и готов мириться с тем, что для неё он всего лишь выбор номер два.       И она ненавидела себя за это. Ей было больно от осознания того, что она в очередной раз разбила ему сердце, ей было больно прямо сейчас смотреть в его грустные глаза, но так же она не могла смириться с тем, что он каждый раз её прощал, и что каждая её попытка оттолкнуть его от себя с треском проваливалась, когда он через некоторое время снова появлялся на пороге её дома.       И вот опять. Она стояла, раскрасневшаяся, переполненная праведным гневом, винила его во всех грехах, не в силах больше сдерживать эмоции.       Лишь с ним она могла позволить себе быть эмоциональной. Могла смеяться, плакать, открывать душу. И лишь его она ранила каждый раз, когда образ мальчика в красном шарфе напоминал о теперь уже бессмысленных обещаниях когда-то данных самой себе.       —Уходи же, — процедила Микаса сквозь зубы, чувствуя как ногти в сжатых до белых костяшек кулаках впиваются в кожу.        Так что же с ней?       Она злилась. Она хотела чтобы он ушёл навсегда, чтобы перестал тратить на неё время, ведь — никто не даст соврать — он был достоин большего. Намного большего. Он был достоин девушки, которая смогла бы облегчить груз его собственных грехов, что смогла бы разделить его участь и помочь ему оставить прошлое в прошлом, а не той, не её, не Микасы, что могла лишь взвалить на него часть своих грехов и каждый день ворошить в памяти дни, которые хотелось бы стереть из памяти ластиком, как неровную карандашную линию на листе.       Он был слишком хорош для неё - заботливый, чуткий, понимающий, он на самом деле никогда и не навязывал ей своё общество. Да, он был рядом, но лишь потому, что она это позволяла.       Хоть Микаса и сама этого не понимала.       К тому же, с недавнего времени, она с испугом начала замечать, что рядом с ним совершенно не вспоминает об Эрене и о самом ошибочном правильном выборе в своей жизни и что сердце рядом с ним почти не болит.       Но сейчас он стоял напротив, молча выслушивая весь тот бред, вырывающийся изо рта Микасы.       — Прощай, Микаса, — тихо ответил Жан и вышел из её дома, закрыв за собой дверь.       "Прощай", — повторилось в голове девушки несколько раз, перед тем, как до неё дошёл истинный смысл этих слов.       Она подорвалась к этой чертовой, только закрывшейся двери, намереваясь открыть её, позвать его, извиниться в конце концов. Эгоистично. Сначала она позволила себе вытереть об него ноги, а теперь, понимая всю глупость сказанного, решила просто извиниться.       И она замерла у проёма,не в силах открыть дверь, давясь глухими слезами.       "Ушёл".       "Он ушёл".       Как и бесчисленное количество раз назад, но теперь что-то было другим. Что-то изменилось в этот раз.       В этот раз он попрощался.       Микаса ударила кулаками по двери, что отделяла её от внешнего мира, в котором Жан сейчас шёл прочь от неё. Девушка прислонилась спиной к дереву и скатилась вниз, прикрывая лицо руками и осознавая весь ужас совершенного ею поступка.       Может они всё таки были друг друга достойны, может всё таки они смогли бы пережить всё случившееся с ними раньше вместе и жить мечтами о светлом будущем? Может именно он и смог бы ей помочь переступить через прошлое, ведь, казалось, у Жана прекрасно получалось переступать через своё.       Но был ли смысл размышлять об этом сейчас, когда она была здесь, сидела в бессилии на полу, захлёбываясь рыданиями и сожалением, а он был где-то там, с каждой секундой всё дальше от неё, полный решимости больше не возвращаться и мыслями, что ему правда достаточно пытаться добиваться её.       Микаса понимала, что была бесконечно неправа отталкивая его от себя. Жан был ей нужен. В этой реальности, где Эрена больше нет, где она всё ещё жива, где ей всё же нужно его отпустить, где ей нужно жить дальше. Но вместо того, чтобы признать сей факт, благодарить Жана за то, что был рядом, за поддержку, она лишь кричала на него, злясь на то, что он привносит красок в её серую жизнь, на то что ненамеренно заставляет её забывать пережитый ранее кошмар, на то, что она всё же влюблялась в него, на то, что в редкие моменты любовалась его силуэтом, на то, что ей нравилось когда Жан хозяйничал на её крохотной кухне, на то, что однажды смогла позволить себе забыться на миг мечтами о совместном будущем и с того момента делала это всё чаще и чаще.       Её грызла совесть, свои же давние обещания обвились вокруг шеи красным шарфом и душили. Микаса Аккерман не могла забыть Эрена Йегера, не в этой жизни, но при этом не могла уже больше жить прошлым и всепоглощающим горем. Слишком много времени прошло для неё, и слишком мало для всего остального мира, где её грех и подвиг не забудется никогда. Вот только почему-то грешную часть своего поступка несла на своих плечах сама Микаса, а подвиг принадлежал Армину.        Но так было правильно. Микаса не миротворец и даже не дипломат, она бы не справилась с миссией объединения мира. Всё, что она могла — это винить остатки мира за остатками стен в смерти Эрена.       И всё же, было бы ей легче, если бы это правда была не она, если бы это правда Армин был спасителем мира? Что если бы голова Эрена была снесена с плеч не её руками?       Никто бы на это не решился. Вот весь ответ. Это была её миссия, это был её долг. Так Имир решила.       И всё же всё сводилось к одному: не было бы сейчас ни Эрена, ни Армина, ни Микасы, сидящей на полу прихожей своего дома и осознающей в какую яму она сама себя загнала, и как она ментально застряла у края могилы под деревом на холме, не желая двигаться дальше. Жан же был человеком, который возвращал её в реальность, помогал хотя бы выглянуть из-за края той самой ямы, чтобы она увидела, что мир, даже без самых дорогих людей, всё ещё не так уж и плох.       Жан прекрасно знал, что с Микасой никогда не будет легко, что ему и целой жизни не хватит, чтобы помочь ей исцелиться, но его чувства к ней тоже никогда не спали, и не попробовать хотя бы попытаться он не мог.       — Так зачем же, Жан? — задала вопрос Микаса, поднимая голову к потолку и бессильно опуская руки на пол.       И вдруг, ответом на свой вопрос, она услышала стук в дверь.