Постой, пусть закат тебе ляжет на плечи, Я еще не дышал, я еще не дослушал твой смех. Постой, ты можешь спугнуть этот вечер, И мы потеряем друг друга во тьме. Мы закрыли глаза и далекий придумали остров, Мы придумали ветер и себе имена И не знаем пока, кто из нас на рассвете Станет ждать, чтоб скорее укрыла волна… © «Остров», Би-2
Оперенные гребешками белой пены волны Индийского океана грациозными каскадами накатывались на пологий берег, а затем, неохотно замедляя свой бег и вовсе останавливаясь неподалеку от первой линии шезлонгов, возвращались в пучину морской стихии и уносили с собой ненароком подхваченные округлые камешки. Когда они отступали до негласно обозначенной точки невозврата, того участка склона, где сзади на них начинали напирать следующие искрящиеся в лучах заходящего солнца буруны, по всему периметру пляжа пролегала широкая полоска сырого и оттого чуть более темного песка, из-за чего остров напоминал несимметричную шляпу с зеленой от раскидистых пальм верхушкой и буйным кружевным ореолом полей, колеблемых душистым бризом. Напитавшийся солоноватой влагой песок, податливый и рыхлый, прилипал к рукам и забивался в щели между гладкими деревянными деталями лежаков, застеленных приятно покалывавшими кожу плетеными циновками, но в то же время превосходно скреплялся и держал приданную ему форму. Этим и воспользовалась девушка, устроившаяся на широких ступенях, которые спускались к самой воде от открытой веранды просторного бунгало. Неторопливо, как истинный архитектор, шаг за шагом добавляющий к первоначальному плану здания новые структурные элементы, она осторожно воздвигала на приплюснутом холмике — фундаменте будущего замка — невысокие башенки и через каждые две-три минуты отстранялась на несколько шагов, оценивая устойчивость и презентабельность конструкции. — Чего-то не хватает, — с улыбкой заметил вольготно раскинувшийся на ближайшем шезлонге молодой человек, который из-под полуопущенных век наблюдал за продвижением кропотливой работы. Постройка постепенно переставала напоминать отужинавшего слоником удава, который сошел со страниц сказки Антуана де Сент-Экзюпери, однако и на готический замок, чей образ девушка держала в голове, тянула лишь со значительным преувеличением. Вокруг нее появились тонкие, немного неровные стены, при возведении которых использовался песок из окружившего крепость неглубокого рва. А по периметру возвышения в центре округлой платформы, выполненного в форме полусферы, расположились, наподобие свечей на праздничном торте или кристаллических сталагмитов, пять колоколен, словно бы венчавших концы лучей лежавшего в основании замка пентакля. — Ты так считаешь? — задумчиво протянула девушка, бросая на сооружение критический взгляд, но ее собеседник вдруг щелкнул пальцами и, поднявшись с места, торопливым шагом направился к дому. — Джейми, ты куда? — Подожди, Холз, я, кажется, понял, — крикнул он уже с порога, после чего на некоторое время пропал из поля ее зрения, а вновь вынырнув в объятия ласковой вечерней теплыни, зажмурился, когда лучи солнца на мгновение ослепили его, и двинулся обратно, неся что-то в зажатом кулаке. Этим предметом оказался толстый кожаный шнурок, на котором висело около десятка испещренных замысловатой резьбой костяных бусин, а посередине красовался неровный треугольник, чем-то напоминавший причудливый сюрикен из коллекции ниндзя или медиатор для гитары. Торговец с блошиного рынка, который молодые люди, слившись с толпой таких же туристов, посетили несколько дней назад, объясняясь на ломаном английском, с горячностью убеждал потенциальных покупателей в том, что только он один на острове располагает украшениями из настоящих акульих зубов. Правду он говорил или нет, осталось неизвестным, потому что ни Джейми, ни Холли не могли похвастаться обширными познаниями в области ихтиологии и отличить подлинный акулий клык от ловко обточенного камня или кусочка кости, однако Джейми все-таки купил безделушку, удовольствовавшись ее неординарным внешним видом. Ему вообще нравились нетривиальные украшения — они придавали его образу толику загадочности и брутальности. — Вот так, — аккуратно развязав узел на шнурке и собрав в сложенную лодочкой ладонь лишние бусины, Джейми снял зуб и воткнул его широким концом в верхнюю точку центральной части песочной крепости, точно символ королевской силы и смелости. — Нужно будет потом не забыть достать его, иначе, когда начнется прилив, замок попросту смоет, — заметила девушка, щурясь от солнца и брызнувших ей в лицо соленых капель накатившей волны. Вскинув ладонь, чтобы вытереть со щеки теплую влагу, она невольно улыбнулась, и на ее щеках, усыпанных светло-рыжими, в цвет волос, веснушками, показались обаятельные ямочки. — Ну, чего ты так смотришь? — смутилась она, поймав долгий взгляд молодого человека, который, казалось, на минуту утратил всякий интерес к их теперь уже общему архитектурному детищу. — Ты прекрасна, Холз, — мягко, но, тем не менее, серьезно сказал Джейми, протягивая руку, чтобы прикоснуться к ее скуле. — Знаешь об этом? — М-м, — картинно задумалась девушка, стараясь подавить в себе истинно женское кокетство, — да, по-моему, кто-то говорил мне. Губы молодого человека тронула игривая улыбка. Перегнувшись через крайние башенки, чтобы случайно не задеть их и не разрушить, он склонился к Холли и, прежде чем накрыть ее губы своими, понизив голос до интимного шепота, произнес: — И какова вероятность, что этот кто-то — не я? Запустив пальцы в его светлые волосы, девушка позволила себе расслабиться и, отбросив мысли о чем-либо постороннем, раствориться в окутавшей разум розоватой дымке. Джейми целовал нежно, без напора, но в то же время глубоко, не ограничиваясь короткими прикосновениями к ее губам. От него пахло солнцем и морем с примесью ноток амбры и мускуса, входивших в состав его парфюма. Этот аромат щекотал ноздри и по-своему волновал, потому что для Холли он носил оттенок новизны; она не успела свыкнуться с его присутствием в ее личном пространстве, как если бы сожительствовала с Джейми несколько месяцев, — они познакомились всего неделю назад. Их первая встреча произошла в небольшом, но поразительно аутентичном баре. Устав от коловращения рюкзаков, фотоаппаратов и разговоров на десятках языков, каждый попытался разузнать, где на побережье проводят время местные жители — и не зря. Все не занятые в сфере обслуживания бесчисленных толп туристов люди: рыбаки, продавцы с рынков, грузчики, матросы и многие другие, — хоть и считали красоты своего региона обыденностью и порой не замечали их точно так же, как нью-йоркские бизнесмены не испытывают трепета, поднимаясь на головокружительную высоту обустроенных в деловом центре города офисов, но все-таки были склонны к заложенной в их менталитете легкой сентиментальности. Они умели радоваться простым вещам, в совершенстве овладели искусством за беседами о рутинных занятиях скрывать обсуждение главных жизненных вопросов, а еще не отказывали себе в удовольствии иной раз поговорить с соседом, глядя на закатное море и потягивая алкогольные коктейли или холодное пиво из запотевавших при прикосновении жестяных банок. Итак, паб под неброской плетеной вывеской, гласившей: «Лагуна», которая вряд ли заинтересовала бы даже впервые ступившего на твердую землю после долгого плавания, охочего до женщин и выпивки средневекового флибустьера, не то что сегодняшних искушенных пользователей социальных сетей, обещал посетителям захватывающие виды, дешевую выпивку и возможность поразмышлять наедине с собой. Он представлял собой открытую платформу на сваях, которая так низко нависала над уровнем волн, что казалось, будто она является продолжением соседних лавочек, построенных на искусственной насыпи. К нему вел короткий подвесной мостик, который хоть и выглядел добротным, но все равно немного пружинил и раскачивался при ходьбе, пускай ни завсегдатаев, ни работников это не смущало. Интерьер роскошью не отличался: краска на скамьях облупилась от морского ветра, барная стойка была декорирована старомодно, над головой шелестели высушенные листья пальмовых ветвей, чей настил служил в качестве крыши, а по шершавым, раздавшимся и задубевшим от соленой воды доскам пола не рекомендовалось ходить босяком. Однако атмосфера обволакивающего комфорта и непостижимого для тех, кто родился и вырос вдали от океана, колорита с лихвой компенсировали все неудобства, к тому же местные относились к редким туристам довольно приветливо и даже с явной долей дружелюбия, уважая их личные границы, если те, в свою очередь, не приставали к ним и не шумели. Так, некто забредший сюда без компании, уставший после показавшегося его гудящим ногам бесконечным осмотра прибрежных достопримечательностей мог быть обласкан и приглашен на стопку чего-нибудь эдакого кем-то из представителей ежевечернего контингента. Рамки стирались. Не имело значения, кем этот человек был или откуда приехал, на каком языке говорил, во что верил и верил ли вообще во что-то, — порой даже об имени вспоминали только после пары бокалов, впрочем, еще после двух или трех с легким сердцем его забывали. Трудности перевода также отступали на второй план — в ход шла мимика, жесты, интонации, и, пожалуй, лишь таким образом, забывая о культуре слов, за маской которых удавалось спрятать любой подтекст и любую ложь, люди становились по-настоящему искренними. Нечто подобное в «Лагуне» хотел отыскать и Джейми. Похожие места привлекали его чарующей неординарностью и духом ничем не ограниченной свободы. Казалось, вслушиваясь в плеск волн, всматриваясь в ослепительный в совокупности оттенков шлейф опускающегося за горизонт солнца, расстилающийся по всему куполу небосвода, и ощущая покалывание мурашек от инстинктивного осознания уникальности момента, можно было наполнить чакры космической энергией, распахнуть душу перед истинными чудесами мироздания, внять голосу внутреннего «я» и, обретя способность видеть третьим глазом, познать то, что раньше таилось в тени. А в случае неудачи в области духовного роста и постижения сути бытия неприятный осадок помогли бы сгладить алкоголь, приятная компания с доверительной беседой и созерцание прекрасных тропических пейзажей. Виды, к слову, и правда были красивые, причем не играло особой роли, куда смотреть — к той обозначенной подвижным и вовсе словно бы живым огнем солнечной короны черте, где море сходилось с небом, или в угол площадки, где, облокотившись на образовывавшие практически ровный прямой угол дощатые перила, зажмурившись и подставив нежному бризу лицо, сидела девушка лет тридцати, чьи рыжие волосы взметались на ветру, будто бы стараясь уподобиться факелу закатного пламени. Джейми разговорился с ней, еще не догадываясь, что на ближайшие дни именно она станет его персональным солнцем. Как выяснилось, ее звали Холли. Она приехала сюда в качестве представителя крупной туристической компании — на переговоры с одной из частных организаций, занимавшихся устройством досуга для особых, высокопоставленных или попросту богатых гостей, и решила совместить окончание выполнения рабочих обязанностей с началом долгожданного отпуска. Она очаровывала собственной непринужденностью, смешливостью и неощутимым контрастом, заключенным в сочетании ее имени, отсылавшего к недалекому от святости значению, и огненного цвета волос, который в средневековой иконографии был характерен для Иуды и с которым в те же смутные времена связывалось немало суеверий. Открытая, лучезарная в своей душевности натура Джейми гармонично резонировала с ее внутренней составляющей, и потому, увлекшись друг другом, молодые люди, пожалуй, и не заметили, как все закрутилось. Тропическое солнце разнеживало тело, экзотические блюда местной кухни насыщали его, красочный ландшафт услаждал взор, и, поднимаясь на новый уровень комфорта, человек невольно стремился к удовольствиям иного рода. Ему хотелось любить и в этом порыве встречать искренние ответные чувства, ощущать чужое присутствие и наслаждаться каждым прикосновением, улыбкой и словом. Все прочие события в ретроспективе представлялись незначительными — в памяти будто воздвиглась стена из мутного стекла, издали казавшаяся облаком сладостного тумана и перекрывавшая доступ к оставленным дома тревогам и заботам. Забылось и то, что срок их пребывания здесь был катастрофически недолог, и то, что Джейми оставил на Туманном Альбионе зачатки отношений с новой пассией, и то, что Холли, в свою очередь, перебравшись в съемную квартиру в Штатах, периодически флиртовала с соседом-журналистом, который нередко приглашал ее в театр или на какой-нибудь концерт. Несомненно, по меркам большинства их поведение могло быть расценено как предосудительное, но они задумывались об этом только в последнюю очередь — если задумывались вообще. Возможно, в тридцать лет уже стоило остепениться и занять отведенную каждому в обществе нишу, удовлетворившись ее постоянством и надежностью, но не здесь — не в том благодатном уголке мира, где они теперь находились, где господствовали самобытные законы морали и понимания цели человеческого существования, где люди жили сегодняшним днем и не боялись быть счастливыми. И, прижимая к себе грациозно раскинувшуюся на его шезлонге Холли, чувствуя манящее тепло и упругость ее с годами не утратившего девичью привлекательность тела, испытывая нарастающее в груди приятное волнение и ощущая, как окружающий мир сужается до единственного мгновения экстаза, Джейми искренне верил, что такое оно и есть — счастье.Постой, пусть закат тебе ляжет на плечи, Я еще не дышал, я еще не дышал так легко. Постой, за тебя все сделает ветер. Он стирает следы наших ног, засыпает песком…
© «Остров», Би-2