༺🌸༻
Спустя неделю после ночных размышлений о Бездне и незадавшейся игры в вэйци Сяо Синчэнь вновь сидел на кухне. Стол вокруг него полностью скрылся под бухгалтерскими книгами, бумагами, накладными и отчётами разной степени давности. Рядом кое-как вместилась тушечница и тонкая кисть. В доме был целый кабинет, отведённый для работы с бумагами, но Сяо Синчэнь предпочитал делать всё на кухне. К тому же, Ван Иди стоял у жаровни и готовил обед, а его присутствие приходилось как нельзя кстати: только он, столько лет ведущий записи, мог описать все тонкости и найти ошибки там, где Сяо Синчэнь их не видел. Он подсчитал количество расходов на отбывающих службу адептов трижды, и всякий раз его сумма не сходилась с суммой, выведенной кем-то до него. Быть может, то было предварительное число? Но раз так, как оно может настолько сильно отличаться от того, что вышло фактически? Ох… Сяо Синчэнь вздохнул и потёр глаза. Он никогда не считал себя самым умным человеком, но и глупым — тоже. Наставница и её протеже обучали их многим вещам, и сложному бухгалтерскому счёту в том числе. Как же так вышло, что грядущее послание Господину Верховному заклинателю оказалось под угрозой исключительно из-за того, что на бумаге под педантичными пальцами Сяо Синчэня не сходилось два и два. Разумеется, их отчёты проверяли казначеи Господина Верховного Заклинателя, они же и решали вопросы о размере жалований или выплатах сверх нормы на поддержание, скажем, общежития или общие нужды лагеря. Но как казначеи могли принять то или иное решение, если даже сам Сяо Синчэнь сомневался, были ли закуплены в минувшей луне дополнительные тёплые одеяла взамен старых, нуждается ли кухня в новой утвари и хватает ли военной кухне серебра на закупку еды для всех юношей и дев? Записи пестрили неразборчивым почерком и неоднозначностью. — Лао-чжан, — Сяо Синчэнь поднял глаза на Ван Иди. Его охватило такое чувство беспомощности и отчаяния, что он готов был признать себя самым необразованным человеком в Поднебесной. Угольным карандаш, до этого перекатывающийся меж пальцев, замер. — Пожалуйста? — М-м? — Ван Иди накрыл котелок тяжёлой крышкой и подошёл к столу. Склонился над Сяо Синчэнем, заглядывая ему через плечо. Молча вчитывался в текст, пока, наконец, не дошёл до места, жирно обведённого угольным карандашом. Помолчав, Ван Иди крякнул — никак иначе этот звук охарактеризовать не вышло. После вздохнул и, выдвинув табурет, присел рядом. — Бедлам полнейший. Ван Иди придвинул к себе журнал и начал листать его до тех пор, пока не отмотал почти до самого начала года. — Эта бестолочь горазда только мечом махать, — вздохнул Ван Иди. — Такой тонкий счёт ему доверять нельзя. Столько лун заполнил, и все неверно. Интересно даже, как ещё никто в Ланьлин Цзинь этого не понял: судя по записям все пребывающие здесь адепты сейчас должны сидеть с голыми задницами! Хех! Смотри-ка сюда, даочжан Сяо. Отсюда идёт ошибка, которая тянется из месяца в месяц. Сяо Синчэнь подался ближе. Ван Иди охотно и доступно объяснил ему всё: так же, как и всегда. С каждым разом Сяо Синчэнь всё лучше и лучше понимал специфику ведения записей, но порой ему приходилось обращаться за помощью, и ему никогда не отказывали. Закончив с разъяснениями, Ван Иди вернул Сяо Синчэню угольный карандаш и вздохнул: — А я ведь спрашивал раз десять, точно ли ему всё понятно, и он говорил, что уж сложить лян серебра да подсчитать количество средних порций в состоянии. Нужно было всё-таки перепроверить за ним. Пускай бы и обиделся, зато потом не пришлось бы переделывать почти двенадцать лун. — Спасибо за помощь, лао-чжан. Пожалуйста, не ругайтесь на Сюэ Яна, ведь мы, люди, вовсе не обязаны уметь делать всё — иначе ценность каждого из нас потеряется. Ван Иди ласково улыбнулся Сяо Синчэню. Встал, поводя плечами, вновь подошёл к жаровне. Звякнула крышка о котелок. Заскреблась деревянная лопатка, перемешивая тушёные с мясом овощи. — Ты слишком добрый человек, даочжан. Будь осторожен со своей добротой. В А-Яне я уверен, но другие люди… Сяо Синчэнь опустил взгляд в книги. Теперь, когда он знал, где ошибка, ему хотелось как можно скорее исправить её, чтобы к утру уже иметь окончательный вариант отчёта для Господина Верховного Заклинателя. На рассвете им с А-Яном предстояло выдвинуться в Гуанси — ближайший крупный город — чтобы воспользоваться услугами почтовой станции. Первым делом следовало отправить послание в Ланьлин Цзинь для казначейства. Вторым — забрать пришедшие адептам кланов посылки и письма из дома. Раньше Сюэ Ян ездил в Гуанси, выбрав двоих из самых толковых адептов. Дважды, когда Сяо Синчэнь предлагал ему свою помощь, тот отказывался. Просил: «Лучше присмотри в это время за Ван Иди» и «Вдруг здесь понадобится твоя помощь». Сяо Синчэнь понял, что дело вовсе не в лао-чжане и не столько в помощи юным заклинателям с ночными дежурствами (когда Бездна особенно изворотлива), сколько в необъяснимом нежелании А-Яна брать его с собой. Больше с тех пор Сяо Синчэнь свою помощь не навязывал, решив дать другу ещё несколько лун — как знать, быть может, тот переменит своё решение? И вот пару вечеров назад Сюэ Ян предложил сам. Он не выглядел довольным своей просьбой — больше тревожным и неуверенным. Но он позвал, и даже если рассчитывал на отказ, то не получил его. Сяо Синчэнь с удовольствием согласился: он ни разу не бывал в Гуанси, а между тем Поднебесная изнывала слухами о красоте его вод, великолепии зелёных холмов и могуществе сизых гор. Сяо Синчэнь надеялся, что успеет закончить расчёты к завтрашнему рассвету. Путь до Гуанси на телеге небыстрый. По словам Сюэ Яна, если выехать с рассветом, то в город они прибудут только ближе к заходу солнца. Конечно, дольше, чем путешествовать на мечах, но ту гору посылок, которую обычно присылали адептам, не вместит ни один мешочек-цянькунь. Да и, к тому же, куда им было спешить?.. Заметив, что Сяо Синчэнь вновь погрузился в числа и столбцы, Ван Иди тяжко вздохнул: — Ты это брось, даочжан, после обеда вместе всё исправим. А сейчас уж А-Ян вернётся, пообедаем спокойно, отдохнём и на свежую голову перепишем. Завтра повезёте уже новенький правильный отчёт. Всё успеется. Давай пока стол расчисть, а то миске некуда встать. Точно в подтверждение слов Ван Иди со двора донёсся собачий лай — это Чжун возвещала об их с А-Яном прибытии. Собака проклацала коготками по крыльцу, налегла на дверь лапами и вбежала в дом, тут же суетясь вокруг Сяо Синчэня. Она охотно лизнула протянувшуюся погладить руку, хвост её мотался из стороны в сторону в немом обожании и довольстве. Ничего удивительного в том, что Ван Иди так точно предсказал приход Сюэ Яна — они жили вместе так долго, что наизусть запомнили распорядок дня другого. Сяо Синчэнь принялся складывать бухгалтерские книги, накладные и выписки в одну стопку. Накрыл тушечницу каменной крышкой, отёр кисть. Со стороны двора донёсся какой-то шум. Чжун тут же понеслась обратно. Сяо Синчэнь вышел за ней. К дому подходил Сюэ Ян: ещё более недовольный и колкий, чем обычно. За ним тихонько семенили двое юношей: один Вэнь, второй Оуян. — Господин Сюэ Ян! Господин Сюэ Ян! Вы уже знаете, кого возьмёте с собой в Гуанси? — Я разве не велел вам отстать от меня? — Сюэ Ян, порядком вымотанный этой нелепой погоней, резко обернулся. — И, если один из вас сделает ещё хоть один шаг по направлению к моему дому, я вам обещаю, что завтра с собой не возьму ни единого письма, и всем вашим семьям придётся ждать ещё луну, прежде чем они получат от вас хоть какую-то весточку. Со мной едет даочжан Сяо. В помощи бездарей не нуждаюсь. Чжун поставила точку громким лаем. Юноши ссутулились, но с места не сдвинулись. Завидев вышедшего на шум Сяо Синчэня, глубоко поклонились. Сюэ Ян обернулся. Лицо его пылало злостью. Он хотел было запретить даочжану разговаривать с надоедливыми адептами, но понял, что не имеет права командовать этим человеком, а потому молча вошёл в дом, и дверь за ним хлопнула с такой силой, что с крыши осыпалась старая сухая листва. Чжун застыла рядом с Сяо Синчэнем, поджав хвост. — Добрый день, даочжан Сяо, — запоздало поздоровались юноши. Сяо Синчэнь кивнул в знак приветствия и спросил: — Есть ли какая-то определённая причина, по которой вы хотите посетить Гуанси? Оба замялись. Сяо Синчэнь терпеливо ждал, пока один из них, наконец, не сказал: — У нас закончились писчие принадлежности. В местные магазины их почти не завозят — в городе И они никому не нужны. Мы хотели пополнить запасы. Господин Сюэ точно ничего не привезёт, если мы попросим. — Сегодня вечером, после ужина, я приду за вашими письмами. Приготовьте вместе с ними список того, что вам необходимо. Обещаю вам поискать это в Гуанси. Оба вновь согнулись в поклоне: — Даочжан Сяо, ваша доброта воистину светлее солнца! — тихо произнёс юноша в одеждах клана Вэнь. — Не будет ли у даочжана из-за этого проблем? — спросил второй неуверенно. Сяо Синчэнь улыбнулся. С Сюэ Яном он как-нибудь справится. Должно быть, у него выдалось тяжёлое дежурство, раз он пришёл в таком скверном расположении духа, а просьба адептов только добавила масла в огонь. Но страха Сяо Синчэнь не испытывал. Он отпустил юношей с тёплой улыбкой и вернулся в дом. Горячий сытый обед в кругу близких людей кого угодно сделает добрее. А ненавязчивая беседа отвлечёт от тяжёлых мыслей. Сяо Синчэнь был знаком с Сюэ Яном чуть больше семи лун, но он уже знал, как справляться с его приступами нелюбви ко всему сущему. И едва ли это его отталкивало.༺🌸༻
Лошади шли медленно. Телегу покачивало на неровной дороге. Небо только-только начинало светлеть: золотистая полоска вспорола тёмно-синий шёлк светящимся золотым клинком. Сюэ Ян сидел, кутаясь в тёплую чёрную мантию. Руки его, опущенные на колени, лениво держали поводья. Взгляд рассеяно провожал медленно плывущие мимо деревья. Сяо Синчэнь сидел рядом — так, что они касались друг друга руками и ногами, и тепло меж их тел не рассеивалось, а оставалось внутри. Ци медленно текла по меридианам, согревая, но прижаться друг к другу оказалось так приятно, что никто из них не стал противиться этому желанию. Сюэ Ян непривычно много молчал. Вчерашнее негодование переросло в угрюмое недовольство и тревогу. Сяо Синчэнь полагал, что всё дело в этой поездке. Быть может, напрасно он ждал приглашения в Гуанси? Отчего же его присутствие не успокаивало, а, наоборот, подавляло друга? Возможно ли, что он был слишком смел в последнее время? Что его мысли вновь слишком очевидно оказались на поверхности, и это оттолкнуло А-Яна? Неужели история повторялась, пусть и более скоротечно?.. Сяо Синчэнь отвернулся. Он спрятал ладони в рукавах и сжал пальцы. Небо медленно светлело, но яркие звёзды всё ещё сонно моргали им, освещая путь. Воздух пал приближающейся осенью. Ночи стали холоднее, дожди участились, и земля в городе И почти не просыхала. Но здесь, за пределами, колея оставалась сухой и твёрдой, и колёса катились плавно, лишь изредка подпрыгивая на случайных камушках да ямках. Тишина ощущалась всё тягостнее. Сяо Синчэнь жалел, что согласился поехать. Глотнув прохладного свежего воздуха, спросил: — Дорогой друг, я чем-то обидел тебя? Быть может, моё поведение показалось тебе оскорбительным? Я прошу у тебя прощения. Мне, к тому же, не следовало соглашаться на эту поездку. Ведь я знал, что ты того не хочешь, но всё равно дал своё согласие… Сюэ Ян резко повернулся к нему лицом. Почувствовав на себе его тёмный взгляд, Сяо Синчэнь повернулся в ответ. Взгляды их встретились. Сюэ Ян качнул головой. Переложил поводья в одну ладонь, второй несмело коснулся рукава Сяо Синчэня, и тот сжал его пальцы своими, укрывая длинным белоснежным рукавом. — Ты не можешь меня обидеть, даочжан. Я сам себе обидчик и угроза. Но не ты. Никогда. Что бы ты ни сделал, никогда не проси у меня прощения, ведь я прощу тебя в любом случае. Прохладные пальцы А-Яна нежно оглаживали кожу, скрытую приятной гладкой тканью. На скулы прыснул жар, и Сяо Синчэнь скромно улыбнулся. — Тогда что же тебя тревожит? — Может, я расскажу тебе позже, — Сюэ Ян пожал плечами. Помолчали. Две гнедые кобылы, взятые у крестьян в городе И в аренду вместе с телегой, почти синхронно всхрапнули. Длинная грива лезла им в глаза и нос. Вокруг становилось всё светлее. Тёмно-зелёные листья и трава начали светлеть, выступила роса, пока ещё бледно переливающаяся в розоватом свете. Звёзды побледнели, но луна всё ещё виднелась, никак не желая уступать место солнцу. — Расскажи мне, даочжан, почему ты спустился со своей горы. Чего тебе не хватило там, где всего в достатке и нет ни горестей, ни злобы мира? Расскажешь? Сяо Синчэнь смутился. Подумал немного. История его была печальной и некрасивой. Такой, какая легко бы могла поменять отношение Сюэ Яна к нему. Нарушить их тонкую вязь дружбы и понимания. Но если не ему, то кому ещё Сяо Синчэнь мог её рассказать? Ведь рано или поздно этот вопрос бы всё равно оказался заданным, и если ответу на него суждено развести их друг от друга, то пускай уж лучше это случится сейчас, а не через десять лет, когда их души прорастут друг в друга намертво. — Расскажу, — согласился Сяо Синчэнь. Пальцы нежно сжали его ладонь. Даочжан Сяо Синчэнь заговорил.༺🌸༻
Сяо Синчэню было три года, когда Баошань Саньжэнь привела его на гору. Жизни до он не помнил (и подозревал, что за это должен от всего сердца благодарить наставницу). На горе было полно детей, но все они были старше — своей участливой добротой и желанием помочь только ненароком пугали его. Каждый стремился с ним подружиться, и только одному мальчику не было до него никакого дела. Этот мальчик всюду ходил в одиночестве, его угрюмое лицо отпугивало всех желающих пообщаться, и, кажется, устоявшееся нейтральное равнодушие меж этим мальчиком и всеми остальными устраивало каждого. Мальчик носил чёрно-синие одежды. Чётко шагал. Беспрекословно слушался старших и никогда не озорничал. На обедах он сидел один, и маленькому Сяо Синчэню ужасно хотелось сделать этого мальчика не таким грустным. Ведь нельзя быть счастливым в стороне от людей. Мальчика звали Сун Цзычэнь, он оказался старше Сяо Синчэня на три года и слишком благородным для того, чтобы отшить от себя маленького прилипалу, вдруг решившего всюду таскаться за ним по пятам. Сун Цзычэнь не хотел ни с кем дружить: он помнил слишком многое из того, что с ним произошло до того, как Баошань Саньжэнь привела его на гору. Её умений, безусловно, хватило бы, чтобы маленький мальчик полностью забыл прошлое, тем самым излечив душу и дав ей возможность вновь стать счастливой. Но Сун Цзычэнь не желал забывать, и без его желания любая, даже самая могущественная, сила делалась почти бесполезной. Сяо Синчэнь старался не говорить попусту, поскольку разговоры раздражали Сун Цзычэня. Он старался его не касаться, поскольку и касания тоже приносили другу дискомфорт. Он тихо дышал и вёл себя настолько аккуратно, насколько вообще способен трёхлетний ребёнок. Он ходил по пятам неслышно, и научился предвосхищать то или иное грядущее настроение друга. За это ему разрешали сидеть рядом и пользоваться теми же игрушками и одеждой. Их поселили в одну комнату, навязав Сун Цзычэню заботу о младшем. Тот, не смея перечить старшим, покорно принял свою ношу. Но годы шли. Они оба росли и развивались. Учителя и наставники обучали их высокому даосизму и приземлённому умению обслуживать самих себя и близких. Их учили добру и состраданию. Помощи и поддержке. Боевым практикам и техникам очищения души. Время от времени нестареющая наставница уходила с горы и возвращалась с очередным потерянным ребёнком. Некоторые шиди и шисюны, вырастая, желали покинуть гору, и Баошань Саньжэнь никого не удерживала. Она благословляла каждого, как своего ребёнка, и отпускала в путь. Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь стали неразлучными близкими друзьями. И если Сяо Синчэнь оставался приветлив и дружелюбен со всеми, то Сун Цзычэнь остался таким же отрешённым и непоколебимым в своём решении держаться от людей подальше. Он предпочитал длительные медитации в холодной пещере общим чтениям в библиотеке, а совместные часы переносил неохотно, но стоически. Наставница ему благоволила. Она любила каждого из них, Сун Цзычэнь не был учеником за закрытыми дверями. Баошань Саньжэнь вообще никого не выделяла, но часто приводила кого-то в пример как самого доброго, самого сильного, самого целеустремлённого… Сун Цзычэнь являлся идеалом пустого сердца — тем, что в даосизме называлось отсутствием желаний и бушующих страстей. Его невозможно было вывести из себя, и никто ни разу не слышал от него ни жалоб, ни недовольства. Став юношей, Сяо Синчэнь стал замечать за собой, как легко и приятно ему дышалось в обществе близкого друга. Как привлекало взгляд его нагое тело в общих купальнях, как пленил запах кожи, колыхание одежд, отблеск чёрных волос. Как желанна стала вечерняя близость за книгой, и как часто мысли о Сун Цзычэне посещали его разум всякий раз, когда им приходилось разделяться — пусть даже и не на долгое время. Сяо Синчэнь научился с этим жить. Он усмирял тело и подавлял стремления души и сердца. Он медитировал и прилежно обучался не только бою, но и целительству. Он мог проводить многие часы в одиночку, оттачивая мастерство, но вечером всегда возвращался в их прежнюю комнату, и всё внутри него, каждый цунь и каждый меридиан, тихо ликовали от вида близкого друга, ожидающего его. Как-то, когда Сяо Синчэню исполнилось восемнадцать, он завёл разговор о их шиди и шисюнах, что покинули гору. Где они теперь и что с ними? Сун Цзычэнь полагал, что всё хорошо. Что же может случиться в том мире? — Не кажется ли тебе, что мы живём тут, будто без рук и без ног? — спросил Сяо Синчэнь и тут же устыдился себя: как он смел говорить такое о своём доме? О месте, что дало ему семью, друзей, учителей, пищу и кров. Но вместе с благодарностью, всеобъемлющей и жадной, его мучали сомнения. — Всё то, о чём мы читали в книгах. О чём говорили старейшины и учителя. Не хочется ли тебе увидеть своими глазами? Сун Цзычэнь, не думая, тут же ответил: — Хочется. — Посмотреть на другие кланы… — продолжил Сяо Синчэнь. — …и создать свой. Не по крови, но по общим взглядам и целям, — закончил за него Сун Цзычэнь. Они оба мыслили одинаково. Стали едины их желания и души, их чаяния и неудачи делились поровну. И потому они оба, едва дождавшись двадцатилетия Сяо Синчэня, пришли к наставнице и упали пред ней на колени, касаясь лбом каменного пола. Они благодарили её за всё, за всё ей были признательны, но хотели увидеть иной мир и просили её благословения. Баошань Саньжэнь благословила. Она трижды поцеловала их в лоб, рассказала об опасностях и с тяжёлым сердцем отпустила с горы ещё двух своих детей в надежде, что каждый из них сделает жизнь простых смертных лучше. Что полученные ими умения и взращенная сила помогут им в тяжбе, и что станут они друг другу надёжной опорой, каковой были и на горе. Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь покидали дом с тяжёлым сердцем, но огромность внешнего мира, желание сделать его лучше, найти единомышленников манили их за собой. Так, рука об руку, близкие друзья спустились с горы, на которую никто, кроме Баошань Саньжэнь, вернуться не мог. Двери дома для них закрылись навсегда, и оба они обрели дом друг в друге. Четыре года они путешествовали по свету. Четыре года находили применения своим знаниям и умениям. И времени этого хватило для того, чтобы поразиться очарованием и одновременно гадкостью этого мира. Людские пороки и людские достоинства зачастую сплетались в такой тесный ком, что различить их не представлялось возможным. Мешанина эмоций и чувств, разнообразие еды и одежд, говоров и музыки, книг и характеров… Всё это кружило голову, дышало свободой и опасностью. В этом круговороте людских лиц, тел и эмоций, движений и свершений, всё сложнее становилось сдерживать собственные желания и воления. Сун Цзычэнь волновал сердце и тревожил душу всё больше. Их неразрывная близость давила на сознание и пробуждала желания. Сяо Синчэнь чувствовал себя всё хуже и хуже. Недостойный зваться учеником великой Баошань Саньжэнь, обуреваемый сомнениями и страхами. Сердце даоса должно быть пусто, как сухой глиняный сосуд, его же полнилось чувствами к милому другу, бурлило горной рекой и выходило из берегов. Не состоявшиеся прикосновения зудели на кончиках пальцев. Поделенная на двоих пища в далёком странствии без конца вспоминалась перед сном будто нечто совершенно интимное. Образ держащих меч ладоней и рассыпающихся по плечам волос, когда тугая причёска расплеталась перед сном, стоял под закрытыми веками. Сяо Синчэнь видел сны, и за каждый из них стыдил себя, и не смотрел на Сун Цзычэня, и избегал его взгляда. Наконец, дружба для Сяо Синчэня превратилась в каждодневный подвиг, и Сун Цзычэнь это заметил. Ещё какое-то время удавалось делать вид, будто всё по-прежнему, но в один из вечеров Сяо Синчэнь открылся другу. Он не принуждал Цзычэня к ответным чувствам, обещал вести себя как прежде и Будда знает, что ещё. Искренние слова его звучали неправдоподобно, и верно милый друг заметил: «Ты не в силах предсказать свои чувства». Сун Цзычэнь просил о времени. Его пустое сердце оставалось бесстрастным и скупым на эмоции. Сердце Сяо Синчэня едва дышало от невыносимой беспомощности перед самим собой и сложившимися обстоятельствами. Внутренне обливаясь кровью, внешне он остался спокоен. Принял желание друга, и то была их последняя ночь, когда они делили кров на двоих. К утру их пути разошлись. Сяо Синчэнь ушёл на рассвете, взяв курс на север. Сун Цзычэнь ушёл на восток. С тех пор минуло три года, и Сяо Синчэнь ни разу не видел своего возлюбленного, не получил от него ни единой весточки. Его надежда и ожидание стирались с каждым годом, тускнели и бледнели точно выцветающие краски на солнечных лучах. Он больше не ждал и не верил, но воспалённая первая любовь внутри него, жалкая и упрямо-сильная, продолжала теплиться и ранить воспоминаниями. Город И, приносящий только беды, напомнил Сяо Синчэню, каково чувствовать гармонию внутри себя.༺🌸༻
— Такова вся история, мой друг, — шёпотом закончил Сяо Синчэнь. Он смотрел на свой рукав, и чёрный узор на краю расплывался в нечто бесформенное и серое. Щёки обжигало тоской. Сюэ Ян качнул головой. Он просто не верил, как можно было оставить даочжана? Как можно было предпочесть этому человеку что угодно? Перед Сун Цзычэнем стояло нечто, дороже всего мира, и он выбрал одинокие скитания? Не дурак ли он? Самый настоящий глупец, но ещё больше — ужасный, отвратительный человек, посмевший отвергнуть вверенное ему сердце. Сюэ Ян убил бы его в тот же миг, как увидел. Вырвал бы его собственное сердце и бросил в Бездну сначала его, а потом только опустевшее тело. Он бы никогда не поступил так. Даже если бы даочжан захотел уйти, ему можно было бы отсечь все конечности, сделать зависимым от себя, оставить рядом с собой… Сюэ Ян яростно зарычал, и звук этот плавно превратился в стон. Страшные мысли, достойные последней твари. Он вжался лбом в тёплое плечо изо всех сил, зажмурился. В ушах стучало и сердце билось бешенной рыбой, выброшенной на сушу. Нет, нет, нет… ты никогда так с ним не поступишь, а если захочешь — свернёшь себе шею. Сам. Но его не тронешь… — Мой друг, — Сяо Синчэнь медленно отстранился и ласково обхватил его лицо руками. Всмотрелся с тревогой. — Если моя история расстроила тебя, я пойму… — Даочжан… даочжан. Твой Сун Цзычэнь настоящий кусок свиного дерьма, не стоящий ни минуты твоих светлых мыслей и печали. Если бы я был на его месте, я бы никогда в жизни тебя не отпустил. Я вместо него отдам тебе всё, что у меня есть. Слышишь меня? — А-Ян… — ласковое имя соскользнуло с губ само собой. — Слышишь меня?! — грозно повторил Сюэ Ян почти крича. Сяо Синчэнь кивнул. Лицо его влажно блестело в утренних лучах. Сюэ Ян собрал указательным пальцем всю тоску со щёк и скул и припал к сухим остаткам губами. Сяо Синчэнь прикрыл глаза, позволяя А-Яну целовать его горькие, слегка солоноватые щёки и смеженные тёплые веки. Пальцы их, держащиеся друг за друга, мучительно дрожали.༺🌸༻
К тому моменту, как Сюэ Ян и Сяо Синчэнь въехали в Гуанси, в городе уже засыпали порядочные граждане и просыпались все остальные. Вечерние лавки ещё работали, и лоточники на главной площади, вооружившись фонариками и лучинками, продолжали продавать свой товар, нахваливая его громко и задорно, будто отдавали невесту в семью жениха. У Сяо Синчэня горели глаза. После семи лун, проведённых в городе И, мир вокруг него снова начал сужаться, как когда-то на горе, а он даже не заметил этого, пока снова не оказался здесь: среди шума и разнобоя голосов, вспышек разноцветных одежд, бренчания украшений в волосах и звуках пип, доносимых со всех улиц прохладным речным ветром. Он улыбался — так аккуратно и восторженно, что у Сюэ Яна отнималось всё, ниже среднего даньтяня. От страха. Вот, почему Сюэ Ян не хотел брать даочжана с собой. Почему семь лун находил оправдания и ездил по-старинке с адептами. Почему даже в мыслях не представлял, что эту поездку можно сделать не чем-то обязательным, но превратить её в совместное времяпрепровождение, совмещая приятность и пользу. Он боялся, что, вновь увидев город, даочжан не захочет возвращаться к Бездне. Туда, где стыло и слякотно почти всегда, где солнце светит очень редко, но чётко видны звёзды. Любое место на Земле лучше города И. Сюэ Ян понимал это. Он понимал, что во всей Поднебесной родился только один ублюдок, которому И стал родным, а Бездна заменила матерь. Почта ещё работала, и Сюэ Яну следовало, как обычно в последний момент, заполнить бумаги, отослать письмо в Ланьлин Цзинь и забрать посылки. — Мой друг, можем ли мы после почты прогуляться по городу? — Сяо Синчэнь стоял возле телеги, заплетая кобыле гриву в косу. Та жалась к его рукам мордой и тихо ржала в ответ на выпрошенную ласку. Сюэ Ян спрыгнул с телеги и встал возле Сяо Синчэня, непроизвольно сжав его широкий рукав. Сделал вдох, и воздух камнями раздробил ему глотку. — Мой друг?.. — Сяо Синчэнь повернул к нему голову и опустил взгляд. Первый из людей, что, возвышаясь над ним, не заставлял чувствовать себя ничтожно. В тёплых глазах лишь немая растерянность. — Сходи сейчас, даочжан, — предложил Сюэ Ян, чуть приподняв голову. Он ещё никогда не чувствовал себя героем, пересилившим судьбу и самое себя. Но вот почувствовал, и ему не понравилось. — Сходи, а я пока разберусь с почтой. Как нагуляешься — возвращайся в таверну, что у вон того здания. Обычно я всегда ночую там, чтобы не возвращаться в город И по темноте. — Сюэ Ян указал пальцем на серое двухэтажное здание в паре домов от них. Слева от него, на небольшом расстоянии, висела вывеска почты. — Но тебе понадобится помощь. — Справлюсь. Иди. — Уверен? — О, ну какого гуя ты такой?.. — прорычал сквозь зубы Сюэ Ян. Он нехотя отпустил рукав Сяо Синчэня и чуть подтолкнул его освободившейся ладонью в плечо. — Иди уже, даочжан. Я буду ждать тебя в таверне. А если нет, значит, ты подождёшь меня. Сяо Синчэнь кивнул. Он ещё раз неуверенно осмотрел Сюэ Яна, но взгляд его выражал такую решимость, что спорить с ним было бы бессмысленно. Он повернулся и пошёл вдоль главной улицы, рассматривая праздно шатающихся людей и вдыхая смесь их запахов. Тёмные горные хребты окружали Гуанси со всех сторон, и город будто выстроили на дне их чаши. Звёзды полыхали неистово, их холодный небесный свет резонировал с тёплым огненным цветом бумажных фонарей. Сюэ Ян провожал спину Сяо Синчэня, одновременно гордясь собой, злясь на себя и утопая в страхе. Но ведь это даочжан. Он не может уйти, ничего не сказав — это было бы бесчестно. А Сяо Синчэнь самый честолюбивый и благородный человек из всех, кого Сюэ Ян когда-либо знал. Посылок в этот раз было совсем немного, и Сюэ Ян управился быстрее обычного. Побросав все свёртки и охапку перевязанных писем в телегу, он взял лошадей под уздцы и повёл по направлению к таверне, на втором этаже которой располагался постоялый двор. За двухэтажным зданием, скрытый от глаз, уходил вглубь довольно просторный сарай, в котором, за дополнительную плату, можно было разместить лошадей и причитающуюся им телегу. Оставив кобыл «сторожить драгоценные письма» (Сюэ Ян никогда особо не заботился об их сохранности), он вошёл в тёплое небольшое заведение, исходящее ароматами сытых блюд и свежих закусок. Толкнул проходящего мимо разносчика (миски на большом латунном подносе задребезжали, не пролив ни капли). — Эй. Не видал здесь даоса в белых одеждах? Разносчик отрицательно мотнул головой: он хорошо помнил этого босяка. Как-то раз один из старших попытался вразумить его и привить хорошие манеры. Оба глаза у того чудом остались на месте. Всякий знал, что этот Сюэ Ян — важный человек в городе И. Никакой нормальный заклинатель не станет жить там по доброй воле, стало быть, совсем сумасшедший. А от таких ожидай чего угодно. Ещё лучше — вовсе не показывайся на глаза. Сюэ Ян неспешно вышел обратно на улицу. Разносчик мысленно посочувствовал даосу в белых одеждах и продолжил разносить заказы. Сюэ Ян бывал в Гуанси достаточно часто, чтобы знать, где в городе продавали самое лучшее вино в Поднебесной. За него можно было отдать небольшое состояние, и не каждый, живущий или гостящий здесь, мог позволить себе отведать его дивный вкус. Но Сюэ Ян также знал, что напиток стоил ровно столько, насколько он был хорош. Лавка располагалась между швейной и ювелирными мастерскими, имела неприметную вывеску и небольшую чёрную деревянную дверь с крепкой ручкой. Зайдя внутрь, Сюэ Ян очутился в небольшом помещении, на трёх стенах которого располагались полки, сверху донизу заполненные сосудами разных цветов, размеров и форм. На прилавке, выстроившись в рядок, мутно поблёскивали натёртые воском опустошённые тыквы-горлянки, готовые принять в себя любой из представленных на продажу напитков. Старый лавочник сидел рядом, ловко орудуя ножом меж пальцев, по-видимому, сооружая к тыквам плотные крышки. Увидев вошедшего, он поднялся и поклонился — не более низко, чем то было необходимо, и Сюэ Ян едва поклонился в ответ, видя в выцветших бледных глазах узнавание. Старик сощурился. Отложил тыкву и нож, потянулся рукой под прилавок, доставая небольшого размера глиняный горшок. Спросил: — Вам, молодой господин, как обычно? Сюэ Ян усмехнулся. Обычно он просил наполнить ему три тыквы и уносил их с собой, чтобы две из них распить за ужином, а третью привезти Ван Иди. В этот раз он медленно качнул головой и указал подбородком на горшочек побольше: — Такой. Но как обычно. Старый лавочник улыбнулся. Хитро и лукаво, но ничего крамольного в его выражении лица не отражалось и никаких неуместных комментариев он давать не стал. За это Сюэ Ян его уважал. Худая спина вновь скрылась под прилавком, так, что сверху торчал только жидкий седой пучок, и спустя несколько секунд неспешных копошений на прилавок встал запечатанный бумагой и воском чёрный глиняный горшок, горлышко которого было дважды обмотано алой лентой и витым золотистым шнурком с шёлковой кисточкой. Ничего не спрашивая, старый пройдоха сумел определить назначение столь дорогого и утончённого питья лучше кого бы то ни было. Сюэ Ян достал из-за пазухи небольшой золотой слиток и положил его на прилавок. Лоточник, не стесняясь, тут же взял его в рот, проверить оставшимися зубами. Убедившись в подлинности металла, расплылся в улыбке. Он откупорил ещё один сосуд и доверху наполнил тыкву вином, плотно закупорив крышкой. — Как бы то ни было, таким вино стоит делиться, молодой господин, — с этими словами лоточник протянул Сюэ Яну тыкву-горлянку. Сюэ Ян кивнул. Он забрал тыкву для Ван Иди, спрятав её там же, откуда недавно доставал слиток. Горшочек прижал к груди и вышел на улицу. Небо стало ещё темнее, но улицы горели всё интенсивнее, и людей будто стало больше. В швейной мастерской справа стояла молодая дева и, смотря в пол несчастным взглядом, покорно выносила мельтешение вокруг себя трёх старых дам, которые то и дело прикладывали к её плечам, голове и груди разные отрезы красных тканей. При малейшем движении заколотая шпилька в её волосах бренчала глазурованными персиковыми цветами. Сюэ Ян хотел уже было двинуться вверх по улице, как взгляд его мимолётом зацепился за тёмно-красное роскошное свадебное ханьфу, висящее чуть в стороне от всех. Без сомнения, этот праздничный наряд был пошит для мужчины, и даже не сильно смыслящий в тонком искусстве Сюэ Ян отметил его красоту. Вместо пышных цветов и традиционных узоров подол ханьфу, края рукавов и отвороты обрамляла вязь воздушных искусно вышитых серебряной нитью облаков, неразрывно связанных между собой. Меж облаками горели звёзды: одни напоминали вытянутый четырёхугольник, другие обозначались каплями точек и переливались подобно настоящим. Сюэ Ян не мог отвести с наряда глаз, и его заинтересованность вскоре заметили: из недр ширмы появилась четвёртая дама. Намного моложе трёх других и более спокойная. Она медленно подошла к Сюэ Яну и вежливо улыбнулась: — Ханьфу будет велико в длине молодому господину. Но наши швеи смогут укоротить его до рассвета. Желаете посмотреть поближе? Сюэ Ян не желал. Но сделал шаг вслед за дамой. Кровавый шёлковый небосвод пленил его, и едва только грубые, мозолистые пальцы на здоровой руке коснулись самого кончика рукава, как внутри вспыхнула нестерпимо горячая мысль, сладостная и тревожащая давно засохшее сердце. Мысль эта плыла и плыла вперёд, завораживая, блокируя разум и ведя за собой чувства. Ханьфу не должно потерять ни цуня своего великолепия. Деревянная лестница слегка поскрипывала под подошвой сапог. Услужливая дородная хозяйка гостиницы, вызвавшаяся сама проводить «благородного даочжана» поднималась впереди резво и бойко. Рот её при этом не затыкался. — Прикажете подать ужин? Утром нам привезли свежего телёночка. Клянусь, такого свежего, что он ещё не успел соскучиться по матери. Хе-хе. (Сяо Синчэнь содрогнулся.) — …разумеется, пойдёт гарнир. Господин Сюэ велел подать ужин к вашему приходу, — продолжала тараторить женщина, пока, наконец, перед ней не выросла дверь. — Ну вот. Молодой господин всегда занимает эту комнату. Если вам что-то будет нужно — сразу кликайте меня. Эта старая Чи принесёт и еды, и питья, и велит нагреть бочку да натаскать воды, если так будет угодно господам. — Спасибо, тётушка, — Сяо Синчэнь искренне поклонился, и женщина растаяла. Она слегка отдышалась, заправила вылезшую из высокого пучка прядь за ухо и, покивав сама себе, принялась спускаться обратно вниз. Когда Сяо Синчэнь тихонько отворил дверь и зашёл внутрь, то встретил испуганный взгляд Сюэ Яна, сидящего на подушках возле столика и теребящего левый рукав своего чёрного ханьфу. Увидев вошедшего, он с облегчением вздохнул, ещё глубже пихнул кисть в рукав (туда, где был вшит потайной мешочек-цянькунь), и отложил верхнее одеяние на стоящую позади него кровать. — О, даочжан, ты вернулся! Как тебе Гуанси? Где успел побывать? — Сюэ Ян придвинул к столу вторую подушку, вышитую цветами и стеблями, предлагая Сяо Синчэню присесть рядом. Его необычная словоохотливость немного сбила с толку, но в целом А-Ян выглядел как обычно (если не считать лёгкой испарины на лбу и распустившегося хвоста). — Прелестный город, — Сяо Синчэнь плавно опустился рядом. Полы его одежд взметнулись и медленно опали вокруг него белоснежным облаком. — Неторопливый. — Угу, — Сюэ Ян согласно кивнул. — Я бы даже сказал: нерасторопный. Мне пришлось подгонять носильщиков, чтобы все посылки и письма загрузили как можно скорее. Пока я делал третий круг от хранилища к телеге, те едва ли были на половине второго. Вялые мухи по осени и то расторопнее, чем они. Сяо Синчэнь прикрыл рот рукавом, скрывая улыбку. Потом, вспомнив, что в его личном мешочке тоже кое-что имелось, мягко нырнул пальцами внутрь и достал на свет свёрток коричневой шуршащей бумаги. Убедившись, что нигде ничего не помялось, протянул его Сюэ Яну. Тот оторопело взял подношение, спрашивая: — Это мне? Что там? — Посмотри, — Сяо Синчэнь легко кивнул, приглашая развернуть бумагу и обнажить содержимое. Сюэ Ян так и сделал. За слоями бумаг оказались несколько крупных цзунцзы . Пахнущие сладостью пирожки, завёрнутые в бамбуковые листья, слегка липли к рукам и выглядели до того аппетитно, что несчастный желудок, в последний раз ощущавший пищу ещё до рассвета, голодно и жалко взвыл. — Ты купил мне цзунцзы? — уточнил Сюэ Ян. Ему в жизни никто ничего не покупал просто так. Сяо Синчэнь кивнул: — Мне казалось, ты любишь сладкое… — Даочжан, — Сюэ Ян поднял на него глаза, полные растерянной признательности. — Спасибо. Если кто угодно скажет вам, что на свете живёт человек лучше, чище, благороднее, добрее… даочжана Сяо Синчэня, позовите Сюэ Яна. Он разберётся с глупцом, не ведающего, о чём говорит, в два счёта. Ужин подали незамедлительно. Вскоре столик заполнился глиняными мисками и блюдами, а комната пропиталась ароматными запахами. Сюэ Ян велел принести две пустые чаши, и первым делом принялся разливать драгоценное вино. Оно, сахарное и светлое, текло тягуче и неспешно, заполняя собой пустоту. Запахло молодыми сливами и весной. Рот полнился предвкушением, и даже голод отошёл на второй план. — Ты когда-нибудь пил вино, даочжан? — спросил Сюэ Ян, протягивая ему полную чашу. Сяо Синчэнь качнул головой, принимая чашу. На горе алкоголь использовался только в лечебных целях. Спустившись с Сун Цзычэнем во внешний мир соблазнов и пороков, ему также не выпало возможности отведать этого напитка. Милый друг говорил, что на дне чаши притаился дьявол, заполняющий лакуны души гнилью. Сяо Синчэнь никогда не спорил и ничего не делал исподтишка. — Значит, тебе очень повезло, — улыбнулся Сюэ Ян. — Твой первый глоток станет глотком лучшего вина Поднебесной. Старик, у которого я его покупаю, назвал вино «Слёзы девы». Это довольно глупая история, но, если желаешь услышать её перед первым глотком, я расскажу тебе. Такое наверняка нужно будет запить, — Сюэ Ян ухмыльнулся. Левый уголок его губы дёрнулся, глаза лукаво поблёскивали. — Я буду рад услышать эту историю, — Сяо Синчэнь уложил наполненную чашу в центр ладони, согревая вино своим теплом. — Что ж, буду краток. Рецепт этого вина придумала одна винодельня, что принадлежала местному вану Ли Хаоцзэ. Он был на грани разорения: город находился в чаше меж гор, а полноводная река всё чаще и чаще затапливала жилые кварталы. Воде некуда было уходить, она застаивалась на улицах, начинала разлагать постройки и распространять инфекции. Люди, ближе всего живущие к берегу реки, покинули город первыми — те, что остались в живых. Прочие держались за уцелевшее хозяйство и дома, но с каждым разом воды становилось всё больше, а людей, которые бы выносили её на рисовые поля бочками, всё меньше. Урожай гнил. Скотина умирала. Процветали только голод, болезни и смерть. Неясно, откуда вдруг взялось так много воды, ведь раньше река никогда не выходила из берегов, и люди начали подозревать в этом происки Небес: их местный ван разменял четвёртый десяток и внешне был хорош собой, однако жил без супруги, не подарив миру и земле наследника. Город топило и топило. Людей некому и некуда было хоронить. Ли Хаоцзэ отчаялся и попросил помощи у соседнего уезда, что располагался через реку от них. Ху Гэн — ван этого соседнего уезда — предложил свою помощь при условии, что Ли Хаоцзэ возьмёт замуж его своенравную дочь Ху Хуэйин. Из-за своего пылкого и энергичного характера, лишённого всякой покорности мужчинам, она перешагнула двадцатилетний порог и обещалась навсегда остаться старой девой, поскольку ни один из сватавшихся к ней мужчин, несмотря на богатое приданное, не желал брать в дом «такую пигалицу». Ли Хаоцзэ не желал свадьбы, как не желала её и Ху Хуэйин. Но у неё не было выбора, а Ли Хаоцзэ смерти народа предпочёл собственную несвободу. О свадьбе договорились быстро, но сыграть её решили после того, как город перестанут преследовать несчастья. Ху Гэн исполнил своё обещание и придумал, как обуздать реку. Он выслал своих людей, и вскоре вдоль всего западного берега реки, приносящего одни несчастья, разошлись глубокие борозды. Большая их часть вела к дальнему обрыву за городом. Некоторые были направлены на орошение полей. При желании можно было регулировать приток и отток воды, сдерживать реку в руслах и, притом, не таскать воду на поля собственноручно. Город под солнцем, лишённый избытка влаги, быстро высох. Меж двух городов, в самом узком месте реки, стали возводить мост. Началась подготовка к свадьбе. Народ молился Небожителям и вану. Ли Хаоцзэ низко кланялся Ху Гэну и впервые за многие месяцы спал спокойно. Собственная свадьба не трогала его — он не любил Ху Хуэйин, но и зла ей не желал. Если на то воля Небес, он сделается отцом. Только бы его люди больше не умирали, и уезд процветал. Горе от предстоящей свадьбы сделало Ху Хуэйин покорной и безвольной. Она пыталась сбегать, но люди Ли Хаоцзэ ловили её. Пыталась вести себя ужасно и отвратительно, чтобы вызвать у будущего супруга отвращение и заставить его отказаться от себя, но тот не обращал на неё никакого внимания. Она бесновалась и негодовала, но, в конце концов, опустила руки. Ей подносили вино — то самое — и только его сладость скрашивала душевную горечь. Ху Хуэйин часто и помногу пила. И в ночь после свадьбы, когда ей пришлось лечь под нелюбимого мужчину, она была пьяна. Если бы Ли Хаоцзэ попробовал её губы хоть раз, он ощутил бы настоящую сладость. Но он не попробовал. Ху Хуэйин разрешилась здоровым мальчиком, но продолжала пить вино каждый день, пока, в конце концов, оно не свело её в могилу. Это было давно, и есть ли в истории хоть капля правды нынче уже никому неизвестно. Ясно только, что Гуанси теперь процветающий пышный город, мост до сих пор стоит, а река более не принесла ни одной смерти своим выходом из берегов. Сюэ Ян замолчал. Он смотрел на дно своей чаши и думал о том, почему Ху Хуэйин оказалась такой глупой, что сама свела себя в гроб. А потом о том, что понимал её, не находя в себе ни капли осуждения. Она не хотела жить — что же, её выбор. Но можно было покончить со всем гораздо быстрее, а не растягивать это на мучительные годы. В конце концов, она бросила своё дитя, и вот опять в Сюэ Яне поднялась волна гнева. Эта глупая история бесила его всякий раз, когда он о ней вспоминал. — Это… очень печальная история, А-Ян, — Сяо Синчэнь прикрыл глаза. — Мне жаль, что порой люди бессильны перед судьбой и одиноки в своём горе. Поэтому вражду следует заменять дружбой. Ведь если бы Ли Хаоцзэ и Ху Хуэйин хотя бы подружились, им было бы легче воспринимать сложившиеся обстоятельства. Имея рядом друга, можно преодолеть непроходимый лес и осушить реки, что и показала дружба двух ванов. — Разве ж это дружба? Им обоим что-то было нужно друг от друга, — возразил Сюэ Ян. — Всем людям что-то нужно друг от друга, А-Ян. Дело только в том, готов ли ты это дать, или желаемое отнимают у тебя силой. — Сяо Синчэнь поднёс чашу ко рту. Прикрыв место соприкосновения губ с сосудом ладонью, мягко запрокинул голову и осушил вино одним глотком, задерживая его во рту на несколько секунд. Сладость и кислинка, лёгкая горечь и яркий вкус слив последовательно сменяли друг друга. Подобно мёду растеклось внутри тепло и успокоение. Лицо обдало жаром. Разум потерял чёткие очертания, соприкасаясь с окружающим миром свободно и без предрассудков. Это было совершенно ни на что не похоже. Так славно и замечательно. Так легко. Только увидев на лице Сяо Синчэня оторопелое смятение, переходящее в удовольствие, Сюэ Ян осушил свою чашу. Покатал на языке послевкусие. Немного помолчал и спросил: — Ну что, как тебе «Слёзы девы», даочжан? Сяо Синчэнь с заалевшим лицом (и это с одной-то чаши?) удивлённо ответил: — Что ж, на дне чаши и в самом деле притаился демон. Только порочное может быть столь изумительно. Я могу понять, почему бедняжка Ху Хуэйин так любила это вино. Сюэ Ян довольно рассмеялся. Взял в руки куайцзы и набросился на постепенно остывающую еду. На десерт его ждали цзунцзы, которые он обязательно разделит с Сяо Синчэнем. Как и этот горшочек вина, и этот ужин, и этот вечер. И эту ночь в одной комнате пускай на разных кроватях, но всё равно ближе, чем когда бы то ни было. Рука болела ужасно. Сюэ Ян лежал, ощущая, как под щекой тает снег. Из горла вырывался собачий скулёж. Слёзы катились по лицу и растворялись в талой воде. Ужасная боль, почему он ещё жив? Уши заложило и холод будто отступил — мира не существовало вокруг. Может быть, то и есть смерть. Немилосердная и ещё более дрянная, чем жизнь. С неба срывались снежинки, ложились на голую кожу поцелуями. Через густоту низких облаков проглядывала луна. Солнце мёртвых… в глазах темнело… Чьи-то бережные руки подняли его с дороги. Лицо уткнулось в белый мягкий хлопок ханьфу. Тепло и безопасно. Кто ты и куда несёшь меня уже неважно, только не причиняй боли. Если моя смерть тебе по душе — сверши её быстро. Умоляю. — Не плачь, сяо, — нежный голос над ухом. Сильные руки в спутанных волосах. — Как зовут тебя? Меня никуда не зовут. Только прогоняют. Светло и жарко. Мягко и чисто. Чьи-то руки бережно снимали промокшую от снега и крови одежду. Слёзы вновь текли по щекам от гнева, боли и бессилия. — Не трожь, — сухо ворочался язык во рту. Не хочу быть как мать. — Я осмотрю тебя. Скажи, где будет больно. Веки сомкнулись с силой, выдавливая остатки горечи. Мутный взгляд прояснился. На кровати в незнакомом месте рядом с ним сидел Небожитель: весь в белом с чистым нефритовым лицом и медовыми глазами. От его рук шёл убаюкивающий жар. Пахло горьковато — травами. Скошенными по лету цветами. Пальцы скользили над телом, почти не касаясь. Медленно обходя синяки и ушибы, задерживаясь там, где располагались внутренние органы. Сюэ Ян почти забылся в бреду, когда касание доставило острую вспышку боли — он булькнул что-то возмущённое, попытался отстраниться и снова потерял мир. — Поешь, — Небожитель протягивал ему миску с жирным бульоном. На дне плавала пшеничная лапша и кусочки куриного мяса. Сюэ Ян, весь обмотанный бинтами и пахнущий мазями, взял в здоровую руку миску и жадно припал к ней губами, проигнорировав протянутую ложку. Густой наваристый бульон тёк по подбородку. Мясо и лапша оказались в меру солоноватыми и непривычно горячими для его отвыкшего от нормальной пищи организма. Его тут же затошнило, но мягкие руки уложили его обратно в кровати. Ладонь легла на грудь, и тошнота отступила. — Ты Небожитель? — хмуро спросил Сюэ Ян. — А это был суп Мэн По? Небожитель мягко улыбнулся. — Это самый обычный куриный суп, сяо. Я же не смею называть себя Небожителем — простой даос с неизвестной горы. — Что тебе от меня нужно, даос? — Чтобы ты поправился. Сюэ Ян закрыл глаза. «Держи ухо востро», — вопил разум. Но подсознание не чувствовало угрозы. Оно спокойно засыпало в присутствии чужого человека, а когда просыпалось, то оставалось спокойным. Даочжан кормил его вкусной горячей пищей и обрабатывал раны. Разрешал спать на мягкой кровати под воздушным одеялом, приятно пахнущим овечьей шерстью. Ласково гладил по голове и улыбался. Называл «Сяо». Ничего не требовал. Будто тень несуществующего человека — разве может такой существовать в той реальности, которую знал Сюэ Ян? Дни текли — молодое тело быстро восстанавливалось и оправлялось. Даочжан рассказывал истории на ночь, читал принесённые откуда-то книги. Когда он уходил (всегда обещая вернуться), у Сюэ Яна останавливалось сердце: а вдруг он вновь останется один? Пока даочжан с ним, ни города, ни мира за пределами комнаты на постоялом дворе не существовало. Но он всегда возвращался. Протягивал ему сладости: то конфеты в холщовом мешочке, то выпечку в масляной бумаге, то горсть орехов и высушенных вишнёвых ягод. Сюэ Ян мечтал навсегда остаться рядом с даочжаном. Он оберегал это желание, боясь задавать вопрос: что будет потом, когда тело полностью восстановиться? Ведь тогда не нужно было слушать ответ, а можно было продолжать представлять их вдвоём. Путешествующих и останавливающихся в сотне таких же, как этот, постоялых дворах. Можно было вырасти и стать даочжану другом или учеником. Вечерами Сюэ Ян не засыпал до тех пор, пока не удостоверялся, что даочжан, лёжа в кровати напротив, крепко уснул. Что дыхание его Небожителя выровнялось, разум отпустил душу в ночное странствие. Той ночью Сюэ Ян, услышав привычное сонное дыхание, уснул следом… …а проснулся от тихого голоса: — Это хорошие люди. Они позаботятся о тебе, сяо. Я же сделать этого не могу. Никому не позволяй обижать себя. Губы приоткрылись, но звука не воспроизвели. «Куда ты?» — тихо спрашивало дыхание. Руки окаменели. Веки полнились тяжестью. Силуэт перед ним расплывался, как в самую первую ночь знакомства. Дверь дрогнула. Мелькнул подол белоснежных одежд. Какой отвратительный сон… Сон?.. Сюэ Ян подскочил с кровати и в полной темноте вылетел за дверь. Тело слегка пошатнулось, плечо больно задело косяк. В лестничном проёме, уходящим вниз, никого не было видно. Свет на первом этаже не горел — все давно легли спать. Холл, днями и вечерами изобилующий запахами яств и ликами людей, пустовал. Миновав осиротевшие столы и лавки, Сюэ Ян выбежал на улицу. Город зиял муторной душной тенью, луна просачивалась сквозь хлопковое облако половинкой бока. Никого. Ни шороха, ни мелькания знакомых белоснежных одежд. В босые ноги впивались мелкие камушки. К горлу подступали рыдания. — Даочжан, — тихо выдохнул Сюэ Ян, сжимая подол нижних одежд в кулак. Руки бились в дрожащей агонии, глаза, точно небо тучами, заволокло солоноватой плёнкой. — Даочжан! Крик разорвал горло. Рыдания бились о грудь. Он стоял, брошенный и маленький, вновь в огромном мире, не зная, что делать со своей жизнью. В чьи руки отдать то, что ему не нужно и никому тоже — не было нужно. Горячие ладони обхватили щёки, потянули вверх — мягко, но уверенно. — А-Ян? Его голос. — Даочжан?.. Сюэ Ян обхватил руками знакомую до каждой родинки шею, сжал изо всех сил, повис безвольно, и щека вновь опустилась на белый хлопок. Всё такой же приятный и пахнущий травами. Он спал. Это был сон, и даочжан в детстве не находил его ночью на улице. Нашёл много позже и совсем в другом месте. И никуда не уходил, не оставлял его одного — да и не смог бы. Настоящий, его даочжан никогда бы так не поступил: никогда бы не ушёл посреди ночи тихим вором чужого смысла жизни. Он бы всё объяснил и убедился, что его поняли. Но не так… не так. — Ты здесь. — Я здесь. — Не бросай меня, даочжан, — Сюэ Ян потёрся лицом о крепкое плечо, утирая слёзы. Поднял глаза. На него смотрели тепло и тревожно. Руки держали крепко, грели талию. Распущенные волосы ласкал вечерний речной ветерок. Луна мерцала в зрачках. — Не брошу, А-Ян, — Сяо Синчэнь даже не думал, перед тем, как ответить. Он не сомневался, и Сюэ Ян немного успокоился. Его всё ещё колотило, и грудная клетка сжималась спазмами, но слёзы подсыхали на лице, медленно возвращалось осознание реальности. Они стояли вдвоём в ночных одеждах, растрёпанные и босые, перед входом в постоялый двор. Даочжан держал его в своих руках бережно. Ласково блуждали большие пальцы по тонкому ханьфу, поглаживая спину. Медленно восстанавливалось дыхание, но сердце стенало по-прежнему неистово. Поцелуй зарождался в глубине рта, зрел и спел, точно сладкий плод, пока наконец не сорвался с ветви, прокатившись по языку и соединяя уста. Сладко. На вкус совсем как «Слёзы девы», которые они иссушили перед сном под неспешные разговоры. Сюэ Ян нырнул пальцами под ворот нижнего халата, обнял нагую шею, прижимаясь ближе. Губы, не в силах расстаться, нежились жаром и лаской, истекая взаимными чувствами. Дышать стало сложнее — от недавних рыданий заложило нос. Сюэ Ян нехотя отстранился от губ и, вдохнув ночного воздуха жадным ртом, приник им же к обжигающей шее. Сяо Синчэнь тихонько ахнул сверху. Ладони его, дрогнув, сжались вокруг талии А-Яна ещё крепче. Луна, отражающаяся в зрачках, погасла. Их первый поцелуй оказался изумительнее лучшего вина Поднебесной.