༺🌸༻
Дверь в кабинет тихонько скрипнула. Не Минцзюэ поднял взгляд от свитка. В проёме сначала показался внушительный поднос и только потом сам Не Хуайсан. Он вошёл неслышно, и, если бы не скрипучая дверь, Не Минцзюэ даже не узнал бы о его приходе. Ни шелеста подола ханьфу, ни дребезжания столовых приборов о металл. Грациозно, изящно. Диди двигался подобно лисице на охоте, и Не Минцзюэ часто думал о том, как бы пригодились эти навыки А-Сану, захоти он стать шпионом или разведчиком. Но Не Хуайсан не хотел. Он исправно тренировался, наращивая золотое ядро, он был упорен и трудолюбив, однако выполнял лишь те методики, которые хотел сам и те, от которых ядро росло медленнее, чем если бы он махал саблей или хотя бы мечом. Вместо этого Не Хуайсан предавался медитации, лёгким физическим упражнениям и правильному дыханию. Он не изнурял себя, и Не Минцзюэ позволял ему не брать в руки саблю до тех пор, пока был способен держать её сам и оставаться рядом. Голова болела. Тяжесть, копившаяся в висках несколько дней, муторно бултыхалась из стороны в сторону, всё наращивая и наращивая давление. Не Минцзюэ знал, что это значит: самые первые, самые дальние признаки искажения ци. Отец часто жаловался Чжан Мэйин на головную боль, и началось это ещё тогда, когда Не Минцзюэ только научился понимать человеческую речь, а диди ещё даже не родился. Не Хуайсан поставил поднос перед Не Минцзюэ, свободной рукой сдвинув все свитки и расчистив место. На подносе стояло несколько блюд: одно из них с рисовыми пирожками и рыбой, второе с двумя добротными кусками красного мяса, ещё горячего — сквозь хрустящую корочку сочился жирный пряный сок. Пиала с маринованными овощами и супница с бульоном, в котором плавали тонкие перья хрустящего зелёного лука. Глиняный чайничек, из носика которого курился ароматный пар. Несколько роллов (сквозь тонкую рисовую бумагу проглядывали нашинкованные соломкой свежие овощи). Миска баоцзы со сладкой фасолью и две чарки для чая. Не Минцзюэ окинул это всё голодным взглядом. Посмотрел в окно: солнце клонилось к закату, светило точно ему в спину, так ярко и ослепительно, что сложно не заметить. А он не заметил — просидел здесь, пропустив обед. Вероятно, забыл бы и про ужин, если бы не А-Сан. Пальцы диди, сплошь усыпанные пятнами чёрной туши, ловко и быстро разлили чай по чаркам. Видимо, и он пропустил обед, увлёкшись живописью, чтением или каллиграфией — какому занятию принадлежал его день сегодня? Не Хуайсан придвинул поднос к Не Минцзюэ. Сам прошёл по кабинету, встал за его спиной. Положил руку на плечо, слегка сжал и склонился. Его дыхание нежно коснулось щеки. Не Минцзюэ уставился в проклятый свиток, пытаясь снова решить, что ему делать с поставкой сорго для уксуса: подождать ещё немного или заказать у другого купца? Через несколько секунд он и думать забыл о сорго и свитках — Не Хуайсан, мазнув своей щекой по его, склонился ещё ниже, вчитываясь в нестройные ряды иероглифов. — Хм, — задумчиво выдал он. Ласково сжал пальцы на плече Не Минцзюэ и отстранился. Присел напротив, сложив руки на столе перед собой. Его тёмно-зелёное шёлковое ханьфу струилось складками по тонкому телу, переливалось, точно пошитое из мельчайшей изумрудной крошки. Каштановые волосы обрамляли светлое задумчивое лицо. — Что? — спросил Не Минцзюэ, хмурясь. Он взял в руки куайцзы и растерянно оглядел поднос. — Ты уже поужинал? Не Хуайсан покачал головой. — Тогда ешь. — Спасибо, дагэ. Пожалуй, я выпью чаю с баоцзы. Сегодня я не голоден. Не Минцзюэ вздохнул. Не Хуайсан ел меньше, чем ему хотелось бы, но он не мог заставить есть и десятилетнего А-Сана, что уж говорить о шестнадцатилетнем. Он придвинул к себе супницу и тарелку с мясом. — О чём ты думаешь? — спросил Не Минцзюэ, отправляя в рот первый кусочек мяса и запивая его бульоном прямо из супницы. — О сорго, — ответил Не Хуайсан. — Дагэ, это прошлогодний урожай. Должно быть, уже наполовину сгнивший. Нам следует найти другого, более добросовестного поставщика. Или закупить уже готовый уксус. — Почему? — Сорго этого года едва успели собрать, и у господина Чан оно хранится в амбаре близ его плантаций. Три дня назад прошёл сильный дождь, и река между Цинхэ Не и деревней Кай вышла из берегов, затопив единственную дорогу. Сейчас свежий урожай никак не доставить. Зато прошлогодние остатки со склада Цинхэ, пролежавшие там всю зиму, господин Чан может отправить и без своего участия. Не Минцзюэ внимательно слушал. Он совсем забыл о выходящей из русел безымянной реке. Да и прошедший дождь не казался ему таким уж сильным, однако он вполне мог пройти неравномерно. И, конечно, пока позднее летнее солнце не осушит землю, из деревни Кай в Цинхэ добраться можно будет разве что на мечах. Простые купцы и крестьяне такой роскошью не располагали. — Письмо? — уточнил Не Минцзюэ, допив бульон и заев его хрустящем прохладным роллом. Он не сомневался, что Не Хуайсан уже знает, каким образом, если путь отрезан, господин Чан смог отправить им послание о том, что сорго придёт вовремя (вместо того, чтобы чуть сбросить цену и предупредить о возможной недельной задержке). — Отправлено перед грозой в лавку, полагаю, с наказом отослать его нам, если будет необходимость. На его месте я бы так и сделал, — Не Хуайсан повёл плечом. Он пригубил чай и взял из блюда баоцзы, надламывая его точно посередине. Паста из бобов окрасила тесто в светло-коричневый цвет. Не Минцзюэ серьёзно кивнул. Он поискал глазами в ворохе бумаг на столе ещё один свиток и, найдя его, протянул брату. Не Хуайсан отложил половину баоцзы обратно на блюдо. Вторую, надкусив, держал на весу всё то время, пока читал послание. Наконец, Не Хуайсан поднял голову. Он снова хмурился. — Дагэ, сколько адептов в этом году прибудут к нам из других кланов? Не Минцзюэ подсчитал в уме все просительные письма и ответил: — Порядка десяти. — В таком случае, три отреза льна — это очень мало. Их хватит разве что на пошив клановых одежд в лучшем случае пяти адептов. При условии, что они будут моего, а не твоего телосложения. — Хм, — Не Минцзюэ почесал подбородок. Головная боль окатила его с изнанки с новой силой. Он заел её приступ несколькими кусочками редьки, но лучше не стало. — Но мы всегда брали четыре отреза, и как минимум один у нас ещё оставался. — Да, но мы брали их у господина Чи, что из провинции Юйфэй. Это же предложение из Циюэ. Там совсем другая мера, поскольку, полагаю, отличается ширина станков. Потому и цена ниже — три отреза из Юйфэй не равны такому же количеству из Циюэ. Никто не станет работать себе в убыток, разница слишком велика, чтобы быть погрешностью. Не Минцзюэ кивнул. Порой ему казалось, что он несмышлёный мальчишка, который только-только начал править кланом. Он хорошо организовывал адептов, выстраивал планы тренировок и выбирался на учебные ночные охоты. Ему отлично, блистательно, удавалось маневрирование саблей, он неплохо владел луком и стрелами, мог, в случае необходимости не только управиться с мечом или копьём, но и обучить этому других. Но он совершенно ничего не понимал во всех этих тонкостях и подводных камнях. Будто шёл по ручью, и прозрачная вода оголяла песчаное донце, но ступни то и дело проваливались в невидимые ямы или оступались о скользкие камни. Он не падал только потому, что А-Сан шёл с ним бок о бок и всегда вовремя подставлял свою руку. — Спасибо, — тихо сказал Не Минцзюэ. Он почувствовал, что наелся, но всё равно взял половинку недоеденного братом баоцзы, хотя мог бы съесть и целый. Не Хуайсан грустно улыбнулся. Он встал из-за стола и подошёл к Не Минцзюэ. Обнял своими прохладными ладонями разгорячённое от усиливающейся боли лицо. Склонился: — Дагэ хорошо себя чувствует? Не Минцзюэ уверенно кивнул. Не Хуайсан ему не поверил, как не верил никогда в такие моменты. — Что тебя беспокоит? — спросил Не Минцзюэ, переводя тему. Не Хуайсан склонил голову на бок. Он всё ещё держал голову брата в своих руках. Ощущал кончиками пальцев начинающую прокалывать себе путь щетину. Его запах: усталости и горечи. Растерянности. Сегодня дагэ не пах потом или кровью — он почти целый день провёл в кабинете, разбирая накопившиеся дела. Завтра Не Хуайсан не будет так эгоистичен. Он придёт и поможет дагэ прочесть все прошения и послания, чтобы ненасытная Бася, ревнивая и проклятая, не пожирала здоровье Не Минцзюэ, обиженная на столь откровенное пренебрежение ею. — Дагэ больше не приходит ко мне на ночь, — прошептал Не Хуайсан, не сводя взгляда с глаз Не Минцзюэ. Они смотрели друг на друга безотрывно. Откровенно и тепло. Мост между ними, выстроившийся этим интимным контактом, гонял по крови обоих стыд и необъяснимое желание чего-то. Не Минцзюэ думал. Думал, что ответить диди, думал, как самому справиться с тем, в чём они медленно вязли всё глубже и глубже. Чем больше проходило лет, тем сильнее они спаивались меж собой, и любая разлука превращалась в снедающую душу тоску. Он понял это уже давно, но окончательно осознал только полгода назад, когда вернулся из Бездны двадцати двух летним юношей, сердце которого едва пережило такую длительную отлучку. Он и Не Хуайсан потеряли всякую автономность и любые барьеры между ними, всё личное пространство стёрлось в тот день, когда Не Минцзюэ вернулся. Они спали в одной постели, переодевались друг перед другом, выставляя свои сокровенные места на телах, не стесняясь, будто перед самими собой. Они посещали вместе купальни, не могли начать друг без друга день, и не могли его закончить в одиночестве… …в конце концов, это напугало Не Минцзюэ. Случись с ним что, и Не Хуайсан это не переживёт. Брат, так рьяно отрекающийся от сабли, мог прожить долгую жизнь, а Не Минцзюэ надеялся прожить ещё хотя бы лет пятнадцать. Быть настолько созависимыми — неправильно, противоестественно. Они должны уметь жить друг без друга, и совсем не обязательно при этом становиться чужими. Только лишь менее близкими. Не Минцзюэ запретил Не Хуайсану ночевать в своих покоях. Он прекратил целовать его ладони на ночь, ходил в купальни строго один и никогда больше не позволял брату видеть себя обнажённым. Он стал чаще выбираться на ночные охоты с адептами, и проводил там дни, а, бывало, и недели. Не Хуайсан, казалось, его возненавидел. Он кричал и рыдал, захлёбывался в истериках, рвал свои любимые книги и наводил такой впечатляющий погром в кабинете старшего брата, что убираться потом приходилось несколько дней. Его тошнило от слёз и беспомощности, он мог изрыгать из себя боль всю ночь напролёт, да так, что это слышала вся резиденция. Это оказалось больно, но Не Минцзюэ буквально отодрал их друг от друга с кусками сросшейся плоти и проросшими меж ними кровяными сосудами. Они кровоточили и пульсировали несколько лун, и всё же постепенно зажили. Превратились в старые шрамы, жгущие кожу время от времени. Не Минцзюэ понял, что сделал всё правильно, когда в очередной раз вернулся с ночной охоты, а Не Хуайсан не вышел его встречать: он спокойно спал в своих покоях. Он стал менее зависим от старшего брата, и это сработало в обе стороны. Они обособились друг от друга ровно настолько, чтобы их отношения перестали напоминать болезнь. Но недостаточно для того, чтобы смочь называться обычными братьями. — Дагэ? — прошептал Не Хуайсан, продолжая заглядывать в братские глаза. Искать в них что-то, способное успокоить его. — А-Сан, ты стал слишком взрослым для этого, — Не Минцзюэ качнул головой. Пальцы не Хуайсана скользнули по его вискам, дотронулись до стянутых в высокий хвост волос. — И в самом деле, — задумчиво пробормотал не Хуайсан, ведя пальцы дальше, зарываясь ими в ту часть волос, что осталась не забранной в гуань и свободно лежала на плечах. — Но ведь с возрастом мои ладони никуда не делись… Не Минцзюэ прикрыл глаза. Если бы А-Сан умер, стал бы он сопротивляться Бася? Он бы позволил ей дожрать себя. Вот, почему отец поступил так, когда приёмной матушки не стало. Жизнь без неё потеряла самое значение этого слова. Она превратилась в ничто. Теперь Не Минцзюэ не мог винить отца в том, чего тот не сделал. Что мог ещё прожить несколько лет, но даже не стал пытаться. Не Хуайсан распустил гуань. Отложил его на стол, рядом с опустевшим подносом. Волосы упали ему в руки, и он сжал их так бережно и сладко, поднёс прядь к губам и поцеловал прохладный шёлк. Прижался лбом ко лбу Не Минцзюэ и прикрыл глаза. Не Минцзюэ ощущал медленно капитулирующую боль. Она ещё дребезжала внутри него, теплилась в висках и затылке, но всю её Не Хуайсан впитывал в себя одними лишь касаниями. Он выдыхал воздух в приоткрытые губы Не Минцзюэ и дышал их близостью, что была крепче любого напитка. Не Минцзюэ сжимал пальцы на подлокотнике и капитулировал вместе с болью. Закрыв глаза, он видел, как приходит ночью в братские покои и целует ему руки столько раз, сколько диди попросит.༺🌸༻
Ещё год Не Минцзюэ делал вид, что с его здоровьем всё в порядке. Пока незаметная передача ци и успокаивающая близость приводили Не Минцзюэ в чувство, Не Хуайсан делал вид, что верит ему. Они проводили много времени вместе: вдвоём завтракали и обедали, Не Хуайсан никогда не забывал про ужин, даже если сам в течение дня хватал немного того, немного другого и к вечернему часу уже особо ничего не хотел. Он всё равно сидел в столовой вместе с дагэ или приносил ему еду сразу в кабинет, при этом отбирая на кухне самые вкусные, сочные и аппетитные кусочки блюд. Не Минцзюэ продолжал отлучаться на ночные охоты, и Не Хуайсан не ждал его каждую ночь, как бывало раньше, чтобы встретить, но утром, едва прознав о возвращении дагэ, первым делом шёл к нему в покои. В место, которое отныне оставалось для него закрытым для ночных посещений. Брат снова приходил к нему перед сном. Суровый и усталый, он оставлял на руках Не Хуайсана поцелуи и сразу же уходил, даже если А-Сан умолял его остаться. Неужели дагэ не понимал: чем больше он отдалял Не Хуайсана от себя, тем ближе к нему хотелось быть. Чтобы не упустить ни малейшего изменения в нём: в строгом лице, в нестройном течении ци, в том бардаке, что звался мыслями. Не Хуайсан не был болезненно неотделим от Не Минцзюэ — напрасно брат так считал. Он жил вполне самостоятельно и во многих вопросах брал на себя роль их матери: он следил, чтобы Не Минцзюэ поел (и поел достаточно, к тому же, не только жирного мяса, но и овощей, и супа), помогал с делами клана, подсказывал, как лучше спланировать совет кланов и не забывал относить грязные ханьфу в прачечную, подменяя их на свежие. Он сам менял брату постель; уносил подальше Бася, если видел, что она начинала слишком резонировать и бесноваться, он читал много — очень много! — книг и, если брат описывал какую-то неизвестную ему редкую тварь, что повадилась испивать из домашнего скота соки, он непременно узнавал её по описанию и говорил, как её уничтожить. Каждый день он наводил в кабинете Не Минцзюэ порядок: сортировал письма, проверял бухгалтерские книги, сшивал документы и присваивал им положенные на полках места. Он делал тысячи незаметных вещей, тех мелочей, из которых ткалось полотно жизни, и Не Минцзюэ почему-то считал, будто бы всё шло само собой, хотя всем известно, что телега не может катиться без лошади, и даже спущенная с горы она рано или поздно остановится. Не Хуайсан не спешил убеждать дагэ в своей независимости. В том не было нужны, ведь, в конце концов, если быть совершенно откровенным, он ни за что бы на свете не смог прожить всю жизнь вдали от Не Минцзюэ. В этом дагэ был абсолютно прав.༺🌸༻
Солнце светило точно в спину, грело ласково, ощутимо-приятно. Не Хуайсан сидел в кабинете дагэ, в который раз пересчитывая расходы крупы за минувшую луну. Число не сходилось со средним показателем за летние луны минувших лет, и Не Хуайсан хотел понять, в чём дело. Он вновь перелистнул подшитые желтоватые страницы назад, ведя пальцем по ровному столбцу цифр: пять… и семь… это двенадцать… в среднем на человека — около… — Второй молодой господин Не! Второй молодой господин Не! — в кабинет влетел Да Цзиан — мастер, что преподавал основы владения холодным оружием младшим адептам, в то время как Не Минцзюэ занимался только со старшими ребятами. Да Цзиан выглядел потрёпано: его верхнее ханьфу порвано на груди, правый рукав разошёлся по шву: на скуле и шее истекали кровью две глубокие тонкие раны. Не Хуайсан резко встал: его бы ни за что не стали беспокоить просто так. Тем более Да Цзиан, по росту и силе не уступающий дагэ. Едва ли мастерам потребовалась его помощь в том, чтобы расцепить внезапно схлестнувшихся в нешуточном бою мальчишек. А, значит, дело было в Не Минцзюэ. — Где? — коротко спросил Не Хуайсан, выходя из кабинета вслед за Да Цзианом. — На тренировочной площадке. Это случилось внезапно: мы схлестнулись в дружеском поединке, чтобы показать младшим адептам зону роста… Глава будто сошёл с ума. Хм, — вдруг вздохнул Да Цзиан. — Что? — спросил Не Хуайсан. Они быстро пересекали крытые галереи, которые затапливал закатный свет. Расплавленный мёд стекался во все щели и ниши, заполняя их собой до краёв, переливаясь за бортики и продолжая свой путь. — Прошу простить этого наглеца, второй молодой господин Не, но этот приступ очень похож на искажение ци. Мой отец рассказывал, что нечто подобное происходило с Не Баи, вашим давно почившим дедушкой. Не Хуайсан ничего не ответил. Он не злился на строящего догадки Да Цзиана, потому что понимал и сам: ничем другим этот приступ быть не мог. …Не Минцзюэ стоял посреди тренировочной площадки. Глаза его, с лопнувшими капиллярами, покраснели, вены на лбу вздулись и пульсировали так ужасающе отчётливо, что можно было сосчитать его пульс издалека, даже не прикасаясь к запястью. Дагэ держали двое: Не Ганг, сын одного из старейшин, крепкий мужчина вдвое старше Не Минцзюэ, успевший послужить ещё его отцу. Второй — Лу Куан — крепкий молодой человек, ровесник дагэ и некогда приглашённый адепт, который после обучения остался в клане, поскольку во время обучения его престарелая матушка почила, и возвращаться ему было некуда. Не Минцзюэ сжимал в ладонях Бася, и сабля, точно раскалённая, горела алым цветом. Не Хуайсан впервые видел брата таким: совершенно ничего не видящим перед собой, неуправляемым, гневливым сверх обычного и рычащим, точно зверь, потерявший все четыре конечности разом. Старшие и младшие адепты разбежались по своим покоям — их остатки уводили другие учителя, чьи вечерние занятия были так внезапно прерваны всеобщей суматохой. Не Хуайсан направился прямо к Не Минцзюэ. Он умирал от страха за брата: что, если из этого состояние нет выхода? Неужели брат покинет его так быстро? Ведь отец прожил жизнь гораздо длиннее, и мог бы прожить ещё больше! Не Минцзюэ не мог лишиться рассудка в таком раннем возрасте, он слишком молод! — Молодой господин, осторожнее, — Да Цзиан мягко тронул его за рукав. Не Хуайсан качнул головой и шага не замедлил. Он подошёл к ревущему, рвущемуся из рук двоих крепких мужчин дагэ, обнял ладонями его лицо и громко, очень чётко произнёс: — Дагэ. Сейчас же брось Бася. Не Минцзюэ замер. Тренировочная площадка застыла в золотом мареве. Жар от песка и земли поднимался вверх тяжёлым испарением. Не Хуайсан крепче стиснул братскую голову, силясь встретиться с ничего невидящим взглядом, подёрнутым мутной кровавой пеленой. Не Минцзюэ зарычал и забился с новой силой. Не Хуайсан не сделал ни одного шага назад. Он подошёл ещё ближе, привстал на носочки и прислонился холодным лбом к влажному, липкому от пота и разгорячённому лбу брата. — Дагэ! — повторил Не Хуайсан. — Брось. Бася. Сведённые судорогой пальцы расслабились. Сабля с оглушающим звоном упала к их ногам, плавя песок под собой. Не Минцзюэ замолчал. По-прежнему напряжённый, он застыл на месте, перестав вырываться из крепкой хватки. Не Хуайсан нежно коснулся подушечками больших пальцев его век, прикрывая их, оглаживая невесомо и ласково. Сердце стучало где-то в глотке — страх бешенной собакой всё ещё гнался за ним, хотя и не так быстро, как минуту назад. Дагэ очень медленно приходил в себя. Он ещё не осознавал полной картины и обстоятельств, но он точно узнал Не Хуайсана: его голос, ласка, с которой его касался только один человек. — Отпускайте, — распорядился Не Хуайсан. Не Ганг и Лу Куан неуверенно ослабили хватку. Не Минцзюэ стоял, не шевелясь. Дышал тяжело, и пот лился с него, впитываясь в исходящую жаром землю. — Саблю никому не трогать, — предупредил Не Хуайсан, опуская руки с лица Не Минцзюэ, переплетая их пальцы. Не Минцзюэ сжал его узкую ладонь с такой силой, что стало больно. — Спасибо, — сказал Не Хуайсан всем троим мужчинам и повёл брата в резиденцию. — Пожалуйста, предупредите лекаря, что чуть позже нам понадобятся его услуги. Можете рассказать ему всё, что видели сегодня. — Да, второй молодой господин Не, — Не Ганг поклонился Не Хуайсану. Тот, не смотря больше по сторонам, уверенно шёл вперёд, точно маленького ведя за собой старшего брата. Братья минули длинный общий коридор, прошли по галерее во внутренний двор, в котором располагался вход в главную резиденцию, где обитала семья Не и все их приближённые, включая слуг и нянечек. Не Хуайсан шёл вперёд с пылающим нутром и холодным разумом. Он распахнул дверь братских покоев и усадил Не Минцзюэ на застеленную постель. Хотел было выглянуть в коридор и попросить кого-нибудь из слуг принести таз с водой и тряпицу, чтобы отереть брату хотя бы лицо, но Не Минцзюэ, увидев, что Не Хуайсан отдаляется, тут же дёрнул его на себя за запястье. Не Хуайсан охнул от боли и склонился над братом, свободной рукой опираясь на его плечо. Боль всегда отступала от его ласк. Что, если Не Хуайсан осмелится подарить дагэ другую, более порочную и более сильную в естестве своём ласку? Облегчит ли это его состояние или, наоборот, только ухудшит? Не Хуайсан взглянул в глаза дагэ: те всё ещё будто не видели его, не фокусировались ни на чём конкретно, но уже не выглядели такими устрашающе-красными и дикими. Не Хуайсан вновь прислонился лбом к горячему лбу. Сделал глубокий вдох. Сжал пальцы на пыльном ханьфу брата и прижался губами к его приоткрытым губам. Не Минцзюэ перестал дышать. Не Хуайсан поспешил отстраниться, но его подхватили под ягодицы и грубо швырнули на постель. Не Минцзюэ навис сверху, хмурый, злой, и припал к губам брата в новом неистовстве, в жажде, пожирающей его тело и рассудок. Не Хуайсан вздохнул и дрожащими руками потянулся к поясу Не Минцзюэ, кое-как развязал его, отбросил в сторону, провёл ладонями по плечам, оголяя их. Не Минцзюэ зарычал — не так, как на тренировочной площадке. Голодно и властно. Он разорвал ханьфу Не Хуайсана на груди, вытряхнул его из тряпок жёстко и быстро, кое-как выпростал из штанов и белья, навис сверху, полуголый, алчущий и не до конца осознающий происходящее. Не Хуайсан захлёбывался в желании. Он оглаживал удушающе-горячее братское тело руками, и тело это так восхитительно скользило меж его дрожащих разведённых бёдер, так правильно, так приятно и хорошо. Не Минцзюэ, почти не думая, сплюнул на пальцы и насадил Не Хуайсана сразу на три. Тот болезненно охнул, зажмурился, сжался. Ладони его вцепились в шею дагэ — плевать на боль. Он так сильно этого хотел! Он мечтал об этом с тех пор, как к юношам приходит желание, и старался даже не думать о том, суждено ли ему будет хотя бы когда-нибудь почувствовать над собой вес крепкого тела, его тяжёлый запах и касания. — Всё хорошо, дагэ, — шептал Не Хуайсан. — Пожалуйста, сделай это, — умолял он, двигая бёдрами и плача от боли и нетерпения. Не Минцзюэ брал его грубо и быстро. Он толкался отрывисто и горько, и между ног, в самом соединении их тел, быстро намокло — янский корень дагэ истёк соком, облегчая болезненное проникновение. Не Хуайсан стонал. Он наслаждался болью и близостью, он кусал плечи Не Минцзюэ, с силой впивался ровными длинными ногтями в его спину, раздирал толстую кожу, чувствуя на пальцах проступающую от поверхностных ран кровь. Его мотало по постели, он едва не стукнулся головой о изголовье, но Не Минцзюэ подложил под его затылок руку, точно подушку, и вгрызся поцелуем в сочленение шеи и плеча. Он лизал белоснежную кожу, с наслаждением испивая её аромат, и толкался, толкался глубже, быстрее, сильнее, грубее, слушая вздохи, крики и стоны. Не Хуайсан шептал и кричал, плакал и улыбался. Несмотря на боль и трение ему было ужасающе, пугающе хорошо. Он ощущал себя живым и цельным, настоящим, а не копией. Оригиналом, поделенным надвое, вновь соединившимся воедино. В этой дикой пляске тел Не Хуайсан едва заставил себя сосредоточиться. Он длинно выдохнул и с силой обхватил раскрытой ладонью братское предплечье, посылая импульс ци от своего тела к другому. Это было почти как делиться ци, только намного более приятно и сложно, это требовало сосредоточения и усилий (невероятных! Очень тяжело сосредоточиться в момент телесной близости. Гораздо сложнее, чем о том было писано в учебниках по парному совершенствованию…). Янский корень Не Хуайсана истекал семенем ещё и ещё, и тело стало таким чувствительным, что любое касание приносило жалящую истому. Ци толкалась импульсами, рассеивалась по меридианам Не Минцзюэ — Не Хуайсан это чувствовал. Кожа под его ладонью стала обжигающе-лихорадочной. Не Минцзюэ будто не знал усталости. Он нависал над ним по-прежнему монолитно, и целовал лицо Не Хуайсана, его плечи, гладящие щёки руку. И взгляд его — неожиданно для самого себя — становился всё спокойнее и спокойнее, пока, наконец, не сфокусировался на закрытых подрагивающих от удовольствия тонких веках с чёрными ресницами. Бёдра его постепенно замедлялись… раскачивались плавно, как лохань на воде… пока не замерли, изливаясь внутрь горячим вязким семенем. Поток ци меж ними нашёл ворота и хлынул внутрь Не Минцзюэ беспрепятственно, колко и горячо. Ему казалось, не Хуайсан одновременно касается каждого цуня его кожи, что он погружён в брата, как в тёплую нежную воду, обволакивающую и спокойную… …обессиленный, Не Минцзюэ повалился на бок, едва не придавив собой брата. Не Хуайсан нежно целовал его лицо, гладил виски и скулы прохладными кончиками пальцев с остатками ци, пока, наконец, не уснул, зарывшись пальцами во влажные распущенные волосы дагэ, прижимаясь к нему всем телом. Он был счастлив по многим причинам одновременно, но, первым делом потому, что видел, как Не Минцзюэ медленно приходил в себя после внезапного приступа. Он толком не понял, как, но ему удалось (пусть и с погрешностями) выполнить технику парного совершенствования — он не запомнил ничего, кроме удовольствия. Но это сработало. Не Минцзюэ пах потом, металлом и кровью, но ещё он пах Не Хуайсаном, их близостью и взаимным желанием. Этот новый запах стал для Не Хуайсана приятнее цветущей по весне поляны диких страстоцветов и орхидей. Не Минцзюэ просыпался тяжело. Голова звенела, будто после ночи, полной крепкого вина, тело гудело он напряжения, мышцы болезненно кололо. Он открыл один глаз, и тут же зажмурился — яркое утреннее солнце ослепляло его косыми лучами. Неужели уже так поздно? Обычно цзинши тонула в свете только к полудню. Это никогда не мешало: как правило в такое время Не Минцзюэ занимался другими делами вне покоев. Пахло жасмином. Не Минцзюэ вдохнул этого запаха ещё и ещё, чтобы убедиться — это тот самый запах, который носил на себе диди. Руки обнимали тёплое тело, и нос утопал в мягкости длинных волос. Не Минцзюэ снова попытался открыть глаза. На его груди спал Не Хуайсан. Одной рукой он обнимал его поперёк груди, вторая лежала между ними, сжимая простынь. Не Минцзюэ вспомнил минувший вечер. Как внезапно непонятно откуда взявшаяся искра гнева подпалила всё вокруг, какой кострище он ощущал внутри себя, и как смело диди шёл сквозь горящее пламя к нему. «Дагэ! Брось. Бася». Вот, что призвало его разум обратно в тело. Родной, твёрдый и уверенной голос. Неужели не испугался? Его хрупкий тепличный цветок, нежная певчая птичка… Как он мог так надругаться над ним? Как мог позволить себе осквернить храм его тела? Допустить эту греховную, противоестественную близость?.. Как мог наслаждаться ею?.. Не Минцзюэ ненавидел себя. Он лежал, изнывая от чувства вины, и боялся пошевелиться, чтобы ненароком не разбудить диди. Но тот всё равно проснулся. Пошевелился медленно и лениво. Приоткрыл глаза. Улыбнулся ласково, и звук его голоса обуял Не Минцзюэ такой силой, которой он уже не мог сопротивляться: — Доброе утро, дагэ. — Я сделал тебе больно, — прохрипел Не Минцзюэ. Ему хотелось разложить брата на постели и смазать все наверняка оставшиеся синяки и раны, которые он нанёс руками, губами, зубами и янским корнем. Он только подумал о том, как смазывает хризантему А-Сана, и ему стало одновременно ужасно стыдно и жарко. Вчера он выпустил из клетки своенравного зверя, и зверь этот, обласканный Не Хуайсаном, теперь ни за что не вернётся обратно. — Да, — ответил Не Хуайсан честно. — Но я хотел этого. Дагэ, послушай! — А-Сан привстал, облокотившись на постель, навис над Не Минцзюэ и очень серьёзно сказал: — Ты ни к чему не принуждал меня вчера, и ты должен это запомнить. Я хотел тебя, дагэ. Потому что я так сильно люблю тебя… и я так испугался! Испугался, что ты навсегда останешься таким, и я не знал, что мне делать!.. Но я читал о парном совершенствовании и его пользе, и я подумал… что это могло бы тебе помочь… вернуться… ко мне, — фраза плавно сошла на шёпот. По щекам катились слёзы. Теперь он боялся ещё и того, что дагэ разозлится на него. Что вышвырнет из цзинши и прикажет больше не приближаться. Что они станут совсем чужими, хуже, чем враги — просто никто. И тогда Не Хуайсан точно потеряется в этом мире, потому что не знает, как двигаться в одиночку, не имея рядом ни любимого человека, ни брата… никого. — Если ты этого хотел, тогда почему ревёшь, как девка?! — спросил Не Минцзюэ строго. Не Хуайсан протяжно всхлипнул и вместо ответа вжался лицом в его грудь. Не Минцзюэ неловко обнял его, огладил ладонью волосы. Поцеловал макушку. — Потому что мне страшно, дагэ, — сдавленно пробормотал Не Хуайсан. — М-м, — неопределённо протянул Не Минцзюэ. В сложившихся обстоятельствах бояться можно было много чего: например, повторения приступа или повторения грубого соития, от которого они оба, тем не менее, получили удовольствие. Не Хуайсан мог бояться гнева Не Минцзюэ из-за того, что вообще начал вчера всё это. Что угодно могло привести любого на месте Не Хуайсана в ужас. Но тот только тихо выдохнул: — Боюсь, что ты откажешься от меня, дагэ. Неужели этот хрупкий плачущий цветок вчера так бесстрашно ринулся к нему, притом даже не зная, что делать?.. Может, Не Хуайсан намного сильнее, чем кажется? — Дурак, — тяжело вздохнул Не Минцзюэ. — Я никогда не откажусь от тебя. Не Хуайсан поднял голову. Не Минцзюэ немного неловко вытер его мокрые глаза. Со всей осторожностью, на которую был способен, поцеловал влажные солоноватые губы, лишь слегка приласкав нижнюю укусом. Не Хуайсан смотрел на него с растерянной надеждой. Он держал его зверя на коротком поводке, и Не Минцзюэ уже не хотел возвращать его обратно в клетку. Он хотел позволить себе наслаждаться взаимным влечением, сколь бы порочно и аморально оно ни было. Разве грех — это не то, что доставляет людям страдания? Тогда почему их с диди грех ощущается как настоящее счастье?..